Жизнь термитов

Этим объясняется, наряду с другими тайнами, тот факт, что пчелиные матки, на протяжении тысяч лет занимавшиеся исключительно кладкой яиц и никогда не собиравшие пыльцу и нектар с цветов, могут производить на свет рабочих пчел, уже при выходе из ячейки знающих все то, что с доисторических времен было неизвестно их матерям, и, начиная с первого же полета, познающих все секреты ориентирования, сбора меда, выращивания нимф и сложной химии улья. Они знают все, потому что организм, частью или одной клеточкой которого они являются, знает все, что необходимо знать для того, чтобы выжить. Кажется, будто они свободно рассеиваются в пространстве, но, куда бы они ни удалялись, они все равно остаются связанными с центральной единицей, которой не перестают принадлежать. Подобно клеткам нашего существа, они плавают в одной и той же жизненной жидкости, более протяженной, подвижной и тонкой, более психической и эфирной, чем жидкость нашего тела. И эта центральная единица, несомненно, соединена с общей душой пчелы и, вероятно, с самой вселенской душой.

Вполне возможно, что когда-то давно мы были гораздо теснее, чем сейчас, связаны с этой вселенской душой, с которой наше подсознание общается до сих пор. Наш разум разлучил нас с ней и продолжает разлучать каждый день. Значит, наш прогресс ведет к отчуждению? Не в этом ли наша специфическая ошибка? Это, естественно, противоречит тому, что мы говорили о желательной гипертрофии нашего мозга; но в подобных вопросах, где ни в чем нельзя быть уверенным, гипотезы с неизбежностью сталкиваются; к тому же иногда случается так, что досадная ошибка, доведенная до крайности, превращается в полезную истину, а истина, которую признают издавна, замутняется, сбрасывает маску и оказывается ошибкой или ложью.

V

Предлагают ли нам термиты образец общественной организации, картину будущего или своего рода «пророчество»? Не движемся ли мы к подобной же цели? Не станем говорить, что это невозможно, что мы никогда к этому не придем. Мы гораздо легче и быстрее, чем кажется, приходим к вещам, которые даже не отваживались себе представить. Часто достаточно пустяка, для того чтобы изменить целую мораль и судьбу длинной цепи поколений. Не зиждется ли колоссальное обновление христианства на кончике иглы? Мы смутно предвидим, мы надеемся на более возвышенную, разумную, прекрасную, благополучную, свободную, мирную и счастливую жизнь. Два или три раза в течение столетий, — возможно в Афинах, возможно в Индии, возможно в некоторые периоды христианства, — мы чуть было не достигли или, по крайней мере, чуть было не приблизились к ней. Но возможно, что в действительности человечество и не направляется с неизбежностью в эту сторону. С тем же правом можно предположить, что оно пойдет в диаметрально противоположном направлении. Если бы один бог разыгрывал в орлянку или вместе с другими бессмертными богами оценивал возможные варианты нашей судьбы, на что поставили бы наибольшие прозорливцы? «Посредством разума, — сказал бы Паскаль, — мы не можем отстаивать ни того, ни другого».

По-видимому, мы найдем полное и прочное счастье лишь в целиком духовной жизни, по эту или по ту сторону могилы, поскольку все, что цепляется за материю, в сущности, ненадежно, изменчиво и тленно. Возможна ли такая жизнь? Теоретически да, но на деле мы видим повсюду одну материю; все, что мы воспринимаем, это материя, да и как можно надеяться на то, что наш мозг, который сам — лишь материя, сможет понять что-либо, помимо нее? Он старается, прилагает все усилия, но, по сути, как только ее покидает, то повисает в пустоте.

Положение человека трагично. Его главный, возможно, его единственный враг, — и все религии это чувствовали и соглашались в этом вопросе, поскольку под злом или грехом всегда подразумевалась именно она, — это материя; но, с другой стороны, все в нем — материя, начиная с того, что ею гнушается, осуждает ее и хотело бы любой ценой от нее избавиться. И не только в нем, но и во всем, потому что энергия и жизнь, — вероятно, лишь форма, движение материи; да и сама материя, какой мы ее видим в ее самой плотной массе, где она кажется нам вечно мертвой, инертной и неподвижной, — высшее противоречие! — одушевлена несравненно более духовным существованием, чем наше мышление, так как она обязана самой таинственной, неопределенной и неуловимой из сил, — жидкой, электрической или эфирной, — бессмертной жизнью своих электронов, с самого начала вещей вращающихся, подобно безумным планетам, вокруг центрального ядра.

Но, в конце концов, в какую бы сторону мы ни шли, мы все равно куда-нибудь да придем, все равно чего-нибудь да достигнем; и этим чем-то не будет небытие, поскольку из всех непостижимых вещей, терзающих наш мозг, самым непостижимым остается, конечно же, небытие. Правда, на практике небытие для нас — это утрата нашей индивидуальности и маленьких воспоминаний о нашем «я», то есть бессознательное состояние. Но в конечном счете это узкая точка зрения, и ее нужно преодолеть.

Одно из двух: либо наше «я» станет таким большим и всеобъемлющим, что совершенно утратит или перестанет принимать в расчет воспоминание о маленьком смешном зверьке, каким оно было на нашей планете, либо оно так и останется маленьким и будет нести этот образ сквозь бесчисленные века, и ни одна мука христианского ада не сравнится с таким проклятием.

Прибыв все равно куда, в сознании или без сознания, и найдя там все равно что, мы будем довольствоваться этим до самой смерти нашего вида; затем новый вид начнет другой цикл — и так до бесконечности, ибо не стоит забывать, что наш основной миф — не о Прометее, а о Сизифе или Данаидах. Во всяком случае, мы говорим, хотя у нас и нет уверенности, что идеал души этого мира вовсе не похож на идеал, чуждый всему тому, что мы видим вокруг себя, всей той реальности, которую мы очень медленно и с большим трудом извлекали из ужасной тишины, хаоса и варварства.

Итак, желательно не ждать никаких улучшений; но поступать так, словно все то, что сулит нам какой-то смутный инстинкт или врожденный оптимизм, так же несомненно и неизбежно, как смерть. В целом, одна гипотеза настолько же правдоподобна и настолько же не поддается проверке, как и другая; ведь до тех пор, пока мы находимся в своем теле, мы почти полностью изгнаны из духовных миров, существование которых допускаем, хотя и неспособны с ними общаться. Коль скоро мы пребываем в неведении, почему бы нам не выбрать наименее пессимистическую гипотезу? Правда, можно спросить себя, является ли самой пессимистической из них та, что не вселяет никакой надежды, поскольку самая верная надежда, возможно, скоро покажется нам слишком мелкой, мы почувствуем к ней отвращение и тогда-то и вправду отчаемся. Как бы то ни было, «не будем пытаться изменить природу вещей, — говорит нам Эпиктет, — это невозможно и бесполезно; но, принимая их такими, каковы они есть, научимся приспосабливать к ним свою душу». Почти за две тысячи лет, прошедших после смерти философа из Никополя, мы еще не приходили к более радужным выводам.

Примечания

1

Окончательно (лат.).

2

«Натуралист в Австралии» (англ.).

3

Изнутри (лат.).

4

Питомник (англ).

5

Те, кто бывали в этом регионе, как отмечает г-н Шарль Дюфур, проживший более двадцати лет в Бельгийском Конго, могли констатировать, что иногда там насчитывается четыре-пять и даже больше термитников на гектар. У них внушительные размеры, а высота нередко превышает шесть метров. Я часто наблюдал, как туземцы устанавливали на вершине высокого термитника, расположенного в деревне, свой гонг или тамтам. — Прим. авт .

6

Согласно экспериментам Л. Р. Кливленда, как Trichonympha, так и Leidyopsis позволяют своему хозяину жить неопределенно долго, но одна Trichomonas позволяет ему выживать не более шестидесяти-семидесяти дней; что же касается Streblomastix, то она не оказывает никакого влияния на жизнь своего хозяина; ее существование, как и существование термита, зависит от присутствия других простейших. Когда уничтожают Trichonympha, Leidyopsis начинают размножаться более активно и заменяют собой Trichonympha. Когда же исчезают и Trichonympha и Leidyopsis, Trichomonas восполняют их лишь частично.

Эти любопытные эксперименты были проведены над большим тихоокеанским термитом — Termopsis Nevadensis Hagen. Уничтожение того или иного из четырех простейших достигается путем голодания или помещения в чистый кислород. Так, спустя шесть дней голодания Trichonympha Campanula погибла, а трое других выжили; спустя восемь дней погибла Leidyopsis Sphaerica, а через двадцать четыре часа кислородной «ванны» при давлении в 1 атмосферу умерла Trichomonas, между тем как трое остальных выжили, и т.д. — Прим. авт.

7

В отечественной энтомологической литературе эта анатомическая деталь называется фонтанелью, или лобной порой. — Прим. пер.

8

Директор Сайгонского института патологии г-н Бателье, поместив в чашку Петри около пяти десятков солдат Eutermes вместе с шестью красными муравьями большого размера, несколько минут спустя обнаружил, что все шесть муравьев запутались и не могут передвигаться. Как только один из них пытался пошевелиться, солдат тут же его останавливал, направляя хоботок в его сторону и «потчуя» его струйкой. При этом они не соприкасались, и спринцовка Eutermes была направлена вперед лишь очень короткое время. Чем отчаяннее муравьи барахтались, тем сильнее склеивались и прилипали к телу их конечности. Вскоре, полностью скованные, они погибли. — Прим. авт.

9

«Численность выходящей армии, судя по увеличенным фотоснимкам (сделанным со вспышкой), равнялась от 232 до 623 термитов на 32 сантиметра, что составляет от 806 до 1917 термитов на 1 метр. Если мы примем за среднее арифметическое 1000 особей на метр, то для целой армии, марширующей в течение пяти часов со скоростью 1 метр в минуту, это даст в сумме 300000 термитов. Количество часовых, подсчитанное на одном из фотоснимков, равнялось 80 слева и 51 справа на 55 сантиметров, что составляет 146 и 96, вместе — 238 на 1 метр. Однажды, когда на возвращающуюся армию напали муравьи (Pheidologeton), я насчитал вдоль стены хижины 281 солдата на расстоянии 3,5 метра, которые, сдерживая врага, прикрывали отступление рабочих, нагруженных лишайником. Последние двигались под стенкой, защищенные от агрессоров» (Доктор Э. Бюньон). Не будем забывать, что речь идет о слепых рабочих и солдатах, и спросим себя, как бы на их месте поступили люди. — Прим. авт.

10

Человек извлек выгоду из этой смертельной вражды: так, коренные жители Мадраса используют сотни видов муравьев, в частности Pheidologeton, для истребления термитов на товарных складах. — Прим. авт.

11

Вот некоторые ступени этой эволюции, согласно Э. Бюньону. 1-я ступень: накапливание древесных опилок во внешних частях ходов. Более или менее плотные валики, состоящие из опилок и помета и предназначенные для затыкания выходов (Calotermes, Termopsis). 2-я ступень: склеивание древесных опилок с помощью слюны или жидкости, содержащейся в прямой кишке, с целью создания туннелей, защитных перегородок и полностью закрытых гнезд. Производство деревянного картона, в целом (Coptotermes, Arrhinotermes, Eutermes). 3-я ступень: искусство замуровывания с помощью раствора, состоящего из крупинок земли и слюны. Постепенное совершенствование, начиная с простого обмазывания землей и заканчивая самыми совершенными термитниками. 4-я ступень: разведение грибов. Все более и более совершенное искусство термитов-грибоводов (Termes). — Прим. авт.

12

Э. Бюньон в своем небольшом труде приводит по горячим следам любопытный пример этой умной и бдительной обороны. Он поместил в небольшой ящичек, накрытый стеклом, колонию Eutermes Lacustris. На следующий день ученый обнаружил, что стол, на который он его поставил, покрыт ужасными муравьями — Pheidologeton diversus. Поскольку стекло прилегало не плотно, он решил, что его колония погибла. Ничего подобного! Предупрежденные об опасности солдаты выстроились на столе вокруг ящичка; кроме того, вдоль канавки, в которую было вставлено стекло, выстроилась стража. Повернувшись к врагу своими «спринцовками», храбрые солдатики дежурили всю ночь и не пропустили ни одного муравья. — Прим. авт.

13

Обмен любезностями или задушевный разговор (англ.).

14

Во французском языке слово «термит» женского рода. — Прим. пер.

15

Директор энтомологической станции г. Бордо д-р Жан Фейто, специально изучавший ландского светобоязливого термита, в результате многочисленных экспериментов по выращиванию в стеклянных трубках и наблюдению на природе за большим количеством колоний, основанных после роения в тех местах леса, где прежде не было ни одного старого пня и, следовательно, ни одного термитника, категорически утверждает, что имаго во время роения могут дать начало маленькой семье без помощи рабочих. Остается узнать, верно ли это в отношении больших тропических термитников. Доктор Бюньон уверял меня, что видел, как на Цейлоне пары основывали новые колонии. Правда, это были термиты-грибоводы, способные обходиться без простейших. Самка с помощью самца вначале занимается устройством помещения для разведения грибов, после чего приступает к откладыванию яиц. Едва родившись, первые же рабочие поспешно замуровывают своих родителей. — Прим. авт.

16

У пчел роение тоже становится общественным бедствием и всегда служит причиной разрушения и смерти материнского улья и его колоний, если повторяется несколько раз в течение года. Современный пчеловод изо всех сил пытается этому помешать, истребляя молодых маток и увеличивая запасы меда, но очень часто ему не удается остановить так называемую «лихорадку роения», поскольку сегодня он расплачивается за тысячелетнюю варварскую практику и губительную селекцию наоборот, при которой лучшие ульи, то есть не роившиеся и полные меда, систематически приносились в жертву. — Прим. авт.

17

Известно, что пчелы обладают аналогичной, но более ограниченной способностью. За три дня они могут, с помощью соответствующего питания, расширения и обильного проветривания ячейки, превратить в матку любую личинку рабочей пчелы, иными словами, вывести из нее в три раза большее насекомое, форма и основные органы которого сильно отличаются; так, челюсти матки зазубрены, в то время как челюсти работниц — гладкие, как лезвие ножа; ее язык короче, и его расширенная часть уже; у нее нет сложного аппарата, выделяющего воск; она снабжена лишь четырьмя брюшными ганглиями, тогда как у остальных их пять; ее жало изогнуто, словно ятаган, между тем как жала ее подданных прямые; у нее нет «корзиночек» для пыльцы и т.д. — Прим. авт.

18

«Термит — страшнейший бич обеих Индий» (лат.).

19

«Воспоминания о Востоке» (англ.).

20

Мировая Душа (лат.).

21

Один из читателей этой книги, М.Л. Хаффнер, подчеркивает эту аналогию. «Подобно термиту, — пишет он, — человек, судя по его внутреннему теплу, создан для того, чтобы жить при постоянной температуре около тридцати градусов. (Кстати, это широко известная теория Кинтона.) Если термит борется с холодом посредством своих построек и центрального отопления, а с исчезновением пищи — с помощью своих грибов и кишечных паразитов, то человек борется посредством одежды, огня и кухни, напоминающих „алхимию“ простейших. Не доказывает ли все это, что оба вида достигли агонии и выживают только искусственными средствами? Если бы не их гений, то при нормальных обстоятельствах они должны были бы исчезнуть, подобно тысячам и миллионам других существ, во время великого потрясения потопа, когда жизнь перешла от обогревания почвой к исключительно солнечному обогреву». — Прим. авт.

22

Напомним здесь, как я уже говорил в «Великой тайне», о том, что Эрнест Капп в своей «Философии техники» наглядно доказал, что все наши изобретения и машины — всего лишь органические проекции, иными словами, бессознательные подражания образцам, данным природой. Наши насосы — это насос нашего сердца, шарниры — воспроизведение наших суставов, фотографический аппарат — камера-обскура нашего глаза, а телеграфные аппараты воспроизводят нашу нервную систему, в рентгеновских лучах мы узнаем органическую способность сомнамбулического ясновидения, позволяющего видеть сквозь предметы, например, узнавать содержание запечатанного письма, спрятанного в металлическом ящике с тройными с тройными стенками. В беспроволочном телеграфе мы следуем подсказкам, данным нам телепатией, или непосредственной передачей мысли посредством духовных волн, аналогичных радиоволнам, а в явлениях левитации и бесконтактного перемещения предметов (впрочем, спорных) содержится еще одна подсказка, которой мы пока не сумели воспользоваться. Она указывает нам дорогу к методу, который, возможно, когда-нибудь позволит нам превозмочь грозные законы притяжения, приковывающие нас к этой планете, поскольку эти законы не так уж непостижимы и непознаваемы, как считалось раньше, и, прежде всего, обладают магнитной природой, а значит, ими можно управлять и пользоваться. — Прим. авт.