Агент сыскной полиции (№2) - Талисман Белой Волчицы

— Вы этот вопрос хотели с Федором Михайловичем обсудить? — продолжал добираться до сути Алексей.

— Нет, не этот! — рявкнул Кретов и недовольно насупился. — Пришлют сосунков, никакого у них уважения к старшим. Так и прут напролом, так и лезут с вопросами!

— Никодим Корнеевич, я убедительно вас прошу изложить свой вопрос, — подчеркнуто сухо произнес Алексей, — я хотя и сосунок, но поблажек по службе не имею. Федор Михайлович отвел на мой визит не более двух часов. Поверьте, у нас слишком много работы, чтобы позволить себе распоряжаться служебным временем по собственному усмотрению.

— Ишь ты как загнул, — усмехнулся Кретов, — служебное время… по собственному усмотрению… Можно подумать, что у меня амбар времени и делами своими я не занимаюсь. Шалишь, брат! Всякому разговору свое время! Вот скажи, Анфиска моя к тебе приставала?

— Анфиска? — Алексей сделал удивленное лицо. — Какая еще Анфиска?

— Ну, значит, приставала, — покачал головой Кретов, — вот же несносная девка. Уже единожды замуж сходила, мужика под кресты уложила, а теперь нового подавай. Ты смотри, она только с виду дура дурой, а так на любого верхом сядет да еще аллюром по кочкам пустит.

— Но я как-то… — Алексей пожал плечами, чувствуя, что краснеет. — Я не…

— Да ладно тебе, — неожиданно добродушно рассмеялся Кретов, — не бери в голову. — И тут же заинтересованно посмотрел на него. — Что закраснелся? Али прежде бабы на тебе не висли?

— Дело не в этом, просто я…

— А то женись на Анфиске, — перебил его Кретов.

Маленькие глазки весело блеснули. — Я приданое хорошее дам, а помру, все тебе отойдет, конечно, если Анфиска вусмерть не заездит. Шальная она у меня!

— Простите, Никодим Корнеевич, но в ближайшие пять лет я жениться не собираюсь.

— А ты не зарекайся, — усмехнулся Никодим Корнеевич, — выходит, не встретил еще свою зазнобу. А как встретишь, так про клятвы и обеты даже не вспомнишь, да и про свою службу наверняка забудешь!

— Обычно я не бросаюсь словами, — вздернул подбородок Алексей, — и к тому же я сюда пришел не обсуждать мои планы на будущее, а по другому поводу. Мне поручено выяснить, что вас тревожит и почему вы решили обратиться в полицию!

Кретов, набычившись, несколько раз пыхнул сигарой, потом зажал ее между пальцев и погрозил Алексею:

— Но-но, указывать мне вздумал! Щенок!

Алексей молча поднялся и направился к двери.

— Ты что? — опешил купец. — Куда это лыжи навострил?

— Видимо, Федор Михайлович не правильно вас понял, — повернул голову, приостановившись, Алексей, — если вам некому показать свой дурной нрав, то определитесь с этим как можно скорее. А вымещать свою злость на чинах полиции не советую. Так ведь и в «холодную» загреметь недолго за оскорбление официального лица при исполнении им служебных обязанностей.

Никодим Корнеевич побагровел и некоторое время ловил воздух открытым ртом, а потом со всего размаху опустил кулак на столешницу и рявкнул:

— Ах, так тебя разэтак, молокосос! Кого учить вздумал!

Вертайся назад и слушай, что я тебе скажу!

Алексей в упор посмотрел на разгневанного купца.

— Я вернусь и выслушаю вас только в том случае, если вы прекратите на меня орать и обзывать молокососом. И учтите, из отведенных мне на разговор с вами двух часов целых тридцать минут ушли на пустое выяснение отношений и ваши крики!

Кретов озадаченно посмотрел на него, покачал головой и неожиданно миролюбиво произнес:

— Ладно, чего уж там! Ты еще не слышал, как по-настоящему орут-то. Куры дохнут, если в душу-мать рявкну! Проходи давай. — Никодим Корнеевич махнул рукой, указывая на покинутый гостем стул. — Разговор у меня долгий, дай бог в отведенное время уложиться, — и, рассмеявшись, подмигнул Алексею. — Уважаю все-таки Федора Михайловича. Знает, кого мне подсылать, — и вновь рассмеялся.

Алексей молча вернулся на свое место и выжидательно уставился на хозяина. Тот поворочался в кресле, кряхтя и ворча что-то себе под нос, повозил по ковру больной ногой, устраивая ее поудобнее, наконец вымолвил:

— Я бы это дело сам расхлебал, да вишь — ногу сломал неделю назад. Доктора говорят, не меньше двух месяцев придется на трех ногах прыгать, — кивнул он на костыли, — а мне нонче каждый день дорог. Тебя как зовут?

— Алексей Дмитриевич Поляков, младший агент сыскной полиции, — подал ему карточку агента Алексей.

— Вижу, что младший, — вздохнул Кретов, — но гонору уже на старшего хватает. Далеко пойдешь, если не сломают.

Из-за угла комнаты вынырнул с подносом в руках невозмутимый Данила в черкеске. На подносе в серебряном ведерке со льдом лежала прикрытая влажной салфеткой бутылка водки, стояли две хрустальные стопки и деревянная чашка с замороженной брусникой.

Молча разлив водку по стопкам, Данила обернул ведерко со льдом салфеткой и, поклонившись, так же молча удалился. Хлопнула дверь кабинета, и Алексей остался наедине с его хозяином.

— Давай не стесняйся, — предложил Кретов, — хороший зачин в любом деле нужен. — Он поднял стопку и одним глотком опорожнил ее. Затем захватил из чашки пригоршню брусники и отправил ее в рот. Темные ягоды осели у него на усах, просыпались на грудь. Не глядя, Кретов смахнул их багровой от сока ладонью, обтер ее о халат и с удивлением посмотрел на Алексея. — Чего капризничаешь? Пей, тебе говорю!

— Зачем повторять дважды, — вежливо ответил Алексей, — на службе я не пью.

На самом деле он уже пожалел, что отказался, не из-за водки, нет. Слюна потекла из-за брусники, запотевшей в тепле, крупной, багровой, с беловатым бочком, подернутой подтаявшим снежком. Видно, только что с ледника подняли.

Он прямо-таки ощутил и этот колючий ледок на языке, и кисло-сладкий, с едва заметной горчинкой сок, который так и брызнет в рот, стоит сдавить ягодку зубами…

Кретов с досадой посмотрел на него, сунул руку за пазуху, вытащив оттуда измятый конверт, и помахал им перед носом Алексея.

— Вчера я получил очередное подметное письмо, в котором мерзавцы требуют с меня уже триста тысяч рублей, а если я не выполню их требования, то сожгут мой пароход «Амур», а «долг», как они называют, возрастет до трехсот пятидесяти тысяч.

— Так вы действительно должны кому-то?

— Никому и ничего я не должен! — Купец в сердцах отбросил конверт. — Мне должны, и много, но все в разумных пределах. Я своих должников не жму и тем более не шантажирую. И поэтому ума не приложу, кто эти негодяи и с какой стати они вздумали играть со мной в кошки-мышки!

— Вы сказали, что получили очередное письмо. А когда было первое и что в нем говорилось?

— В начале марта. Кажись, пятого числа, — наморщил лоб Кретов. — Ну да, пятого! Макар — охотник мой — еще прискакал с заимки, говорит, волки совсем одолели…

Ну да это к делу не относится! — махнул он рукой. — Только в тот момент, когда Макар мне про волков докладал, и принесли то, первое письмо. Я его прочитал и в клочья изодрал, только через три дня, это такой срок мне определили, заимка-то и сгорела, Макар едва успел выбраться. К собакам сучку подпустили, она их в лес увела, а избу хворостом обложили, полыхнула сразу со всех сторон, а через день, для острастки, видно, еще петуха пустили. Сгорели сеновал с сеном и два стога.

— И что же? Вы заплатили эти деньги?

— Еще чего! — побагровел Кретов. — Накося выкуси им, а не мои денежки, — сложил он приличных размеров кукиш и выставил его в сторону окна. — Я за эти деньги горбатюсь день-деньской, ногу вон сломал, когда деляны лесные объезжал, и какой-то погани ни за что ни про что их отдать? Подарить? Нет уж, ни за какие коврижки!

— Но возможно, стоило заплатить, денег в первый раз они наверняка попросили не так уж много, а неприятностей оттого, что вы не заплатили, произошло больше.

— У меня есть гордость, и я не потерплю, чтобы о меня вытирали сапоги какие-то ублюдки, — произнес сердито Кретов.

— На это и был весь расчет. Вы станете гордиться своей неуступчивостью, а они — раскатывать вас на все большие и большие суммы.

— Кишка тонка, — буркнул Кретов.

— Хорошо, давайте тогда уточним: сколько всего было подметных писем и чем конкретно угрожали вам неизвестные злоумышленники? — сдался Алексей, понимая, что упрямства у Кретова никак не меньше, чем гордости.

— Это — пятое! — кивнул на конверт Кретов и прижал его ладонью. — Начинали с пятидесяти тысяч, теперь обнаглели до такой степени, что требуют уже триста. — Он болезненно скривился. — По правде, убытков они мне нанесли уже тысяч на сто, если не больше. Сам посуди, — он принялся загибать пальцы, — заимка и сено сгорели ясным пламенем, затем санный обоз с продуктами и мануфактурой для прииска под лед спустили, после лавку со всем товаром на «Неожиданном» запалили. Саму-то лавку отстояли, но товар тысяч на двадцать весь попортился, а полмесяца назад баржу с лесом керосином облили, три дня костром горела.

Теперь поперек реки один скелет торчит. Да еще рыбный обоз по дороге раскатали. Днища у бочек выламывали и соленую рыбу на землю вываливали. Я через неделю на том месте побывал. Вонища, скажу тебе, несусветная, мухи глаза выбивают! — Он яростно оскалился и с силой ударил кулаком по столешнице, так что подпрыгнули пепельница и малахитовый письменный прибор. — Я их сам, как эту рыбу, по земле раскатаю и мухам жрать оставлю!

— Вы кого-то подозреваете? — спросил Алексей.

— В том-то и дело, что нет, — посмотрел Кретов исподлобья. — Ума не приложу: кому это надо? Если б не нога, — проговорил он тоскливо, — я бы эту нечисть из-под земли бы вырыл и в ту же землю урыл! Видел Данилу?

У меня таких орлов две дюжины! Вмиг любому голову свернут!

— Что ж тогда позволили обозы разгромить, если у вас такая сильная охрана? — осторожно справился Алексей.

— Да кто ж знал, что они на подобную мелочовку позарятся? — удивился Кретов. — Мои орлы золото да серебро охраняют, когда его с приисков везут. Там даже мышь не проскочит, не то что варнаки какие!

— И все же их должны были видеть возчики, сторожа…

Просто так вы же обозы не выпускаете? И на прииске люди кругом. Неужто никто ничего не заметил?

— Да заметили, чего не заметить! — махнул рукой Кретов. — Сторожа рассказывали: пять человек видели, а по кустам еще с десяток, не меньше, пересвистывались.

— Рассказывать они умеют, — усмехнулся Алексей, — тем более со страха что только не покажется.

— Я понимаю, — вздохнул купец. — Я и сам бы так подумал, но сторожа-то разные, а показывают одно и то же: пять человек нападают, а остальные по кустам хоронятся, подходы охраняют.

— А какие-то особые приметы жуликов запомнил кто-нибудь?

— Да что там за приметы? — пожал плечами Кретов. — Крепкие, здоровые все, один, правда, роста небольшого, а остальные, говорят, моему Даниле под стать. На лицах маски черные, и одеты все как один в синие армяки и ичиги из оленьей кожи, а зимой в нагольные полушубки и сапоги на овчине. Вооружены пистолетами и саблями, чтобы лошадям постромки рубить. Людей не трогают, уложат всех мордой в землю, кушаками руки свяжут, и все.

— Что ж вы раньше в полицию не обратились?

— А, — скривился в пренебрежительной ухмылке Кретов, — все равно не найдете. Я и сейчас к Тартищеву обратился по старой памяти, по молодости он меня часто выручал, когда по пьяни, бывало, «под шары» попадал. Если б ногу не сломал, ни в жизнь бы с полицией не связался!

— И что вы от нас тогда хотите?

— Чтоб всенепременно нашли этих жиганов! — Кретов откинулся головой на спинку кресла и обвел Алексея фамильярным оценивающим взглядом. — Возьмись-ка ты, Алексей, за это дело, а? Я отблагодарю…

— Это не я решаю, но передам Федору Михайловичу ваши пожелания.

— У вас в полиции все такие зануды? — справился Кретов. — Я в твоем возрасте водку графинами пил и по три бабы в ночь любил.

— Каждому — свое, — усмехнулся Алексей и поднялся со стула. — Позвольте раскланяться. Время, отведенное мне на визит, уже на исходе. Уверяю вас, что изложу ваше дело Федору Михайловичу во всех подробностях. И ему решать, кто на самом деле им займется.

— Ну что ж, бывай! — кивнул ему Кретов и крикнул:

— Данила, проводи гостя! — И когда тот появился на пороге, перекинул Алексею конверт:

— Забери, авось что разглядите вместе с Тартищевым…

Уже минуя ворота, Алексей оглянулся. На одном из окон второго этажа дернулась штора, и ему показалось, что мелькнуло зеленое платье. Он пригляделся. Анфиса, прикусив платок зубами, наблюдала за ним. Некоторое время они поедали друг друга глазами. Анфиса не выдержала первой. Злобно рванув платок изо рта, она отскочила в глубь комнаты. Следом на окно опустилась тяжелая штора. Усмехнувшись, Алексей шагнул за ворота.

Глава 3

— Что-то мне здесь непонятно, — произнес задумчиво Тартищев, разглядывая измятый конверт с подметным письмом Никодиму Кретову. — Слухи, что теребят купчилу, до меня и раньше доходили, но он помалкивал, а мы не настаивали. Зачем нам лишние заботы, если он сам о себе не тревожится. Но, видно, славно припекло, если к нам за помощью бросился. И не нога здесь причиной. Что ему мешало при здоровой ноге с негодяями расправиться? Нет, здесь гораздо серьезнее. Почувствовал Никодим Корнеевич, что жареным запахло, вот и послал за нами. А сломанная нога — повод, чтобы мы его в слабости не обвинили.

— Так, может, это Каленый шалит? После нашей облавы он на Каинск ушел. На него похоже подметные письма подбрасывать. Помните, он пол-Серафимовки сжег, когда тамошний урядник двух его паскудников в «холодную» посадил? — предположил Вавилов.

— Нет, вряд ли Каленый, — покачал головой Тартищев. — Я и сам поначалу так думал. Потом смотрю, здесь совсем другое дело. Выборочно работают разбойнички. Получается так, что нападают только на обозы Никодима Кретова, причем не забирают товар, а стараются уничтожить его, словно мстят ему за что-то. Но кто бы это мог быть?

Мы с исправником уже обсуждали этот вопрос, но он велел мне не суетиться, пока Кретов сам не обратится в полицию за помощью.

— Да, похоже на месть, — кивнул головой Вавилов. — Но как же крепко надо было насолить кому-то Никодиму Корнеевичу, чтобы этот неизвестный решился создать шайку и пойти на разбой. Неужто он кого разорил?

— Ну это у них в порядке вещей, — согласился Тартищев, — но, если мы начнем выявлять всех обиженных Кретовым людей, нам жизни не хватит докопаться до истины. — Он пододвинул к себе карту Североеланской губернии и обвел карандашом достаточно большой участок территории на юге. — Это — Тесинский уезд, где и происходила большая часть нападений. Здесь находится основная часть лесосек и лесопилок, которые принадлежат братьям Кретовым.

Но ими заправляет не Никодим, а родной ему только по отцу брат, Михаил Кретов. В его ведении находятся также золотые рудники «Неожиданный», «Благодать» и небольшие серебряные копи в Ерзинской тайге.

— Это ведь участок, который у нас Егор Зайцев обслуживает? — справился Вавилов. — Помните, Федор Михайлович, того урядника, что самолично Петруху Медведева взял? И Хролу грудь тоже он прострелил… Варнаки его пуще огня боятся. Надо непременно с ним встретиться. Наверняка он что-то знает.

— Думаешь, ты самый умный? — с ехидной усмешкой посмотрел на Вавилова Тартищев. — Беседовали уже с твоим Зайцевым и исправник, и я два раза. Он тоже в недоумении.

Разбойники после себя никаких следов не оставляют, и по округе ровно никаких слухов, кто бы это мог быть. Сотворят дело и исчезают, как в омут ныряют.

Вавилов поскреб в затылке и протянул руку к конверту:

— Давайте посмотрим, что там внутри, Федор Михайлович!

— Что ж, посмотрим. — Тартищев достал из конверта лист дешевой бумаги и приблизил его к глазам. Алексей и Вавилов вытянули шеи, стараясь разглядеть слова, написанные печатными буквами с легким наклоном.

— Ничего особенного, — вздохнул Тартищев и протянул бумагу Вавилову. Тот впился в нее глазами, Алексею пришлось заглядывать через его плечо.

«Принеси самолично триста тысяч в городской сад 12 августа ночью и спрячь под камнем, что стоит у фонтана. Не принесешь — сожжем „Амур“. Ты нас знаешь.

А долг станет триста пятьдесят тысяч!»

Судя по всему, записку писал грамотный человек, получивший неплохое образование. Алексей не заметил ни одной ошибки, а каждая буковка была выписана с любовью, но без вензелей и завитушек, только вместо точек стояли идеально вырисованные кружочки, абсолютно одинаковые по величине.

Вавилов прочитал ее вслух, понюхал бумагу и даже посмотрел на просвет, затем вернул Тартищеву.

— Ну и что это нам дает? — Тартищев окинул своих агентов недовольным взглядом. — Придется устраивать засаду, авось поймаем птичку в сети. Но не думаю, чтобы жулик при таком почерке оказался простофилей. Наверняка все подходы к камню будут под наблюдением, а за деньгами направят какого-нибудь босяка. Дескать, надобно письмо любовное тайно забрать… — Он вытащил из кармашка жилета брегет и посмотрел на него. — Двенадцатого августа… ночью… Точное время не указано. Это может быть и сегодня после полуночи, и завтра до полуночи. И наверняка мерзавцы за домом Кретова слежку установили.

— Вряд ли за деньгами они пошлют босяка, — покачал головой Вавилов. — Триста тысяч. Такими деньгами они рисковать не станут. Непременно своего человека отправят.

А остальные где-нибудь в стороне будут ожидать или на хате. Можно наблюдение по всей округе выставить, чтобы проследить, кто околачивается поблизости или куда посыльный с этим пакетом направится.

— Нет, тут целая прорва людей нужна, а времени у нас в обрез, так что рисковать нельзя! — Тартищев опять посмотрел на часы. — Надо спешить! Пять часов до темноты осталось, а нам еще нужно пакет с деньгами приготовить.

И ты по старой памяти этим займешься, — Федор Михайлович подмигнул Ивану и перевел взгляд на Алексея, — а мы подумаем, как тот камень обложить, чтобы птичка влетела, но назад не вылетела.

— Выходит, будем брать того, кто придет за деньгами? — уточнил Алексей.

— Попытаемся, — махнул рукой Тартищев и строго посмотрел на Алексея. — Никогда не загадывай наперед, иначе не сбудется.

— Темно больно, — с сожалением произнес Вавилов. — У фонтана ни одного фонаря. Специально, мерзавцы, глухое место выбрали. И подходы все просматриваются.

Засаду можно устроить только в кустах у забора. А они низкие и редкие. За версту наших углядят.

— Встретить мы его встретим за забором, чего в кустах без толку сидеть, — сказал Тартищев. — К этому времени деньги у него будут на руках. Обложим его кольцом, никуда не денется!

— А что потом?

— А потом — суп с котом! — рассердился Тартищев. — Нужно так его взять, чтобы он от неожиданности дар речи потерял. И в мгновение ока растрясти его на признание. Кто?

Что? Где? Когда?

— Ну а если все-таки случайный человек за деньгами придет? — спросил Алексей.

— Не придет, — буркнул Тартищев, — а если придет, то непременно поблизости кто-то из шайки отираться будет. Так что ночью сегодня всем спать не придется. — Он потер ладонью шрам на лбу. — Хорошо, если только этой ночью… — И посмотрел на Вавилова. — Ну что, господин Кулибин, давай думай: что смастерить, чтобы посланца в обморок уронить?

— Да я уж вроде придумал, — тот с ухмылкой посмотрел на Тартищева, — такого мы еще не делали.

— Что там еще? — Федор Михайлович потер ладони. — Говори, вижу, терпения нет.

— Прежде всего мне нужна веревка… — начал Иван.

Иван и Алексей поднимались вверх по мощенной булыжником улице Озерной, которая выводила к китайскому кварталу, прозванному в Североеланске «Шанхаем», вероятно, в силу скученности его населения, обилию лавочек с китайскими товарами и несколькими полулегальными опиумокурильнями. Иногда полиция устраивала в «Шанхае» облавы, задерживала нескольких содержателей притонов и подпольных борделей, где предлагались чисто азиатские, неподвластные российскому уму утехи для клиентов и потому расценивались как самый непотребный разврат. Но через несколько дней задержанные благополучно покидали «арестантскую» и возвращались к своим весьма прибыльным делам. По слухам, сам губернатор не гнушался пригласить в свой дом за городом смуглых розовощеких китаянок, чтобы помассировали они его начинающее стареть тело, умаслили его благовониями, а слух нежными песнопениями.

Так что «Шанхай» продолжал жить своей жизнью, особенно шумной и кипучей в ночное время, когда ни один полицейский не смел сунуться туда в одиночку. По темноте здесь то и дело вспыхивали перестрелки, неимоверный сброд переполнял грязные улицы и трактирчики, размалеванные китаянки из срамных домов цеплялись к прохожим на каждом углу, семеня за ними маленькими, исковерканными в детстве ногами. Шуршали под ногами циновки притонов, а в быстрых пальцах пачки ассигнаций… Нарасхват шли тибетские рецепты от дурных болезней, и тут же за ширмой китайский лекарь срывал с зубов золотые коронки в уплату карточного долга, стлался сладкий дым опиумокурилен.

Но в дневное время в китайском квартале было тихо и мирно, все лавочки стояли с широко открытыми дверями, а с порога низко кланялись и умильно улыбались узкоглазые владельцы в неизменных шелковых халатах и в круглых черных шапочках на головах: «Мадама, заходи! Капитана, заходи! Моя товара лучче всех! Шибка харесий товара!» И заходили, и покупали. В китайских лавчонках всегда можно найти то, что тебе на сей момент нужно просто позарез. Вот поэтому Алексей с Иваном и отправились в китайский квартал.

Им как раз позарез нужны были реквизиты, с помощью которых Вавилов собирался устроить небольшой спектакль возле фонтана.

Солнце зависло над вершиной горы Кандат, когда они миновали табачную фабрику, за которой и начинался «Шанхай». Над ней стоял забористый махорочный запах, от которого першило в горле и свербило в носу. Чихнув пару раз, Вавилов вытер заслезившиеся глаза:

— У меня батя самосад курил. Убойный! Он его самопалом называл и в подвале для крепости томил. Это чтоб свет не попадал… Так я его с пятнадцати лет смолил и ни разу не чихнул. А здесь точно сглазил кто. Как мимо пробегаю, дюжину раз чихну! Слабею, что ли? — Он закашлялся и прикрикнул на Алексея:

— Давай живее! — Он вдруг прервался и прошептал:

— Смотри, Анфиска! Дочка Никодима!

Но Алексей уже и сам заметил двухколесную повозку с длинными оглоблями, которую тащил здоровенный жилистый китаец в низко надвинутой на глаза соломенной шляпе, синей рубахе из грубой далембы[8] и широких штанах, едва достающих ему до щиколоток. На ногах у китайца были веревочные сандалии с деревянными подошвами, которые звонко шлепали его по пяткам.

Анфиса была вся в черном, даже шляпка — черная, с густой вуалью, закинутой на букетик желтых искусственных цветов на полях — единственно яркое пятно, но оно не украшало, а лишь сильнее подчеркивало и бледность щек, и длинный нос их владелицы.

— Опять опий ездила курить, паршивка! — покачал головой Вавилов, провожая взглядом странного возницу и его застывшую, как изваяние, пассажирку. — Рикша — ее лакей.

А говорят, еще и любовник. С нее станется. Спит со всем, что движется. И с рикшей своим желтопузым, и с садовником, а по зиме нашла себе девку. Та вся в черной коже ходила и с хлыстом. Немка, что ли, была. По-русски ни бельмеса.

Рыжая, жилистая. По обличью мужик и мужик. По весне напилась и под лихача попала. После этого Анфиска себе рикшу и завела. А он ее приучил опий курить.

— Ты прямо чудеса какие-то рассказываешь, — улыбнулся Алексей, — неужто Никодим Корнеич управы на нее не найдет?

— Да про их баталии весь город знает! Никодим ревет, а она на него визжит так, что вся округа разбегается. Замужем она, была за владельцем канатной фабрики Коростылевым. Купец он был солидный, но в наших местах новый.

Поэтому и не расчухал, что к чему. Наверняка думал: страшная, зато богатая. И в дальних поездках спокойнее будет, кто ж на такую крокодилу позарится, пока он в отлучке. Никодим даже не скрывал, что шибко радовался, когда Анфиску за него спихнул. Приданое приличное дал, чтобы скорее от любимой дочурки избавиться. Только, — Иван мелко захихикал и затряс головой, — ей что шло что ехало. Замужем ли, холостая — без разницы! Не успеет Корнила Матвеевич за порог ступить, как вокруг нее кавалеров — точно мух на коровьей лепешке.

— Отчего у нее муж умер?

— Утонул он прошлой зимой на Байкале. Вроде как сани под лед ушли. Пурга была сильная, не успели спасти.

Анфиска после его смерти развернулась. Все мужнино состояние чуть ли не в одночасье в карты спустила, дом заложила и на папенькины хлеба вернулась. А у него с ней никакого ладу. Скандалят сто раз на дню. Никодим ног под собой от счастья не чуял, когда она свою половину отгородила. Опять стал ей жениха подыскивать. Но местных даже на богатое приданое не заманишь. Никто с этой оторвой связываться не хочет.

— А что ж тогда она мне заявила, что по улицам не гуляет? Я чуть было ее не пожалел. Думал, это свирепый папенька ее взаперти держит по какой-то причине.

— Удержишь ее, как же! — Иван сплюнул себе под ноги. — А по улице она и вправду не ходит, — он весело подмигнул Алексею, — да и зачем ей ходить, если собственный выезд имеется, — кивнул он в сторону удалившейся с их глаз парочки.

Они миновали еще несколько столь же кривых и грязных улочек, и Иван показал Алексею на низкое здание с узкими окнами. Изнутри их закрывали бамбуковые жалюзи, а над крыльцом висел расписанный иероглифами грязно-розовый бумажный фонарь.

— Вот отсюда Анфиска и ехала, — пояснил Иван, он вопросительно посмотрел на Алексея. — Давай в чайную зайдем, перекусим.

В грязной чайной, в которой они заказали себе горячего соевого молока и зеленого чая с пампушками, народу было немного. В углу тщедушный китаец при помощи палочек расправлялся с лапшой, неподалеку двое оборванцев руками запихивали в рот серое месиво — вареную чумизу, сдабривая ее соевым соусом и запивая ханшином. Воняло чесноком, застоявшимся перегаром и горелым маслом, на котором жарились свиные ребрышки и уши, любимое лакомство местных обитателей.

Алексей с интересом огляделся и поймал взгляд еще одного посетителя чайной, который сидел на корточках у самого порога, прикрывшись рваной дерюжкой, из-под которой торчала его голова с непременной сальной косицей и тощие, обтянутые выцветшей дабой колени.

Заметив взгляд Алексея, он вскочил на ноги и, беспрестанно кланяясь и по-собачьи преданно заглядывая в глаза, защебетал по-воробьиному звонко и быстро:

— Капитана, мала-мала чохи ю?[9].

— Ю, ю, — отозвался вместо Алексея Иван, — что надо?

Китаец радостно затряс головой, а глазки-щелки совсем затерялись в складках морщинистой грязно-желтой кожи.

— Поехали кабак, голый папа смотри… Папа ходи так-так, — вскидывая костлявые ноги, китаец припустил по кругу, растеряв при этом сандалии.

Алексей вытаращил глаза. Вавилов, заметив его изумление, рассмеялся.

— Какой к дьяволу «папа»? Букву «б» стервец не выговаривает! — Он грозно посмотрел на китайца и рявкнул:

— Отвяжись, вражье семя!

Алексей расхохотался. Иван вторил ему, вытирая выступившие на глазах слезы тыльной стороной ладони. Просмеявшись, он вытащил из кармана жилета часы, глянул на них и деловито произнес:

— Побежали уже!

Они вышли из чайной. Солнце спустилось к дальним горам, окрасив тайгу в разнообразные оттенки желтого цвета. Словно огромный ковш расплавленного золота плеснули и на старый пихтач, и на редкие кедровые куртины, выделявшиеся на фоне темного глухолесья светлой зеленью пышных крон. Они пошли быстрым шагом в гору.

Затем повернули налево и остановились перед убогой лавчонкой, чье крыльцо ушло в землю от старости. Иван окинул ее внимательным взглядом и весело сказал:

— Вот сюда нам и надо!..

И они спустились в ее глубины.

Глава 4

Черная, как мантия фокусника, ночь накрыла Североеланск. Звезды, будто подобранные на заказ, крупные и яркие, мерцали и перемигивались между собой, в грош не ставя своих соперников — городские фонари, извечно тусклые и чадившие газом. Иногда одна, а то другая звездочка вдруг срывались с места, устремлялись к земле и, прочертив огненный след, вспыхивали в последний раз и гасли, после чего небо казалось еще темнее, глубже и таинственнее.

Городские шумы постепенно стихли, парк опустел, и лишь неподалеку от Зеленого театра слышны были звуки шаркающей по дорожкам метлы дворника, и его сердитое бурчание, и тяжелые вздохи. Вечером в театре был аншлаг — давали премьеру новой оперетты, затем пили шампанское за приму Елену Барчевскую, за ее изумительный голос и красоту.

И конечно же, прорва пустых, частью разбитых бутылок от шампанского «Аи», которые заполонили все подходы к эстраде театра, хорошего настроения дворнику не прибавила.

Вскоре вся труппа в сопровождении поклонников Барчевской загрузилась в экипажи и отправилась кутить в кабинеты на Миллионной улице.

До полуночи оставалось чуть меньше часа, когда к парку подъехала пролетка, из которой выбралась едва стоящая на ногах парочка: высокий кавалер, по виду смахивающий на чиновника средней руки, и его дама — вертлявая девица в вызывающе ярком платье со множеством рюшей на груди и в соломенной шляпке. Дворник проводил их мрачным взглядом. Дама, повиснув на локте своего кавалера, громко и заливисто хохотала, а он, склонившись к ней, изредка бросал короткие фразы, отчего дама и вовсе заходилась в смехе и еще теснее прижималась к его плечу. Углубившись в темную аллею, парочка совсем уж по-бесстыжему обнялась, а кавалер, склонившись к даме, отгородился от посторонних взглядов шляпой. Заметив сей галантный маневр, дворник сплюнул и направился в противоположную от поздних визитеров сторону.

Парочка тем временем миновала фонтан и свернула на глухую, упиравшуюся в забор аллею. Свет звезд сюда не добирался, теряясь в густых кронах тополей. Дама уже не хохотала во весь голос, лишь иногда тихо взвизгивала и что-то торопливо шептала, на что кавалер ее отвечал не менее быстро и частью взволнованно.

Ближе к полуночи на главную аллею парка въехала черная, блестевшая свежим лаком карета. Из нее с трудом вылез мужчина на костылях и, поминутно чертыхаясь, заковылял к фонтану… Через некоторое время он вернулся к экипажу…