Глория

— Никто не видит сны, пока я не скажу, — он перестал улыбаться, — никто!

Камень, брошенный чьей-то меткой рукой, ударил мне в голову и кровь брызнула мне на лицо. Сквозь кровь, заливающую глаза, я увидел, как он развёл руки, сжатые в кулаки, в стороны, и услышал его безумный голос:

— Давайте сделаем так, чтобы этот идиот больше не видел снов.

Я бросился к нему, ударил его головой в лицо, сбил с ног и бросился бежать. Страх сделал это за меня, страх вёл меня, когда они бросились за мной, что-то крича.

Я вытер кровь с лица на бегу. Я боялся оглянуться, я не оглядывался, но знал, что они — за мной. Камень пролетел мимо моего уха и ударился о выступ стены. Я бежал вниз по холму, вся ложбина внизу была усеяна огромными камнями, наверное, обломками колонн. Я почти ничего не видел вокруг, ноги несли меня, я бежал, прижав левую руку ко лбу, останавливая кровь.

Судя по крикам, они гнали меня, окружая с обеих сторон. Я задыхался от усталости, в боку кололо тупыми спицами, я со свистом втягивал в себя ставший вдруг раскалённым воздух. Я устал, и когда что-то ударило меня по голове так, что мне показалось, что в моей голове взорвалось солнце, я упал и покатился по траве с единственной мыслью: «Ну вот и конец...»

Они окружили меня кольцом, они тяжело дышали, в их глазах было предвкушение завершения охоты. Двое из них отошли в стороны и я увидел, как он идёт ко мне, поигрывая небольшим ножом, с таким видом, как будто бы он придумал неплохую шутку и нож должен сыграть в этой шутке важную роль. Из его острого носа текла кровь, он вытер её ладонью, как бы отмахиваясь.

Он словно бы и не запыхался, когда подходил ко мне. Я лежал на избитой камнями спине и когда я упал, то разбил руки в кровь. Тупая безнадежность овладела мной. У меня не было сил встать и никакого желания бороться. Я был на грани помешательства и, когда мой враг медленно подходил ко мне, мне казалось, что ко мне идёт солдат с карабином в руках. Вот он оттягивает затвор, загоняя патрон в ствол, и целится в меня, небрежно держа оружие в левой руке.

Через миг видение исчезло и ко мне подходил парень, едва ли старше меня, одетый в черные штаны и потрепанную рубашку. Его черные башмаки давили пожелтевшую траву и солнце блестело на лезвии его ножа. Он с улыбкой опустился передо мной на колени и чьи-то ботинки с хрустом придавили к земле мои руки, а чья-то палка прижала правую ногу так, что вздрогнул от боли.

Его рука схватила меня за волосы, он заглянул мне в лицо, его сумасшедшие глаза не отражали солнечный свет, и в них я увидел себя, распростертого на земле, обессиленного и слишком загнанного, чтобы сопротивляться. У меня не было сил даже для того, чтобы кричать.

Он сжимал нож в левой руке и я почувствовал холод отточенной стали на своей шее. Он медленно провёл лезвием по моему горлу, его глаза горели безумным весельем, и его губы медленно произнесли:

— Теперь ты не увидишь снов.

— Брось его, Никиш! — раздался чей-то громкий голос.

Мой враг медленно отпустил меня и обернулся, поднимаясь на ноги.

Они стояли на невысоком холме, возвышаясь над остальными. Их было восемь человек и каждый из них был личностью, известной в Южном Фритауне.

Сама судьба явилась ко мне в виде крепко сложенного высокого светловолосого парня с голубыми глазами. Сила чувствовалась во всём: в его движениях, быстрых и небрежных, как у кошки, уверенном взгляде, властном голосе.

Мой враг поднял нож:

— Это не твоё дело, Артур. Здесь моя земля.

— Мне есть дело до всего, чего я хочу, Никиш, — ответил светловолосый парень, спрыгивая с камня, на котором он стоял.

Рядом с Артуром встал Арчер, правая рука Артура. Он был одет в безрукавку, черные брюки и длинный, до земли, плащ. Черноволосый, узкие тонкие губы, карие глаза всегда сохраняли спокойно-холодное выражение. Он никогда и ничего не боялся. Он встал рядом с Артуром и вытащил из-под плаща обрез — двуствольное ружьё с отпиленными стволами и прикладом. Стволы уставились на моего врага и я услышал щелчок взводимых курков.

Третьим спрыгнул Лис, рыжеволосый, ухмыляющийся, ловкий, гибкий, хитрый, он был игроком, его ловкие пальцы неплохо управлялись с карточной колодой или игральными костями, ему часто везло, он был непредсказуем и отлично блефовал, когда требовалось.

Четвёртый и пятый — братья Паговар, старший и младший. Младший, Нино, вспыльчивый, взрывной. Когда его подначивали на драку, ему было всё равно кто был его противник, хоть с гору величиной. Нино не отступал никогда. Он был красивым, его темно-карие глаза убивали девушек наповал через полквартала. Из-за этого он влезал в драки гораздо чаще, чем остальные. Его давно бы убили, если бы не его старший брат Пако, силач, каких мало. Он был спокойным, даже казался медлительным, но это было кажущееся спокойствие. Когда он принимал решение, он действовал без колебаний. Он всегда стоял за брата горой. Вообще это было их правило — стоять друг за друга всегда.

За ними спокойно сошёл вниз Чарли, советник и мозговой центр банды Артура. Чарли учился в школе когда-то и мозги у него всегда работали отлично. Он мог договориться с любым человеком, знал лично несколько десятков торговцев краденым и имел с ними деловые отношения. Его лицо было лицом немного уставшего от жизни лорда, он всегда следил за своей одеждой и был очень аккуратным во всём — и в делах, и с людьми.

Любо — почти непримечательный, если не считать рассеянного взгляда добрых серых глаз. Его нельзя было назвать красавцем, его лицо было обыкновенным, такие лица вы каждый день видите на улицах и не замечаете их. Он отлично играл на губной гармошке, с которой никогда не расставался. Он знал всех музыкантов Фритауна и его знали почти все, кто имел отношение к музыке. Любо немного подрабатывал в кафе района, но это было для него не главным — главным была музыка.

Последним, но далеко не самым последним по значимости, был Блэк. Лошадей он любил с детства, всё свободное время торчал на ипподроме, изредка делая ставки. Любая лошадь слушалась его, как прирученная. Он мог с одинаковым искусством править и телегой и экипажем. Часто он воровал лошадей и продавал их и с видимым сожалением. Блэк с искусством лихого кучера владел хлыстом длиной метра три и управлялся с ним, как с прирученной змеей.

Таков был состав банды Артура. Все, как один, соучастники грабежей, краж, все один за одного.

На тот момент, когда предводитель банды Восточных по имени Никиш собирался выпустить мне кровь, я ничего этого не знал, а узнал лишь спустя некоторое время.

Нож был убран от моей шеи, я был освобожден, а стволы обреза медленно, но верно, приближались к голове Никиша. Никиш указал ножом на Артура и сказал, махнув рукой своим людям:

— Ещё увидимся, Артур.

— Проваливай, Никиш, проваливай, — улыбаясь, ответил ему Артур.

Я посмотрел в его глаза, понял, что люди, спасшие меня, не желают мне зла, и потерял сознание...

...Вот так я был спасён. Спасён от гибели, от ножа сумасшедшего убийцы, ставшего моим вечным врагом. После моего разрушения прошло два дня, но кто-то решил, что с меня достаточно, и этот кто-то дал мне шанс жить, спокойно жить. Жить среди людей, которые любили меня и которых любил я. Эти годы, которые я провёл в банде Артура, я вспоминаю без боли. Это были годы тяжелой жизни, но во мне всегда жила надежда на лучшее, я знал, что мне помогут, что всегда найдётся рука, которая поможет мне. Я жил среди людей, помогал им, и они помогали мне.

Банда Артура насчитывала гораздо больше, чем восемь человек. Они жили общиной в большом четырёхэтажном здании, которое называли замком Артура. Там жили все, кому Артур доверял. Там жили нищие, просившие милостыню на улицах Фритауна, калеки, музыканты, игравшие на улицах, несколько разносчиков товаров, три битюга из команды Блэка (битюгами почему-то называли извозчиков). Отдельно в доме жили девушки, работавшие в домах Северного Фритауна кухарками или прачками. Девушки содержали замок и огороды на его территории.

У нас был общий котёл, куда все складывали свои заработанные деньги. Так мы и жили. Основная банда восьмерых занималась кражами из богатых домов, правительственных складов, магазинов и лавок. Награбленный товар продавался скупщикам краденого и это было основным доходом общины. Артур и парни грабили, тащили всё, что, по их мнению плохо лежало. Они прекрасно понимали, что идут против закона. Они понимали и другую сторону медали. Они вынуждены были жить так, как они жили. Всё вокруг них подталкивало их к грабежу. Они ничего не умели, кроме этого. Они занимались этим с самого детства. Они жили так и всё. Так пришлось жить и мне.

Если ты тонешь, то единственное, что ты можешь сделать, чтобы выжить — это выплыть. Чтобы остаться в живых, ты будешь хвататься за всё, что попадется под руку. Также и в жизни: если с самого рождения ты никому не нужен, если всё, что ты получаешь от внешнего мира — это пинки и затрещины, если ничто в этом мире не дается тебе просто так, то не стоит удивляться, что в то время, когда обыкновенные дети ходят в школу и гоняют мяч, ты превратишься в мужчину. Мужчину, у которого тело двенадцатилетнего мальчишки, мужчину, который вынужден зарабатывать себе на жизнь тем, что стянет с прилавка на рыбном рынке. Ты будешь готов ответить ударом на удар, ты будешь готов подчиниться силе, чтобы остаться в живых, но ты никогда не будешь рабом, ты будешь готов умереть, но не быть шестеркой. Ты научишься превыше всего ценить помощь друга, вовремя протянутую руку, черствый кусок заработанного хлеба будет казаться тебе вкуснее куропатки в ресторане Северного Фритауна.

Если ты вырос на улице — у тебя есть много дорог, которые в конце сходятся в одну. Эта дорога так или иначе приводит тебя к тому, что люди называют «преступлением».

Сначала ты воруешь, чтобы было что пожрать. Потом тебе нужно украсть одежду, потому что старая уже разлезлась в клочья. Потом тебе нужно украсть что-то еще, а потом еще и еще. Ты воруешь, потому что так делают все, кого ты знаешь, с кем общаешься каждый день на улицах, с кем спишь в развалинах, кишащих крысами на Старом пляже, с кем делишь подобранный окурок сигары, с кем болтаешь, смеешься, дружишь, дерешься. Словом, с кем живешь бок о бок.

Нельзя объяснить глухому от рождения, как прекрасна музыка. Нельзя объяснить сытому, что такое — настоящий голод. Нельзя объяснить человеку, закутанному в меха, что значит — замерзать на морозе. Если кому-нибудь из вас нужно объяснить, почему в жизни происходят такие вещи, как смерть родителей, как Разрушение или Закон — я не смогу объяснить этого. Я не смогу объяснить, как дети, потерявшие родителей или брошенные родителями, вынужденные жить на улице без чьей-либо помощи, становятся ворами. Я сам был таким, но объяснить человеку, который никогда в жизни не голодал, что это значит: украсть буханку хлеба, чтобы поесть — я просто не смогу.

Я не прошу жалеть нас — мы ненавидели жалость посторонних людей и жалость к себе. Вы не имеете права осуждать нас — вы не жили так, как были вынужден жить мы. У вас нет прав, чтобы осуждать нас или жалеть, реально вы можете сделать только одну вещь — понять нас. Просто понять...

— Ну, что, оклемался? — сквозь шум в ушах услышал я чей-то голос.

Я с трудом разлепил глаза и увидел светловолосого парня, склонившегося надо мной. Голова моя раскалывалась пополам, я чувствовал, как коркой запеклась кровь на лице. Приподнявшись на локтях, я увидел черноволосого парня в длинном плаще. На его боку под расстёгнутым плащом я увидел кожаную кобуру и патронташ с десятком патронов в гнёздах. Из кобуры торчала отполированная рукоять обреза. Парень в плаще перехватил мой взгляд и внимательно посмотрел мне в лицо.

Чьи-то сильные руки приподняли меня и усадили поудобнее, спиной к большому камню.

— Ну, что будем делать? — услышал я.

— Не бросать же его здесь.

— Эй, малый, — встряхнули меня за плечо, — ты идти-то можешь?

Я промычал что-то подтверждающее.

— Ладно, джентльмены, берите его и пошли.

— Жрать охота, — кто-то зевнул.

— Успеешь ещё, — проворчали ему в ответ.

Меня рывком поставили на ноги, забросили мои руки за свои плечи и мы зашагали куда-то. Я болтался между парнями, как белье на веревке в дождливый день. Мы шли довольно быстро, хотя я с трудом переставлял ноги. Скоро мы выбрались из района развалин и зашагали по узкой пыльной дороге. Пыль бархатом касалась моих ног. Я заметил, что свет стал красноватым: солнце садилось.

Дорога постепенно забирала вверх на холм. Я поднял голову и увидел большой дом, придавивший своим фундаментом вершину холма. Дом был похож на один из замков Верхнего Города, но был далеко не так прекрасен: в высоких и узких окнах верхних этажей не было стекол, некоторые были забиты досками. Все окна первого этажа были заложены обломками кирпичей и камнями. Дом казался нежилым, но потом я заметил дым, поднимающийся из трубы на высокой, выложенной потрескавшейся и потемневшей от времени черепицей, крыше. Пыль под ногами сменилась камнем и, когда мы вышли на ведущую к дому дорожку, посыпанную песком, я услышал шум волн океана.

Я увидел высокую стрельчатую арку, открывающую полутемный проход. Мы вошли в прохладный тоннель и остановились перед огромными воротами, оббитыми листами металла, в разной степени покрытыми ржавчиной, отчего ворота были похожи на одеяло, сшитое из разноцветных лоскутов.

Высокий светловолосый парень подошел к воротам и постучал по ним кулаком два раза, подождал, потом постучал еще два раза и, после небольшой паузы, еще раз.

В ржавой броне ворот появилось серое пятно: открылось невидимое глазам окошечко.

— Это Артур, — сказал блондин.

Лязгнули, открываясь, замки, скрипнули петли и правая створка ворот со скрежетом отошла в полумрак.

— Добро пожаловать в Замок над Морем, — ухмыльнулся рыжий, блеснув в темноте белыми зубами.

Мы вошли и, пока мои глаза привыкали к сумраку, сзади, с тем же стуком и скрежетом, закрылись ворота, лязгнули засовы в кованых скобах. Так закончилось мое путешествие с севера на юг через весь Город...

Глава 2. Замок над Морем

Перед нами стоял черноволосый смуглолицый парень лет двадцати, одетый в черную куртку без рукавов, черные штаны и потрепанные сандалии. Его флегматично-холодное лицо с блестящими карими глазами навыкате, длинным носом с горбинкой и упрямыми складками вокруг тонких, плотно сжатых, губ, было обращено к нам. В руках он держал длинное ружье с неуклюжим коротким прикладом. Судя по оружию и строгому выражению лица, именно он был здесь кем-то вроде привратника.

— Привет, Элмер, — сказал светловолосый.

Привратник поднял руку в приветствующем жесте и осторожно поставил ружье на деревянную стойку у стены.

— Как дела?

Ответом был кулак, поднятый вверх.

— Хорошо, — сказал явно удовлетворенный пантомимой блондин.

Элмер был нашим немым привратником. Он был одной из многочисленных жертв медицинского центра Карпенум, там палачи (у меня не поворачивается язык назвать их врачами) удалили у него голосовые связки. Но это было еще далеко не все: Элмера там вдобавок еще и кастрировали. Все это было еще до того, как стало проще стерилизовать девушек.

Именно Элмер нашел Замок над Морем, починил ворота, окна, замки. Он вообще любил все чинить, это у него хорошо получалось, на все руки мастер был, мог плотничать, столярничать, умел немного по металлу работать. В свое время он пустил в Замок всю банду Артура просто потому, что устал жить один. Он вообще-то был замкнут по натуре, но Саймон, мой первый учитель, говорил, что Элмера за это винить нечего, столько вытерпеть и остаться жизнерадостным невозможно. Палачи не просто изуродовали его тело, они растерзали и его душу.

Он был привратником и домоправителем Замка, его хранителем. Элмер редко выходил из Замка, примерно раз в неделю он отправлялся в какой-нибудь близлежащий бар на берегу, где заказывал стакан-другой вина и просто спокойно пил, глядя на вечерний океан.

Ребята повели меня дальше по галерее, свет в которую проникал через окна второго этажа. Красные пятна рассеянного света усеивали серые мраморные плиты, приятно холодившие мои усталые ноги. Мы вошли в большой, высотой в три этажа, зал, освещенный чадящими светильниками. По левую руку от меня широкая мраморная лестница с резными перилами поднималась вверх, на галерею, опоясывающую зал на уровне второго этажа, многочисленные двери уводили с неё в темные коридоры. Прямо передо мной стоял огромный стол из дуба, окруженный скамьями, стульями и табуретами, на столе стояли массивные подсвечники с горящими желтыми свечами. Стена справа была задрапирована пыльными бордовыми занавесями, они вздувались и медленно опадали, подчиняясь гулявшему по залу сквозняку. Эхо наших шагов гулко отдавалось под потолком.

— Марта! Марта! — громко крикнул Артур.

Мы остановились и я устало вздохнул. Артур посмотрел на меня:

— Что, малыш, устал? Ничего, теперь мы отдохнем. Марта, ну где ты? — крикнул он снова.

Драпировка отлетела в сторону, отброшенная сильной рукой, и в зал быстрым шагом вошла высокая светловолосая девушка. На ней была просторная полотняная блуза серого цвета, вылинявшая от многочисленных стирок, длинная цветастая юбка и платок, небрежно повязанный вокруг головы. Она нахмурила светлые брови, от чего ее нос стал выглядеть чуточку воинственней. В ее руках было полотенце и она на ходу вытирала им руки, покрасневшие от горячей воды.

— Чего разорался, любимый мой? — сказала она, останавливаясь перед нами.

— Ты что-то не в духе. Марта, — осторожно сказал Артур.

— С чего бы это мне быть в духе? — фыркнула хозяйка.

Она казалась рассерженной, но в её светло-голубых глазах прыгали насмешливые искорки.

— Мари и Роза, — сказала она в пространство.

Парни стояли перед ней навытяжку. Уж насколько мне было всё непонятно, но я заметил выражение их лиц. Их молчаливые физиономии говорили: «Если этого нельзя избежать, то нужно перетерпеть».

— Мари и Роза, — повторила она и добавила уничтожающим тоном, — две неуклюжие гусыни, которые ничего не умеют делать правильно.

— В чём дело, Марта? — спросил Артур своим самым деловым тоном.

— Одна вывалила на другую ковш кипятка, теперь вся кухня в крике, слезах и соплях, я делаю компресс из сырой картошки и масла и всё в доме вверх дном из-за ваших девок, Чарли и Блэк.

— Ну, Марта, — усмехнулся Артур, — я думаю, что ты со всем справилась как надо.

— Правильно думаешь, дорогой. А это что ещё за червяк с вами?

Только теперь Марта соизволила заметить меня, болтающегося между Блэком и Пако, как мошонка между ног.

— Мы нашли его в Восточном тупике, — ответил Артур.

Марта немедленно подбоченилась, её сжатые кулаки упёрлись в упругие бёдра, она вздёрнула подбородок:

— Артур...

— Хватит, Марта, — мягко сказал Артур, — ты хозяйка в доме и на кухне, ты моя жена, но дай мне разбираться со своими делами самому.

— Артур, — её голос сбавил пару оборотов, — в доме полно людей.

— Я знаю, я прекрасно это знаю, но это — моё дело. Вода готова?

— Да, готова. Ужин через полчаса.

— Вот и прекрасно, — он поцеловал её.

Парни понесли меня наверх по лестнице. В результате перемещения по полутёмным коридорам, я оказался в ванной комнате, где стояли два больших корыта с водой. Пар висел в воздухе мокрой паутиной.

— Всё, дальше я сам, — пробормотал я и сильные руки отпустили мои плечи.

Я сделал несколько нетвёрдых шагов и чуть не упал, поскользнувшись на мокром полу.

— Тихо, малыш. Не упади! — Артур схватил меня за руку.

Я стащил с себя разорванную рубашку, штаны и неуклюже полез в воду. Горячая вода нежно обняла моё тело и раскалённой кочергой впилась в подсохшие ссадины. Шипя от боли, я встал, взял лежащее рядом на полке мыло, намылился, растёрся жесткой мочалкой и снова погрузился в воду с головой. Я чуть было не заснул, когда кто-то легонько потряс меня за плечо. Я открыл глаза: передо мной стоял Артур с мокрыми волосами.

— Ну, как дела, малыш?

— Неплохо, — ответил я.

Он помог мне насухо вытереться большим полотенцем и протянул мне штаны, серую рубаху с длинным рукавом и чёрный жилет явно от дорого костюма.

— Одевайся.

Он вышел, но вскоре вернулся с парой башмаков из парусины, положил их на пол рядом со мной.

— Ну вот, ты вроде бы и одет. Пошли вниз, пора ужинать.

Он повел меня в тот огромный зал на первом этаже. За столом длиной, как мне показалось, с милю, сидели люди, человек пятьдесят, парней и девчонок. На столе стояли деревянные тарелки и ложки, кастрюли, исходящие сводящим с ума паром, сковороды с жареным мясом и овощами, в плетеных из соломы блюдах лежал нарезанный хлеб. Все переговаривались друг с другом, стоял гомон, кто-то смеялся. Обрывки разговоров долетали ко мне с нарастающим гулом, как прибой.

— Сижу я это на углу Мидл-лейн и Страсборо, как всегда, значит, кепка на земле, завываю, как голодный пёс: "Подайте, кто сколько может! " Подходит старуха в чёрной шали, все пальцы в кольцах. Я — к ней: «Подайте, мадам, ради ваших детей». Эта выдра как фыркнет: «Ты моих деточек не поминай почём зря, оборванец». И пошла себе дальше. А я ей: «Чтоб тебе всю жизнь ежей рожать, старая ведьма!» Та как завизжит, закричит. Я, недолго думая, хватаю грязи пригоршню, да и бросаю. Гляжу — у неё всю морду залепило, ну чистая ведьма.

Хохот.

— Эй, Мэтью, Булли Окхауз завтра подряжает нас на перевозку. Просит пять подвод.

— Хорошо, сделаем. За сколько договорился?

— Ну, он обещал мешок муки, мешок-два картошки, маленький бочонок рыбы вяленой.

— Лучше б деньгами дал.

— Да не психуй ты, Нина. Это просто. Подворачиваешь, делаешь пару стежков и...

— Завтра нужно будет в Среднем Городе поработать у кабаков. Говорят, там больше подают.

— Посмотрим...

— Я к ней, мол, чего такая красавица скучает в такое время.

— Ну, ну.

— Ну, она перья распустила, как курица, то, сё.

— Ну?

— Ну и тут я её обаял, как всегда.

— Марк ещё ничего, девочки. Высокий такой, весёлый, не жмот. Но тот дружок его — тьфу! Плюгавый такой, рожа в прыщах, ноги колесом. Вот у Блэка на конюшне мул есть — так он точь-в-точь как тот плюгавый. По правде сказать, мул в тыщу раз красивее.

Девичий смех.

Мы с Артуром спускались по лестнице в зал, полный разговоров и сводящих с ума запахов горячего ужина. Артур посадил меня рядом с собой по правую руку, по левую села Марта. Гул разговоров постепенно затих.

Артур пододвинул ко мне тарелку с едой. Просить меня дважды не стоило и я набросился на еду, как волк, помогая себе куском мягкого домашнего хлеба. Я ел с такой скоростью, что казалось — я голодал с неделю или больше.

— Нельзя сказать, что у него нет аппетита, — негромко сказала Марта Артуру.

Я смущенно поднял голову от тарелки. Артур и Марта улыбались, глядя на меня.

— Ешь, ешь, — сказала Марта, улыбаясь, — в этом доме никто не отказывается от еды, если не хочет иметь дело со мной.

— Да, мэм, — сказал я и снова принялся за еду.

— «Мэм», — сказала Марта довольно, — по-моему, это мне нравится, Артур.

— Конечно, это тебе нравится. Марта, — сказал Артур, отхлёбывая из стакана.

— Из него выйдет толк, судя по тому, как он ест.

— Конечно, из него выйдет толк. Марта.

— Я, конечно, ничего не утверждаю. Поживём — увидим.

— Поживём — увидим, — согласился с ней Артур.

Наконец я удовлетворённо отвалился от стола. Артур подлил себе вина и пододвинул ко мне свой стул.

— Теперь, малыш, давай послушаем твою историю.

Я вздохнул.

— Я — из Селкирка. Это — район на севере Города. Два дня назад пришли солдаты...

Я задохнулся.

— Спокойно, малыш, спокойно. Продолжай, — сказал Артур.

— Район окружили, все дома подожгли. Людей сгоняли на площадь. Несколько человек взбунтовались и убили законников. Тогда всех начали расстреливать из пулемета. Я пролез через заграждение и убежал.

— Ясно, — сказал Артур, сделав большой глоток из стакана, — теперь слушай меня. Я дам тебе крышу над головой и возможность не умереть с голоду. Но ты должен пообещать мне кое-что.

— Хорошо, — сказал я.

— Ты не должен воровать у своих. Ты не должен предавать своих.

— А кто это — «свои»? — спросил я.

— «Свои» — это те, кто сейчас находится в этом доме, малыш, — усмехнулся Артур.

Марта положила руку на плечо Артура и сказала мне:

— А как твои мама и папа?

— Не знаю, — чуть слышно прошептал я.

— А вот плакать не надо. Слезы никогда никому не помогали, — ласково сказала Марта.

— Марта права, малыш, — сказал Артур, посмотрев на меня своими глазами, одновременно грустными и добрыми,

— Меня зовут Алекс, — срывающимся голосом сказал я.

— Я — Артур, — сказал он и пожал мою руку.

— Вот ещё что, малыш. Никто больше не обидит тебя, никто не сделает тебе больно в этом доме, понимаешь?

— Да.

— Здесь все живут вместе, цепляясь друг за дружку, иначе нельзя, по-другому пропадёшь. В этом городе пропасть — плёвое дело, малыш, понимаешь?

Я кивнул головой, слов не было, сердце билось еле-еле, горло давил колючий комок.

Его жесткая ладонь вытерла мои слезы.

— Не плачь, малыш, не плачь. Давай-ка я познакомлю тебя со всеми.

Он легко подхватил меня и поставил на табурет.

— Эй, друзья! Разрешите мне представить вам Алекса, — громко сказал Артур, положив руку мне на плечо, — он будет жить с нами. Поздоровайтесь с ним.

Я шмыгнул носом и исподлобья огляделся. Все смотрели на меня и мне было неловко от множества глаз, глядящих на меня. В этих глазах отражалось пламя свечей, стоящих на столе, маленькие золотые огоньки плясали в глазах людей, смотревших на меня.

Наверное, я был смешон в тот момент — растерянный, испуганный, усталый, взъерошенный, как мокрый воробей, окруженный незнакомыми людьми, стоящий на высоком табурете в незнакомом доме, после долгого пути в неизвестность.

Они улыбались, глядя на меня, и каждый из них вспоминал, как он или она в первый раз стояли перед незнакомыми людьми в чужом доме, с неровно бьющимся сердцем в груди, и так же, как я, растерянно смотрели по сторонам. Они понимали, что творится в моей душе, какое смятение переполняет меня, и они улыбались, глядя на меня.

— Здравствуйте, — мои непослушные губы разомкнулись и прошептали в наступившую пустоту это простое слово : «Здравствуйте».

Пять десятков улыбок и сияющих глаз были мне ответом, все, кто был в этом зале, тихо сказали мне: "Здравствуй " и их тепло коснулось моего сердца...

Я спал в одной из комнат холостяков. Все, имевшие постоянных подруг, размещались в другой части дома. Сон мой был беспокойным, снились отец и мама, я долго беспокойно ворочался. Моей постелью был мягкий тюфяк на полу и теплое одеяло. Где-то около трёх часов ночи мне стало холодно и я закутался поплотнее в одеяло. Вдруг на меня накатило и я беззвучно заплакал. Я ревел и дрожал, как от свирепого холодного ветра, постоянно дующего с океана зимой. Слезы катились по щекам, я утирал их ладонями молча, стараясь не шуметь. Я предпочёл бы умереть со стыда, чем показать этим новым, что я плачу. Мне было так жаль себя, что я ревел очень долго. Мало-помалу я согрелся, озноб отпустил меня. В последний раз я вытер слезы кулаком, натянул на голову одеяло и заснул.

Проснулся я рано, как мне показалось, и, ещё до того, как я открыл глаза, я знал, что я — не дома, я за много миль от дома, что когда я открою глаза, то увижу не относительно белый потолок своей старой комнаты, а выщербленную штукатурку моего нового дома. Я отбросил одеяло, встал и снял с гвоздя, вбитого в стену, подаренную мне одежду. В комнате никого не было и я торопливо одевался, чтобы пойти разузнать — куда же все подевались?

Дом казался пустым, но, прислушавшись, я понял, что это не так. Снизу доносились звуки, как из маминой кухни: позвякивание тарелок, и скрип створок открываемых шкафов с посудой, хлопанье полотенец, негромкие женские голоса. Всё почти, как дома, только дома моего больше не было, но много думать об этом не стоит.

Я вышел из комнаты и зашагал по коридору. Я находился в правом крыле замка. Хотя слово «замок» было слишком громким для полуразрушенного здания на известняковом холме.

Правое крыло предназначалось для холостяков, все комнаты второго этажа были в их распоряжении. Левое крыло, в котором в нормальном состоянии сохранился лишь первый этаж, было предназначено для свободных девушек. Помещения средней части здания были отведены семейным парам.

Рабочий день начинался рано, практически с восходом солнца, для некоторых (например, парней Блэка) даже раньше. Девушки, работавшие в городе, уходили тоже очень рано. Многие из них работали в прачечных или на фабриках по переработке морских продуктов. Несколько парней работали докерами в порту, трое были матросами на рыболовецких шхунах. Нищие отправлялись на промысел немного позже, им приходилось идти через весь Фритаун к Среднему Городу и рыбному рынку Росса. Артур с парнями работал нерегулярно. После очередного дела они отсиживались дома три-четыре дня, в зависимости от тяжести совершенного преступления. Иногда они могли пропадать в Городе неделями, изредка поодиночке наведываясь домой.

Я спустился вниз, никого не встретив по дороге. В зале сидели друг против друга Артур и Чарли. Они о чём-то негромко говорили, над головами подымались вверх струйки дыма их дешевых сигарет. За столом сидел Арчер, перед ним стояла стеклянная бутыль с темной жидкостью (ружейным маслом), на чистой тряпке лежали части револьвера. Лис играл в карты с братьями, судя по его ухмылке, играл более успешно, чем они. Любо сидел на столе, поджав под себя ноги и выводил на своей гармошке заунывную мелодию. Я подошел к Артуру.

— Что мне делать, Артур? — спросил я, переминаясь с ноги на ногу.

Артур и Чарли посмотрели друг на друга, непонятно чему улыбаясь. Чарли кивнул головой и Артур повернулся ко мне.

— Что ты сказал, Алекс? — хитро прищурив глаза, спросил Артур, раздавливая в пепельнице окурок.

— Ну, это... что мне делать? Я же всё это, — показал я на новую одежду, — и поесть, и крышу над головой не зазря получаю. Вот я и интересуюсь, как мне за всё это рассчитаться.