В пасторальной тишине горожане прогуливали собак и детей. Собаки были наши, из России, а дети всякие. Чернявый малыш взволнованно наблюдал за этой выставкой песьих экстерьеров и требовал от знойной матери с кудрями, кольцами и сигаретой купить собаку — сейчас! Такую же, как у Владика из их группы, или у соседской Наташи. Мама, огрызаясь, сдавалась.
Я плюхнулся на скамейку, нашарил пачку сигарет, а вот зажигалка никак не находилась. Ну да, ведь в доме побывал Клуб. Я было сунулся попросить огонька у прохожего, да вовремя заметил кипу. Пришлось перебраться к знойной маме и прикурить от ее сигареты.
Ценю женщин с ухоженными руками, хотя лак был нагловат, зато в тон помаде. Заговорил. Отвечая, она жестикулировала, сигарета, как жало змейки, нацеливалась то в мой глаз, то проплывала у волос, то выжидала почти у губ.
Восток, одним словом. Жестикулировала она все время, золото украшений тихо позвякивало, голос оказался как раз то, что надо — низкий, хрипловатый.
Может быть, слегка раздражали ее специфические восточные «аины»,
напоминающие ашкеназийскому уху позывы на рвоту, да черт с ними.
Короче, напросился я на чашку кофе по-турецки, что подразумевало, как минимум, временное отсутствие мужа. Ребенок остался в песочнице — одно из преимуществ Маалухи — дети здесь растут на улицах без родительского надзора. Каких-нибудь десяти метров не хватило для приятного завершения этого позднего утра. Метастаз ленкиного Клуба с радостным воплем: «Я заблудился!» метнулся к нам из-под арки. Смуглянка моя инстинктивно шарахнулась от большого мальчика с совочком — Умница был в пляжных шортах и с утренней лопатой, хорошо, хоть без погребального пакета.
— Боря! — сказал он плаксивым траурным голосом, беспардонно упершись взглядом в обтянутые «тайцами» ноги моей спутницы. — А кто эта прекрасная креолка? Твой агент-информатор? Что ты успел узнать?
Я не стал отказываться от подброшенной Умницей версии. Все-таки он был очень болтлив.
— Вот и замечательно! — обрадовался Умница. — Тебе такие уже, наверное, приелись. А для меня — экзотика! Так что познакомь нас, раз у вас все равно служебные отношения.
— Умница, — взмолился я, — отвали! Ты мне мешаешь!
Умница укоризненно посмотрел на меня, как кот, вынужденный воровать мясо, потому что добром хозяин не дает, и перешел на иврит. Он поведал трогательную историю о банке из-под кофе, полной окурков, которую скот-хозяин даже не считает нужным выбросить, заставляя этим заниматься жену — прекрасную, кстати, тонкую, умную и очень-очень красивую женщину…
В результате мы попили кофе втроем, Умница декламировал какие-то газели и диваны в подлиннике, хозяйка внимала и восхищалась его багдадским произношением, а я сидел, как у телевизора, не переключающегося с арабского канала. Когда я увидел в зеркале, что лицо мое начало приобретать специфическое выражение восточного кинозлодея, то молча встал и ушел по-английски.
5. Кунаки влюбленного джигита
У подъезда стоял запыленный гнедой «Форд» Вувоса. Капот был теплый, на нем появилась еще одна вмятина от камня.
— Ты Фимку не видел? Он куда-то пропал! — кинулась мне навстречу Ленка.
— Ты представляешь, в каком он ужасном состоянии после похорон!
— Представляю, — кивнул я. — Поминает… Кофе и стихами…
— Интересно, а какую надпись он сделал на могиле? — задумался Вувос.
Я развеселился:
— За шабашкой приехал? Думаешь получить здесь заказ на надгробие?
Приоткрылась дверь лучшей спальни:
— Ты бы, Боря, хоть при пошторонних швои жаветные желания шкрывал!
Теща, медленно и печально, как утром Умница — останки Козюли, вытянула в холл большой пластиковый мешок, из которого вывалилась собачья цепь и выкатился череп. Вувос поднял подкатившийся к его ногам череп и поинтересовался:
— Первая жертва вируса?
Теща, всегда не любившая моих друзей, холодно ответила:
— Это их шын откуда-то принеш.
Вувос перевел взгляд с черепа на цепь, потом на торчащую из мешка черную кожу и брякнул:
— Он что у вас, сатанист?
Софья Моисеевна побуравила его лазером своего взгляда и с апломбом заявила:
— Мой внук интерешуетшя биологией! А в мешке его вещи! — она выхватила череп, раздраженно запихнула его обратно и потащила мешок в нашу спальню.
Ленка проводила ее зачарованным взглядом и тихо простонала:
— Мама, ты что?
Теща остановилась, но не обернулась.
Ленка раздула ноздри:
— И что такого? Что, внук не может переночевать с тобой в одной комнате? Ты же знаешь, что у нас были гости!
— Я понимаю, што для ваш я штарое шушело шреднего рода, — ответила тещина спина, — но ребенок должен жить ш родителями!
— Ребенок? — вскинулась Ленка. — Ребенок прежде всего должен жить! Что ты сделал, чтобы найти вирус? Ты знаешь, чем все это может кончиться?
— Мне некогда искать вирус, потому что с утра я ищу кофе, — решил я снять напряжение.
— Знаешь что, — задохнулась Ленка, — ты или дурак, или не проспался! Ты что, не понял ситуации?! Сдохнем же все!
— Да! — неожиданно поддержал ее Вувос. — Надо ехать. Поехали, Боря.
— Куда?
— Ну… мне тут Лена все рассказала. Пробирка-то пропала… Надо искать.
Я понял Вувоса с полуслова. Действительно, выпивать, закусывать и общаться в этой обстановке было невозможно. А лучшего повода смыться — не придумать.
Понятно, что через Французскую горку, как все нормальные люди, Вувос не поехал. Мы нарочито медленно проехали через арабскую Аль-Азарию, при этом Вувос открыл окна и врубил «Боже царя храни» в исполнении Бичевской и какого-то казацкого, судя по всему, вдрободан пьяного хора. Иначе он не мог.
На мой вопрос, куда мы едем, Вувос смутился и сосредоточился на дороге.
— У меня появился интерес к жизни, — поведал он после пятисотметровой паузы.
— Елка, — констатировал я и вздохнул. Это был стандартный расклад.
— Как ты догадался? — удивился он.
— Простая индукция. То, что верно для «эн», верно и для «эн плюс один».
— У меня есть ее телефон, — ответил Вувос. — И коробка конфет. Позвони-ка ты пока, предупреди. Дорогу проясни.
— Конфеты для хавера?
— деликатно спросил я.
— Хавера, говоришь? — задумался Вувос. — Ну ничего, главное, семью разрушать не придется. Звони, звони…
К счастью трубку взяла Елка. Предстоящий визит ее, кажется, смутил, что было несколько странно…
Дорога выдалась мирной. Мы проехали знаменитые хевронские виноградники и притормозили у медлительных и скрипучих, как замковый мост ворот в Кирьят-Арбу. «Русский» привратник буркнул Вувосу, что, мол, ты Вовка, бля, хоть бы кипу снял, если в шаббат ездишь.
— А мне можно! — заявил Вувос. — Видишь, какая у меня кипа?
Мужик внимательно посмотрел на вувосово темечко:
— Обыкновенная, вязаная…
— Это у тебя вязаная. А у меня — отвязанная.
Мужик хмыкнул, стрельнул сигарету, озираясь прикурил и спрятался в будке.
В Хевроне Вувос творил чудеса выездки и джигитовки — втискивался в узкие лазы улиц, заворачивал в закоулки, и мне стало казаться, что его «Форд» — гуттаперчевый. Проезжая Могилу Праотцев, Вувос заколебался, затем заявил, что пришло время «минхи»
и нужно молиться, даже если не хочется или не умеешь. Я только успел поинтересоваться, а если и то и другое? А он уже взбежал по лестнице в обшарпанный зальчик и поволок меня дальше, налево, мимо арабских комнат к еврейским. Все это дико напоминало коммуналку. Стало обидно за святыню и я нашел слабое утешение в том, что храм Гроба Господня вообще поделен шестью конфессиями, как барская квартира после уплотнения.
Нам обрадовались. Не знаю почему, но мы были всего лишь восьмым и девятым. До миньяна
не хватало еще одного. Пока его искали, один исчез.
Пока искали двоих, я думал, что было бы с историей России, если бы русские традиционно соображали не на троих, а на десятерых…
…Наконец, Вувос резко затормозил у приличных размеров дома. Из соседнего двора неслась восточная музыка и запах кофе с кардамоном.
— А мы не ошиблись адресом? — с надеждой спросил я, оглядывая классический афганский пейзаж. Недоставало разве что верблюда, но его тут же с успехом заменил проходивший ишак.
— Не ошиблись, — процедил Вувос. — Ты не нервничай, главное, что ты успел помолиться.
Мы-то успели, а вот хозяева дома еще нет — в момент нашего появления большая семья дружно совершала намаз и косилась на нас с узорчатых молитвенных ковриков — у меня в багаже как раз пара похожих, прикроватных, надо бы их загнать в восточном Иерусалиме.
На одном из отдаленных ковриков я профессионально засек одного из вчерашних грузчиков. Интересное дело.
Ожидавшая у входа Елка, в неподобающем месту, но стандартном своем мини, от неловкости переступала с ноги на ногу, как цапля. Было полное впечатление, что арабы приникали лицами к коврикам, исключительно чтобы заглянуть ей под юбку. Симулируя оживленность, Елка проводила нас в просторную комнату, устланную и обвешанную уже большими коврами, уставленную основательной, хоть и с завитушками мебелью. Джентльменский набор завершал большой поясной портрет раиса.
Я мстительно покосился на Вувоса, дождался ответного взгляда и перекрестился на портрет.
Вувос сунул Елке конфеты и мрачно огляделся:
— Пить тут не принято?
— Как у нас в школе, — хмыкнула Елка. — Главное, чтоб не при родителях.
Она осмотрела при ясном дневном свете кипу и автомат Вувоса, подумала и предложила:
— А не прокатиться ли нам, мальчики, куда-нибудь?
— Вот именно, — подхватил Вувос.
Мы уже было встали, но тут в комнату вошел широко улыбающийся усатый красавец. Пришлось церемонно ручкаться, знакомиться и снова рассаживаться.
Друга звали Халиль. Он был нам рад. Он светился доброжелательностью.
Пообещал, что сейчас принесут кофе. Он был врачом. Лицо его было определенно мне знакомо. Откуда — я понял только когда выломился за рамки конкретного профессионального мышления. Это было кошачье лицо Петра Великого, вернее его помеси с собственным арапчонком.
Четыре улыбки разной ширины и сладости витали над коротконогим столиком с восточными сластями. Сквозь улыбку Елка осознавала, что для присутствующих здесь друзей будет все-таки, наверное, лучше дружить с ней порознь, к сожалению.
— Пожалуй, мы с мальчиками куда-нибудь подскочим поболтать, ну, в кафе куда-нибудь, а то мне здесь как-то неловко, да и всем тоже, — ласково сказала она Халилю.
— Леля, — укоризненно пропел Халиль, — ты снова за свое, да? Тебе не должно быть здесь неловко. Оставь эти стереотипы, пожалуйста. Все мы твои друзья, интеллигентные люди, значит нам приятно провести время друг с другом…
Пришлось пить кофе с кардамоном, закусывать приторной пахлавой и слушать захватывающие истории о студенческих похождениях Халиля с Ахматом во время их совместного обучения в холодной, но такой теплой, и застойной, но такой живой Москве.
Минут через сорок мы с Вувосом и Елкой стали переглядываться, решив, что дань хорошим манерам уже отдана и можно отвалить. Халиль же поглядывал на Елку, считая что нам пора.
И тут зазвонил телефон, словно единственный наш общий знакомый почувствовал свою нужность. Оторопел от такого совпадения и Халиль, который так восторженно орал в трубку приветствия Ахмату, что даже я морщился. Он сообщил, что счастлив иметь такого замечательного друга, как Леля, и считает себя до конца жизни обязанным за знакомство с такой замечательной девушкой.
Он так навязчиво благодарил за переданный через Лелю подарок, что мне даже стало интересно — что же это такое было. Наконец, Халиль торжествующе воскликнул:
— Нет ничего проще, друг! Ее незачем искать. Я просто передаю Леле трубку.
Елка пожала плечами, вопросительно алекнула и отозвалась, мол, привет, все хорошо, рада слышать, спасибо, как раз этой ночью тебя вспоминали, фу, пошляк, все вспоминали — Фимка приехал к Ленке, рассказывал про дохлых крыс и ларискино дерьмо в пробирочке — Фимка его привез в термосе… в каком термосе? а в таком же, как у тебя, то есть абсолютно в таком же — это вообще не твой?..
Наверное, надо было вырвать телефонный провод, а я смотрел на ловящего каждое Елкино слово Халиля и надеялся, что она все-таки соскочит с темы. Но Ахмату явно было не жаль телефонного времени.
— …ну, не знаю, говорит, что будет антивирус разрабатывать. Что, мол, вирус такой опасный, просто кошмар. Через несколько дней — полный Армагеддон! Я его, кстати, здесь видела. Не вирус, а Армагеддон. Это тут такой холм древний, Мегидо называется… Что? Да нет, Фимка сказал, что стоит ему термосом помахать, как правительство сразу ему лабораторию откроет… Ну, это ты у него уже сам спроси. Телефон? Секунду. Боря, какой у тебя телефон?..
Я, как зомби, пробормотал телефон и увидел напряженно-запоминающие глаза Халиля. Арафат с портрета напротив одобрительно взирал на нас. Вувос ерзал.
Елка положила трубку, Халиль тут же рассказал нам, как они с Ахматом долго стояли в длинной московской очереди за китайскими термосами и так замерзли, что из принципа уже взяли по два — больше, как это там говорили «в одни руки» не давали, но зато у них всегда был и горячий кофе, и горячий чай. И знаете, оба термоса привез.
Он вышел и вернулся с пресловутым термосом, прижимая его к груди, как Умница утром. Китаянка и Арафат обменялись загадочными восточными улыбками.
— Такой, да, Леля?
— Просто тот же самый, — провела опознание Елка.
— Ва-у! — фальшиво взвыл я. — Какой термос! Ну надо же, какая странная судьба — всю жизнь в России мечтать о таком, и теперь держать его в руках тут. Можно его подержать? Ничего, что я его открыл? Вот так пробка, умеют же китайцы делать термосы!
Термос, естественно, был пуст. Странно было бы получить от Халиля термос с вирусом. Однако, я продолжал восторгаться до тех пор, пока хозяин дома не заставил принять этот термос в дар. Зачем я это делал? Наверное, интуиция шепнула, что в начавшейся игре лишний термос может оказаться лишним козырем.
Вувос смотрел на меня тоскливо и презрительно, Елка — изумленно. В каком-то смысле термос был отступным за Елку. Я встал, поблагодарил за любезный прием, пожал руку:
— Будешь в окрестностях Маале-Адумим — звони…
Елка проводила нас до ворот в молчании и недоумении. В последний момент Вувос просунул в закрывающуюся калитку визитку и пригласил ее посмотреть скульптуры и картины.
6. По трупам — за океан
Подниматься домой с термосом, уподобляясь Умнице, мне не хотелось. Я решил закинуть его в багажник. Верная «Шкода» была припаркована как-то по-уродски. Ездить без меня Ленка до сих пор боялась, значит причина была веская. Скорее всего, гоняла за вирусом к Капланчикам. Километраж это подтверждал. Капот был горячим, Ленка тоже.
— Ну, что Капланчики? В глухой несознанке? — утвердительно спросил я и нарвался:
— Глухой здесь ты! И слепой!
Кажется, моя проницательность не вызвала должного восхищения ни у Ленки, ни, тем более, у «доктора Ватсона». Чтобы дать жене остыть, пришлось добавить:
— Умнице уже звонили из России? Голос с кавказским акцентом?
— Звонили… — слегка растерялась Ленка. — Только что.
— И о чем был разговор?
Ленка посмотрела на меня, как на медузу — недоуменно и брезгливо:
— Ты что, считаешь, что я подслушивала разговор?
— Что ты! Но может быть ты что-нибудь случайно…
— Не может!
Ну да, если много миллионов пионеров долгие годы воспитывать на Павлике Морозове, то появляются такие воинствующие антиподы. Очень симпатичная черта в девичестве.
— После разговора он выскочил, как ошпаренный, — процедила Ленка после некоторого раздумья.
И на том спасибо.
— Ражговор был непроштой, Боря, — Софья Моисеевна неторопливо закурила и улыбнулась мне на все тридцать два отсутствующих зуба. — От Фимошки што-то требовали, видимо вируш. Потому што он жалобно клялшя, што украли… Мне даже кажетшя, што ему угрожали. Еще он клялшя, што не убивал…
— Кого не убивал? — слегка опешил я.
— Мутанта. Так он шкажал. Я не уверена, што это клишка блатного. Фимошка утверждал, што это нешшаштный шлушай.
— Нешша… чего? — тупо спросил я.
— Инцидент, — терпеливо объяснила теща. — Роковое штешение обштоятельштв. Я думаю, Фимошка имел в виду оштавшуюшя в Рошшии культуру вируша, а не шеловека… А в конце он уже пошти кришал, штрашно нервнишал. Кришал: «Ты шам конокрад пробирошный! Это моя идея!» А потом брошил трубку и вышкошил жа дверь…
Теща демонстрировала готовность к сотрудничеству, что было непривычно, а, следовательно, подозрительно. Может, это она? Вроде, уж ей-то точно незачем, разве что из общей стервозности. Ну да, мстит Умнице за зубы.
Слоняясь по загроможденной квартире, я вышел на балкон. Он был завален барахлом так, что курить здесь мы теперь сможем только по-очереди. Бедный Левик, все-таки выкинули его лыжи на свежий воздух. Как и мое альпинистское снаряжение. Я взял не раз бывшую в употреблении веревку и не испытал ожидаемых ностальгических эмоций. Что-то меня в ней не устраивало. Никогда я так веревку не сворачивал. Правда, перед отъездом я был в таком состоянии, что черт его знает… Но, с другой стороны, не в худшем же, чем когда в сумерках под дождем, когда мы все-таки спустились, Бизон все восхищался моей аккуратно свернутой веревкой. Обещал, что в следующий раз вместо венка положит ее мне на могилу… Кто же это ее развернул, а потом неумело свернул? После того, скажем, как спустился по ней с балкона? Да кто угодно.
Клуб ходил в горы регулярно и в полном составе. Я бросил веревку и пошел к Ленке. Она остервенело рубила на кухне зелень.
— Так их! — прокомментировал я. — Изменников Родины. Изрубить в капусту!
Ленка отшвырнула нож:
— Дурак! Это действительно они!.. Хоть я и не должна была тебе это говорить… До завтра не должна была… И если я нарушаю свое обещание, то это только потому, что ты…
— Стоп. Говоришь, до завтра? Они что, уже пакуются?
— Они уже упаковались, потому что завтра переезжают в Рамат-Ган… — Ленка осеклась и уставилась на меня. — Н-не может быть… Господи, какая я дура!.. Нет, все-таки они не могли так со мной поступить!
— Конечно, — кивнул я. — Моральный кодекс исполнителя самодеятельной песни. Угробить еще пять миллионов евреев это они могли. А соврать тебе — невозможно и представить! Подумаешь, Рамат-Ган — Мичиган… Что именно ты не должна была мне говорить? Подробненько и быстро…
Быстро не получилось, а подробненько — да. Ленка камлала, как шаман, все больше впадая в транс. Под рефрен «как же они могли?» выстраивалось примерно следующее: решив бороться до конца за выживание семьи, народа и человечества, Ленка, сопровождаемая гудением, руганью и скрипом тормозов, доехала до Петах-Тиквы и обрушила на Капланчиков свое о них мнение. Первым обрел дар непечатной речи Сема. Короче, Ленку послали, и она пошла. На лестнице ее догнала Тамарка и не только извинилась за задерганного переездом на новую квартиру мужа, но и созналась, что этот дурак стащил вчера по-пьяне пробирку с вирусом, считая, что продаст его на первом перекрестке и рассчитается с долгами. Козел, конечно, теперь-то он протрезвел, все понял и ему стыдно. Вернуть стыдно, а уничтожить жалко. Сейчас его лучше не трогать, а утром они переедут, Сема успокоится и она клянется, что к вечеру уговорит его представить все шуткой над Умницей и вернуть пробирку. Только никому не надо ничего говорить до завтра — Сема просто не переживет позора. Главное, не говорить Боре, а то он начнет действовать по уставу и все испортит, простому что ему просто сложно понять, что люди хоть и делают глупости, но остаются при этом людьми и друзьями…
Дорога была каждая минута. Я надеялся, что они летят «Эль-Алем»,
а значит раньше исхода шаббата не упорхнут. Все-таки сложно в нашем государстве экспромтом улететь в субботу.
На выезде из города я подобрал Умницу, понуро тащившегося вдоль дорожной клумбы и предложил ему автомобильную экскурсию. А потом почти всю дорогу до Петах-Тиквы развлекался, пресекая расспросы о расследовании вымышленными историями о длинных руках русской мафии, с небывалой жестокостью расправляющейся с неугодными русскими израильтянами.
Едва мы свернули с Аялона на сороковое шоссе, Умница углядел указатель на Петах-Тикву и сообразил:
— К Капланчикам? Есть улики или просто проверка?
— Есть сведения, что они пакуются.
— Дай Бог, чтобы это были они! — прочувствованно вымолвил мой спутник.
— Почему?
— Потому что они долго будут искать безопасный способ загнать вирус какой-нибудь спецслужбе… А вот если такое страшное оружие попало к каким-нибудь маргиналам… То все.
На что-то он явно намекал.
— Это к каким же?
— Например, к сатанистам… Кстати, а что это у тебя Левик ходит с такой прической?
Действительно, Левик как-то мерзко в последний раз подстригся. Выстриг широкую борозду от лба к шее. И череп этот… Ничего про него не знаю. Пора ребенком заняться в конце-концов, а то упустим.
Уже в сумерках мы въехали на безликую окраину Большого Тель-Авива.
Петах-Тиква — поселение со славным сионистским прошлым и пыльным серым настоящим города-спутника.
Я звонил, пинал дверь — соседи даже не высунулись.
— Нету дома, — не выдержал Умница. — Свалили.
— Далеко не свалят, — пообещал я.
Умница кисло кивнул, но посмотрел недоверчиво.
Аэропорт уже раскочегарился. Мы прошли все залы с регистрационными стойками. Ни в одной из очередей Капланчиков не было. Умница приуныл и, бросив на меня виноватый взгляд, ушел в туалет. Я поизучал расписание — слишком много возможностей. Прощальный взгляд Умницы мне все больше не нравился. Я нашел это отродье у ближайшего к сортиру телефона — он что-то страстно шептал в трубку по-арабски. Увидев меня, он засуетился и сложил пальцы в «ОК».
— Вундеркинд, — шипел я, оттаскивая его подальше от телефона, который наверняка уже засекли, — ты что, считаешь, что я теперь пойду в службу безопасности сообщать о термосе в багаже Капланчиков?!
Он еще упирался, гад. И отбрехивался:
— Ты просто не понимаешь, Боря! Я создавал тебе фон… После предупреждения о бомбе, сделанного на арабском языке, тебя выслушают очень внимательно… Иди, заяви, что у тебя есть агентурные данные, что в багаже Капланчиков какая-то бомба… Не говори даже, что она настоящая, в прямом смысле. Скажи, что в переносном. Ведь после моего звонка они уже будут суетиться… Что ты на меня так смотришь?!
— Да так. В переносном смысле.
— Ну вот. А когда найдешь термос… я уверен, это будет термос, они его открыть побоятся, так скажешь, что он украден у выдающегося ученого, который находится тут же, за дверью, и изымешь. А спросят что внутри, отвечай… ну, не знаю, отвечай — сперма, тем более она там действительно как питательная среда используется. Кроличья. Если что-то будет надо подписать, подпишем… Ну что ты смотришь!? Ты же не скажешь, что там вирус — всех же тогда повяжут. И меня, и Капланчиков. А всю вашу семью — в карантин.
— В какой карантин? — честно изумился я такому откровенному скотству.
— Ну-у, я думаю, как минимум, в трехмесячный, — безмятежно ответил он. — Я же не смогу взять на себя такую ответственность — утверждать, что он может быть короче… Поэтому для всех нас, нормальных людей, будет лучше, если ты пойдешь и исполнишь свой долг в целом, по большому счету. А детали — кому они нужны?..
Собственно, логики здесь было не меньше, чем скотства. Конечно, я бы из принципа предпочел действовать любым другим способом, но другого не было.
Поначалу все шло по сценарию «выдающегося ученого». Не задавая лишних вопросов, Капланчиков, со всем немалым багажем, сняли с монреальского рейса.
Увидев меня, Сема просипел: «Дура!.. Обе дуры!» Меня это почему-то не обнадежило.
Шмонали их долго и обстоятельно. Нашли около пятидесяти тысяч недекларированных долларов. По-моему, ребята продешевили. Зато до чего оперативно! Даже слишком… Собраться и улететь за двенадцать часов — это еще куда ни шло. Но за это же время найти покупателя, который найдет в шаббат наличку и уже после этого собраться и улететь… слишком круто для работников упаковочной фабрики, тут Ирочка права. Так стремительно продавать вирус — слишком большой риск. Не для этой парочки. Эти бы думали, сомневались, нащупывали…
— Где термос, Сема?! — тихо сказал я ему по-русски. — Скажи где, и я попробую тебе помочь.
Он сокрушенно махнул рукой:
— Эти две дуры — моя и твоя… Мы купили билеты еще месяц назад, это легко проверить, правда? Не сложилось у нас тут, ты же знаешь… Ну и обычные дела… брали ссуды, давали гарантов… Короче, сожгли все мосты. И в последний момент Ленка на нас наезжает с этой ахинеей… Объяснить ей ничего невозможно.
Здесь я не удержался от кивка, а он, ободренный, продолжил:
— Ну пойми, восемь часов до вылета, пять часов до такси, а тут такая лажа, ни за что, ни про что… Я психанул. А Тамарка испугалась, что ты заведешься, вылет перекроешь, а там что-то из наших дел вылезет и… долговая яма. В общем, решила выиграть время, дура. Ленка, мол, никогда обещания не нарушит… Теперь-то все и вылезет. А так бы улетели…
— Да-а, — протянул я разочарованно, потому что он очевидно говорил правду. — Не держи на меня зла, Сема. Я, в общем, человечество спасал. Может, еще обойдется… вас пока только до следующего рейса задержали.
— Ты-то что… Это Тамарка — дура, да еврейское счастье… До завтра уже ничего не летит, а утром из-за этих долларов начнут наводить справки, что-то вылезет…
Ну что, билеты действительно были взяты за месяц, что хоть и не исключало возможности кражи термоса, но… это явно не они.
Умница метнулся ко мне с протянутыми руками:
— Ну?! Где?.. Почему так долго? НЕТУ?!
— Нету, — согласился я.
— Почему?!
Я объяснил:
— Ленка — дура, да еврейское счастье. — И объявил:
— Завтра утром сделаешь официальное заявление в полицию.
Всю обратную дорогу выдающийся ученый ныл, что его посадят за нелегальный перевоз особо опасной инфекции и грубо льстил моему полицейскому самолюбию, уверяя, что если кто-то и сможет найти вирус, то это буду только я. И даже позволял себе гнусные намеки, что если это могут быть и члены моей семьи, и в моих интересах не выносить сор из избы.
Лишь у Мевассерет-Циона Умница смирился с судьбой и потребовал, раз так, завезти его в центр Иерусалима, чтобы последнюю ночь на свободе провести, как положено свободному мужчине, вернувшемуся на любимую родину в недобрый для него час. Бюджет на это мероприятие он определил в двести шекелей, которые тут же стрельнул у меня.
7. Жить хочешь?
Высадив Умницу на площади Сиона, у променада, я вспомнил, что дома нет кофе и решил выпить чашечку. А то и прикупить баночку в распахнувшихся на несколько часов между шаббатом и полночью магазинах.
Я сел за маленький круглый столик, выставленный прямо на брусчатку пешеходной части Бен-Иегуды, заказал двойной экспрессо, закурил, откинулся на спинку и понял, что мне хорошо. И спокойно. Впервые с момента появления Умницы, то есть за последние сорок часов. Вирус был где-то далеко, явно не в этой чашке. Люди вокруг шлялись нарядные, беззаботные, мысли мои текли вяло, зато приобретали упорядоченность.
Мимо, даже не заметив меня, прошел Умница с высокой, на полголовы выше него, тугой блондинкой. Они смеялись и болтали на ее языке. Кажется, нам обоим приятнее проводить время порознь.
Я взял салфетку и попытался составить список возможных похитителей пробирки в порядке убывания вероятности. Список, конечно, был субъективным, но что тут поделаешь.
Неожиданно для меня-суетящегося, для меня-успокоившегося Архар оказался среди первых. И это было очень кстати, потому что жил он неподалеку, можно сказать по соседству. Я вспомнил, как он жаловался, что не смотря на верхний этаж, его достали вот эти вот уличные музыканты.
Лифта в старом, с высоченными потолками, доме не было. Я слишком медленно поднимался на четвертый этаж — додумывал возможные «дебюты» предстоящего диалога. Даже свет дважды гас, и приходилось нашаривать кнопки.
Наконец, добрался до двери. Глазок теперь находился в зрачке огромного синего глаза, а от пола к ручке тянулась нарисованная рука. Необычная дверь.
И сирена на машине у него с вывертом, хныкала вчера, как черт-те что.
Не было у меня ни первой фразы, ни улик, нечем было его припереть. Вся надежда на психологическое преимущество и неожиданность, которые, кстати, можно слегка усилить, слегка схулиганив.
Я спустился, нашел неподалеку архаровскую «Мицубиши» и дал ей хорошего пинка. Японка завыла не своим голосом. Стандартная сигнализация, кажется «Пиранья». Ночью было нечто совсем другое. Я даже растерялся, предвидя разборку с хозяином чужой машины, но весь набор «экологических» наклеек был налицо, вернее на заднице. Она, она.
А тут и Архар в купальном халате собственной персоной на балкон пожаловали, отключили сигнализацию и лишь потом соизволили признать:
— Боря!? Ты, что ли?!.. Что там случилось?
— Случилось! — озабоченно прокричал я. — Тебе сигнализацию подменили! Прошлой ночью она у тебя по-другому выла…
— Поднимись, пожалуйста, — попросил Артур.
Легче начинать разговор, когда тебя об этом попросили. С сигнализацией было абсолютно ничего непонятно, но ясно, что это зацепка. Моя задача теперь упростилась — держать многозначительную паузу, а он пусть говорит…
— Почему тебя интересует моя сигнализация, Боря?
— Раббанут интересуется — кто меняет сигнализации по субботам, — держать паузу легче всего за пустыми фразами.
Архар неласково улыбнулся:
— Конечно я ее не менял. Просто ночью ты слышал не мою машину. Так меня вызвали.
— Кто?
Архар постучал пальцем по стеклу шикарного аквариума, подсыпал корм и вздохнул:
— Ну… один близкий мне человек. Это уже не то, что не должно, а вообще не может тебя интересовать…
