Сандра Мэй
Флирт на грани фола
1
– Ваше дыхание выравнивается. Вы абсолютно спокойны. Вы прекрасно выглядите. У вас нет никаких проблем. Вы спокойны. Спокойны. Спокойны…
Ну вот, а теперь, когда все мы успокоились, давайте посмотрим на своего соседа и поздороваемся. Просто поздороваемся. ПРОСТО поздороваемся!
Несколько глубоких вдохов. Помните, что вы абсолютно спокойны. Мир вертится вокруг вас, и вам нет до этого никакого дела.
Вы задаете орбиты вращения и скорость движения, вы диктуете правила игры и условия сделок, вы доброжелательны и благосклонны – ибо сильный человек всегда благосклонен…
Мистер Джеймс, не нужно плакать. Не нужно, мой дорогой, все ведь в порядке, не так ли? Дайте ему воды кто-нибудь…
Так, прекрасненько. На чем мы остановились? Ах, да. Теперь давайте знакомиться поближе. Вот вы, мисс. Да, да, темные волосы, короткая стрижка. А что вы так удивляетесь? Разве здесь есть еще кто-нибудь с темными волосами?
Миссис Лью, не надо нервничать. Блондинка – не приговор, я всегда это говорил. Среди светловолосых полно умных людей. Кроме того, мы с вами попробуем рыбную диету, специально для блондинок…
– Но я не блондинка! Я – Весы! А в гороскопе написано…
– А… Понимаю. Да. Конечно. Чуть позже. Итак, темненькая мисс…
– Слай.
– Сталлоне.
– Что, простите?
– Ох, ничего, это я так, вырвалось… Просто есть такая игра – в ассоциации.
– Правда?
– Ну… да. Ассоциативные пары, понимаете? Пирог – черника, армия – Спасения, Слай – Сталлоне…
– Почему?
– Э-э… ну… потому что Сталлоне зовут Сильвестр.
– Ну и что?
– Собственно, ничего, но… сокращенно – Слай.
– Почему?
– Мама так назвала. Возможно. Итак, вы – мисс Слай. А имя?
– Я же сказала.
– Нет, это фамилия. Как вас называют окружающие?
– «Э-э, мисс!»
– Что, простите?
– Так меня называют окружающие.
– Понятно. Но ведь имя у вас есть?
– Да. Но меня им никто не называет.
– Как это может быть! Вы же написали, что работаете в большом дружном коллективе! Вы на хорошем счету, босс привык полагаться на вас – кстати, как вас зовет ваш босс?
– «Мой говорящий костыль».
– Кхм!!! Оригинально. Он что, хромой?
– Что вы! Он – полубог.
– Это с боссами бывает. А зачем ему костыль?
– Он… не очень хорошо умеет организовывать свой распорядок. Вечно забывает все. А я все знаю. Он без меня никуда.
– Так. Спокойно. Еще разочек. Мисс Слай, в ваших водительских правах написано: Слай, потом имя…
– У меня нет прав.
– Как это?
– У меня и машины нет.
– Понятно. Проблемы со здоровьем?
– Нет, что вы, все хорошо, спасибо.
– Пожалуйста. Кстати! В страховке – страховка-то у вас есть? – написано ваше имя. Назовите его нам. И не надо нервничать!
– Сюзи… ой, то есть… Моника!
– Отлично! Давайте все дружно поаплодируем Монике Слай за ее храбрость. Перерыв десять минут. Увидимся в зимнем саду.
Доктор Шеймас Пардью дождался, пока за последним из его пациентов закроется звуконепроницаемая дверь, и со стоном повалился на кушетку – непременный атрибут кабинета психотерапевта, каковым Шеймас Пардью и являлся.
Положительно, этот кошмарный город делает из нормальных людей дураков, а из дураков – дебилов. Неизвестно, в чем тут дело, возможно, в атмосфере и глобальном потеплении, но каждая новая его группа хуже предыдущей. Хотя, казалось бы, куда уж…
В прошлой группе была Камилла Шо. Она в каждом мужчине – от пятнадцати до девяноста пяти – видела потенциального насильника. Бурно обсуждавшийся в прессе законопроект о сексуальных домогательствах в общественных местах привел к тому, что Камилла вооружилась с головы до ног и даже во время сеансов сжимала в кулаке баллончик с газом. Вопрос о кушетке и индивидуальных занятиях доктор Пардью даже не поднимал.
Мистер Вотчел был страшно озабочен проблемой собственного старения, которое начинается, как известно, с двенадцати лет. То есть, это мистеру Вотчелу стало известно, давно, еще во время учебы в колледже. Под влиянием этой неумолимой теории мистер Вотчел облысел в двадцать, потерял зубы в двадцать пять, а в двадцать семь стал полным импотентом. В день, когда ему исполнилось двадцать восемь, его, обливающегося слезами над собственным завещанием (шестым по счету), силой скрутили родственники и привезли к мистеру Пардью.
Еще была миссис Хэндсмоуки, она в истерики не впадала, а планомерно готовилась к смене магнитных полюсов Земли. Однажды она включила радио – и услышала окончание фразы диктора: «…скоро произойдет полная смена полюсов и с небес попадают самолеты, а часы пойдут в другую сторону». Полгода миссис Хэндсмоуки потратила на рассылку писем в ведущие научные организации Штатов, требуя открыть общественности горькую правду, а потом обратилась к мистеру Пардью.
Последний случай он, кстати, разрешил с блеском и оперативно. Просто предоставил пациентке полную запись программы, а в ней первую часть той фразы: «Только полные идиоты могут думать, что скоро произойдет полная смена полюсов и с небес попадают самолеты, а часы пойдут в другую сторону».
Все это были, так сказать, выдающиеся случаи, жемчужины в рутине дней, но эта группа побила все рекорды. Ни одного официального идиота в ней нет, но все пятеро как на подбор. Мистер Джеймс рыдает, едва почувствует, что на него косо посмотрели, миссис Лью комплексует, ибо родилась натуральной блондинкой, мисс Бейли превратилась в алкоголичку, снедаемая страшным подозрением, что у нее плохо пахнет изо рта (для устранения симптомов сначала применялись обычные освежители и пасты, а потом в дело пошел одеколон для спортсменов с особо стойким запахом), мистер Симпсон боится гремлинов под кроватью, а эта темненькая… Господи, как же ее… Арни? Нет, не Шварценеггер, а кто-то еще… или все-таки Шварценеггер?
Шеймас Пардью резко сел и потер переносицу в явной растерянности. Имя и фамилия серьезной темноволосой девицы в сером платье и теннисных туфлях вертелись на языке, но мозг их вспоминать отказывался. Как же ее звать… Сью! Сью, то есть Сьюзан! Сьюзан… пусть будет Шварц.
Шеймас Пардью наклеил на лицо дежурную улыбку и твердой поступью вышел в зимний сад к своим пациентам. Делай, что должен, и будь, что будет. Пошел в психотерапевты – не жалуйся на количество психов, записывающихся к тебе на прием. От них в конечном итоге зависит толщина твоей чековой книжки…
Моника Слай ехала домой на автобусе, привычно сгорбившись на самом последнем сиденье у окошка. Под ногами гремела пустая жестянка из-под пива, справа Монику намертво придавила необъятная толстуха в синтетическом пуловере алого цвета. Для середины июня несколько… чересчур, и потому толстуха обливалась потом, тяжко вздыхала и иногда тихонько икала, в результате Монику по очереди окатывали отвратительные волны запахов пота и чеснока, а также дешевых и сладких духов и слегка притомившейся в кошелке толстухи рыбы.
Моника не жаловалась. Она вообще никогда не жаловалась. Ни на что. Ну… почти.
Моника вспомнила психотерапевта и болезненно поморщилась. Как таких берут на работу? Психотерапевт должен быть чутким, все понимающим, тактичным – а доктор Пардью не в состоянии даже запомнить ее имя. И группа у него подобралась – испуганно косящий толстяк, плаксивая блондинка, неопрятная женщина, то и дело подозрительно долго копошащаяся в сумке и чем-то булькающая…
Ладно, сама виновата. В двадцать пять лет пора бы перестать верить рекламным объявлениям. «Вернем уверенность в себе. Ваши проблемы – наше решение. Небольшие группы, умиротворяющая обстановка. Опытный врач…».
И виной всему дурацкая сцена, о которой даже вспоминать стыдно. Ну подумаешь, очередная гламурная дамочка в очередной раз посмотрела на Монику Слай, как на насекомое. И то, что при этом дамочка обнималась с ее боссом Хьюго Бэгшо, здесь совершенно ни при чем! Уж к чему к чему, а к тому, что никто не воспринимает ее как женщину, Моника привыкла. Практически, она с этим убеждением выросла.
Моника Слай родилась в самой обычной, самой среднестатистической американской семье, состоявшей из отца-преподавателя, матери-домохозяйки и троих, включая ее саму, детей. Моника была самой старшей, потом следовал братец Энди, а за ним – Дрю, в данный момент превратившаяся в ослепительную красавицу с длинными ногами, роскошными формами и нулевым коэффициентом интеллекта. Впрочем, двадцатилетней Дрю последнее вовсе не мешало, даже наоборот. Дрю и Энди работали на телевидении, где сестра каждый вечер сообщала о природных катаклизмах и прогнозе на завтра, а брат любовно направлял на нее осветительные софиты. Жили они давным-давно отдельно, а Моника… Моника жила с мамой.
Единственное, что в их семье произошло несколько нетипично – это уход отца. Всеми уважаемый преподаватель информатики престижного колледжа, сорокапятилетний отец семейства Маркус Слай в один прекрасный день воспылал преступной страстью к собственной аспирантке, а та неожиданно ответила ему вполне искренней взаимностью. Будучи человеком порядочным, жене мистер Слай не изменил, просто дождался, когда возлюбленная получит степень бакалавра, после чего подал на развод, благородно оставил все нажитое бывшей теперь уже супруге и детям, наскоро расписался в мэрии и укатил на другой край страны, в Лос-Анджелес.
Случилось это пять лет назад, и Моника с тех пор ни разу с отцом не разговаривала. Не потому, что не хотела, а чтобы не расстраивать маму. Хотя… учитывая характер и темперамент миссис Слай… расстроить, скорее, могла она. Кого угодно.
Юлалия Слай принадлежала к тому типу энергичных американок средних лет, которые с одинаковым успехом становятся и домохозяйками, и госсекретарями. Если такие женщины богаты, вокруг них буквально расцветают сады из благотворительных обществ и фондов в поддержку самых разных людей и явлений действительности. Если же такие женщины принадлежат к среднему классу… тогда они всецело отдаются общественной работе в тех самых фондах.
Мама возглавляла общественный совет Фонда помощи зоопаркам Австралии, и Моника про себя полагала, что уж теперь несчастным коала, кенгуру и динго ничего не грозит, это точно. Во всяком случае, ничего страшнее самой миссис Слай. По сравнению с ней, браконьеры – просто кучка непутевых скаутов с рогатками.
Ухода мужа миссис Слай попросту не заметила, а узнала обо всем только из письма собственных детей, отчаявшихся донести эту важную информацию устным способом. Единственной ее реакцией было гневное фырканье и громогласная эпитафия экс-супругу: «Ежели пожилому человеку охота выставляться дураком, тут уж ничего не поделаешь!».
С тех пор имя Маркуса Слая в семье не упоминалось, а Юлалия с некоторым даже облегчением окунулась в работу. Теперь ей уж точно никто не мешал. Таким образом, когда Дрю и Энди выпорхнули из родительского гнезда, Моника оказалась предоставлена самой себе, потому что маму, с позволения сказать, так и носило по всему миру – по заседаниям, форумам, конференциям и ассамблеям.
Тихая Моника была единственной из детей Маркуса Слая, перенявшей от него и спокойную миловидность, и мягкий характер. Младшенькие удались в маму, и Моника с шести лет усвоила намертво: не хочешь каждый день наблюдать гибель Помпеи – научись уступать. Она и научилась, благо, что характер к этому только располагал.
Дрю мечтала о карьере звезды, Энди грезил о лимузинах и открытом счете в «Хилтоне», а Моника тихонечко окончила школу, аккуратненько поступила на курсы стенографии и машинописи, после чего прилежно обивала пороги агентств по трудоустройству в течение полугода. Итогом этого смиренного трудового подвига стало совершенно неожиданное и ошеломляющее предложение от корпорации «Бэгшо Индепендент». Моника, разумеется, его приняла.
«Бэгшо Индепендент» была корпорацией не то чтобы супермощной, но, в некотором роде, легендарной. Основателем и бессменным ее главой в течение многих лет был Старый Змей Бэгшо – эксцентричный миллионер-хулиган, покинувший земную юдоль около четырех лет назад в возрасте девяноста трех лет. Что характерно, за гробом шла, обливаясь слезами, молодая вдова модельной внешности, и всему Чикаго было известно, что это отнюдь не крокодиловы слезы. Старый Бэгшо принадлежал к тому типу мужчин, который в наши дни вполне можно считать вымирающим – таких любят всегда и до самого конца их дней. До одури, до потери рассудка, без оглядки и совершенно искренне.
Потом – ОЧЕНЬ ненадолго – главой «Бэгшо Индепендент» стал правнук старого Бэгшо, Хьюго, однако он продержался на своем посту лишь до оглашения завещания. После оглашения он переместился в отдел по связям с общественностью, а «Бэгшо Индепендент» перешла в руки некоего Мэтьюса Карлайла. Не прошло и года, как мистер Карлайл, по всей видимости, еще более эксцентричный человек, нежели старый Бэгшо, сложил с себя все полномочия, продал Хьюго свой пакет акций и отбыл в леса Монтаны, сжимая в объятиях молодую жену Белинду. Молодая была не очень молода, но отзывались о ней все хорошо, Карлайлу она уже родила двоих детей, и, судя по всему, возвращаться они не собирались.
Таким образом, три с небольшим года назад Хьюго Бэгшо вновь занял место Большого Босса, а еще через пару месяцев Моника Слай стала его личным секретарем, на тот момент временным, так как предыдущая секретарша, Холли Уиллис, отправилась в декретный отпуск.
Через полгода Хьюго Бэгшо осознал две важные вещи: на всем белом свете только Моника Слай способна разобраться в бардаке на его рабочем столе, а Холли Уиллис слишком много знает о некоторых… хм… не вполне украшающих его биографию фактах. К тому же и сама Холли, родив близнецов, вовсе не горела желанием возвращаться на рабочее место, так что Хью перевел Монику в основной штат, удвоил ей оклад – и зажил припеваючи.
Моника обладала незаменимым и неоценимым для личного секретаря даром: она помнила все, про все и про всех. Хью очень быстро выбросил свой ежедневник и перестал делать вид, что сам планирует свой рабочий день. Какой смысл, если Моника все равно все переделает, причем гораздо лучше?
Постепенно она стала для Хьюго Бэгшо незаменимой… вещью. Он понятия не имел, где она живет и когда у нее день рождения, его это и не интересовало. Моника Слай должна была всегда быть рядом. Хью прозвал ее «Мой говорящий костыль» и страшно гордился своим остроумием…
Автобус уже подъезжал к дому Моники, вернее, к той улице, в конце которой этот дом стоял, но толстуху рядом сморил сон, и Моника оказалась замурованной намертво. О том, чтобы будить незнакомого человека, пугать его спросонья, отчаянно при этом смущаясь и краснея, не могло быть и речи. Моника высунула от усердия кончик языка и принялась совершать сложный обходной маневр, заключающийся в как можно более элегантном перелезании через спинку кресла с последующим протискиванием на свободу… Увы! На светофоре автобус дернуло, и Моника Слай самым позорным образом свалилась на толстуху, а та, как и положено, спросонья заорала на весь автобус и уронила сумку.
Из сумки с тяжелым шлепком вывалился воняющий рыбой сверток и поскакал по проходу автобуса, довольно бодро шлепая рыбьим же хвостом, прорвавшим мокрую бумагу. Подростки, сидевшие впереди, разразились радостными воплями и сочувственными замечаниями, типа: «Тетенька, у вас запчасть отвалилась!» Тетка перестала орать, зато в цветовом отношении полностью слилась со своим пуловером, Моника барахталась у нее на коленях, умирая от стыда и ужаса. Наконец кошмар закончился, автобус лихо затормозил, и несчастный «говорящий костыль» Хьюго Бэгшо благополучно свалился с несчастной тетки.
Только на остановке, глядя вслед автобусу, увозящему беззвучно вопящую тетку в алом, Моника осознала, что несчастную рыбу она чисто машинально прихватила с собой и теперь прижимает бьющийся сверток, остро пахнущий болотом, к своей чахлой груди, целомудренно обтянутой серым платьем. Размеры катастрофы еще только предстояло осознать, пока же Моника устало побрела по аккуратной дорожке к аккуратному крыльцу аккуратного домика, в котором последние двадцать пять лет прожила семья Слаев.
2
Первым делом следовало позаботиться об украденном – это вам каждый гангстер скажет. Моника на ходу стряхнула теннисные туфли, прошла в ванную и включила холодную воду. Не дожидаясь, пока вода поднимется достаточно высоко, поспешно освободила свою невольную добычу и осторожно опустила ее в воду.
Добыча оказалась громадным и на вид немного сердитым карпом необыкновенной красоты. Серебряные чешуйки, правда, понесли значительный урон, но в целом на дохлую и даже на снулую рыбу карп никак не походил. Такое ощущение, что он косился на Монику с глубоким неодобрением, хотя на самом деле в ванне просто было еще не очень много воды. Когда же ее набралось достаточно, чтобы карп смог плавать, он немедленно и резко вильнул всем телом и пошел наворачивать круги. Определенно, он чувствовал себя лучше. Моника решила дать ему передохнуть и вышла из ванной, погасив за собой свет.
В измученной недавними событиями голове испуганными рыбками плавали разрозненные мысли. Не карпы, конечно, так, шпроты…
Вероятно, сдохнет. Наверняка – в автобусе не менее получаса, да еще неизвестно, когда тетка его купила, не на остановке же? Столько времени без воды…
Есть его невозможно, прежде всего потому, что чистить… ой, господи, да даже думать она об этом не может!
Остается ждать, когда он сам… Зачем люди покупают живую рыбу? Да, конечно, это мелко и непорядочно – рыбные стейки в кляре ты любишь, а как живую рыбу покупать, так сразу вспоминаешь о том, что она живая, бедненькая! Помнится, какой-то русский писатель, из великих, хотя у русских все, кажется, великие, развлекался следующим образом: сам будучи вегетарианцем, брал живую курицу, привязывал к стулу, клал рядом здоровенный тесак, и когда пришедшие гости изъявляли желание съесть еще что-нибудь, кроме пареной репы и вареного горошка, предлагал им самим заняться приготовлением куриного бульончика, так сказать, с самого начала.
Чем кормят карпов? Червяков надо накопать в саду. И купить книгу по рыбоводству… то есть об аквариумах. В аквариумах рыбки мелкие, правда, но ведь принцип должен быть один?
У Хьюго в кабинете стоит здоровенный аквариум. Надо влезть туда перед работой и посмотреть, как устроены эти штучки, из которых идет воздух…
Хьюго сегодня ей подмигнул. Два раза. Первый раз на совещании, когда говорил мистер Донован, бухгалтер. Говорил он долго и нудно, Моника не выдержала и зевнула, а босс заметил. А она заметила, что он заметил. И смутилась, как всегда. До оцепенения, до ступора, до холодного пота. И тогда Хьюго подмигнул ей. И от этого стало легче. Подмигивание – гениальный мимический прием.
А вот второй раз – о нем лучше и не вспоминать. Именно после него Моника ощутила настоятельную потребность пойти к этому проклятому психоаналитику.
Она с отвращением стянула через голову трикотажное платье, пропахшее рыбой, пылью и бензином. Пугливо оглянулась на окно, но оно было надежно закрыто плотным тюлем. Подошла к зеркалу – о нет, вовсе не для того, чтобы полюбоваться собой, этого она сроду не делала. Просто зеркало висело на дверце платяного шкафа, а Монике требовалось достать домашнюю одежду. Однако полностью проигнорировать собственное отражение она не могла и потому окинула его быстрым взглядом.
Не высокая и не низкая, не худая и не толстая, не красавица и не урод. Волосы темные, коротко стриженые. Ненавистный с детства «сессон»: «Как будем стричь старшую девочку? – О, здесь все просто, полагаю, добрый старый сессончик». Мама всегда точно знала, что и кому из ее детей нужно в данный период жизни…
Хорошо бы, у Моники были вьющиеся буйные локоны. И она носила бы их на работе сколотыми в тугой пучок, аккуратный и гладкий, а однажды Хьюго уронил бы бумаги, и она полезла бы под стол собирать их, а пучок развалился бы, и темная волна локонов разметалась бы по плечам, и Хьюго увидел бы, какая она красавица…
Обалдеть прямо, какая красавица, встрял Внутренний Голос, как две капли воды похожий на голос мамы Юлалии. Лохматая, неловкая корова. Зная тебя, Моника Слай, нетрудно предположить, что и волна локонов выйдет несколько… жидковатой, и под столом ты в лучшем случае застрянешь, а в худшем – порвешь юбку, да и Хьюго никаких бумаг рассыпать не будет, потому что никаких бумаг и не читает, для этого как раз ты у него и работаешь, чтобы бумажки разные читать. И хватит дурака валять, иди, прими душ, от тебя несет, как от рыбной лавки.
Моника смущенно и торопливо выхватила из шкафа застиранную футболку, старые драные джинсы и чистые трусики. Хорошо, что мама в данный момент борется за жизнь кенгуру в австралийском буше. При маме носить джинсы Моника не решалась. Юлалия весьма критически оценивала внешние данные старшей дочки. «С такой задницей нужно ограничиться черным и продольными полосками! В джинсах ты похожа на вышедшую в тираж стриптизершу». Вот так.
Неужели стриптизерши ТАК выглядят? Пусть даже тираж их состоялся очень давно?..
Она неожиданно закусила губу и расстроилась по-настоящему. В двадцать пять лет она чувствует себя старушкой, стесняется даже собственного отражения в зеркале, носит джинсы тайком от матери и до сих пор стрижется по ее же указке. А жить когда? Жить так, как живут нормальные девушки двадцати пяти лет…
Моника вошла в душевую кабинку и только здесь сняла маечку и трусики. Это, конечно, был уже полный позор, но дело в том, что…
Она немного стеснялась карпа в ванне…
Оказалось, не зря стеснялась. Когда после душа Моника выскользнула из кабинки и потянулась за полотенцем, то поймала на себе пристальный взгляд серебристой рыбины. Карп уже успокоился и теперь лениво пошевеливал плавниками в углу ванны. Смотрел он при этом на Монику, и она могла бы поклясться, что во взгляде круглых темных глаз явно читается насмешливый и слегка надменный интерес. Ну и что ты за рыба, Моника Слай? И где твоя чешуя?
Моника взяла себя в руки. Сняла с вешалки банный халат, завернулась в него и присела на край ванны. Карп не пошевелился, только слегка развернулся, чтобы смотреть прямо на Монику. Девушка кашлянула и неестественно громким и насквозь фальшивым голосом поинтересовалась:
– Ну и что же мне с тобой делать, рыбка?
Сама ты рыбка, спокойно ответили глаза карпа. Моника еле удержалась, чтобы не отвести взгляд.
– Полагаю, ты должна… должен что-то есть. Червяков у меня нет, так что начнем с хлеба. Я сейчас принесу.
Она попросту сбежала из ванной, провожаемая насмешливым взглядом темно-золотых глаз. Уже на кухне, кроша корку французского багета, Моника подумала, что карп, несомненно, мальчик. Вернувшись, она вновь присела на край ванны, начала крошить хлеб в воду… Карп наконец оторвался от созерцания своей спасительницы поневоле и поплыл вперед. Ехидно сложенные губы раскрылись в молниеносном движении – карп начал есть. Моника успокоилась и потому произнесла совсем уж расслабленно:
– Пока мы вместе, надо тебя как-то называть. Ничего не имеешь против Джозефа? Обещаю воздерживаться от пошлых сокращений вроде Джози и Зефа. А я – Моника. Моника Слай.
Уже лежа в постели, Моника мрачно констатировала: окончательное и бесповоротное помутнение рассудка. С птичками, рыбками и кошками, конечно, разговаривают, но никто в здравом уме не будет представляться им по имени, тем более – всерьез. А она поступила именно так.
И уж совсем последней мыслью было: теперь по вечерам меня кто-то будет ждать…
Работа начиналась в десять, так что Моника решила забежать в зоомагазин. На прощание заглянула в ванную – карп Джозеф мирно шевелил плавниками на дне у стенки. Дно ванны уже покрылось естественными отходами и размокшим хлебом, так что Моника решила не добавлять хлеба, а то у нее получится настоящее болото, и неизвестно, понравится ли это Джозефу.
В зоомагазине было волшебно. Моника на некоторое время даже позабыла о цели своего визита и ходила между стеклянными и проволочными вольерами, зачарованно рассматривая их обитателей. Кого тут только не было!
Серо-зеленые вараны изображали из себя неподвижные бревна. Котята самозабвенно терзали пушистые мячики. Щенки самых разных пород смотрели на мир шоколадными глазами, исполненными доброжелательного ужаса и надежды, что теперь-то уж пришли именно за ними. Надменные разноцветные попугаи ара удивительно человеческими движениями мощных лап чистили алые, изумрудные и аквамариновые перья, косясь сердитыми серыми глазами на оробевшую и восхищенную девушку.
А потом она попала в отдел аквариумных рыб – и забыла про все на свете.
Чикаго с его машинами, смогом и небоскребами растворился, как и не было. Искусственные Коралловые рифы раскинули свои ветви, между которыми шныряли разноцветные рыбешки. Взволнованно развевались водоросли, и то, что Моника поначалу приняла за плоский черный булыжник, оказалось малосимпатичной рыбиной, стремительно метнувшейся прочь, когда девушка подошла слишком близко.
В прозрачной воде танцевали морские коньки, видимые только благодаря искусному освещению. Потешные мордашки улыбались, причудливо изогнутые хвостики подергивались. По дну бодро скакала полосатая креветка размером с блюдце. Извиваясь, проплыл от стенки к стенке черный изящный угорь. Маленький скат взмахнул крыльями-плавниками ничуть не менее величаво, чем его более крупные сородичи. И брызнули ослепительным бирюзовым фейерверком бесчисленные неоны…
Моника склонилась к стеклу последнего в ряду аквариума, казавшегося пустым. Ее интересовал источник пузырьков воздуха, серебристым дымом вырывавшихся из развалин крошечного средневекового замка и наполовину зарывшегося в белый песок испанского галеона с малюсеньким скелетом у штурвала на корме.
Неслышно подошедшая со спины маленькая девушка в зеленом фирменном комбинезончике тронула Монику за плечо, и та с наслаждением заорала в голос от неожиданности. Девушка сильно вздрогнула, но фирменная улыбка так и не покинула ее лица.
– Простите, что напугала, мисс. Чем могу помочь? Интересуетесь аксессуарами?
– Я… э… вообще-то… я не знаю…
– У вас аквариум?
– Нет. Да! Не у меня. На работе. Понимаете, мне надо за ним следить и вообще, а я…
– Я понимаю. У нас есть прекрасный специалист. Одну минутку, придется покричать… Александер!!!
Несмотря на то, что она была предупреждена, Моника все равно вздрогнула. У небесного создания в зеленом комбинезончике оказался на удивление зычный голос.
Через пару мгновений стенка с аквариумами бесшумно отъехала в сторону, и перед Моникой предстал удивительный персонаж.
Это был мужчина лет сорока с обветренным худощавым лицом. Мужественности этому лицу придавал кривой шрам над верхней губой, однако еще выше, над массивным крючковатым носом сияли абсолютно детские голубые глаза, исполненные в данный момент глубокой печали. Роста мужчина был не просто высокого, а очень высокого, из коротких рукавов клетчатой рубахи трогательно торчали изящные запястья пианиста, а пальцы были белыми и очень ЧИСТЫМИ на вид. Так бывает, когда человек много времени проводит, держа руки в воде.
Голубые глаза с кротким возмущением уставились на девушку в зеленом, а потом – с усталым и терпеливым отвращением – на Монику. Голос же оказался приятным, певучим, и в нем явственно слышались особые журчащие нотки, свойственные лишь одному народу на земле – ирландцам. К тому же мужчина не выговаривал букву «р».
– Что такое, Пъисцилла? Неужели так тъюдно запомнить, что меня нельзя отвлекать во въемя нееста?
Ангел в зеленом немедленно превратился в ехидного бесенка.
– О, прости, прости, Ал, но – мне страшно неудобно отвлекать тебя такими мелочами! – у нас, видишь ли, посетительница. И она вполне может стать покупательницей – если ты соблаговолишь на пару минут оторваться от своих…
– Ни слова! Я знаю, что ты их тейпеть не можешь. Я вас слушаю, только быстъее.
Моника окончательно оробела и затосковала. Когда ей предлагали говорить побыстрее, все слова начисто вылетали у нее из головы. Это при условии, что до этого она вообще знала, что сказать, а сейчас был явно не тот случай.
– Я, понимаете, подумала, что надо обратиться к специалисту… ну то есть, если хочешь, чтобы все получилось… у меня никогда не было опыта общения с таким большим… то есть, и с маленькими-то не часто, а уж с этой громадиной… наверное, тут есть своя специфика… возможно, приспособления…
Александер загрустил, и взгляд его исполнился истинно кельтской меланхолии.
– Мисс, а вы увеены, что вам нужно сюда, а не в секс-шоп?
Моника вспыхнула – и разозлилась.
– Ценю ваш юмор, но дело в следующем. У меня дома рыба. Большая. Карп. Я держу его в ванне, но не думаю, что это для него лучшее место. Чем его кормят? Какая вода ему подходит лучше? Не тесно ли ему будет в аквариуме? Впрочем, если у вас здесь в основном декоративные рыбешки, вы, наверное…
В голубых очах зажегся непонятный огонек, и дылда Александер вдруг молча отступил на шаг, пропуская Монику в потайную дверь. Девушка в зеленом тихонько фыркнула и удалилась восвояси. Моника с некоторой опаской прошла в служебное помещение… и замерла от восхищения.
Здесь сразу стало понятно, что магазинные аквариумы – лишь витрина. Настоящие сокровища таились здесь, и царем над ними был долговязый Александер.
Все четыре стены представляли собой громадные аквариумы. Здесь не было никаких пошлых замков и галеонов – только природные материалы. Розовые, алые и белые кораллы, пушистые актинии, тысячи водорослей разного вида – от широколистных до похожих на зеленоватые русалочьи волосы. Песок золотистый, песок белый, песок алый, как кровь, песок голубоватый; крупная галька, мельчайшие раковинки, ковром покрывающие дно, валуны, обросшие мягким зеленым пухом.
Обломок античной амфоры. Утопленная в песок колонна древнего храма. Истлевшая доска с еле различимой вытравленной надписью «Santa Espera…» И как-то сразу было понятно, что это не пластик, не подделка, все настоящее и, скорее всего, самим же Александером и привезенное из дальних путешествий…
И рыбки здесь были совсем другие. Яркие тропические цветы с плавниками – так вернее. Моника не узнала ни одной разновидности, да это было и не нужно. Обязательно ли знать, какого сорта были яблоки на Древе Добра и Зла в Эдеме?
Над ее плечом раздался журчащий голос, и в нем явственно звучали нотки раскаяния.
– Я пъинял вас за обычную идиотку из тех, кто содейжит гуппи и неонов в одном акваиуме, а вершиной оигинальности считает язведение декоятивных стейлядей. Как он к вам попал?
– Кто? Ах, Джозеф… То есть карп… В общем-то, случайно. Его уронили на пол в автобусе, а я машинально подобрала.
– Вот сволочи!
– Вот именно! Только я не знаю, что с ним делать теперь.
– Пъежде всего скажите, он сильно постъядал?
– На вид – не очень. У него ободрана чешуя на боку.
– Плохо! Нельзя выпускать. Без нее он все явно, что голый человек посъеди Чикаго. Нужно ждать, когда отъястет. Ёбъя щупали?
– Что, простите… Ах, ребра! Н-нет, я решила побыстрее выпустить его в воду.
– Отстаивали?
– Кого?
– Воду!
– Ох, нет… Все так быстро случилось. Нужно отстаивать?
– Лучше бы, но яз он в ванне… В пъинципе, они неплохо живут и в водопъяводной воде, только нужно фильтъёвать. Купите… сейчас я вам напишу. И компъессой.
– Понятно. А что это?
– Качает воздух.
– А! Ясно. Скажите, а что они едят?
– Чейвяков. Личинки. Вообще-то они хищники, можно и мелкую ебешку, типа плотвы.
– А чейвя… червяки у вас продаются?
– Мотыля купите у нас, а побалуете его настоящими, земляными. Накопаете в пайке… или где вы живете?
– В пригороде. У меня есть садик.
– Отлично! Думаю, он попъявится чеез паю недель. Тогда можно будет выпускать, язумеется, подальше от гояда. Тепей пъястите – меня ждут молодые матеи. И отцы. Да, и еще яз – извините. Я едко общаюсь с людьми.
– Да уж…
– То есть чаще я нахожусь в ИХ обществе.
И Александер благоговейно повел рукой вокруг себя, а Моника подумала, что очень хорошо его понимает. Посреди этой безмолвной красоты даже она чувствовала себя спокойной и умиротворенной.
Через пятнадцать минут она покинула волшебный магазин, прижимая к груди пакеты с фильтром, мотылем, лекарствами для поврежденной чешуи, витаминами и блестящими мормышками – «чтобы Джозефу было не скучно, пока вы на яботе!» В голове у нее немножко гудело, и только на пороге родного офиса она вспомнила, что так и не узнала толком про компрессор. Придется все же залезть в аквариум Хьюго. Благо, раньше одиннадцати он на работе не появится…
3
Виной всему был старик Макинтайр. Хьюго терпеть его не мог, если честно. Прежде всего потому, что Макинтайр был ровесником и старым другом покойного прадеда. Как говорится, скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, куда от него лучше спрятаться.
Макинтайр помнил не только юношеские прыщи Хьюго, но даже и совсем уж унизительные подробности его взросления, типа езды по коридору особняка Бэгшо на горшке и дальнейшего падения с оного. Наконец, Макинтайр в свои девяносто шесть обладал живостью ума шестнадцатилетнего, и потому никаких иллюзий относительно способностей Хьюго не питал. Любил по-отечески – это да, это пожалуй, но иллюзии – пфэ!!!
А ведь Хьюго старался изо всех сил. Прямо скажем, если три года назад он стоял на краю пропасти, то потом сделал большой шаг вперед…
Если совсем серьезно, то та история с завещанием прадеда сильно его задела – и многому научила. После смерти старого Бэгшо «Бэгшо Индепендент» (по велению Старого Змея) отошла под начало некоего Мэтьюса Кармайкла, сухаря и зануды, впоследствии, правда, оказавшимся вполне ничего себе, но суть не в этом. Когда после свадьбы Кармайкла и Белинды Карр Хьюго все-таки стал главой корпорации, он из кожи вон лез, чтобы окружающие перестали воспринимать его как легкомысленного «золотого мальчика», плейбоя и лентяя.
Учиться пришлось, по большому счету, только одному: работать. То есть, другими словами: вставать рано, ложиться поздно, планировать свой день, бесконечно разговаривать по телефону и встречаться с партнерами, быть в курсе всего происходящего и хотя бы поверхностно разбираться абсолютно во всех направлениях деятельности корпорации, в свободное (ха-ха!) время вести себя достойно, не носиться по трассе с полной машиной слегка одетых девчонок, не устраивать скандалов в ресторанах, не поливать шампанским коридорных в отелях, не, не, не…
В первые полгода он отощал, потерял сон и аппетит, забросил свои любимые антикварные машины, так как не имел ни секунды свободного времени, расстался со всеми тремя тогдашними своими подружками, и даже его святыня – коллекция маленьких автомобильчиков – сиротливо пылилась в шкафу в его кабинете.
Потом, в один прекрасный день, благополучно провалив выгоднейшую сделку (проспал, не пришел на переговоры, забыл о них начисто), Хью Бэгшо посмотрел на свой рабочий стол, полностью скрывшийся под грудами бумаг, и понял, что в ближайшее время умрет от нервного и физического истощения.
И в этот момент Небеса сжалились над ним, послав Ангела.
Разумеется, Небеса не обманешь, небеса отлично знали, с кем имеют дело, и потому Ангел не явился в блеске и сиянии золотых кудрей, голубых очей и серебряных крыльев, не пропел нежным голосом о спасении и прощении недостойного раба Хьюго и не превратил пустыню выжженную в пастбища тучные и обильные.
Нет! Ангел явился в принципиально ином облике. В виде невысокой темноволосой девицы в несуразном, но вполне приемлемом деловом костюмчике, который, правда, шел девице, как корове седло. Начала она с того, что запнулась о порог и едва не влетела прямо в объятия миссис Призл, старшего менеджера по персоналу, которая с недавних пор занималась поисками личного секретаря для Хьюго. Прежняя секретарша, Холли, уже физически не могла работать, так как живот налезал ей на нос и мешал дотянуться до клавиатуры компьютера, не говоря уж о походах по всем этажам и ношении большого количества макулатуры в папках.
Миссис Призл впоследствии признавалась в кулуарах, что новая секретарша и понятия не имеет, как помогло ей ее неловкое появление. Только тот факт, что в результате девица подвернула ногу и миссис Призл была вынуждена предложить ей присесть, дал возможность девице – мисс Слай – представить свое резюме, а миссис Призл – все же переговорить с несуразной соискательницей. Как ни странно, мисс Слай старой грым… миссис Призл понравилась, надо думать, тоже не без участия высших сил.
А потом наступил рай. Хьюго, правда, по старой памяти, немного порасстраивался, что новенькая такая страшная – эстет всегда остается эстетом, – однако уже через неделю и думать об этом забыл. А через месяц не мыслил себе жизни без Моники Слай.
Она волшебным образом навела порядок на его столе, все бумажки перевела в электронные аналоги, в считанные дни создала персональную компьютерную базу босса, распланировала все его встречи и звонки на три месяца вперед, договорилась с авиакомпанией о предоставлении мистеру Бэгшо постоянного билета с открытой датой, вызвала сервис-службу для починки кофеварки в приемной, на первую зарплату приобрела новенький кофейный сервиз, заказала десяток чайных кружек с логотипом компании – одним словом, бурное море успокоилось, и глазам Хьюго открылась цветущая равнина, где он мог резвиться без помех, всячески реабилитируясь в глазах бизнес-сообщества. И надо сказать, за три года преуспел в этом. Корпорация «Бэгшо Индепендент» преодолела кризис, а молодого Бэгшо стали воспринимать всерьез.
Все, кроме старика Макинтайра! Этот успокоиться не мог, все подозревал Хьюго в запудривании мозгов общественности, и потому – а также из чистой вредности – назначил сегодняшний совместный деловой завтрак на несуразное время, в восемь утра в отеле «Карлтон».
Отель располагался ровно напротив офиса «Бэгшо Индепендент», завтракал старикан исключительно зеленым чаем и сухариками, так что в девять утра Хьюго Бэгшо, сонный и сердитый, оказался на своем рабочем месте практически в полном одиночестве.
Нет, разумеется, в здании было полно народу. Все отделы уже приступили к работе, сотрудники чинно сидели по своим местам, но Хьюго заняться было решительно нечем. Моника должна была появиться только в десять.
Он полюбовался на свои автомобильчики, подразнил тупорылых зверюг, плавающих в шикарном аквариуме – полгода назад бразильский партнер во время прощального ужина преподнес ему этот двусмысленный подарочек, даже не похвастаешься никому, полный аквариум пираний, а их, между прочим, нельзя держать в общественных местах! – потом немного потренировался в забрасывании бумажных шариков в напольную вазу (сидя за столом, сидя на столе, стоя у окна) и к половине десятого окончательно заскучал. Подошел к зеркалу, высунул язык – нет, никаких симптомов тяжелой болезни! Чем же заняться?
Хьюго Бэгшо недавно исполнилось тридцать лет. Был он невысок, зато прекрасно сложен, изящен, элегантен, носил отличные костюмы, а его симпатичное лицо всегда сохраняло доброжелательное выражение. Темно-серые глаза никогда не приобретали того стального блеска, который обычно выдает жесткость характера, и не зря: Хью Бэгшо не был жестким.
Шалопаем – да, плейбоем – до недавнего времени, балагуром и бабником – сколько угодно, но никто и никогда не назвал бы Хью злым или жестким. Хью привык любить этот мир и не обижался даже тогда, когда мир отказывался платить взаимностью.
Воспитанный матерью, тетками, бабушками и многочисленными старшими сестрами, он с детства научился любить и уважать женщин, понимал их лучше подавляющего большинства мужчин, а кроме того очень ценил женскую красоту во всех ее проявлениях. Именно поэтому Хью Бэгшо всегда окружали красотки. Одно время – это еще при Карлайле – Хью набрал себе целый отдел таких цыпочек, что ах…
С тех пор многое изменилось, большинство девиц вынуждены были уволиться со слезами на глазах в связи с профнепригодностью, да и Хью с годами стал ценить в женщине не только высокую грудь и тугую попку, но тяга к прекрасному нет-нет, да и прорывалась наружу. Во всяком случае, в отдел по связям с общественностью (тот самый, который он когда-то возглавлял) по сей день набирали красавиц. Правда, теперь учитывался еще и интеллект, но от этого эффект выходил и вовсе сногсшибательным. Представляете: шестнадцать ослепительных красавиц, каждая из которых способна извлечь корень квадратный, процитировать Лонгфелло или Шекспира, самостоятельно рассчитать и представить предварительную смету на презентацию и отличить лобстера от филистера? С ума можно сойти, и именно сейчас весь этот цветник подтягивается на рабочие места. Хью воспрянул духом, поправил галстук и решительно направился к дверям. Большой босс просто обязан быть в курсе всех событий на фирме!
Аккуратно сложив пакеты с покупками в нижний ящик своего рабочего стола, Моника Слай смело вошла в кабинет босса. В такое время боссы в своих кабинетах не водятся.
Она его не боялась, нет. Просто Моника Слай совершенно искренне считала, что такая серая мышь и белая моль, как она, может служить красавцу Хью Бэгшо исключительно мебелью. Оргтехникой. Но уж никак не равноценным партнером в работе.
Она и ухаживала за ним все эти три года исключительно из-за неосознанного желания быть нужной хоть одному человеку на Земле. Это желание было настолько сильным, что перевешивало даже смущение и стремление спрятаться под плинтус в присутствии других людей.
Короче говоря, Моника Слай вошла в кабинет шефа вполне решительной и уверенной походкой человека, который точно знает, что ему ничего не грозит.
После утреннего посещения зоомагазина Моника чувствовала себя истинным знатоком-аквариумистом и потому со знанием дела сразу же направилась к мягко светящемуся кубу в углу кабинета.
Аквариум был большой и аляповато украшенный – в глубине души Моника ничуть не удивилась бы, окажись эти зеленые камешки на раме настоящими изумрудами. А рама, соответственно, золотой.
Воздух, несомненно, в аквариуме присутствовал – о нем свидетельствовали как крупные пузыри, так и с трудом пробивающееся, но отлично чувствующееся сквозь крышку зловоние. Кстати, пахло тухлым мясом…
Девушка наморщила носик и пошла вокруг аквариума, пытаясь понять, какое же устройство, непосредственно, булькает. Видимо, вот этот пластиковый камешек посреди аквариума – пузыри идут прямо из его вершины…
Моника подтащила к аквариуму стул и попыталась задрать ногу. Узкая юбка зловеще затрещала. Моника стыдливо оглянулась на дверь и решительно подтянула юбку вверх. Этого показалось недостаточно, и Моника решительно задрала юбку до пределов разумного. Теперь нога отлично поднималась, и через пару секунд девушка уже стаскивала тяжеленную крышку с аквариума, высунув язык от усердия.
Отвратительный запах ударил даже не в нос – в голову. Наверное, все дурацкие рыбки сдохли, и уже давно. Ах нет, вон одна… вторая… Это же надо было таких уродин подарить? Буро-серые, со скошенными черепами и воинственно выдвинутой вперед нижней челюстью. Точь-в-точь Билли Боб из ее класса в школе. Моника фыркнула и попыталась дышать ртом. Надо просто сунуть руку внутрь и нащупать камешек…
Хью шел по коридору и вертел головой то влево, то вправо. Объяснение этому странному поведению было простое – справа Сью, слева Бель, блондинка и рыженькая, обе модельной внешности, обе хохотушки и болтушки. Бель щебетала что-то об офигительных туфельках, Сью – о том, что ей очень хочется в китайский ресторан. Прелесть, что за утро!
Троица уже почти достигла кабинета Хью, когда рыжая Бель запнулась и брезгливо наморщила носик.
– Ой, чем это воняет?
Сью ревниво покосилась на соперницу и жизнерадостно пропела:
– А это, наверное, кто-то пукнул! Я знаю точно, что не я…
Хью поспешно выпалил:
– И не я!
Бель немедленно надулась и обиделась.
– Очень смешно! Здесь воняет так, словно… это сделали человек тридцать хором. Или чем там это можно сделать всем вместе?
С такими двусмысленными шуточками троица достигла, наконец, дверей кабинета, и Хью распахнул их…
Жуткий запах тухлого мяса ударил прямо в нос. А прямо в мозг впечаталась потрясающая картинка: стройные девичьи ножки и соблазнительная попка незнакомой девицы, стоящей на цыпочках на стуле и самозабвенно плещущейся – такое складывалось впечатление! – в аквариуме с пираньями.
Дальше все произошло молниеносно. Очень много всего смогло уложиться в доли секунды. Хью рванулся вперед с воплем «Прекрати, идиотка!!!», девушки завизжали, а незнакомка дернулась, как ужаленная, потеряла равновесие и начала падать, инстинктивно схватившись за край аквариума… Хью с воем отскочил, в последний момент увернувшись от аквариума, и поймал малахольную девицу на руки.
Аквариум разбился вдребезги. Закаленное стекло разлетелось в мелкую крошку кубической формы. Триста литров вонючей желтоватой воды хлынули на пол и на ноги окружающим. А кроме того…
Латиноамериканская пиранья не просто хищник. Она один из самых свирепых хищников. Даже мертвая рыбина продолжает сжимать свои челюсти с силой, приблизительно равной силе челюстей английского бульдога. Стая пираний способна за двадцать минут превратить среднего буйвола в ослепительно сверкающий скелет без единого клочка плоти, одна пиранья может за десять минут нанести взрослому человеку увечья, несовместимые с жизнью.
Однако помимо своей кровожадности, пираньи славятся еще одним качеством. Они крайне, просто сверхъестественно живучи. Единственные рыбы на земле, способные жить и кусаться – впрочем, это для них одно и то же – даже без воды, на открытом воздухе.
Именно такие существа в количестве пяти штук сейчас скакали в страшном боевом танце по полу, думая лишь о том, что вокруг пахнет свежей добычей. Нажраться до отвала и подохнуть во время десерта – для пираньи это самая желанная смерть.
Однако Хью Бэгшо не обратил на пираний, вонь, воду и вопли девиц никакого внимания. Он смотрел только на ту, кого сжимал в своих объятиях. Даже если бы сейчас кто-нибудь выстрелил у него над ухом из пушки, он бы этим самым ухом и не повел.
Шоколадные глаза, налитые ужасом. Высокие скулы полыхают, словно утренняя заря. Темные волосы мягкие, как шелк… И она совсем легкая, невесомая, а ножки… И пахнет от нее ландышами и мятой – ну, если абстрагироваться от тухлого мяса.
Хью Бэгшо держал на руках собственную секретаршу, Монику Слай, и менее всего на свете желал избавиться от этой ноши.
Через десять минут кабинет заполнился самым разнообразным народом, всхлипывающие Сью и Бель были отправлены в медпункт, пираньи переловлены (пострадало трое уборщиков), а Хьюго Бэгшо и его секретарша переместились в кабинет миссис Призл, где им налили кофе и тактично удалились. Все-таки бестактно наблюдать за тем, как шеф орет на подчиненную… хотя и очень интересно.
Хью был вынужден избавиться от неприлично мокрых брюк, носков и ботинок, и теперь расхаживал, завернувшись в некоторое подобие римской тоги, сооруженное из скатерти. Сходство с патрицием усугублялось нахмуренными бровями и гневными тирадами, которыми Хью осыпал скорчившийся на стуле «говорящий костыль».
– …Нет, вы только подумайте! Сунуть руку в аквариум с пираньями! Да меня бы посадили из-за вас!
– Я все оплачу…
– К черту ваши деньги! И вас тоже к черту! Мне плевать на ковер, плевать на пол, плевать на то, что теперь туда неделю нельзя будет зайти. Мне плевать на этот чертов аквариум, будь он неладен! Подумаешь, изумруды…
– Значит, все же настоящие?
– А? А, ну да. Пижон это Альмейда… Ну его тоже к черту! Вы же могли лишиться руки!
– Мне очень жаль… и спасибо, что вы волнуетесь за меня…
– За вас? Еще чего! Я за себя волнуюсь. Останься вы без руки, мне пришлось бы искать новую секретаршу, объяснять ей все, привыкать по новой…
Моника склонила голову к самым коленям, чтобы не видно было слез, неудержимо капающих на голые коленки, неприлично торчащие из продранных колготок. Хью ничего не замечал и вопил в свое удовольствие. Его прямо-таки распирало, как воздушный шарик. И без того хорошее настроение стремительно и необъяснимо улучшалось. Вероятно, дело в адреналине.
– …И это какой надо быть ду… необразованной, чтобы соваться к пираньям! Сразу видно, рыбок в детстве у вас не было.
– У меня… сейчас… есть…
Хью вдруг резко поменял направление и остановился прямо перед Моникой.
– Послушайте меня, мисс Слай. Можете не поднимать голову, потому что я вас знаю, вы сей же момент начнете краснеть, потеть и нести чушь. Так вот. Сегодня я убедился, что у вас есть ноги и… хм, другие части тела. Что вы могли бы быть довольно привлекательны, если бы не были столь чудовищно ленивы. Мою лень вы победили, теперь я помогу вам победить вашу. Итак, даю вам совершенно официальное задание. Мне больше не нужна секретарша…
Отчаянный и душераздирающий вздох в коленки. Хью его проигнорировал.
– …которая в свои – сколько вам там, тридцать? Тридцать пять? – выглядит на сорок восемь. Я больше не желаю видеть перекрученные колготки, юбку пятьдесят третьего года выпуска и мужские сорочки, застегнутые под горлышко. Я не желаю слышать о теннисных туфлях. Меня стошнит, если вы еще раз причешетесь на прямой пробор или оденете ободок на волосы, потому что не удосужились их вымыть утром…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
