Дестроер (№41) - На линии огня

И Римо вдруг самому стало интересно, насколько же у него еще хватит терпения выносить эту скорбь, прежде чем она перейдет в непреодолимое желание избавиться от причины, ее породившей.

Затем он увидел, как торговец подозвал ребят к себе поближе. Они стали о чем-то совещаться; торговец указал на Римо, и скорбь вдруг улетучилась, уступив место холодной ярости. Римо встал со скамейки.

— Ну, все, — громко сказал он. — Пошли отсюда!

Восемь пар глаз удивленно уставились на него.

— Вы что, не слышали? Пошли все вон из моего парка!

Некоторое время компания смотрела на этого внешне ничем не примечательного белого, затем они стали переглядываться, ухмыляться и подмигивать друг другу.

— Из твоего парка? — переспросил торговец.

— Ага. Из моего парка. Убирайтесь отсюда, — сказал Римо.

— Это общественный парк, — возразил торговец.

Римо подошел уже совсем близко, и торговец шмыгнул за спины сгрудившихся кучкой ребят.

Стояли они не слишком плотно, Римо протянул руку между ними и, схватив торговца за висевшую у того на шее золотую цепь, рванул к себе. Тот вылетел из-за укрытия, точно шарик из лотка китайского бильярда.

— Эй, полегче! Он у нас один.

— Да, — глухо поддержал другой голос. Но не успели они ринуться на Римо, как он перевернул торговца вверх ногами и, держа за лодыжки, стал трясти. Из карманов посыпались пятидолларовые пакетики с «травкой». Римо тряхнул сильней. На землю посыпались деньги: купюры, монеты. Каждый раз, когда Римо его встряхивал, торговец стукался головой о булыжник и хрипел:

— Помогите! Даром отдам! Помогите!

— Заткнись, — сказал Римо. — Ты и так отдашь. — И пинками стал отшвыривать пакетики и деньги созерцавшим все это мальчишкам. — Вот. Забирайте все. Только уматывайте из моего парка.

И Римо продолжал трясти торговца, отбрасывая ногой то, что сыпалось из его карманов. Семеро парней стояли молча, как будто раздумывая, потом все разом ринулись хватать пакеты и деньги, и через пятнадцать секунд на земле было уже чисто, а где-то во мраке раздавался удаляющийся топот.

— Они за это поплатятся, — прохрипел торговец.

— Ужасно сознавать, что тебя все бросили, правда? — спросил Римо.

— Кто ты такой? Что тебе надо? Кончай стукать меня головой!

Римо поставил его на ноги. Парень был одного с ним роста, но еще худощавее.

— Я один из воспитанников сестры Мэри Маргарет, — сказал Римо. — Ей не понравилось бы то, что делается в ее парке.

Торговец принялся оправлять на себе одежду.

— Я тебе уже сказал: это парк общественный.

После этого он потер левой рукой макушку, в то время как правой полез за пояс брюк сзади и, выхватив оттуда складной нож, щелкнул фиксатором. Выскочившее лезвие блеснуло при свете фонаря, показавшись при этом хрупким, как стекло.

Римо покачал головой.

— Зря ты это, — сказал он. — А я еще собирался тебя отпустить.

— Черта с два, — сказал негр. — Ты мне дорого обошелся, козел этакий, и теперь я возьму с тебя долг. По кусочкам.

Он махнул ножом, метя Римо в горло. Римо отклонился назад. Нож мелькнул у него перед лицом. Тогда Римо, схватив негра за ноги, снова перевернул его вниз головой и поволок через аллею к скамейке, возле которой стояла урна. Приподняв парня, он сунул его головой в урну. Голова негра стукнулась о бутылки, которыми была заполнена урна, раздался звон стекла. Места в урне явно не хватало, но Римо продолжал давить. Единственный стон был заглушен хрустом стекла. В конце концов из урны остались торчать только уродливые желтые ботинки на двухдюймовой подошве. Тогда Римо согнул ноги торговца, спрятав внутрь и ботинки, и придавил еще разок, утрамбовав так, чтобы ничего не торчало. Теперь все было в порядке. Римо довольно потер руки и вернулся на скамейку.

Через десять минут послышались приближающиеся шаги. Громкие, тяжелые — кто-то, нарочито громко вышагивая, приближался к Римо. И вдруг перед ним возник полисмен. Совсем молодой.

Когда полисмен заговорил, Римо опустил глаза в землю.

— Что вы тут делаете, мистер?

Голос его слегка дрожал от испуга.

— Просто сижу в своем парке, — ответил Римо.

— В своем парке?

— Ага. В нашем с сестрой Мэри Маргарет, — сказал Римо.

Полисмен немного успокоился, решив что перед ним безобидный тихопомешанный.

— Вы и дальше намерены тут сидеть? — спросил он после некоторой паузы.

— Да.

— В этом парке белому находиться опасно, — сказал полисмен.

И тут Римо в первый раз поднял глаза и встретился взглядом с полисменом.

— Только не сегодня, — сказал он. — Только не сегодня.

* * *

Прежде чем что-то увидеть или услышать. Руби почувствовала запах и рывком села на кровати.

С силой втянула воздух. Ошибки быть не могло: этот запах она знала с детства.

Пожар.

Соскочив с кровати, она принялась расталкивать свою спящую кузину.

— Ленора, проснись! Дом горит!

Шестнадцатилетняя девушка, хмельная от сна, приходила в себя медленно, и Руби ударила ее по щеке.

Та очнулась, потрусила головой и невольно потянулась рукой к щеке, глядя на Руби, которая уже направлялась к двери.

— Дом горит! — бросила Руби через плечо. — Надо разбудить всех остальных!

Вдвоем они подняли все семейство Джексонов. Все делалось как во время противопожарной тренировки: сначала выходили дети, старшие выводили младших.

Руби подала восемнадцатилетней Молли свой чемодан.

— Отнеси вниз, — сказала она. — Запри в багажник и отведи машину за угол, подальше от дома.

Не дожидаясь ответа. Руби выбежала в коридор и принялась барабанить во все двери.

— Пожар! — кричала она. — Проснитесь! Дом горит!

Горели ступени лестницы, полыхали стены и пол, но совершенно не ощущалось запаха бензина или какого-либо другого горючего, нигде не было видно бумаги или чего-либо такого, чем можно было бы воспользоваться для поджога.

Услыхав топот ног по лестнице. Руби посмотрела вверх и увидела парня с шевелюрой в стиле «афро», который вечером околачивался возле дома. В жокейских шортах и тенниске, он летел вниз, перепрыгивая через четыре ступеньки.

Не сбавляя скорости, он хотел проскочить мимо Руби, но та протянула руку и обхватила его поперек туловища.

— Куда это ты несешься? — спросила она.

— Пожар! Дом горит!

— Верно, — сказала она, — наверху кто-нибудь живет?

— Конечно! Пусти меня!

Схватив ее за руку, он хотел было вырваться, но Руби, запустив правую руку в карман халата, выхватила оттуда короткоствольный револьвер 38-го калибра и приставила ко лбу парня точно между глаз.

— Давай наверх и всех разбуди.

— Ч-черт!

Руби пожала плечами.

— Давай двигай или подохнешь прямо здесь. Что тебе больше нравится?

Она взвела курок. Парень сглотнул.

— Ч-черт! — повторил он.

Руби вдавила дуло ему в лоб, и он, развернувшись, бросился вверх по лестнице сквозь огонь, вопя изо всей мочи:

— Пожар! Пожар! Пожар!

Руби посмотрела вверх и увидала над лестницей огонь. Это поджог, решила она. Подожжено было в нескольких местах. Кому же еще могло понадобиться поджигать этот дом, кроме чокнутой шпаны!

Тут не над чем раздумывать. Она огляделась вокруг. Из квартир начали один за другим выскакивать жильцы, и у нее на какую-то секунду возникло ощущение, будто она сидит в цирке и смотрит, как из одного «Фольксвагена» выпрыгивают целых две дюжины пассажиров. Они выходили по несколько человек: по два, по четыре, протирая заспанные глаза и нетвердо шагая, поскольку еще не успели прийти в себя.

Руби еще какое-то мгновение помедлила, прислушиваясь к доносившимся с пятого этажа крикам «Пожар!», затем, проталкиваясь сквозь поток идущей вниз детворы, сбежала на третий этаж и принялась колотить в двери, поднимая людей.

То же самое она проделала на всех остальных этажах и, очутившись на тротуаре, с удовлетворением отметила, что машины возле дома уже нет.

Откуда-то с другого конца улицы послышался вой пожарной сирены. Языки пламени уже начали выбиваться из окон всех пяти этажей дома.

Подбежала тетя Летти.

— Ох, девочка, а я уж думала, что ты там осталась!

— Все в порядке, — сказала Руби. Пожарные машины были уже в квартале от них. — Все вышли?

Тетя окинула взглядом столпившихся на тротуаре жильцов.

— Да вроде бы, — сказала она. — Дай-ка гляну. — И еще раз оглядела толпу соседей, тыча по ходу дела пальцем, будто пересчитывая. — Гариглов не видно.

Руби стояла, теребя висевший у нее на шее золотой медальон.

— Где они живут? — спросила она.

— На пятом справа, на эту сторону, — ответила тетя. Пожарные были уже совсем рядом. Руби бросилась в дом. Тетя закричала вслед: — Девочка, не ходи туда!

Из дома вышли Гариглы. Руби не появлялась. Тете Летти они сказали, что ее не видели.

Дом спасти не удалось. Через десять минут после прибытия пожарных крыша прогнулась и рухнула вниз, точно развалившееся суфле.

Жильцов оттеснили на другую сторону улицы, где полицейские со скучающим видом стали задавать им вопросы.

Увидев, что рухнула крыша, тетя Летти, закрыв лицо руками, запричитала:

— О Боже! Ах, моя бедная Руби! Ах, моя деточка!

Священник Гораций К.Уизерспул, одетый в итальянский костюм из серого букле, обнял ее за плечи и утешающе проговорил:

— Все образуется, миссис Джексон.

При этом его глаза скользили по толпе жильцов, будто он их пересчитывал.

Часом позже обвалились внутрь стены дома. Пожарные, поливавшие дом с дороги и расположенных по обе стороны соседских зданий, выкачали на него тысячи тонн воды, но к развалинам нельзя было подойти еще часа два. Потом они обшарили руины, и, только когда наступило утро, один молодой пожарный, который копался в полуподвале, нашел тело. Его сопровождал фоторепортер из ньюаркской «Пост-обсервер», которую недавно обвинили в «бесчувственном» отношении к черной общине и которая вслед за этим выделила специального фоторепортера для съемок пожаров в местах компактного проживания черного населения. Для того, чтобы принять решение, какие пожары следует снимать, а какие нет, редакционному совету потребовалось две недели. Нужно было определиться, что считалось «бесчувственным» отношением: то ли отсутствие интереса к пожарам и жертвам — выходило вроде бы так, что трупы негров считались недостойными того, чтобы попасть в обзор новостей; то ли наоборот, желание публиковать подобный материал — тогда выходило будто бы негры удостаивались чести попасть в обзор только после смерти. И главный редактор принял решение: никаких фотосъемок на пожарах с жертвами, если жертв будет менее трех человек.

Этот пожар, похоже, обошелся без жертв, а потому молодой фоторепортер оказался в полуподвале вместе с пожарным-новобранцем в поисках какого-нибудь интересного материала. Там он и зацепился ногой за нечто длинное и округлое, сплошь почерневшее и обугленное, напоминавшее своей формой бейсбольную биту. Фоторепортер нагнулся, чтобы рассмотреть получше.

И тотчас же резко выпрямился.

Это была рука.

Молодой пожарник позвал подмогу, и они принялись откапывать из-под обломков останки.

А репортер все твердил:

— Это я наткнулся на его руку. Это была его рука.

— Это не обязательно «его» рука, — сказал один из пожарных.

— Его, его. Я же об нее споткнулся, — настаивал репортер.

— Это не обязательно «его» рука. Это просто «чья-то» рука. Пока труп не будет опознан, не известно, «его» это рука или «ее».

Когда они докопались до трупа, определить, мужчина это или женщина, было совершенно невозможно: настолько все обгорело.

Фотограф был в растерянности. Обнаружен труп. Но одна жертва не позволяла делать снимок для ньюаркской «Пост-обсервер». Однако если он вернется в редакцию, не сделав снимка, а потом в руинах обнаружат еще две жертвы, то окажется, что это был пожар с тремя жертвами, на котором следовало сделать снимок, и тогда его съедят за то, что он его не сделал.

Все сомнения разрешил пожарный, перевернувший труп. Под ним что-то заблестело. Оказалось, это был золотой медальон — тонкая трапециевидная пластинка с диагональной прорезью.

Фотограф сделал снимок этого медальона. Никаких других жертв в развалинах обнаружено не было, а загадочный медальон настолько заинтриговал редактора, что тот поместил снимок на первой странице газеты. Летти Джексон ни полиция, ни газетчики ни о чем не спросили. Труп остался неопознанным.

* * *

Римо проснулся от ярких лучей солнца, светившего в его выходившее в парк окно на четвертом этаже. Из окна была видна скамейка, на которой он провел в размышлениях почти всю ночь. Урна, стоявшая возле скамейки, была по-прежнему полна, и из нее виднелись желтые подошвы втиснутых туда ботинок. От этого дополнения к пейзажу у Римо потеплело на душе. Что может быть лучше, чем начинать новый день с созерцания чудесного пейзажа!

И хотя Римо не был голоден и вообще ел мало, тем не менее, заказал принести в номер изжаренную по-домашнему яичницу-болтунью из полдюжины яиц с двумя кусочками бекона, гренок и большую чашку кофе. Немного подумав, прибавил к этому еще кувшин бутылочной воды и порцию риса без специй. И газету.

Так ли завтракают нормальные люди? А почему бы и нет? Он долго раздумывал над этим ночью и не нашел причин, по которым должен был считать себя ненормальным. Пусть в его детских воспоминаниях было мало приятного, пусть большую часть своей жизни он посвятил государственной службе, которая была ему совсем не по душе, однако он не ощущал необходимости убивать, как Чиун. Он мог бы заниматься совершенно иными делами. Правда, назвать что-либо конкретное Римо затруднялся.

До того, как ему принесли еду, — на огромном подносе, стоявшем на передвижном столике, где рядом с тарелкой лежала аккуратно свернутая газета, — Римо успел принять душ. Дав официанту десять долларов на чаи, он с жадностью посмотрел на яичницу с беконом и кофе, после чего положил себе на тарелку риса и упрямо принялся жевать, запивая каждый глоток. Развернув газету, увидел на первой странице снимок и вздрогнул.

На снимке был золотой медальон, изображавший символ Синанджу, — трапеция с косой прорезью.

Торопливо прочел статью о пожаре в жилом доме в районе Сентрал-уорд. Жертвой оказалась женщина, личность которой установить не удалось; медальон был обнаружен под трупом. Пожар, по заявлению пожарных, явился следствием поджога, поскольку возгорание произошло в четырех разных местах.

Символ Синанджу. Но кто? Откуда? Он никогда не видел такого медальона, а о существовании этого символа знали только он и Чиун. Он и Чиун... и, возможно, Руби.

Оттолкнув от себя тарелку с рисом, Римо сел на кровать, взял телефон и набрал номер гостиницы «Норфилд», находившейся в прибрежной зоне Нью-Джерси.

Когда дежурный ответил, спросил:

— У вас еще проживает мистер Чиун, пожилой азиат?

— Да, — ответил дежурный. — Вас соединить?

— Нет, нет, нет. Мне нужно, чтобы вы ему кое-что передали.

— Но почему бы вам не поговорить с ним самому? Я как раз только что видел, как он поднялся к себе в номер.

— Потому что, если вы меня с ним соедините, он вдребезги расшибет телефон. Так что сделайте, как я прошу. Это будет стоить двадцать долларов.

Ответ дежурного прозвучал недоверчиво.

— Вы намерены переслать их мне по телефону?

— Вам вручит их Чиун. Вы только сделайте, что я вас прошу. Потому что, если мне придется ехать к вам самому, в награду вы получите нечто совсем не похожее на двадцать долларов, приятель.

— Ну, хорошо, — недовольно сказал портье. — Что ему передать?

— Поднимитесь к нему и скажите, что звонит Римо.

— Римо?

— Да. Римо. Скажите ему, что я у телефона, и тогда, после того как вы ему позвоните, он уже ответит, не обрывая телефонный провод.

— Ладно, — сказал портье. — Подождите. — Спустя три минуты портье вернулся. — Я ему передал, — сказал он.

— И что он ответил?

— Что у него нет секретарей. Что он не намерен целыми днями сидеть и отвечать на телефонные звонки. Спросил, какой еще Римо. Сказал, чтобы вы написали ему письмо. Говорить он с вами не желает. Приплел что-то насчет свиного уха. В общем, вот так.

— Ладно, — сказал Римо. — Тогда поднимитесь к нему еще раз...

— Минуточку. Сколько раз я должен ходить за двадцать долларов?

— Это уже пятьдесят, — сказал Римо. — Поднимитесь и скажите ему, что Римо говорит, что это очень важно. Речь идет о Руби.

— Ну, не знаю. Вид у него был явно недовольный.

— А у него никогда не бывает довольный вид. Пятьдесят долларов.

— Ну ладно.

И портье снова положил трубку на стол. Вернувшись, сообщил:

— Он сказал, что сделает исключение из своих незыблемых правил и будет с вами говорить.

— Прекрасно.

— А как я получу свои пятьдесят долларов?

— Я скажу Чиуну, чтобы он вам их дал.

— Я так и знал, что будет нечто подобное.

— А в чем дело? — спросил Римо.

— Я видел, как ведет себя этот Чиун. Вчера он спустился к ленчу. Заказал воды. Никому не позволил сесть за его столик. А когда уходил, обошел все столы и собрал всю сдачу, которую оставили на чай официантам. Так что я вряд ли дождусь от него пятьдесят долларов.

— Можете не сомневаться, — сказал Римо. — Я проверю, чтобы он это сделал.

— Ладно, только я сомневаюсь, — проговорил портье. — Подождите, я вас соединю.

Римо услышал щелчок и потом зуммер вызова внутреннего абонента.

Чиун поднял трубку, когда прозвучало по меньшей мере десять гудков. Как обычно, он не отозвался, не назвал себя. Просто поднял трубку и молча ждал.

— Чиун, это Римо.

— Какой Римо?

— Ладно, Чиун, кончай валять дурака. Это я.

— Я как-то знал одного Римо, — сказал Чиун. — Это был неблагодарный негодяй. Кстати сказать, твой голос чем-то напоминает его. Ты так же гундосишь, как и все белые. В особенности американцы.

— Послушай, Чиун, я готов выслушать твое нытье, потому что должен сообщить тебе кое-что важное.

— Тот Римо тоже всегда говорил, что хочет сообщить мне нечто важное, но потом оказывалось, что это была какая-то ерунда.

— Чиун, это касается Руби.

Чиун молчал, ожидая, когда Римо что-нибудь добавит.

— Ты дарил ей медальон?

— Нет, — ответил Чиун.

— О...

— Но он у нее был, — продолжал Чиун. — Она выиграла его у меня в карты. Смошенничала. Никогда не прощу этой женщине.

— Золотой медальон с эмблемой Синанджу?

— Да.

Римо издал протяжный, исполненный муки стон.

— А что случилось с моим медальном? — спросил Чиун.

— Да не с медальоном, а с Руби. По-моему, она погибла.

— Вместе с медальоном?! — воскликнул Чиун.

— Да оставь же ты в покое свой чертов медальон! — огрызнулся Римо. — Я говорю, что Руби, наверно, погибла. На месте пожара нашли труп женщины, и у нее был такой медальон.

— Это ужасно, — сказал Чиун.

— Дай дежурному пятьдесят долларов, — сказал Римо.

— Ну да, конечно. Одной медальон, другому пятьдесят долларов. Ты, должно быть, считаешь, что мне деньги некуда девать.

— Сделай, что я прошу. Дай ему пятьдесят долларов и оставайся на месте еще некоторое время. Как только разузнаю что-нибудь еще, дам тебе знать.

Чиун повесил трубку, даже не ответив.

Секунду Римо смотрел на умолкнувший телефон, затем начал было набирать другой номер, но положил телефон на место и вернулся к столу, на котором стоял его завтрак, и еще раз прочитал статью в «Пост-обсервер». Они предполагали поджог, но поджог этот был какой-то странный. Очаги пожара были обнаружены в четырех разных местах, и при этом никаких признаков применения каких-либо зажигательных средств.

Римо задумался. Судя по тому, как был осуществлен поджог, на хулиганство это не похоже. Хулиган поджигает и тут же уносит ноги. Поджог в четырех местах свидетельствует о том, что это дело рук профессионала, но кому могло понадобиться спалить старый жилой дом? Версия о том, что это мог сделать хозяин дома с целью получения страховки, предварительно тайком вывезя из дома ценное оборудование и продав его, отпадала. Сумма страховки за сгоревшую ньюаркскую многоэтажку не покрыла бы и стоимости дверной ручки.

Так кто же? Зачем?

Подойдя к телефону, Римо набрал номер 800 — условный для данного города код. Это было прикрытие под видом коммерческого агентства знакомств для любителей острых ощущений.

— Привет, любовничек, — раздался женский голос автоответчика с придыханием.

— Алло, — ответил Римо. — Я бы хотел купить плуг.

— Если ты трепещешь от желания так же, как и я, то тебе просто нужна пара.

— Вообще-то я хочу еще раз послушать «Семейство Патридж», — сказал Римо.

— Вот, послушай, — отозвался автоответчик, и после короткой паузы раздалось прерывистое дыхание женщины, бормотание мужчины и затем шепот женщины: «Не останавливайся. Еще, еще, еще!» — и, когда эта порнография пошла дальше, Римо отчетливо проговорил в трубку:

— Пять, четыре, три, два, один.

Запись закончилась. Послышался зуммер, и в трубке раздался голос доктора Харолда В.Смита.

— Да?

— Смитти, должен признаться, что ваше новшество мне понравилось больше, чем набившие оскомину телефонные молитвы.

— А, это вы Римо. В чем дело? — проговорил Смит, и его всегда холодный тон показался еще прохладнее, чем обычно.

— Где Руби? — спросил Римо.

— А разве вы не знаете? — спросил в ответ Смит.

— Если бы знал, не спрашивал.

— Она уехала. Когда я вчера вернулся сюда, ее уже не было. Я подумал, что вы к этому тоже причастны.

— Не было никакой нужды советовать Руби убраться, поскольку уже и так запахло жареным. Она звонила?

— Нет.

— Не знаете, куда она могла уехать?

— К себе в Норфолк она не поехала, — сказал Смит. — Это я уже проверил.

— А куда еще она могла поехать?

Он совершенно ясно представил себе, как Смит пожимает плечами.

— Да куда угодно. У нее есть родственники в Ньюарке. Не знаю. А что? Вы решили снова приступить к работе?

— Пока еще нет, — ответил Римо.

У него неприятно засосало под ложечкой. Он все больше и больше склонялся к мысли, что найденное на пожарище до неузнаваемости обгоревшее тело принадлежало Руби — молодой, красивой, полной жизни Руби, которой все, что надо было от жизни, это просто жить. И во второй раз за последние двенадцать часов Римо ощутил, как им овладевает всепоглощающее чувство скорби, еще более тяжелой от того, что налагалось оно на воспоминания о пережитом. Минувшей ночью его печаль была о себе самом, от сознания того, что детство уже никогда не вернуть. Эта же печаль была более глубокой и исходила из понимания того, что нельзя вернуть жизнь Руби. И во второй раз за двенадцать часов его печаль дала толчок новому чувству — гневу.

— Смитти, — сказал он, — это очень важно. У вас в компьютерах есть что-нибудь о поджогах?

— Я могу расценить это как ваше возвращение к работе?

— Смитти, не нужно со мной торговаться. Есть там что-нибудь о поджогах?

И было в голосе Римо что-то такое, что заставило Смита сказать:

— О каких поджогах? О не совсем обычных? С особой спецификой?

— Да как сказать, — проговорил Римо. — Что-то вроде нескольких очагов возгорания в одном здании. Без всяких признаков применения горючих веществ и в таком духе.

— Подождите, — сказал Смит, — не вешайте трубку.

Римо живо представил себе, как Смит нажимает кнопку, и перед ним поднимается консоль с дисплеем и клавиатурой управления компьютером. Он видел, как Смит вводит в машину информацию и, откинувшись на спинку стула, ждет, когда гигантский банк данных КЮРЕ, шаря в своей памяти, начнет выдавать ему то, что совпадало в его памяти с тем, что было нужно Смиту. Смит взял трубку через полторы минуты.

— За последние два месяца такого рода пожаров было пять, — сказал он. — Первые два в Вестчестер-каунти. Неподалеку отсюда. И три в Норт-Джерси.

— Считайте, уже четыре, — сказал Римо. — Есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто это делает?

— Нет. Никаких свидетелей. Никаких улик. Ничего. А что? Почему вас это так интересует?

— Потому что я должен за это кое с кем рассчитаться, — ответил Римо. — Спасибо, Смитти. Я дам о себе знать.

— Это все, что вы хотели мне сказать? — спросил Смит.

— Да. Насчет Руби можете больше не беспокоиться и отозвать ваших ищеек.

— Не понимаю, — сказал Смит. — Что это значит?

— Не волнуйтесь, — ответил Римо. — Просто нужно отдать дань другу.

— Римо, — сказал Смит.

— Да?

— У нас нет друзей, — сказал руководитель КЮРЕ.

— А теперь стало еще на одного меньше, — сказал Римо.

Глава пятая

— Сколько же еще. Господи, сколько же еще?!

— Сколько же еще? — подхватила паства.

— Сколько же еще. Господи, будешь ты насылать напасти на нас, бедных негров?!

— Сколько же еще? — вторила паства. Святой отец, доктор Гораций К.Уизерспул, стоя за кафедрой, обозревал прихожан — сто двадцать человек, из которых сто были женщины, и двадцать мужчины старше шестидесяти пяти. Он стоял, театрально воздев руки над головой, и его золотые с бриллиантами запонки в сверкающих белизной манжетах, выпроставшихся из рукавов черного мохерового пиджака, тоже сверкали в лучах воскресного солнца, как старомодные поддельные побрякушки.

— Еще одна ушла от нас! — воскликнул он.

— Аминь! — отозвалась паства.

— Новый пожар унес еще одну из нас! — продолжал святой отец доктор Уизерспул.

— Унес одну из нас, — нараспев вторили прихожане.

— Мы не знаем кого! — пастор сделал паузу. — Мы не знаем, как это произошло! И мы должны спросить себя, была ли она готова к встрече с ее Создателем! Была ли она готова?!

— Была ли она готова? — эхом подхватили голоса.

— Когда мы узнаем, кто она такая, узнаем ли мы и то, что она не забывала о тех, кого покинула?!

Оглядевшись вокруг, святой отец сложил руки на краю кафедры и окинул свою паству открытым взглядом, слегка склонив при этом голову вправо и скосив глаза.

— Или же эта несчастная покинула сей суетный мир и удалилась к Господу, Богу нашему, не оставив после себя тем, кто ее любил, ничего, кроме долгов, неоплаченных счетов да бесконечно напоминающих о себе кредиторов?! Что нам осталось?!

Он еще раз окинул взглядом собрание.

— Мы всегда должны помнить, что, когда Бог призовет нас, мы должны быть готовы к встрече с Ним! Но, уходя, мы не должны забывать о тех, кто остается здесь! Мы желаем встречи с Господом, мы желаем, чтобы при этой встрече мы могли бы с улыбкой встретить взгляд великого Господа и сказать ему: «О Господи, я поступил достойно с теми, кто остался там. Я оставил им все, в чем могут испытывать нужду. Я оставил им страховку, и, когда они будут меня хоронить, им не придется продавать для этого мебель или еще что-нибудь, они просто получат деньги по страховому полису и таким образом будут иметь средства...»

Он сделал паузу.

— Будут иметь средства, — подхватила толпа.

— Вполне до-ста-точ-ны-е средства, — добавил Уизерспул, произнеся по слогам слово «достаточные».

— Достаточные средства, — повторила толпа.

— Для моего погребения. И в этом страховом полисе упомянута Первая Евангелическая Абиссинская Апостольская Церковь Добрых Дел с ее пастором, святым отцом доктором Горацием К.Уизерспулом, чтобы и они могли достойным образом совершить свое дело, Господи! — Он снова окинул взглядом присутствующих.

— И тогда справедливый Господь скажет: «О, блаженна будь, дочь моя, и пребудь со мной, потому что ты совершила богоугодный поступок и выказала великодушие и добродетель, и мне остается только пожелать, чтобы каждый поступал по подобию твоему и все вы могли бы пребывать со мной в вечности...»

— В вечности, — подхватила толпа.

— И в радости, — добавил Уизерспул.

— И в радости, — повторили эхом голоса.

— Получая страховые премии на поддержку ваших семей и нашей церкви, — прибавил Уизерспул.

— На поддержку наших семей, Господи, — подхватила паства.

— Аминь! — закончил Уизерспул.

Выпуская прихожан через заднюю дверь, он обеими руками — кому правой, кому левой — каждому пожимал руку и при этом совал — кому в сумочку, кому в карман — рекламный листок компании «Большой шлем», страховавшей от несчастных случаев, попутно объясняя, как всего за семьдесят центов в день, без медицинского освидетельствования, заключить бессрочный договор о страховании жизни на сумму 5000 долларов. К каждому рекламному листку прилагался уже частично заполненный бланк, согласно которому 2500 долларов от суммы страховки предназначалось в пользу святого отца доктора Горация К.Уизерспула, пастора Первой Евангелической Абиссинской Апостольской Церкви Добрых Дел.

Когда вышел последний прихожанин, Уизерспул закрыл дверь церкви и направился обратно к алтарю, насвистывая «Мы все одна семья».

В дверях расположенной за алтарем комнатушки он остановился. Там, на столе, сидел какой-то белый и просматривал спортивный раздел «Нью-Йорк-ньюс», где святой отец доктор Уизерспул кружочками отметил бейсбольные команды, на которые в этот день сделал ставки.

— Я бы не стал ставить на «Красные носки», — проговорил человек. — У них экзамены на носу, и ставить девять, чтобы выиграть пять, по-моему, не имеет смысла.

— Кто вы такой? — спросил Уизерспул, подумав, уж не из городского ли отдела по борьбе с игорным бизнесом этот белый.

— Мне стало известно о вашем интересе к страхованию, — сказал белый.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — ответил Уизерспул, слегка подавшись назад.

Белый встал и продолжал говорить, не обращая внимания на слова священника.

— Я представляю страховую компанию «Это твой последний шанс, болван», и у меня есть чудесный страховой полис, который совершенно бесплатно предоставит вам гарантию того, что вы будете жить.

Уизерспул скосил глаза. О таких страховых полисах он еще не слыхал.