В логове снежного барса

Чтобы сберечь лошадь, он сам и жена Мария шли пешком, оставив в телеге престарелых родителей да трех малых детей. Местами колеса на железном ходу глубоко увязали в песке, Серко понуро останавливался и тогда приходилось налегать плечом на задний тележный борт, громко понукать и хлестать кнутом коня по выпирающим ребрам. В полдень под выцветшим небом дрожит и струится горячее марево и порой средь поросших колючкой и саксаулом низких песчаных холмов чудятся райские лужайки и озера. Но люди знают - видения обманчивы. Заведут на погибель легковерного в горячие пески. Голод мучил людей, но еще пуще - безводье. Коням все-таки удавалось находить кое-какой сочный корм. Когда останавливались на ночевку, они могли хоть немного попастись в ближних лощинах, на дне которых в тенечке прорастала трава.
      Тяжким оказался путь для Матвея - одного за другим схоронил своих родителей в чужой неприветливой земле. За ними смерть забрала и двух детишек. Держался каким-то чудом самый младший - трехлетний Ванюшка.
      Полегче стало только когда добрались до Аральского моря. Вода в тамошних колодцах была солоноватой. Зато пить можно вволю. В те времена Арал был еще многоводным и рыбным. Матвей подрядился в рыбацкую артель, а Мария устроилась поварихой. Теперь голод им не грозил. Но надо было спешить, чтобы успеть доехать к зиме до кыргызских земель. Теперь, отъевшись на Арале, имея запас вяленой рыбы, хлеба и воды, ехать стало веселее. Да и местность постепенно становилась приветливее, а потом и вовсе пошли благословенные многоводные места. Зима застала Шубариных в Чуйской долине и только к весне, обогнув побережье озера Иссык-Куль с запада на восток, они, наконец, прибыли на место, где предстояло поселиться. Это было новое, только что начавшее застраиваться и состоявшее из одной улицы село Сливкино, переименованное впоследствии в Покровку. Первое время жили в землянке, которую соорудил Матвей. Днем он вместе с Марией строил саманный домик, а ночью запрягал в плуг Серко и пахал землю на отведенном участке в девять десятин.
      Вместе со Сливкино росли и другие поселения выходцев из России - Каракол, Преображенское6, Теплоключенское7, Сазановка8 и другие. Постепенно они стали центрами притяжения не только для переселенцев, но и переходивших к оседлой жизни кыргызов, и получили название старожильческих.
      Матвей с сочувствием относился к соседям кыргызам, у которых жизнь тоже была не сладкой. Все имущество бедняков состояло из ветхой юрты, единственного коня, кое-каких вещей домашнего обихода, а в качестве сельскохозяйственного инвентаря использовался примитивный самодельный плуг-буурсун. Пахоту боронили связками из веток барбариса или облепихи, жали серпами-ороками, обмолачивали снопы палками, камнями или катками, зерно мололи вручную на каменных жерновах или толкли в деревянных ступках. При такой отсталости даже самые старательные землепользователи не могли обработать больше двух десятин земли, у многих же посевы измерялись не десятинами, а количеством высеянного зерна, умещавшегося в войлочной шляпе-калпаке.
      Живя бок о бок с носителями более высокой земледельческой культуры, кочевники начали приобщаться к ней, осваивать новые формы землепользования, применять сельскохозяйственные орудия и агротехнические приемы.
      Однако шел и другой процесс. Богатой родовой верхушке, владевшей большей частью плодородной пашни, выпасов, сенокосов и скота было выгодно держать в кабале неимущих, сдавать им в пользование на условиях отработки сельскохозяйственный инвентарь, тягловый, дойный скот и на выпас овец. Чтобы отбить охоту беднякам и батракам иметь собственную землю, пособники богачей со ссылкой на Коран поучали, что нельзя жить там, где разводят свиней. Поверившие этим поучениям уступали свои наделы баям и манапам, нанимались к ним работать испольщиками.
      И все же у самых расторопных хозяев дела потихоньку шли на лад. На смену буурсунам приходили фабричные металлические плуги, появлялись бороны, косы, урожайные сорта зерновых культур, развивалось товарное овцеводство и сенокошение. Создавались сельскохозяйственные общества и небольшие пять-шесть дворов, артели землепользователей. Они уже не хотели жить в юртах и строили по примеру русских соседей саманные или глинобитные дома с печным отоплением и светлыми окнами, обустраивали подворья, выкапывали колодцы. Дома строили на основании единых архитектурных планов, и этим новые кыргызские и русские села выгодно отличались от восточных поселений того времени с их узкими, кривыми улочками, глухими фасадами за высокими глиняными дувалами.
      Тяжкая это доля, обустраиваться на новом месте. Шубарины трудились не покладая рук, а нужда не убывала. В первый год случались дни, когда в доме и хлебной корки не оставалось. Хорошо хоть выручали овощи со своего огорода да рыба, которую Матвей ловил в озере. Но до него далековато, каждый день не наездишься, а времени часто и на сон не хватало. У родителей из-за работы до Ванюшки руки не доходили - рос как трава на лугу. А он хоть и не наедался досыта, жизнью был вполне доволен. Дружки-сверстники никогда не давали скучать и кругом был такой простор - иди куда хочешь. И везде находилось что-то новое и интересное. С одной стороны за селом тянулись далекие зеленые увалы, за которыми громоздились до неба огромные таинственные горы с красивыми белыми шапками, с другой - раскинулось озеро, которого, правда, из самого села не было видно, синел лишь ближний залив. А над лугами и полями радостно щебетали птицы, в цветах копошились пчелы и безвредные шмели, которых ребятишки называли музыкантиками и безбоязненно ловили руками.
      Ваня несмотря на то, что был еще мал, уже чувствовал удивительную красоту здешних мест. Манили к себе горы, а пуще - озеро, своими купальными бережками, рыбалкой, свежим ветерком поутру и ввечеру. В прибрежных зарослях облепихи и лоха Ваню поначалу сильно пугали шумные фазаньи вспорхи. Но после двух-трех встреч с этими красивыми птицами страх сменился любопытством и восторгом. Подкрадываясь к местам их кормежки, мальчик представлял себя охотником, выслеживающим дичь, и сердце его начинало биться сильнее. Кто знает, может быть именно тогда и зародилась у него любовь к природе и страсть к охоте, и эти чувства он пронесет с собой до конца жизни.
      Но детство быстро проходит, кончаются грезы, приятное ничегонеделанье и начинается скучная учеба. Подросшего Ваню отдали в церковно-приходскую школу. Потом был перерыв, за которым последовали учеба на ветеринара в уездном городе и двухгодичная практика у опытных специалистов. Молодой Шубарин, став самостоятельным, зарабатывал столько, что мог регулярно высылать родителям по 15-20 рублей, которым эти деньги казались очень болшими, и они при каждом случае, когда удавалось свидеться, смущенно просили сына не тратиться на них, не ущемлять свои молодые потребности. На табак и вино Ивана не тянуло, но была у него сердечная зазноба, любившая конфеты и подарки.
      Однажды пришла тревожная весть от матери о том, что отец стал сильно прихварывать. Иван бросил все дела и помчался в Сливкино. Но отца в живых уже не застал. Только когда потерял, понял, как дорог был ему старик и как сильно будет его нехватать. В город он уже не вернулся. Работы было по горло и здесь, ездил по вызовам в хозяйства день и ночь. То роды у коров и лошадей принимал, то от чесотки либо от другой хвори скот лечил. А иногда случалось и людей пользовать.
      После смерти отца мать сильно сдала, постарела не узнать. У нее развилась старческая катаракта, зрение стало совсем никудышным. В один из вечеров, когда Иван уехал на вызов, она, пытаясь зажечь керосиновую лампу, сослепу опрокинула ее. Разлившийся керосин вспыхнул и мать не смогла его потушить...
      После похорон матери Иван Шубарин навсегда покинул родное пепелище. Некоторое время жил в уездном городе и вдруг уехал за десятки верст на границу с Казахстаном. Там поблизости от караванной тропы, ведущей в Китай, он и основал свою заимку. Помочь Шубарину в строительстве избы подрядились двое мастеров, переселенцев из Сибири. Втроем расчистили от деревьев и кустов возвышенное место у берега ручья, выкопали траншею, плотно забутили ее крупными камнями. Получился чуть выступающий из земли фундамент. Лес рубили на ближнем склоне горы, выбирая толстоствольные спелые ели. Бревна доставляли конным волоком, на месте ошкуривали и клали венцы, аккуратно забивая зазоры лесным мохом. Низкую крышу покрыли тесом. Для надежности Иван привалил фундамент землей, а снаружи положил еще пласты дерна. На потолок пошли тесаные бревна, сверху их присыпали землей и промазали глиной в смеси с рубленой соломой. Такой же смесью покрыли пол в избе. Сибирские умельцы сложили кирпичную русскую печь. В избе было тепло, сухо и пахло здоровым смолистым духом.
      Рядом с избой Иван собственноручно соорудил маленькую баньку с каменным очагом и конюшню на два стойла.
      С тех пор и приклеилось к заимке и ко всему урочищу название "Шубарино".
      На новом месте работы у Ивана не стало меньше. Редко когда бывало, чтобы сюда не заворачивали всадники по спешному ветеринарному делу. Особенно горячее время наступало в случаях эпизоотий. Он был единственным на всю волость ветеринаром и поэтому иногда приходилось работать сутками напролет, быть не только лекарем, но и организатором карантинных мероприятий. Благодаря этому его хорошо знало и ценило уездное и волостное начальство. Но особой популярностью и уважением он, конечно же, пользовался у скотоводов. Они с почтением называли его Доктурбеком, а некоторые в знак особой признательности нарекали этим именем своих сыновей. За работу по спасению скота Шубарину платили не только деньгами, но и искренней дружбой. Не было такого праздника или иного случая, чтобы его не приглашали в гости. А предлогов было немало. То свадьба, то тризна-аш, то именины, то просто посиделки...
      Если вступающие в брак или умерший были богатыми людьми, то съезжались не только жители ближних аилов, но и других волостей. Для них устраивались угощения, игры и конные состязания. Эти события, сопровождавшиеся подношением подарков устроителям, от которых те получали немалую выгоду, скрашивали однообразную жизнь аильчан и долго служили пищей для оживленных толков и пересудов, особенно если в них участвовали знаменитые борцы, акыны или сказители.
      Зимнюю скуку помогали легче переносить традиционные встречи, называемые джоро-бозо, во время которых гости, попивая бузу, развлекались песнями и шутками-прибаутками.
      Впрочем, от удовольствия пообщаться не было отказа и в страдную летнюю пору. То тут, то там звали сородичей и друзей на угощение-шерне, резали по этому случаю овцу и запасались кумысом.
      Шубарину поначалу все было в диковинку, но потом привык, проникся духом полезности этих развлечений, сплачивающих народ и развивающих его культуру. Благодаря этим встречам он освоил кыргызский язык и мог свободно общаться на нем.
      Еще до своего поселения на заимке Иван обзавелся ружьем и конем, которого купил на скотном базаре. Раз в месяц он отправлялся верхом в уездный город, где закупал кое-какие продукты, ламповый керосин и вещи, нужные в обиходе, и заглядывал к разбитным артельным молодкам.
      Отсутствие на заимке не беспокоило его. Он хорошо знал жителей округи, а посторонние туда не заглядывали. Да и брать в избушке было нечего. Все ценное - конь и ружье всегда были при нем.
      С присоединением к России прекратились набеги и грабежи. Об этом стали доходить вести до тех, кто из страха покинул родные края. Многие вернулись обратно, с ними и семья, приютившая Мамбета.
      Дети вырастали, заводили семьи, получали свои доли скота и имущества. Но Мамбет не мог претендовать на наследство - не родная кровь. Когда дорос до возраста джигита, простился с плачущими стариками, которые привыкли к нему, полюбили как сына и сделали для него все, что смогли. Он батрачил у разных хозяев, был подсобным рабочим в лавке богатого уйгура. Потом женился на такой же беднячке, как и сам, получил надел земли, построил кибитку и начал самостоятельно крестьянствовать. В семье появились дети, первенца назвали Жанторо. Уже с восьми лет мальчик помогал в поле родителям, а в четырнадцать злой рок заставил его повторить судьбу отца. Вспышка холеры унесла всю семью, выжил один Жанторо. Сородичи-джельдены не дали осиротевшему юноше умереть с голому, приютили у себя. Но нет на свете горше доли, чем жить под неродной крышей. Прозябать бы ему долгие годы, но помог случай.
      Однажды Жанторо послали на неделю с небольшим табуном лошадей на ближнее пастбище. Жил там в шалашике, который сам соорудил из веток деревьев на опушке леса, а питался черствыми лепешками и вареной бараниной. Но на пятый день еда кончилась. Чтобы заглушить голод, пил побольше воды из родника, ел ягоды, дикий лук и кислицу.
      В один жаркий полдень к табуну подъехал незнакомый всадник с белой бородой и гривой седых волос под посеревшим от времени, когда-то белым калпаком. Жанторо принес путнику воды из родника. Поблагодарив, старик окинул юношу пронзительным взглядом и по праву старшего первым спросил, кто он. Жанторо не любил говорить о себе, но сейчас не осмелился отмолчаться. Старик слушал внимательно, с участием, и это подбадривало, вызывало желание открыть и облегчить душу.
      - Ты юн возрастом, - задумчиво сказал он, когда Жанторо закончил свой невеселый рассказ, - но в речи твоей я улавливаю зрелые мысли и благородные чувства. На твою долю слишком рано выпали тяжелые утраты и невзгоды и ты как никто другой нуждаешься в отеческой помощи и поддержке. Послушай же, что скажу тебе, джигит из славного рода джельденов. Солнце моей жизни уже пошло на закат, но я успею передать тебе все, что узнал в этом мире. Если, конечно, ты захочешь. Мои знания дороже скота и имущества, потому что в них дух наших богов и наших предков. Ты поймешь, почему нельзя осквернять землю, лес, горы, источники и убивать маралов, давших нам прародительницу Рогатую Мать-олениху. Я научу тебя вызывать дух божественных Тенгри, Джер-Суу, Умай-Эне. Ты узнаешь жизнь гор и лесов, повадки зверей и птиц, научишься читать их следы как священный Коран. Так скажи, согласен ты стать учеником старого Бейшена, которого вся наша волость, почитает как знатного охотника, но душу которого не знает никто?
      Таких хороших, проникновенных слов Жанторо никогда еще не слышал. От волнения он только и смог, что пробормотать:
      - Спасибо вам, аксакал. Я согласен быть вашим учеником и пойду за вами всюду...
      Юрта Бейшена стояла в небольшой котловине, со всех сторон окруженной горами. Более высокие и тенистые северо-восточные склоны их густо покрывали хвойные леса, а сухие юго-западные пестрели выгоравшими к концу лета луговыми плешинами. Господствующие вершины часто укутывались тучами, тяжело сползавшими в низину серовато-белым туманом. Котловина была хорошим кормовым местом для летнего выпаса скота. Со второй половины мая и по сентябрь, а в теплые годы и до конца октября, здесь на высоких травах нагуливали жир многочисленные отары овец и табуны коней, на давно обжитых местах было тесно от становий животноводов, прикочевывавших из Тосора, Барскоуна, Дархана, Чичкана и других поселений на обширном пространстве иссык-кульского побережья. К зиме оживление на пастбище спадало, но не все покидали его. Часть скота оставалась на зимнем подножном корме и содержалась в большом крытом загоне. Ухаживавшие за ним чабаны жили в трех приземистых кибитках, рядом с которыми и располагалась юрта Бейшена.
      Для чабанов соседство с ним было выгодным, так как избавляло скот от набегов волков. Хитрые засады и капканы охотника отбили у серых хищников желание появляться в этом месте. Чабаны охотно поддерживали Бейшена всем, чем могли, но он редко обращался за помощью, вел уединенную жизнь. Кошму на его старой юрте в нескольких прохудившихся местах покрывали заплаты. Таким же бедным было и убранство внутри. Единственное богатство составляли роскошные шкуры барса и медведя, расстеленные в задней части юрты на почетном гостевом месте. И еще привлекали взгляд пучки пахучих трав, развешанных под сводами юрты, и искусные поделки - вырезанные рукой хозяина фигурки зверей и птиц из дерева и рогов архара и теке.
      Познакомившись с новым жилищем, Жанторо наломал сухостоя в кустах и принес целую охапку. Хотел сам разжечь огонь в очаге, сложенном из трех черных от копоти камней, но не получилось. Сколько ни бил огнивом по камню, искры, разлетаясь в разные стороны, не попадали на трут. Бейшен улыбнулся и сам взялся за дело. От его удара трут сразу задымился. Старик подул на него, маленький язычок пламени зажег тонкие веточки и кору. Через минуту в очаге уютно потрескивали сучья, огонь жарко лизал дно казана с подвяленным козерожьим мясом. Как когда-то под крышей родительского дома, Жанторо снова почувствовал себя вольным и счастливым. В сиротские годы его пищей часто был лишь ломоть черствой лепешки, теперь он забыл о голоде. Не было случая, чтобы они возвращались с охоты без добычи. Бейшен убивал из своего кремневого ружья ровно столько дичи, сколь было нужно для еды, приобретения кое-какой одежды, пороха и свинца, которые он выменивал у кашгарских купцов на шкуры козлов и архаров.
      В первое время он учил Жанторо охотничьему промыслу в низовьях, где в перелесках и кустах в изобилии водились фазаны и косули. На каждую дичь у старого охотника был свой прием. На фазана он ходил, когда солнце склонялось за полдень. Это было время кормежки птиц. Они близко подпускали к себе и взлетали столбом с громким хлопаньем крыльев и испуганным криком. В этот момент и гремел меткий выстрел Бейшена. Но случалось, что фазан взлетал за спиной, и охотник не успевал вскинуть ружье. Тогда, зависнув на мгновение, птица переходила в горизонтальный полет и стремительно исчезала из виду.
      А косуль и кекликов Бейшен брал на манок, искусно подражая их голосам.
      Жанторо оказался способным учеником, но прошел не один месяц, прежде чем он научился скрадывать дичь, сносно стрелять по цели, правильно заряжать ружье, отливать пули, свежевать дичь, выделывать смесью кислого молока и муки шкуры, шить из них одежду, используя вместо ниток высушенные жилы животных.
      Кончалось лето, дни становились короче, но солнце еще светило жарко. Наступало самое лучшее время для охоты на отъевшихся за лето крупных копытных животных. Пора было ехать в верховья.
      Готовясь к поездке, старик купил Жанторо коня под седлом, скроил и сшил меховые штаны, шубу и малахай.
      Они поднимались то верхом, то ведя коней под уздцы, когда крутизна становилась опасной. Сумерки застали их в арчевнике, там и заночевали.
      К обеду следующего дня появились первые пятна рыхлого снега. У входа в ущелье сделали привал, отдохнули, перекусили; стреножив, оставили коней и пешком пошли по ущелью.
      -Теке и архар идут вслед за снегом, - сказал Бейшен. - Видишь, какая сочная трава растет там, где он недавно растаял. Это и есть места их кормежки. Давай поднимемся на скалу и устроим там скрадок.
      Солнце уже краешком касалось вершины горы, когда охотник вдруг что-то заметил. Жанторо проследил за его взглядом и увидел на отвесной, как ему показалось, стене, серый рогатый силуэт, сливающийся с фоном скалы.
      - Подождем когда подойдет поближе, - прошептал он. Но рогач, словно почуяв опасность, мячиком прыгая по отвесу, быстро унесся прочь.
      Солнце спряталось, сразу стало темно и холодно.
      - Все, на сегодня охота окончена, - сказал Бейшен и начал спускаться вниз. Они вышли к знакомому месту в арчевнике и провели там еще одну ночь.
      На следующий день засаду выбрали чуть в стороне от вчерашего места. Ожидание казалось Жанторо бесконечным, нетерпеливый взгляд натыкался лишь на острые ребра скал. Он опять не сумел первым заметить теке. Тот пришел по карнизу над скалой, несколькими прыжками достиг маленькой площадки на отвесной стене. Расстояние было удобное для выстрела, и Бейшен быстро установил ружье на сошках. Но сам стрелять не стал, предложил Жанторо.
      Выстрел раскатистым эхом отозвался в ущелье. Сильная отдача в плечо сбила направление взгляда, и Жанторо не увидел, что стало с козлом.
      -Молодец! - крикнул Бейшен.
      Первая удача и похвала учителя окрылили Жанторо. Пройдет еще три года, и он станет настоящим охотником. Но один невосполненный пробел еще оставался. Бейшен несколько раз порывался сходить с ним на барса, но каждый раз отступал. Охота на свирепого и очень сильного хищника опасна и требует особой сноровки. Жанторо для этого еще не опытен и молод, не набрал настоящей мужской силы, да и сам Бейшен уже не тот. За свою жизнь он поймал капканами четырех барсов и одного подстрелил из ружья. Шкура его украсила юрту охотника, а живых зверей скупили задешево хитрые китайские купцы. Все деньги от них Бейшен потратил на подарки детям своих родственников.
      В следующий свой выезд на охоту они поднялись еще выше к снежникам и ледникам. Здесь на одном из южных склонов Бейшен заметил на мокрой глинистой проталине следы небольшого стада архаров, которые по гребню горы вывели к огромному мрачному утесу. Его огибал сползающий в ущелье ледник. Осмотревшись, Бейшен предположил, что архары ушли в соседнее ущелье. Самый короткий путь туда был через ледник. Выйдя на него, он снял с плеча моток волосяной веревки, обвязал ею Жанторо и себя, прочно закрепил концы и сказал:
      - Ступай только по моим следам.
      Ледник был весь в трещинах, всюду беспорядочно выпирали острые, словно зубы дракона, торосы и обломки льда. Чудовищная сила, рождаемая морозом и солнцем, то сдавливала, то разрывала этот огромный язык льда, и он, крошась и подтаивая, питал убегающую по дну ущелья речку. Перешагивая и перепрыгивая через трещины, преодолевая бесконечные препятствия, Жанторо верхним зрением уловил летящую тень. Подняв взгляд, он увидел парящего над утесом бородоча-ягнятника. Засмотревшись на его полет, юноша отвлекся на несколько секунд и не заметил трещины. Наступив на острый ее край, нога соскользнула вниз. От рывка веревки Бейшен упал на спину и, проехав метра два, зацепился за ледяной выступ. Изо всех сил упираясь спиной и ногами, он медленно повернулся, схватил натянутую веревку и потянул на себя. Жанторо, повиснув над черной бездной, отчаянно тыкался о скользкие стены руками и ногами. Несколько секунд в западне показались вечностью, страх, нарастая как снежный ком, холодил сердце.
      - Держись, джигит! - глухо донеслось сверху. Сантиметр за сантиметром веревка поползла вверх. Жанторо лихорадочно заработал руками и ногами, помогая своему вызволению.
      Когда все осталось позади, и они снова были на надежной земле ущелья, Бейшен присел на камень и, перехватив виноватый взгляд юноши, сказал:
      - Духи постоянно испытывают нас. Смерть - их черный демон - всюду ходит за человеком, но в горах она сидит у него на плечах и уносит каждого неосторожного. Я давно не молился богам, они гневаются на нас.
      Жанторо подумал, что после этих слов старик прекратит охоту. Но ошибся. Чуть передохнув, Бейшен свернул из ущелья в боковой отщелок. Подойдя к зарослям можжевельника, они наткнулись на тропу с пометом архаров и пошли по ней. Быстрый, цепкий взгляд Бейшена успевал видеть все: и каменистую твердь под своим легким шагом, и крутые склоны, и скалы. Охотникам удалось подкрасться на выстрел к пасущимся в лощинке архарам. Упредив выстрел, стадо мгновенно сорвалось с места. Бейшен выстрелил вдогонку. Один из баранов кувыркнулся и остался лежать на месте.
      Утром следующего дня они отправились в лес духов. Деревья в нем были сплошь лиственные и стояли не тесно. На берегу ручья Бейшен разжег костер и бросил в него несколько ломтей мяса. Как только ароматный дым защекотал ноздри, старик опустился на колени и произнес:
      - Ты слышишь меня, Джер-Суу? Я привел к тебе юношу, которого называю своим приемным сыном. Прими его в свое обиталище, открой перед ним лесные и горные тропы, не отказывай в малой толике пищи и воды, оберегай от злых духов...
      Голос Бейшена звучал глухо и монотонно. Напряженно вслушиваясь в него, Жанторо все больше поддавался непонятному волнению, какое, наверное, всегда испытывает человек при встрече с чем-то таинственным и величественным.
      Ему казалось, что они в лесу не одни, что на них отовсюду смотрят загадочные, всемогущие, грозные существа.
      Всю дорогу обратно Бейшен не проронил ни слова. А когда воротились, достал комуз, тронул струны раз, другой, прислушался к замирающим звукам, заиграл и запел в полную силу.
      Под сводом юрты при неверном свете костра полились одна за другой мелодии, в которых звучал то лихой топот копыт, то рокот реки, то клекот орла, то плавный хоровод юных девушек.
      Жанторо никогда не слышал игру и голос Бейшена и был поражен его искусством. С того вечера он стал называть старого учителя отцом, а тот его сыном.
      * * *
      Годы добавляли Жанторо сил, а у Бейшена отнимали. Старик уже не мог ходить на охоту. Он похудел, подсох и даже в теплое время не снимал шубу. Однажды совсем слег, и Жанторо неделю не отходил от него. Из еды у них осталось лишь немного муки. Жанторо испек несколько лепешек, заварил травяной чай и дал поесть старику. Тот отломил кусочек и сказал:
      - Мне больше не нужно. Остальное возьми себе и поезжай. Здесь ради меня не задерживайся, иначе придется голодать. Не беспокойся, я сам справлюсь.
      Жанторо не хотелось оставлять отца в таком состоянии, но без еды тоже нельзя. Скрепя сердце, собрался в дорогу, взяв с собой обоих коней.
      За три дня ему удалось подстрелить крупного теке. Трудно в горах одному, никто не подставит плечо. Много времени и сил потратил охотник, чтобы стащить к тропе неподъемную тушу, перевалить ее поперек конской спины и привязать крест-накрест кожаными ремнями, стянув свисающие по обе стороны копыта к брюху коня. Охваченный плохим предчувствием, он настойчиво подгонял коней, рискуя сорваться с крутизны или сползти в пропасть вместе со щебнистой осыпью, которую пересекал, сокращая путь.
      Предчувствие не обмануло его. Бейшен лежал вытянувшись на кошме, лицо его было спокойно, открытые глаза невидяще смотрели вверх...
      Весть о смерти знаменитого охотника разнеслась по всей округе, и многие захотели проститься с ним. Первыми съехались родственники покойного, которых к удивлению Жанторо набралось десятка полтора. За ними потянулись жители ближних, а потом и дальних аилов. Соблюдая правила традиционного погребального обряда, покойного положили с левой стороны от входа в юрту, отгородили занавеской, у изголовья поставили глиняный светильник. Тихие голоса собравшихся то и дело прерывались громким плачем - причитаниями новоприбывших мужчин и женщин.
      Старики-знатоки мусульманских обрядов обмыли мертвое тело и когда стали заворачивать в саван, Жанторо начала быть крупная дрожь. Не в силах сдержать подступившие к горлу рыдания, он выбежал из юрты, бросился лицом на землю и, иступленно молотя по ней кулаками, завыл, как дикий зверь.
      После похорон родственники покойного предложили ему переехать в аил, но он отказался.
      * *
      *
      За всеми делами Иван старался находить время и для охоты. Ходил на фазанов, зайцев и кекликов по ближним горам и отщелкам. Как-то в снежную зиму выпала свободная неделя, и он решил забраться подальше и повыше, хотя и знал, что охотиться в горах в такую пору рискованно. Коня пришлось оставить в чабанском зимовье и дальше пробираться пешком в спегоступах, сплетенных из ивовых прутьев. Иван надеялся, что обильный снегопад заставит кабанов и козлов спуститься пониже к южным склонам. Подойдя к одному из них, он увидел глубокую расселину с густыми кустами по краям. В таких местах кабаны часто устраивают свои лежки. Чтобы не продираться через кусты по глубокому снегу, Иван взял немного ближе к краю расселины. Настороженно вглядываясь в переплетение ветвей, охотник не заметил предательского снежного козырька над обрывом. Снег под ним вдруг раздался и, не успев глазом моргнуть, Иван полетел вниз. При падении он сильно ушибся и повредил ногу. Шубарин попробовал встать, но тут же упал от сильной боли в ноге. Попытался ползти, но и это не получалось. Нога горела как в огне. Он оказался в ловушке: отвесные стены с трех сторон и неизвестно, есть ли выход, если двигаться вдоль этой проклятой щели. Оставалось одно: стрелять - вдруг кто-нибудь услышит.
      Иван нажимал на спуск через равные промежутки времени, пока не осталось два последних патрона. Мороз крепчал и холодил тело под шубой. "Неужто конец?" - подумал он со злостью на себя за непростительную пропашку. Упираясь прикладом ружья в снег, работая одной ногой и волоча другую, Шубарин попробовал передвигаться ползком. Он удалился от места своего падения шагов на сто и заметил, что дно расселины начало повышаться. Ползти сразу стало труднее. В отчаянии он израсходовал еще один патрон и, закрыв глаза, в изнеможении прилег на снег. Навалились безразличие, усталость и дремота. Ему пригрезился светлый луг с цветами, потом вроде бы очутился в своей избушке, на теплой лежанке. Кто-то звал его за дверью, кричал, "эй!", а он никак не мог понять, во сне или наяву. Наконец смертная дремота отпустила, и Иван понял, что действительно сверху слышится чей-то голос. Он поднял взгляд и увидел над краем расселины лицо человека.
      - Эй! - снова донесся голос.
      Забыв о боли, Иван приподнялся и замахал руками.
      Его вызволил из беды с помощью длинного волосяного аркана охотник, к счастью оказавшийся поблизости и обративший внимание на выстрелы, которые звучали с интервалами, глухо, без раската, и это насторожило охотника. "Непохоже, - подумал он, - чтоб так стреляли по зверю, значит, кто-то попал в беду".
      Спаситель срезал и связал несколько длинных еловых веток, уложил на них пострадавшего и как на салазках довез до своего коня, оставленного неподалеку в лощине. Уже к ночи они добрались до зимовья, откуда Иван ушел на охоту. Здесь, осмотрев свою больную ногу, он установил вывих лодыжки, который сам же и вправил.
      Утром в кибитке чабана за чаем с лепешками Иван смог получше разглядеть вчерашнего незнакомца. На вид он, пожалуй, не старше самого Ивана, высок ростом, жилист и крепок. Суровое темное от загара лицо и неожиданно добрая белозубая улыбка. Цепкий с прищуром взгляд охотника. На плечи небрежно наброшена нагольная шуба, под расстегнутым бешмантом - белая рубашка из грубой кашгарской маты; сильно потертые штаны из шкуры горного козла мехом внутрь и сапоги без каблуков из такого же меха.