История ордена тамплиеров

      Св. Бернар воспринял дело Святых мест как свое личное. Как и Петр Пустынник пятьюдесятью годами ранее, он прошел по всей Франции, проповедуя и воспламеняя сердца. На Пасху 1146 г., в Везеле, он "поднял Крест" перед Людовиком VII и Алиенорой Аквитанской, [*6] которые, вместе со всей французской знатью, дали обет отправиться в крестовый поход. Евгений III, своим избранием обязанный Бернару, способствовал ему индульгенциями и отпущением грехов. Когда император Конрад III дал понять, что уклоняется от участия в походе, Бернар отправился в Германию и почти силой вынудил его начать военные приготовления. [110]
      На следующий год Евгений III прибыл в Париж. В аббатстве Сен-Дени перед алтарем король принял посох паломника и получил из рук Папы орифламму [111] . На пасхальную октаву [*7] (27 апреля) Евгений присутствовал на генеральном капитуле ордена Храма в их новом доме в Париже, где были король Франции, архиепископ Реймсский и многие другие прелаты. Собралось сто тридцать рыцарей, все облаченные в белые плащи. Магистр во Франции Эврар де Бар напомнил своим лучшим воинам, идущим в горы Киликии на помощь французским рыцарям, об опыте войны в испанской марке. Впечатление, производимое тамплиерами, видимо, было замечательным, ибо оборот "братья ордена Храма <...>, все облаченные в свои белые плащи" - повторяют многие хронисты, даже в официальных документах [112] .
      На этом капитуле Евгений III даровал тамплиерам право носить на левой стороне плаща, под сердцем, изображение алого креста "с тем, чтобы сей победоносный знак служил им щитом, и дабы никогда не повернули они назад пред каким-нибудь неверным". [113] Крест выкраивался из красной ткани и имел самую простую форму: "принадлежащие к ордену Храма носят его простым, алого цвета". [114]
      Удивительное дело - к крестовому походу были готовы вовремя. Но чтобы избежать столкновений между французами и немцами и чтобы легче решить вопросы снабжения провиантом, две армии отбыли поочередно - одна за другой, с Конрадом Ш и его войском во главе. Они пошли старой дорогой крестоносцев, через Венгрию до Босфора, где состоялся традиционный спор с византийским императором. Тем не менее немецкие крестоносцы были уже в Анатолии, когда Людовик VII со своим войском прибыл в сентябре 1147 г. в Константинополь. Мануил Комнин, [*8] имевший виды на франкское княжество Антиохию и опасавшийся слишком могущественного Иерусалимского королевства, удвоил притязания и сам провоцировал нападение на свою столицу, чего, впрочем, опасался. В последовавших переговорах с французской стороны отличился Эврар де Бар.
      Рассказ о крестовом походе Людовика VII дошел до нас от его секретаря Одона де Дёй, монаха аббатства Сен-Дени, отославшего свой дорожные записки аббату Сугерию. [115] Поначалу состоявший из предельно кратких записей, его рассказ, начиная с описания переправы через Босфор 26 сентября 1147 г., становится драматически насыщенным.
      Он пишет:
      Отсюда в Антиохию ведут три дороги различной длины и несхожего характера. Та, что ведет налево, - короче, ежели на ней не встречается препятствий, и чтобы ее пройти, требуется всего три недели. Она проходит через Иконий в двенадцати днях перехода, и пятью днями позднее приводит на землю франков, если не помешают турки. Крепкая и решительная армия могла бы пренебречь их многочисленностью, но более серьезным противником является снег. Дорога, ведущая направо, лучше обеспечена продовольствием и пастбищами, но небольшие бухты побережья делают ее в три раза длиннее, и зимой вместо турок следует опасаться водных потоков или снега. Средний путь удобнее двух других <...>
      Немцы, шедшие впереди нас, разделились, и большая часть с императором Конрадом в роковой час двинулась левой дорогой к Иконию. Прочие отправились прибрежной дорогой с его братом [Отгоном Фрейзингенским], и последний был причиной всех наших бед. Нам же досталась средняя дорога, и невзгоды обеих сторон были для нас смягчены.
      Когда мы, оставив слева город Никею, оказались близ озера, до нас дошли слухи, принесенные сначала греками, затем несколько рыцарей, посланных императором Конрадом к королю, рассказали нам, какой разгром принудил их укрыться в Никее. Мы были ошеломлены этим <...> [116]
      По словам немцев, проводник-грек предал их. "Он сказал им взять, выезжая из Никеи, провизии на десять дней, так как по истечении этого времени они прибудут в Иконий. Когда сии дни и продовольствие истекли, они подумали, что их переход также закончится, но увидели, что заблудились в горах, простирающихся до бесконечности. На следующий, и до третьего дня проводник успокаивал их, увлекая все дальше и дальше в горы", пока на вершинах не появились турки и не начали осыпать их стрелами. Немецкие крестоносцы, изголодавшиеся, измученные неуязвимыми лучниками, плачевно ударились в бегство, оставляя за собой горы трупов. Тридцать тысяч погибли от голода или турецких стрел.
      Людовик и Конрад встретились в замке Эссерон, и император настоял, чтобы крестоносцы двинулись по прибрежной дороге, которую он считал более легкой.
      Король был привлечен этими речами, более соблазнительными, нежели справедливыми, в результате чего мы потратили три дня, чтобы добраться до Деметриады, коей наши авангарды достигли менее чем за день, следуя по правой дороге <...> Нам повстречался извилистый и очень быстрый поток, который пришлось переходить восемь или девять раз в один и тот же день. Малейший дождь вздул бы его до такой степени, что отрезал бы нам и продвижение вперед, и отступление, вынуждая нас дожидаться смерти, оплакивая на каком-то повороте дороги свои грехи. Потом мы обнаружили маленькие бухты побережья, скалистые горы и потоки в руслах столь глубоких, что их трудно бъшо перейти даже посуху. Если бы тучи или снега напитали их, мы бы не смогли преодолеть их течение ни пешие, ни верхом. Мы прошли через множество разрушенных городов и через другие [города], где греки покинули пояс укреплений, чтобы укрепить гавань стенами и башнями. Наше назойливое постоянное присутствие заставляло их уступать нам продовольствие, кое алчность их оценивала очень дорого <...>
      Крестоносцы проследовали мимо Смирны и Пергама, чтобы в начале декабря прибыть в Эфес. Здесь византийский император, не желая полного их уничтожения, предупредил, что турецкие силы преградили дорогу, и предоставил крестоносцам зимние квартиры. Конрад возвратился зимовать в Константинополь с небольшим числом выживших немцев, но Людовик, равным образом презирая и турок, и греков, продолжал свой путь.
      Рождество франки провели на равнине Десервион, где впервые встретили врага. Воспользовавшись тем, что французы были заняты разбивкой лагеря накануне Рождества, турки попытались увести их скот; но несколько рыцарей сумели не допустить этого и весело сняли первинки их голов. Затем вмешалась погода.
      Как если бы Божественное Провидение пожелало спрятать от нашего взора пасмурное небо, разразившееся дождями, которые заливали равнину, в то время как снег побелил вершины. Четыре дня спустя, когда реки немного спали и успокоившийся ветер разогнал дождь, король отдал приказ покинуть долину Эфезины, опасаясь быть отрезанным потоками, если начнут таять снега или возобновятся дожди.
      Погода стояла хорошая, без заморозков и ливней. Победа над турками на берегах Меандра придала уверенности изголодавшейся армии, которая направилась в Лаодикею на поиски продовольствия. На подступах к городу французы встретили Отгона Фрейзингенского с малым числом оставшихся у него людей. Он предупредил их о присутствии турецкой армии, спрятавшейся в горах, которая только что захватила немцев врасплох и окрасила скалы их кровью. Людовик же приказал своему авангарду остановиться перед ближайшим ущельем, так как разумнее было бы пройти через него на следующее утро, располагая для этого целым днем.
      Однако Жоффруа де Ранкон - достойный вечной ненависти (rancune) за это - забыл приказы короля, который наблюдал за тылом. Он [Жоффруа] прибыл к подножию горы довольно рано, так как ничто его не задержало в дороге, и начал подъем. К полудню он установил свои палатки на другом склоне. Гора была крутой и каменистой, а подъем - труден для наших, видевших вершины, касающиеся небес, а в глубокой лощине - поток, спускавшийся в преисподнюю. Толпа все прибывала, люди толкались, пока не вскарабкались. Падающие камни завалили дорогу, и наши, отыскивая путь, теснились друг к другу, насколько это было возможно, опасаясь собственного падения или падения другого. В то же время турки и греки, недосягаемые за хребтами для наших стрел, вовсю развлекались этим представлением, дожидаясь вечера. Темнело, а наш обоз скопился в ущелье. Как если бы сих бед было недостаточно, враг выбрал именно этот момент, чтобы напасть. Турки вышли из-за утесов, так как не опасались больше нашего авангарда и не видели еще арьергарда. Они нанесли удар и сбросили вниз наших пехотинцев, падавших и скользивших подобно стаду. Поднявшиеся вопли достигли небес и слуха короля. Тот сделал все, что смог, но небо послало только ночь - тем не менее темнота-то и остановила избиение. Цвет Франции был скошен, не успев принести свои плоды в Дамаске.
      Из всего войска только у тамплиеров был опыт войны в горах. Ветераны Пиренеев, они знали, как уберечь лошадей и защитить поклажу. После смертельно тревожной ночи, когда восходящее солнце осветило турок, все еще хозяев вершин, Людовик воззвал к Эврару де Бару, чтобы спасти почти безнадежную ситуацию.
      Уже наши лошади страдали от голода, так как прошли много дней без овса и почти без травы; уже не хватало продовольствия людям, которые брели в течение двадцати дней, в то время как жаждущие крови турки окружали нас, подобных жертвенным животным. Магистр ордена Храма сеньор Эврар де Бар, почитаемый за свою веру и ценный пример для войска, и его братья следили за своими собственными лошадьми и поклажей и, насколько могли, храбро защищали поклажу и лошадей других. Король, который любил их и охотно подражал их примеру, пожелал, чтобы все войско держалось их и чтобы наше духовное единство укрепило слабых. Наконец, по общему согласию, решили держаться в этой опасности по-братски, все вместе. Все, богатые и бедные, дали слово, что не сбегут из лагеря и во всем будут повиноваться магистру, которого им пошлют. Потом таковым избрали командира по имени Жильбер и определили ему пятьдесят рыцарей в качестве соратников <...> Все войско слушалось его приказов, и мы радовались, спускаясь в безопасности с гор, избавленные от любого нападения врага <...>
      В порту Анталии французские бароны под угрозой бунта настояли, чтобы король оставил дорогу по суше и отплыл в Антиохию. Людовик заставил византийского наместника пообещать, что воины, сержанты, паломники, которых приходилось покинуть, будут проведены под охраной до Сирии. Пустое обещание: как только король уехал, греки предоставили этих несчастных их участи турецкому рабству для тех, кто отправился к Святой Земле, голодной смерти остававшимся у городских ворот.
      Сам Людовик прибыл в Антиохию только после трех недель бури на море. Он настолько поиздержался, что Эврару де Бару пришлось вновь прийти ему на помощь и отправиться в Акру на поиски средств. [117]
      Людовик VII никогда не забывал содействие, оказанное ему орденом Храма на Востоке.
      Мы не видим, не можем себе представить, как бы смогли прожить хотя бы миг в этих краях без их [тамплиеров] помощи и их участия, - писал он Сугерию. - Мы никогда не испытывали недостатка в этой помощи, начиная с первого дня нашего прибытия и до сего момента, когда сии письма нас покидают, и они продолжают выказывать себя все более услужливыми. Мы же просим вас удвоить расположение по отношению к ним, чтобы они смогли почувствовать, что мы просили за них. Более того, мы уведомляем вас, что они нам одолжили значительную сумму, в свою очередь получив ее взаймы под собственную их ответственность. Эта сумма должна быть возвращена им из страха, чтобы Дом их не был опозорен или погублен. Мы не должны ни вынудить их нарушить свое слово, ни опозорить всех нас вместе. Умоляем же вас выплатить им без промедления сумму в две тысячи марок серебром. [118]
      Крестовый поход, который начался при столь добрых предзнаменованиях, так и не воспрял после разгрома в Малой Азии. И отныне наступает начало конца, сопровождаемое смятением и раздорами. Император Конрад III покинул Византию по морю и первым подошел к Святой Земле. Он собрал совет в Акре, на котором присутствовал, среди прочих баронов Святой Земли, Робер де Краон, магистр ордена Храма. [119] Споры возобновились с прибытием Людовика VII. Вначале надо было определить стратегическую цель: французский король, храбрость и непредвзятость которого нельзя отрицать, хотел идти отбирать Эдессу у турок; молодой король Балдуин III Иерусалимский, более реалистичный, предполагал захватить Аскалон, - угрожающий плацдарм, все еще находившийся в руках египетских сарацин; Раймунд Антиохийский, видевший, возможно, военную ситуацию наиболее ясно, предлагал атаковать Алеппо, где Нуреддин только что наследовал своему отцу Зенги. Но только что высадившаяся на берег королева Франции Алиенора Аквитанская - самая легкомысленная, по словам Гийома Тирского, женщина в мире - оказалась слишком чувствительной к знакам внимания со стороны князя Антиохийского и успешно рассорила мужа и любовника. [120] [*9] Так обстояли дела, когда часть сирийских баронов предложила отправиться на приступ Дамаска, и военный совет пришел к согласию относительно этой цели.
      Несмотря на потери в дороге, крестоносцы смогли собрать еще довольно значительные силы; бароны Святой Земли, госпитальеры, тамплиеры поставили много воинов, и армия двинулась на Дамаск в июле 1148 г. Сначала французы разбили лагерь западнее города среди фруктовых садов и родниковых вод и начали осаду. Они уже рассчитывали на победу, а горожане считали себя погибшими, когда Людовик и Конрад внезапно изменили дислокацию и возобновили наступление с юго-востока. Говорят, что с этой стороны они надеялись столкнуться с менее основательной обороной. Однако стены осажденного города были крепки, а крестоносцы сменили сады и огороды на бесплодные пески. Осада тянулась, покуда вести о прибытии сарацинских подкреплений не заставили ее снять. [121]
      Хронисты много писали о предательстве, видя в этом причину смены направления и провал крестового похода; Раймунд Антиохийский, Балдуин Иерусалимский, госпитальеры и тамплиеры поочередно обвинялись в том, что продались туркам. Награда, говорят, заключалась в трех бочках, полных золотых византийских монет; но когда открыли бочки. Бог превратил золото в медь! При всем том, завоевание Дамаска должно было казаться сирийским франкам менее всего желательным: его эмиры благоволили к христианам, считая их чуть ли не своими союзниками в борьбе против атабека Мосула; если бы город пал, победителям пришлось бы защищаться своими собственными силами от сыновей Кровавого. Мы увидим, что до самого конца Иерусалимского королевства тамплиеры упорно стремились к установлению союза с Дамаском. К тому же Людовик и Конрад пообещали передать город в фьеф новоприбывшему Тьерри Эльзасскому, что довершало отвращение пуленов [poulains], [*10] в то время как Балдуина III интересовал более Египет, где он видел возможность для обширных и легких завоеваний, которые укрепили бы позиции христиан в Палестине.
      К несчастью, отступление от Дамаска сокрушило последние силы крестового похода. Конрад отправился в Европу раньше, а Людовик последовал за ним весной 1149 г. Во Францию его сопровождал Эврар де Бар. Он был уже магистром ордена Храма, и, возможно, был избран во время своего отсутствия. [122] 14 мая 1150 г. он собрал в Париже капитул, [123] во время которого пришло письмо от Андре де Монбара, сенешаля, сообщающее о гибели Раймунда Антиохийского на поле битвы и призывающее магистра вновь в Палестину. [124] Но Эврар больше никого не слушал. Охваченный ностальгией по Клерво, он сменил одеяние ордена Храма на цистерпианскую мантию и оказался неколебим в своем новом решении, несмотря на упорство, с которым тамплиеры побуждали его к возвращению. Эврар умер в Сито 25 ноября 1174 г. [125]
      Св. Бернар скончался в 1153 г. Бедствия крестового похода, направленного им против язычников, подорвали его престиж и разбили сердце. В последние месяцы жизни он пишет с глубокой печалью своему дяде Андре:
      Письма, которые вы мне только что прислали, застали меня лежащим в постели. Я принял их дрожащими руками. Я жадно читал и перечитывал их, но еще более горячо я желал вас видеть. Я нахожу в ваших письмах то же желание, но также и ваши опасения за землю, которую Господь наш почтил своим присутствием и освятил своей кровью. Горе нашим государям! Они ничего не сделали доброго на земле Господа, в своих же, куда они поспешно возвратились, ведут себя с немыслимой злобой <...>
      Поднимемся же над солнцем, и пускай наш разговор состоится на небесах. Там, мой Андре, окажутся плоды ваших тяжких трудов и там награда вам <...>
      Вы желаете меня видеть, но говорите, что это зависит от меня, ибо пишете, что ждете моего решения. И что же мне вам сказать? Я изнемогаю от желания увидеть вас, но боюсь, что вы не приедете; итак, я повис между да и нет, влекомый то в одну, то в другую сторону, я не знаю, что избрать. Но особенно соглашаясь с тем, что вы мне говорите о великой жалости к Святой Земле, и мне кажется, что ваше отсутствие увеличило бы ее разорение. Таким образом, не смею призывать вас - но как хотелось бы вас увидеть прежде, чем умру! Вы лучше меня рассудите, можете ли уехать, не нанеся вреда этим людям. Быть может, ваше путешествие не было бы бесполезным; и, по милости Божией, нашлись бы рыцари, желающие последовать за вами и послуУ Жить Церкви Божией - ибо вы уважаемы и любимы всеми, - и вы смогли бы сказать, как патриарх Иаков: "Я перешел Иордан с посохом, и вот возвращаюсь с тремя воинствами".
      И вот что я вам скажу: если вы едете, то не мешкайте, из опасения не застать меня больше. Ибо я уже собрался и не думаю продержаться долго на этой земле. Доставит ли мне воля Божия ваше сладостное и дорогое присутствие, или же, теряя малопомалу силы, я уйду до того, как увижу вас? [126]
      Дяде и племяннику не довелось больше встретиться. С уходом Эврара де Бара военные кампании Балдуина Ш удерживали Андре де Монбара на его посту. Когда Бернар Клервоский 20 августа 1153 г. умер, а очередной магистр ордена Храма пал в бою в Аскалоне, Андре оказался во главе Дома, которому он так долго служил.
      ГЛАВА VI
      Цитадель
      Немного времени спустя после невеселого отбытия французских и немецких крестоносцев некий мэтр Иоанн из Вюрцбурга совершил путешествие за море и оставил нам свою путевую записную книжку. [127] Благодаря рассказам - его и других паломников, бывавших в Иерусалиме - можно представить и картину собственного посещения Соломонова Храма.
      Путешественник, сошедший на берег в Яффе, должен был подняться к Иерусалиму, минуя самые бесплодные на свете пейзажи. После Рамлы нужно было перебраться через голую, крутую гору. Далее следовал утомительный дневной переход, к концу которого, после того как путник пересекал последнюю узкую и глубокую ложбину, перед ним вдруг открывался вид на Святой Град. Два огромных купола возвышались над легендарным городом: на западе - купол Templum Domini (Храма Господня), бывшей мечети Омара; на востоке - огромная ротонда церкви Гроба Господня, свод которой раскрывался в небо, чтобы впускать священный огонь Троицы. Близ Голгофы высилась дозорная башня ордена Госпитальеров. Весь горизонт между этими ориентирами был изрезан башенками с колокольнями и террасами; четыре главные башни венчали ворота четырех кварталов Иерусалима.
      Святой Град рассекали четыре главные улицы: две из них - улица святого Стефана и улица Сиона - пересекали пояс укреплений с севера на юг, от ворот святого Стефана до ворот Сиона. Две других, пересекающихся с ними, назывались: на западе - улица Давида, а на востоке - улица Храма. Кварталы, расположенные между этими путями, состояли из церквей, монастырей, обителей, окруженных в беспорядке извилистыми и узкими улочками.
      Все описания Святой Земли, [128] эти средневековые путеводители, начинаются у врат святого Стефана, в северной части города, ведя читателя, как на экскурсии, осматривать памятники. Мы поднимаемся по улице святого Стефана, проходя мимо паперти церкви Гроба Господня, потом прогуливаемся по защищенной от зноя сводом улице Трав, на которой располагались лавки торговцев фруктами и специями. Путеводитель ведет нас на другую крытую улочку - Суконную, с кипами переливающихся шелков, и, наконец, на улицу Скверных кухонь, где на углях с шипением готовятся экзотические блюда. Мы проходим улицей Храма, ще можно купить пальмовые ветви и ракушки паломников, исполнивших свой обет, и, оставив позади себя торговцев сувенирами, выходим на простор мостовой - часть территории, отданной тамплиерам монахами Храма Господня.
      Между стенами Иерусалима и Золотыми вратами находится Храм. Там есть пространство длиной более полета стрелы и шириной в бросок камня, и оттуда подходят к Храму. Эта площадка вымощена, откуда и происходит её название. На выходе из этого портала, слева, и находится Храм Соломона, где пребывали тамплиеры. [129]
      От земляной насыпи ступени ведут вверх к Собору в Скале - Храму Господню, где рыцари прогуливались в часы досуга. Храм был городом в городе, крепостью в крепости. Иоанна из Вюрцбурга особенно поразили огромные конюшни, которые он посетил.
      Направо от полуденной линии, - пишет он, - находится дворец, который, говорят, был построен для Соломона. [130] В этом дворце, или здании можно видеть конюшню столь удивительной вместимости и столь великую, что в ней может разместиться более двух тысяч лошадей или полторы тысячи верблюдов [131] . У рыцарей ордена Храма много прилегающих к дворцу зданий, широких и просторных, с новой и великолепной церковью, которая не была окончена, когда я ее посещал.
      Как и большинство церквей ордена Храма, эта была посвящена Богородице, "ибо Богоматерь была началом нашего ордена, и в Ней и Ее чести пребудет окончание наших жизней и конец нашего ордена, когда Богу угодно будет их прервать". [132]
      Церковь называли "Святая Мария Латеранская" [*11] - церковь латинян, чтобы отличать от Святой Марии Большей и Меньшей и от Святой Марии Магдалины в еврейском квартале.
      Трапезная/ которую тамплиеры упорно называли палатами, [133] была просторным залом с изогнутым сводом, поддерживаемым колоннами. Стены увешивались военными трофеями, коими тамплиеры украшали и свои церкви: мечи, шлемы с золотьми и серебряными узорами, разрисованные щиты, золоченые кольчуги, захваченные у врага [134] . Оруженосцы расставляли вдоль стен столы и перед обедом покрывали их скатертями из холста; пришедшие первыми усаживались спиной к стене, прочие - лицом. Особые места были отведены только для магистра и капеллана монастыря. Плиты пола посыпали тростником, как во всех замках, и, несмотря на запрещение тамплиерам охотиться, не было недостатка в собаках, лежащих под столами, которым, как и кошкам, не разрешалось давать остатки еды, предназначенные для бедных. [135]
      Согласно Иоанну из Вюрцбурга, "Дом ордена Храма раздает довольно щедрые милостыни приверженцам Христа, но даже не десятую часть того, что дает орден госпитальеров". [136] Однако благотворительность ордена Храма была велика и ее оказывали с благородной учтивостью.
      А еще в Доме было отдано распоряжение, чтобы братья, когда их обносят мясом и сыром, отрезали себе кусок таким образом, дабы и им было достаточно и - насколько возможно - кусок оставался красивым и целым <...> И сие было установлено, дабы кусок выглядел поприличнее, чтобы можно было отдать его какому-либо застенчивому бедняку, а бедняку было пристойнее принять его. [137]
      Тамплиеров не раз упрекали в гордыне, но забота о чести застенчивого бедняка позволяет многое им простить. И сверх милостыни в виде остатков еды (они были столь обильны, что несъеденного двумя братьями должно было хватить двум нищим) в каждом замке или цитадели ежедневно кормилось четверо бедняков, и пятеро - всюду, где трапезовал магистр. В течение сорока дней, которые следовали после смерти брата, нищими съедалась доля усопшего, а когда Бог призывал магистра, то в течение недели сто бедняков получали обеды и ужины.
      Гостей всех рангов были множество. Не только достойным мужам - друзьям Дома, приглашенным откушать с магистром или великими бальи, но и друзьям простых рыцарей, даже братьям-сержантам во время обедов предоставлялось место. Каждого приглашенного усаживали за стол, ему подобающий: рыцаря среди рыцарей, воина - с сержантами.
      Между дворцом и церковью находились спальни братьев-рыцарей - ряды келий, выходящих в коридор. [138] В каждой келье был стул или скамеечка, ларь или сундук, кровать с соломенным тюфяком, подушкой в виде валика, простыней и одеялом - с покрывалом, "если кто-либо пожелает им его дать". [139] Спальни братьев-сержантов были только общими. Все имели доступ в церковь, куда братья спускались каждую ночь петь заутреню. Возле церкви находились также лазарет для больных и покои командоров и великих бальи.
      В дальнейшем в подчинение маршалу монастыря был отдан маршальский склад, в котором хранились оружие, доспехи и прочее снаряжение, вместе с большой кузницей, где изготовлялись доспехи, шлемы и кольчуги; кузня для подковки лошадей и склады для упряжи с шорной мастерской. [140] Работали также сукнодельня и швейная, первая - склад тканей, потребляемых орденом: грубая шерстяная материя, парусина и бархат, лощенка и полотно из Реймса; вторая - мастерская, где шили одежду братьям. Одна и вторая управлялись суконщиком монастыря, равно как и сапожная мастерская по изготовлению обуви, поясов и перевязей. [141]
      Во владения командора по провианту включались кухни, винный погреб и печи, где целый день у братьев-пекарей были руки в тесте (поэтому им прощали непосещение дневных служб, как и братьям из кузницы). Командор по провианту заведовал также свинарниками, курятниками и огородами, где растились чечевица, бобы, капуста, чеснок и лук. До сих пор существуют вырубленные в скале огромные площадки, отведенные под силосные башни, а также под зерно и фураж. Глубокие цистерны использовали как бассейны или водопойные желоба. Хлевы, овчарни располагались за городом, где паслись и табуны лошадей.
      Вся эта кипучая деятельность имела целью содержание монастыря, подвижной военной силы ордена Храма, состоящей приблизительно из трех сотен рыцарей и неопределенного числа сержантов. Рыцари носили гербовую котту [*12] и белую эксклавину [одежда с капюшоном], сержанты одевались в черное; коричневый цвет предназначался для рыцарей-мирян, примыкавших к ордену. Все нашивали на одежду большой красный крест, помещая его на груди и спине. [142]
      По правде говоря, вряд ли рыцари ордена Храма презирали своих сержантов. Напротив, в статутах обычно пишется о братьях монастыря, без уточнения, о ком идет речь. Все подчинялись одной и той же дисциплине; одежда, снаряжение, обязанности приблизительно были одинаковы. Братья сержанты-ремесленники, работавшие в кузнице, швейной или сапожной мастерской, были скромнее рангом, так как не проливали кровь за Святую Землю. Но алый крест тоже был на их одежде из грубого сукна, и они давали те же обеты, что и тамплиеры-воины. Оруженосцы, служившие по найму, не являлись частью ордена, как и туркополы, то есть местные наемники, сражавшиеся под командой рыцаря из монастыря, называемого туркополье. [143] Для самого тяжкого труда использовались рабы, сарацинские пленники или обитатели замков, принадлежащих ордену Храма, откуда присылали на работы непокорных братьев, будь то рыцари или сержанты.
      Но Иоанн из Вюрцбурга смотрел на все это совсем не благосклонно. Он был немцем (кто станет утверждать, что в XII в. не существовало национального сознания?), и его самолюбие бъшо задето жалкими неуспехами его императора в Палестине.
      Сей Дом ордена Храма содержит великое число рыцарей для покровительства Христианской земле; но, как говорят (не знаю, правда это или ложь), их подозревают в предательстве, которое было хорошо доказано их поведением в Дамаске по отношению к королю Конраду. [144]
      Несколькими годами ранее цитадель принимала более приветливого путешественника. В ту пору франки и дамасские мусульмане часто создавали союзы против общего врага, атабека Мосула. Султан отправил в Иерусалим "самого обворожительного из послов", [145] Усаму ибн Мункида, который описал свое пребывание там с великим воодушевлением:
      Во время моего посещения Иерусалима я вошел в мечеть Аль-Аксар. Рядом находилась маленькая мечеть, которую франки обратили в церковь. Когда я вступил в мечеть Алъ-Аксар, занятую тамплиерами, моими друзьями, они мне предоставили эту маленькую мечеть творить там мои молитвы. Однажды я вошел туда и восславил Аллаха. Я был погружен в свою молитву, когда один из франков набросился на меня, схватил и повернул лицом к Востоку, говоря: "Вот как молятся". К нему кинулась толпа тамплиеров, схватила его самого и выгнала. Я вновь принялся молиться. Вырвавшись из-под их надзора, тот же человек вновь набросился на меня, и обратил мой взор к Востоку, повторяя: "Вот как молятся!" Тамплиеры снова кинулись к нему и вышвырнули его, а потом извинились предо мной и сказали мне: "Это чужеземец, который на днях прибыл из страны франков. Он никогда не видел, чтобы кто-либо молился, не будучи обращен к Востоку". Я ответил: "Я достаточно помолился сегодня". Я вышел, дивясь, как искажено было лицо этого демона и какое впечатление на него произвел вид кого-то, молящегося в сторону Каабы.
      Далее Усама рассказывает:
      Я увидал одного тамплиера, подошедшего к эмиру Муин-ад-Дину (да будет к нему милостив Аллах!), когда тот находился в Соборе в Скалах. "Ты хочешь, спросил он его, - увидеть Бога [в тексте - Аллаха] ребенка?" - "Да, конечно", - ответил Муин-ад-Дин. Тамплиер шествовал перед нами до тех пор, пока не показал нам образ Мариам с Мессией (да пребудет спасение с ними!) в ее лоне. "Вот, - сказал тамплиер, - Бог-ребенок". Да вознесется очень высоко Аллах над тем, что говорят неверные. [146]
      В 1144 г., после смерти своего покровителя Муин-ад-Дина, Усама покинул Дамаск и явился ко двору каирских халифов Фатимидов, где прожил десять лет. Таким образом, его не было в Сирии во время крестового похода Людовика VII и первых подвигов Балдуина III.