На службе народу

Мерецков Кирилл Афанасьевич
На службе народу

      Мерецков Кирилл Афанасьевич
      На службе народу
      Аннотация издательства: Воспоминания Маршала Советского Союза К.А. Мерецкова охватывают почти полвека. Автор рассказывает об участии в революционных февральских и октябрьских событиях 1917 года, в гражданской войне, о работе на раличных постах в Красной Армии. Много страниц Кирилл Афанасьевич посвятил К.Е. Ворошилову, И.П. Уборевичу, В.К. Блюхеру и другим видным военным деятелям, с которыми ему довелось вместе работать продолжительное время. В специальных главах повествуется о борьбе против фашизма в Испании в 1936-1937 годах. Большая же часть книги посвящена боям и сражениям в годы Великой Отечественной войны. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.
      Содержание
      Предисловие
      НА ПОРОГЕ ДВУХ ЭПОХ
      Начало пути
      Под красным флагом
      В первых сражениях
      Против деникинцев
      Третье военное лето
      Слово об академии
      НАВСЕГДА В РККА
      Реформа
      На учениях, как в бою
      Между Днепром и Березиной
      Особая Краснознаменная
      ИСПАНИЯ В ОГНЕ
      Отстоять Мадрид!
      У Харамы
      Под Гвадалахарой
      ПЕРЕД ГРОЗОЙ
      В Генштабе и в округах
      Финская кампания
      Накануне
      ВЕЛИКОЕ ИСПЫТАНИЕ
      Первые дни
      Северо-Запад
      Снова против белофиннов
      Прочь от Тихвина!
      ВОЛХОВСКИЙ ФРОНТ
      Начало Любаньской операции
      2-я ударная и другие
      Пути и перепутья войны
      Синявинский выступ
      Прорыв блокады
      Фронтовые будни
      Дорога на Прибалтику
      КАРЕЛЬСКИЙ ФРОНТ
      К новым боям
      Финляндия выходит из войны
      На Крайнем Севере
      1-й ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ
      Против Квантунской армии
      Разгром врага
      Когда отгремели выстрелы
      Примечания
      Предисловие
      Полководческая биография Маршала Советского Союза Кирилла Афанасьевича Мерецкова является характерным примером роста наших советских военачальников, вышедших из народных масс, воспитанных Коммунистической партией и выдвинутых ею на самые высокие посты военной деятельности. Родившись в бедной крестьянской семье, Кирилл Афанасьевич до 15 лет растет в деревне, затем уходит в город и становится рабочим, а через пять лет участвует в революционных февральских и октябрьских событиях, вступает в большевистскую партию. Далее его жизнь неразрывно связывается с нашей славной Советской Армией. Он мужественно сражается на фронтах гражданской войны, активно участвует в строительстве, укреплении и развитии Советских Вооруженных Сил, борется против фашизма в войсках республиканской Испании, а по возвращении на Родину снова все свои силы, знания и опыт отдает делу укрепления обороны нашей страны. Наиболее ярко проявляется талант советского военачальника К. А. Мерецкова в годы Великой Отечественной войны, когда он командует войсками ряда армий и фронтов.
      Мое личное знакомство с Кириллом Афанасьевичем Мерецковым произошло в 1927 году, когда он, будучи первым заместителем начальника штаба Московского военного округа, инспектировал 48-ю Тверскую стрелковую дивизию и 143-й стрелковый полк в ней, которым я в ту пору командовал. Инспектирование проводилось по приказу наркома обороны в связи с предстоявшей в дивизии большой опытной мобилизацией, с целью практической проверки разработанного штабом РККА "Наставления по ведению мобилизации". Более близкое наше знакомство состоялось во время моей работы в оперативном отделе Генерального штаба в 1937 году, когда К. А. Мерецков являлся первым заместителем начальника Генерального штаба, и далее в 1940 году, в бытность его начальником Генерального штаба. Уже в ту пору я знал Кирилла Афанасьевича как человека высокой культуры, глубоких военных знаний, большого жизненного опыта и исключительной трудоспособности, прошедшего богатую школу штабной и командной службы.
      Великая Отечественная война еще более сблизила нас. На протяжении почти всей войны я по долгу службы имел возможность путем чуть ли не ежедневных телефонных переговоров лично с ним или через других руководящих лиц Генерального штаба, при встречах в Ставке и в Генеральном штабе наблюдать его деятельность, особенно при подготовке к проведению и при выполнении им ответственных оперативно-стратегических заданий, возлагаемых на него Верховным главнокомандованием.
      Летом 1942 года, в условиях крайне сложной боевой обстановки для Волховского фронта, я имел возможность видеть работу К. А. Мерецкова как командующего этим фронтом непосредственно в войсках, на поле боя. И всегда убеждался в опытности командующего, в том, что принимаемые им решения отличались продуманностью, серьезностью и полным соответствием с требованиями сложившейся к тому времени фронтовой обстановки. Готовясь к той или иной операции или решая вопросы использования войск в бою, он, опираясь на свои обширные военные знания и огромный практический опыт, всегда внимательно прислушивался к разумному голосу своих подчиненных и охотно использовал мудрый опыт коллектива. Принимаемый им, как правило смелый и оригинальный, замысел операции всегда предусматривал скрупулезное изучение сил и возможностей врага, строгий расчет и осмотрительность, всестороннее изучение всех плюсов и минусов, стремление во что бы то ни стало решить поставленную задачу наверняка и обязательно малой кровью. Этому он учил и этого требовал и от своих подчиненных.
      Принимая непосредственное участие в боях, и обязательно на самых ответственных участках фронта, К. А. Мерецков внимательно следил за действиями своих войск и войск противника. Видя на поле боя и плохое и хорошее, он детально изучал причины того и другого и смело использовал все новое, полезное для обучения войск, для последующих схваток с врагом. Солдаты и офицеры любили своего командующего, любили за его человечность и постоянную заботу о них, за отвагу, за твердость при проведении в жизнь решений, за прямоту и простоту в обращении.
      На всех постах, которые партия вверяет Кириллу Афанасьевичу Мерецкову, как в период мирного труда, так и в тяжелые годы войны, он всегда является большевиком-ленинцем. Полувековой срок его службы в Вооруженных Силах свидетельствует о незаурядном военном таланте, огромном опыте и знаниях, которые он приобретал и применял при прохождении столь серьезной служебной школы как в деле организации, строительства и подготовки наших Вооруженных Сил, так и в организации непосредственной защиты своей дорогой Отчизны, в достижении достойной Страны Советов победы над врагом.
      Замечательные дела Кирилла Афанасьевича хорошо отражены им в настоящем труде. Просто, правдиво, так, как подсказывали ему сердце и партийная совесть, поучительно поведал о них автор. И мы не сомневаемся в том, что этот его труд с интересом, удовлетворением и благодарностью к автору прочтут и наша советская молодежь, которая, готовится к защите Родины, и непосредственные творцы героических подвигов на фронте и в тылу, сделавшие возможным невозможное, и особенно участники описываемых автором операций, невероятно тяжелых по условиям выполнения и столь целесообразных, интересных и поучительных по замыслам.
      Наше молодое поколение, прочитав эту книгу, содержащую богатый, просто и понятно изложенный фактический материал, вновь еще и еще раз серьезно убедится в том, ценой каких неимоверных усилий, трудов, лишений и невзгод, ценой каких огромных жертв и невероятных подвигов их старших поколений досталась Вооруженным Силам и советскому народу в целом под руководством родной Коммунистической партии завоеванная победа.
      Для нас, военных, издаваемый труд особенно ценен тем, что дает материал по наименее исследованным и изученным вопросам из области военного искусства, по вопросам организации и проведения крупных войсковых операций и боевых действий войск в условиях такого сложного и трудного в физико-географическом и климатическом отношении военного театра, каким является театр на севере нашей Родины. Именно здесь автору настоящего труда пришлось быть в течение почти всей войны и успешно выполнять ответственнейшие задания партии и Верховного главнокомандования.
      Тяжелейшие природные условия театра на наших северных направлениях предъявляли во время войны к действующим здесь войскам целый ряд дополнительных, необычных и крайне сложных требований.
      Используя боевой опыт других фронтов в проведении наступательных и оборонительных операций в условиях зимы и лета, командование и штабы наших северных направлений в годы войны обязаны были вносить в построение разрабатываемых ими операций, в организацию боевых, действий войск и даже в структуру, вооружение и оснащение их прежде всего все то, что наиболее соответствовало специфическим условиям этого сложного театра. А это в свою очередь неизбежно требовало от командования и штабов всех степеней этих направлений, более чем где-либо, широкой и гибкой изобретательности, творческой инициативы, большой самостоятельности, быстрых, до дерзости смелых, порой сугубо оригинальных и во всяком случае не шаблонных решений, а отсюда, конечно, и повышенной ответственности.
      Несмотря на всю сложность условий театра военных действий, на наличие труднопроходимых лесов и болот, множества рек и озер, на холмистую и каменистую почву, на крайне суровый и резко изменчивый климат, на местность, исключавшую, как правило, применение крупных танковых и механизированных соединений, на отсутствие путей сообщения и на неприступные, казалось бы, оборонительные сооружения врага, советские войска общими усилиями преодолели все эти трудности и с честью выполнили свой священный долг перед Родиной. Советские Вооруженные Силы вновь показали свою способность громить врага в любых условиях местности, погоды и в любое время.
      Обо всем этом и рассказывает автор в своем поучительном труде.
      Вспоминая эти трудные победы, нельзя не говорить и о той огромной роли,, которую пришлось выполнить командующему войсками северных направлений Маршалу Советского Союза Кириллу Афанасьевичу Мерецкову. Наше советское спасибо ему за все содеянное им в интересах наших славных Вооруженных Сил, в интересах одержанной советским народом победы. Сердечное спасибо ему за хорошую книгу.
      А. М. ВАСИЛЕВСКИЙ,
      Маршал Советского Союза
       
      НА ПОРОГЕ ДВУХ ЭПОХ
      Начало пути
      Под заводскими крышами. - Хаваевы, Бордорф Леман и другие. - Вечерние классы. - Товарищ Миков. - Лев Яковлевич Карпов. - Судогодская быль. - Новое производство. - Люди и встречи.
      Великий Октябрь... У людей моего поколения, у тех, кто устанавливал Советскую власть в нашей стране, эти слова всегда вызывают гордость и волнение. Объясняется это очень просто. Ведь для каждого из нас октябрь 1917 года неразрывно связан с незабываемым этапом собственной жизни, и даже простое упоминание о нем влечет за собой вереницу воспоминаний.
      А вспоминая, вторично переживаешь пройденное, перед тобой бегут знакомые лица, снова совершаются уже давно совершившиеся события, и ты как бы заново окунаешься в водоворот тех ярких дней.
      По профессии я - военный. Вот уже свыше 50 лет служу в Советских Вооруженных Силах, а начало этой службе положил 1917 год. Более полувека являюсь членом Коммунистической партии Советского Союза, а вступил в партию тоже в 1917-м. Можно без всякого преувеличения сказать, что наряду с миллионами других людей я обрел в незабываемом 1917 году новую жизнь.
      Сын крестьянина-бедняка из деревни Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии (сейчас Зарайский район Московской области), потом рабочий-слесарь в Москве и Судогде, мог ли я помышлять о том, чтобы стать генералом или маршалом? В царской России мне была уготована одна судьба - всю жизнь трудиться на хозяев. Перелом оказался резким. Прошлое рухнуло навсегда и безвозвратно. А было в ту пору мне двадцать лет.
      И все же хочется начать свой рассказ о жизни не с этого времени, а несколько раньше, когда вступил я в среду рабочих, потому что рабочий класс и подготовил меня к великим октябрьским событиям.
      В 1917 году я был уже вполне, можно сказать, квалифицированным рабочим, слесарем-механиком на канифольно-скипидарном заводе неподалеку от Судогды. уездного городка Владимирской губернии. Познал же впервые слесарное дело еще в 1912 году, когда жившие в Москве земляки помогли мне, 15-летнему деревенскому пареньку, пришедшему в город на заработки, устроиться на завод.
      Работы я не боялся. В деревне, в семье, будучи старшим среди детей, с семи лет помогал отцу пахать и боронить, а с девяти лет участвовал во всех полевых работах наравне со взрослыми. Конечно, в городе сначала приходилось нелегко. Живешь у чужих, получаешь гроши, все незнакомо, непривычно. Даже не те места болят после трудового дня: спину уже не так гнешь, зато ноют предплечья да ноги затекают от долгого стояния. Старые мозоли сходят, новые растут. Запорошенные металлической пылью, руки пахнут железом. От постоянного грохота и скрежета гудит в ушах. Пальцы все побиты и поцарапаны. Над головой вместо неба - низкий потолок. Тоскуя по дому, особенно вечерами, не раз думал: что-то поделывают сейчас у нас в деревне? Мать, наверное, печь затопила, отец с поля пришел, сестра скотину поит. А мне завтра не косить, а медную плиту шабрить, не косу отбивать, а железную полосу керновать.
      Однако вскоре мне стало нравиться, крепко зажав брусок в тисках, закручивать ручником и зубилом металлическую стружку. Первое время я не умел держать толком зубило. Вперед наклонишь - вглубь залезешь; назад отклонишь по поверхности скользнешь; посмотришь на соседский верстак, молотком по руке заедешь. А то мастер рявкнет: "Эй, как инструмент держишь?" - и влепит подзатыльник. Колотушек мне доставалось все же немного. От легонького толчка я сразу вставал на дыбы и глядел волком. Каждая стычка с мастером оборачивалась штрафом, или же меня просто увольняли. Вот почему за первые три года моей жизни в Москве мне довелось побывать в пяти рабочих коллективах.
      Не сразу научился работать и напильником. Драчевым и шлифным действовал спокойно, бархатным же нередко портил тонкую деталь. Сила нажима, глазомер, постановка рук и даже ног - все это были уроки, которые я проходил месяцами, набираясь опыта и умения. Мне ничего не спускали: зазубришь крейцмейсель штраф; неровно просверлишь дырку трещоткой - штраф; не уследишь и кто-нибудь унесет метчик для нарезки - двойной штраф. Само же слесарное дело приучало к вниманию, сосредоточенности, ловкости, точности, организованности, порядку, требовало сметки и находчивости. Сколько раз я обжигался о горячие заклепки, нечаянно пятнил руки соляной кислотой, сколько раз во время пайки капал на себя расплавленным припоем. Но ничто не проходит даром. Пришло умение, мне стали поручать сложную работу, и вот я уже не ученик, а самостоятельный слесарь. Особенно хорошо справлялся с клепкой. Просверлишь листы, загонишь заклепку, положишь на поддержку, наложишь обжимку - и помахивай молотком. Еще лучше, если есть клепка впотай: раззенкуешь отверстия, приклепал - и спиливай закраины и хвосты.
      Подростком я любил всякую крестьянскую работу, но слесарное дело полюбилось еще больше. Может быть, это объясняется характером нового трудового процесса и его более осязаемыми результатами. Там вспахал, посеял и жди: то ли уродит, то ли нет. А тут все зависит от тебя самого. Дождь не нужен, солнце не обязательно, до лошади тебе нет дела. Как поработаешь у верстака, так и будет. И сразу видно, что ты сделал своими руками. Так появлялась гордость за собственный труд, нужный людям, наглядный и заметный.
      Пролетарская гордость - чувство особое. Оно рождается в процессе не только конкретной работы, но и формирующихся отношений с людьми своего и чужого общественного класса. Вот идет по цеху хозяин, которого мы между собой звали "Пузо", и сквозь пенсне посматривает на рабочих. Кое-кто из боязливых либо подхалимов поворачивается к нему и сдергивает свой картуз. Но большинство делает вид, что не замечает начальства, спокойно крутит дрель или громко чеканит вхолодную. "Учись быть человеком, - наставлял меня сосед по верстаку, - Хозяин к тебе пузом, а ты к нему гузом. Раз мастеровой, держи хвост трубой!"
      Сначала я работал в слесарных мастерских братьев Хаваевых, владевших домами на Большой Ордынке и в Михайловском проезде. Собственником домов считался Петр Хаваев, а производственной части - Яков Хаваев. "Яков Никитич идет!" - кричал мастер, когда владелец мастерской обходил цехи. В одном из таких цехов, длинном сарае с верстаками, я впервые осваивал новую профессию. Там научился рубить железо и изучил простейшие приемы всех слесарных работ. Высшему классу опиловки, чеканки и пайки меня научили на другом предприятии на металлическом заводе торгового дома Э. Э. Бордорф. Его владелец, обрусевший немец, очень хотел слыть чисто русским человеком. У инженеров это вызывало насмешки. Рабочим же вообще было наплевать на это. Мы видели в хозяевах прежде всего эксплуататоров. У них - и кузнечно-слесарные мастерские на Нижней Масловке, и кузнечное производство на Долгоруковской, и торговая контора. А у пролетария ничего нет, кроме мозолей.
      С Нижней Масловки я ездил на Серпуховку, где встречался со своими друзьями, работавшими на шоколадной фабрике Эйнем (ныне "Красный Октябрь") и связанными с революционным подпольем. Познакомился с ними, еще когда работал у Хаваевых. Я обычно обедал тогда после трудового дня в одной небольшой столовой неподалеку от Балчуга и свел там знакомство с механиками городской электрической станции (сейчас МОГЭС). Беседы с ними открыли мне глаза. Ненависть к существовавшим порядкам, которой я проникся стихийно еще с детства, батрача на помещика Мельгунова, теперь усилилась и стала более осознанной.
      Узнав, что я уже увольнялся за стычку с мастером, новые товарищи познакомили меня с несколькими рабочими фабрики Эйнема. Мы встречались вечерами и по воскресеньям. Товарищи расспрашивали, как мне живется. Я рассказывал им о нашей семье: об отце Афанасии Павловиче, сельском бедняке, о его брате Федоре, трудившемся в Москве на заводе, о моей матери Анне Ивановне, постоянно думавшей о куске хлеба для многочисленных детей, и о другом дяде, Прокофии Ивановиче, тоже ушедшем в Москву на заработки. Друзья объяснили мне несправедливость порядков, при которых одни работают, а другие наживаются. Подводили к мысли, что виноваты не только хозяева, но и те, кто их защищает, что фабриканты, помещики, полиция, царские чиновники - все они одного поля ягода. Конечно, думать так я стал не сразу. На это понадобилось несколько лет.
      Качественную нарезку, сверление и клепку я освоил на художественной кузнечно-слесарной фабрике "Макс Леман". Макс Федорович Леман имел в Марьиной Роще собственный дом. Туда, на Шереметевскую, мы не раз носили с фабрики образцы новых изделий, и там я по-настоящему увидел, как живут богатые люди, увидел уже не с улицы через окно, а вблизи.
      В свободное время я любил ходить по городу. Постепенно обошел чуть ли не всю Москву, а чтобы не потеряться и не блуждать, шел всегда вдоль трамвайных линий. Было их тогда сорок: тридцать шесть номерных, паровая Петровско-Разумовская линия и еще три кольцевых - А, Б и В.
      Предпоследнее место моей работы в Москве - мастерские при "Промышленном училище в память 25-летия царствования императора Александра II", где я был слесарем-водопроводчиком. Здесь же работал мой дядя, он и помог устроиться. Училище располагалось на Миусской площади, там, где теперь находится Химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева. Вокруг было много других фабрик, мастерских и учебных заведений, где кипела рабочая жизнь или ходила революционно настроенная молодежь. Сами мастерские были для меня интересны тем, что они находились при училище, где размещались также "Городские Миусские вечерние и воскресные классы для взрослых рабочих", которые я с большим желанием стал посещать. С первого же дня своего пребывания в Москве я дал себе слово не ограничиться начальной земской школой, оконченной в деревне, и приобрести побольше знаний. Меня вдохновлял пример моего отца, труженика-самоучки. А теперь дядя посодействовал моему поступлению в вечерние классы. Он же помог расширить кругозор еще и в другом отношении. Средств на жизнь и на обеспечение большой семьи ему не хватало, и он вынужден был вечерами служить еще гардеробщиком в театре. Дядя Прокофий часто рассказывал содержание пьес, а изредка брал меня в театр и проводил на галерку. Постепенно я привык к необычным сначала зрелищам и даже полюбил их.
      Потом я слесарил в Москве на граммофонной фабрике Турубинера. Мне пришлось перейти туда, чтобы не попасть в полицию. Я примелькался в своем районе, участвуя в рабочих сходках, а однажды чуть-чуть не был арестован. Случилось это так. В 1915 году один студент рассказывал нам революционную историю Миусского района, начав с Миуски, соратника Степана Разина (Миуску казнили как раз на площади, которая сейчас носит его имя; существуют, впрочем, и другие объяснения названия площади), и кончая баррикадными боями 1905 года. Сходку провалил какой-то провокатор, вызвавший полицию. Вместе со студентом мы убежали проходными дворами. Ходили по окраинам до полуночи, а потом он провел меня на квартиру рабочего Микова. Там заночевали. Утром студент ушел, а Миков стал беседовать со мной. Вскоре мы подружились, и я очень жалею, что в годы гражданской войны потерял его след. Миков и помог мне перейти на граммофонную фабрику, где сам работал.
      Жалованье здесь было невысоким. Привлекало на этой фабрике другое: она выполняла военные заказы, и ее рабочие получали освобождение от призыва в армию; считалось, что они находились на военной службе. Шла первая мировая война, а я тогда был уже так настроен, что мне вовсе не хотелось класть живот за "батюшку-царя". Однако и здесь мне не пришлось долго задержаться. Тяжелые условия труда и низкая его оплата вызвали забастовку. Участников забастовки обещали судить по законам военного времени. Мне опять грозил арест. И снова помог Миков. Я думаю теперь, что он был большевиком. Во всяком случае, связи у него были подходящие, ибо направил он меня к Л. Я. Карпову.
      С Карповым я не раз встречался впоследствии, находясь уже в Судогде. Он очень хорошо относился ко мне, всегда участливо расспрашивал о жизни, давал советы, позднее переводил с работы на работу. О его подпольной революционной деятельности я больше догадывался, чем знал. Догадывался потому, что, когда жил в Судогде, получал от него поручения подыскивать временные квартиры для людей, которые прибудут от него и назовут себя. Им же я должен был сообщать адреса во Владимире и Иваново-Вознесенске, куда эти люди могли был поехать. Я не знал, с кем и о чем они станут там говорить, но понимал, что это - явки. Мне доверяли, и я гордился этим. Вот один из адресов: "Дворницкая частной мужской прогимназии П. В. Смирнова во Владимире". Вот еще один: "Проходная химического завода братьев Паниных в Иваново-Вознесенске, на улице Шуйского". Сам я увидел, между прочим, эту улицу впервые только в 20-е годы, когда работал в штабе Московского военного округа и являлся членом Ивановского обкома партии.
      Кем же был Карпов? Тогда - инженер и администратор в акционерном обществе "Гарпиус", которое ведало производством и сбытом канифоли. Вот все, что мне было известно. Позднее я узнал, что Л. Я. Карпов - старейший революционер-большевик. В 1906 - 1907 годах он - секретарь Московского комитета РСДРП. Получив техническое образование, Карпов работал как инженер-химик и немало сделал для организации канифольно-скипидарного дела в России. После Октября он руководил химическим отделом ВСНХ, налаживал работу первых социалистических предприятий и научно-исследовательскую деятельность. В 1921 году Л. Я. Карпов умер, его прах покоится в Москве на Красной площади у Кремлевской стены. Имя Карпова носят сейчас Химико-фармацевтический завод и Физико-химический институт в Москве.
      А тогда, в 1915 году, познакомился я с Л. Я. Карповым так. Направляя меня в контору общества "Гарпиус", Миков объяснил: "Как войдешь, сверни налево, зайди в отдельную комнату, там увидишь человека в пенсне и с усиками, а чтобы не ошибиться, спроси, его ли зовут Лев Яковлевич".
      ...Л. Я. Карпов, направляя меня в Судогду, сказал, что я должен обратиться там к главному инженеру и по совместительству управляющему местным отделением Товарищества по химической обработке дерева Якову Вениаминовичу Снегиреву.
      - Товарищество находится на одном берегу реки Судогды, город - на другом, - говорил мне Л. Я. Карпов. - Прежде чем идти к Снегиреву, погуляй по городу, проверь, не тащится ли сзади "хвост".
      И вот я хожу по улицам Судогды, в то время типичного уездного захолустья в 36 верстах от губернского центра Владимира. Рассматриваю вывески: "Податная инспекция", "Городская управа", "Воинское повинное присутствие", "Казначейство", "Аптека", гостиница "Голубев с сыновьями", "Магазин готового платья", "Уездное полицейское управление". Были в городе льнопрядильная и ткацкая мастерские, стекольный завод.
      Убедившись, что на меня никто не обращает внимания, я перебрался на другой берег реки, в имение Храповицкого. Местный богатей Храповицкий владел угодьями и домами. Имелись даже железнодорожные станции Храповицкая-1 и Храповицкая-2 От них к складу бакалейных товаров Храповицкого вели собственные подъездные пути. В имении же находился и скипидарный завод.
      В то время я полагал, что судогодская поездка - лишь эпизод в моей жизни. Но пробыл я в Судогде почти три года, а позднее нашел там и свое личное счастье. Начал же с того, что по совету Карпова постарался установить хорошие отношения со Снегиревым. Яков Вениаминович принял меня дружелюбно, поставил на должность слесаря по ремонту оборудования, поселил недалеко от себя. Часто мы вместе ночевали. Тогда Снегирев рассказывал о себе, о том, как было трудно ему получить образование и найти работу по специальности. Он никогда не расспрашивал меня, почему это простого рабочего прислал к нему видный инженер "Гарпиуса" и о чем Л. Я. Карпов беседует со мной, приезжая в Судогду. Вообще Снегирев держался очень просто и демократично. Ему самому помог Карпов, может быть даже в силу сходных политических убеждений. Если это так, то понятно, почему Снегирев не считал нужным задавать лишние вопросы. Когда мне было необходимо отправиться в город, он тотчас отпускал меня. А "вмешался" в мои дела он только один раз, посоветовав мне в самом начале получше познакомиться с производством для упрочения собственного положения.
      И вот вскоре я увлекся новым делом. В детстве я мечтал стать народным учителем, какими были в нашей земской школе Иван Александрович и Ирина Васильевна Емельяновы. Я их очень любил. Но в 18-летнем возрасте отдался другой мечте: быть инженером-химиком. На меня повлияла новая работа. В сущности, производственный процесс был там несложным. В окрестных лесах делали подсечку, то есть надсекали сосну до древесины. Из надрезов вытекала живица. Ее собирали, очищали от примесей, удаляли воду и получали таким путем терпентин. Терпентин нагревали, после чего обдавали его паром. Паровую смесь отводили по трубе и охлаждали: внизу собиралась вода, вверху оседал скипидар. Когда все масло в терпентинном сосуде улетучивалось, остаток тоже охлаждали и получали гарпиус, то есть канифоль. Канифоль затем продавали на сургучные, мыловаренные, писчебумажные и лакокрасочные предприятия, а также фотографам и музыкантам. В мои обязанности входило следить за исправностью аппаратуры, устранять повреждения и выполнять слесарные работы.
      Среди людей, приезжавших на завод в служебную командировку, особенно запомнился мне Б. И. Збарский. Как-то Снегирев сказал, чтобы я познакомил с производством прибывшего из главной конторы Товарищества господина инженера. Приезжий представился, назвав себя, что по отношению ко мне, простому рабочему, выглядело тогда удивительно. Спросив затем о моей фамилии, он улыбнулся и сообщил, что слышал обо мне от Льва Яковлевича. Польщенный, я показал Збарскому все, что мог. Тогда инженер пожелал выяснить, где труднее всего запаивать отверстия при повреждении аппаратуры. Говорю: вот там, в канифольном аппарате, где висят медные змеевики. Он попросил научить его паять их. Полезли мы внутрь, расположились, начал я объяснять, а он, оказывается, все знает, да еще и сам добавляет. Я даже рассердился: зачем же было залезать сюда? Тут он снова улыбнулся и сказал, что хотел передать мне личный привет от Льва Яковлевича. Я еле удержался от смеха, чтобы не обидеть приезжего. Но позднее я все же посмеялся, уже вместе со Збарским. Однажды в середине 20-х годов сидел я в президиуме торжественного заседания, а рядом оказался "господин инженер из Москвы". Борис Ильич сразу узнал меня, обнял, расцеловал, а потом долго вспоминал, как мы паяли змеевики.
      Борис Ильич Збарский был известным специалистом еще до революции. Он работал биохимиком в Московском университете, а также изучал технологию производства метилового спирта и других продуктов сухой перегонки дерева. Как раз эти исследования и привели его в Судогду, на наш заводик. В 1924 году он вместе с профессором В. П. Воробьевым бальзамировал тело Владимира Ильича Ленина и длительное время затем возглавлял лабораторию при Мавзолее Ленина. Он руководил потом работой многих научно-исследовательских институтов, был лауреатом Государственной премии. В моей памяти он сохранился как человек отзывчивой души и с большим чувством юмора.
      В 1916 году, во время одного из своих приездов, Л. Я. Карпов сообщил, что вскоре мне придется покинуть Судогду и вернуться в Москву. "Нет ли у меня возражений?" - спросил он. Я ни о чем не спрашивал и дал согласие. Вскоре по вызову Карпова уехал Снегирев, а через некоторое время администрация предприятия сообщила, что мне надлежит по делам службы отбыть в главную контору Товарищества, откуда пришел вызов. В Москве меня встретил Снегирев и устроил временно на Ольгинский химический завод. Впервые мы побеседовали тогда более откровенно, чем раньше. В присутствии Микова Яков Вениаминович сказал, что ко мне присмотрелись, что я внушаю доверие, и пора мне активнее действовать и прямо включаться в борьбу за лучшую участь рабочего класса. Я ответил, что готов. После этого Снегирев сообщил, что Л. Я. Карпов работает сейчас директором Бондюжского завода на Каме, возле пристани Тихие Горы, и хочет, чтобы я приехал туда.
      Но осуществить поездку не удалось, так как меня должны были взять на войну. На фронте дела шли неважно, немцы и австрийцы продвинулись далеко на восток, призывная метла подметала тылы все энергичнее. Бондюжский завод не давал отсрочки от призыва, и мне пришлось возвратиться в Судогду. Знакомясь уже после революции с биографией Л. Я. Карпова, я узнал, что он вел в Тихих Горах большевистский кружок. И мне приятно сейчас думать, что Лев Яковлевич, быть может, видел там мое место.