Залпы с берега

      - Что делать будем, комиссар? - спросил я Кирпичева, когда мы вышли с совещания. - Ну, с колючей проволокой ясно - со старых заграждений будем снимать. А где инструмент и материал возьмем? Уму непостижимо.
      - Не расстраивайтесь раньше времени, товарищ командир, - утешительно произнес Федор Васильевич. - Вот придем на батарею, созовем партийное собрание, потом комсомольское...
      - Да разве собрания заменят нам скобы и пилы? - перебил я его.
      - Заменить не заменят. А вот как и чем заменить, чего где достать, люди, глядишь, надумают. Народ у нас смекалистый. Нам поучиться у него не грех.
      И верно,, после того как прошло партийное, а за ним и комсомольское собрание, задача не казалась такой уж безвыходной. Сразу же возникли предложения насчет использования подручных средств. А с началом работ число предложений продолжало расти. На батарее была создана специальная бригада, занявшаяся изготовлением заграждений. Вошло в нее несколько коммунистов. Они первыми стали перевыполнять нормы, и пример их стоил любой словесной агитации.
      По мере замерзания залива заграждения выставлялись на лед. Перед фортом возводилась сплошная двухметровая стена из снега с прорубленными в ней бойницами. Стену заливали водой. Из дерева сооружались утепленные будки, которые тоже засыпались снегом и покрывались ледовым панцирем. Это были долговременные огневые точки. По предложению краснофлотца Калюжного перед ледяными дотами стали выставлять замаскированные препятствия со звуковой и ракетной сигнализацией. Достаточно было неосторожного шага, чтобы загремели пустые консервные банки и бутылки, подвешенные на проводах, а в воздух взмыли сигнальные ракеты. Позже, когда лед окончательно окреп, в наиболее опасных районах были установлены в шахматном порядке морские мины. Взрывались они дистанционно, с командного пункта форта.
      Словом, стоило нам приладиться, приспособить имеющийся инструмент и найти подручные материалы, как работа по изготовлению заграждений пошла споро.
      А вот у наших соседей, на 311-й башенной батарее, возникла задача посложнее. В середине месяца во время обычной стрельбы вторая башня вдруг содрогнулась от страшного удара. В первое же мгновение артиллеристам стало ясно: стряслась какая-то беда. Стрельбу тотчас же прекратили.
      Беда действительно случилась немалая. В третьем орудии произошел преждевременный взрыв снаряда прямо в канале ствола. Случай был из ряда вон выходящий. Ствол разворотило. Осколками повредило соседнее, четвертое, орудие. Таким образом, вся башня вышла из строя.
      Запасных двенадцатидюймовых стволов на форту не было. Пришлось доставлять их из Кронштадта до Ораниенбаума на барже и от Ораниенбаума до Красной Горки по железной дороге. Причем все это происходило под артиллерийским обстрелом. Но не в том были главные трудности.
      Замена стволов такого калибра - очень тяжелая и трудоемкая работа. Обычно выполняют ее заводские специалисты с помощью мощного крана. А кран на форту был неисправен. Да если б он и был в порядке, едва ли бы решились его использовать - это слишком бы демаскировало батарею.
      По довоенным техническим нормам на замену двух стволов требовалось сорок суток. Сейчас такой срок был совершенно неприемлем. Чтобы найти выход из положения, выработать план работ и последовательность отдельных операций, на совещание собрались комендоры пострадавшей башни и представители артиллерийской мастерской. В интересных предложениях не было недостатка. Их основная идея сводилась к тому, чтобы вынуть поврежденные стволы и вставить новые, не снимая полностью броневой крышки башни. А ведь каждый ствол весил более 50 тонн! В распоряжении же артиллеристов имелись только гидравлические домкраты, лебедки и тали - ручные цепные подъемники.
      Совещание выработало стратегию работ. Их тактика обсуждалась на партийных и комсомольских собраниях. Каждый артиллерист и каждая ремонтная бригада взяли трудовые обязательства. В башне и в жилых помещениях появились лозунги, призывающие людей досрочно закончить замену стволов. В энтузиазме не было недостатка.
      Для того чтобы подать новые стволы к башням, из бревен выложили специальную эстакаду. Поврежденные стволы привели в строго горизонтальное положение, сняли с лафетов и положили на катки, которые двигались по рельсам. Новые стволы лебедкой и талями подтянули к амбразурам башни. Крышку ее приподняли на металлических клиньях. За сутки установили один ствол, за вторые - второй. После этого начались монтажные работы.
      Люди трудились день и ночь. А ведь было уже холодно. И очень сказывалось недоедание последних месяцев. И все-таки работы не прекращались...
      Да, голод давал себя знать. С питанием и у нас, и в Ленинграде стало совсем худо. Со звериной жестокостью враг все туже стягивал кольцо блокады. Именно в ноябре Гитлер хвастливо заявил: "Ленинград сам поднимет руки. Он падет рано или поздно. Никто не освободит его, никто не сумеет прорваться через созданные линии. Ленинграду придется умирать голодной смертью". Гитлеру же принадлежали циничные слова: "Ленинград съест сам себя".
      20 ноября произошло пятое по счету снижение продуктовых норм в Ленинграде и у нас на пятачке. Хлебный паек для военнослужащих сокращался до 350 граммов в в сутки, для рабочих - 250, для служащих и иждивенцев - 125. Обеды и ужины были скудны. О вкусе пищи мы и не задумывались. Всякая еда казалась вкусной.
      Чувство голода стало непреходящим. Есть хотелось всегда - и когда ложились спать, и когда вставали. Если б меня разбудили ночью и предложили поесть, я бы вскочил немедленно. В движениях теперь появилась какая-то зыбкая легкость, иногда кружилась голова, ощущались рези в желудке. И только днем в делах и заботах эти неприятные ощущения не замечались.
      Но никто из бойцов не сетовал на недоедание. Все помнили о страшной цифре - 125. На этой норме жила значительная часть ленинградского населения. И все сходились на одном: "С таким харчем, как у нас, воевать можно".
      Голод ожесточил людей против врага, но не убавил у них стойкости. Я замечал, что у бойцов в каждом деле появлялось даже больше, чем раньше, упорства и сосредоточенности. Это было как бы защитным рефлексом на неблагоприятные условия, рефлексом повышенной сопротивляемости той силе, которая стремилась нас погубить. Ослабить сопротивление никто не помышлял.
      Так вступали мы в первую блокадную зиму.
      Глава третья. В блокаду
      Главный калибр
      Капитан Вига Курбабаевич Мустафаев командовал 311-й батареей. Это под его руководством была развернута работа по замене стволов во второй башне. До этого он стяжал себе славу умелого и удачного командира главного калибра Красной Горки.
      Главный калибр - понятие, хорошо знакомое морякам. Так на корабле называется артиллерия, имеющая наибольший калибр и предназначенная для решения главных боевых задач. Если применить этот термин к нашему форту, то две батареи 305-миллиметрового, или двенадцатидюймового, калибра как раз и соответствовали ему. Преимуществом благодаря своей неуязвимой защите обладала 311-я, башенная. Поэтому в обиходе ее называли еще и флагманской.
      Командир этой батареи был на виду. И Вига Мустафаев, казалось, вполне отвечал своему положению. Это был коренастый, среднего роста брюнет с красивыми, вьющимися волосами. Южный темперамент крымчанина сочетался у него с твердым, властным характером. К этому прибавлялась хорошая артиллерийская подготовка: он принадлежал к числу первых выпускников училища береговой обороны. И, понятно, боевые успехи башенной батареи, достигнутые после первых же стрельб, неразрывно связывались с именем ее волевого и грамотного командира.
      Таким выглядел Мустафаев со стороны. Правда, замечалось в нем и другое: подчеркнутая самоуверенность, снисходительно-небрежное отношение к младшим и к равным себе.
      Такие чаще других срываются. Случилась беда и с Вигой. Споткнулся да еще в гонор полез. А время было суровое, решения принимались быстро. Сняли, отдали под суд.
      Когда мы узнали об этом, то были поражены. Никак не могли поверить, что вина товарища так велика. И действительно, те, кому это полагалось, вникли в дело. Мустафаева реабилитировали и назначили командовать батареей в нашем же секторе.
      Но пока с ним разбирались, надо было кому-то командовать 331-й. В первых числах декабря меня вызвал командир форта. Я отправился к майору Коптеву, силясь представить себе причины вызова. С командного пункта я вышел командиром 311-й батареи.
      Новое назначение было неожиданным и радостным. Я вспомнил про свои честолюбивые мечты о башне при выпуске из училища. Да, тогда они были не более чем наивны. Башенных батарей не так уж много, чтобы не найти для них опытный комсостав. Сейчас же у молодежи тяжелые калибры не вызывали столь сильного вожделения. Командовать на фронте, скажем, 45-миллиметровой противотанковой батареей значило иметь больше самостоятельности, быть ближе к опасности, сражаться с противником, что называется, лицом к лицу.
      Но я-то считал себя уже закоренелым береговым артиллеристом. И тяжелая башенная артиллерия не утратила для меня своей привлекательности. Но, честно говоря, я и не предполагал, что мне могут предложить возглавить всю башенную батарею, минуя промежуточные должности. Такое доверие командования окрыляло, вызывало прилив сил, желание скорее вощи в курс дела, почувствовать себя на своем месте.
      Переселение из каземата 211-й батареи в первый, западный блок главного массива не заняло ни много времени, ни труда. С сожалением распрощался я со своими боевыми товарищами и подчиненными: Кирпичевым, Юдиным, Тощевым. Меньше месяца прослужили мы вместе, а уже сработались, привыкли друг к другу. Успел я привязаться к сержантам и матросам - к нашему дружному коллективу. И с ним расставаться мне было нелегко. Прощание облегчалось тем, что люди, чувствовалось, искренне радовались за меня. В добрых пожеланиях не было недостатка.
      Передав батарею Федору Харлампиевичу Юдину, я в тот же день начал знакомство со своим новым хозяйством.
      Сначала, понятно, познакомился с людьми: с комиссаром батареи старшим политруком Константином Николаевичем Кудзиевым, заместителем комбата лейтенантом Алексеем Осиповичем Пономаревым, командирами башен лейтенантом Михаилом Осиповичем Мельником и старшим лейтенантом Иваном Яковлевичем Макаровым, с другими командирами.
      Собрать весь личный состав батареи и представиться, как это принято, оказалось невозможным. Во второй башне заканчивались работы по замене стволов - завершался монтаж, проводились проверки. Часть людей не могла оторваться от работы, другие спали после ночной смены. Командир башни Макаров трудился вместе со всеми. В прошлом сверхсрочник, окончивший затем командирские курсы, он был отменным практиком и артиллерийскую технику знал превосходно. В ватнике, с испачканной чем-то щекой он напоминал сейчас бригадира в кругу рабочих.
      Устройство башенной 305-миллиметровой артсистемы я изучал в курсантские годы. Изучал и по описанию, и "на ощупь" - на севастопольских батареях. Но с тех пор прошло немало времени. И все это время я имел дело с иной, менее сложной техникой. Так что многое основательно призабылось. Чтобы вновь до деталей освоить материальную часть батареи, требовалось, понятно, не день и не два. Но поскольку моя ближайшая и главная задача состояла в управлении огнем, с проникновением в детали можно было и не торопиться. А вот составить себе ясное представление об устройстве башенного хозяйства в целом, уяснить себе взаимозависимость его основных звеньев нужно было немедля. От ясного понимания такой взаимозависимости мог самым непосредственным образом зависеть исход стрельбы.
      Обойдя башни, я с лейтенантом Пономаревым отправился Осматривать помещения, расположенные в глубине массива. Вот командный пункт батареи, Здесь я уже побывал и успел немного осмотреться. И вещи свои оставил тут - другого жилья, где было бы так же тепло, не оказалось. Помещение это маленькое. Выглядит оно, как техническая лаборатория. На стенах - десятки контрольных приборов. Они фиксируют поданные команды и показывают, насколько соответствует им положение механизмов. На одной из стен - большой огневой планшет. На столе - пульт управления громкоговорящей связью. Чудесная это вещь! Поворот тумблера - и твои слова, произнесенные в микрофон, слышны в башнях или в центральном посту или и там и там. И так же динамик доносит до тебя доклад с любого поста. Тут же, на столе, телефонные аппараты, связывающие командный пункт и с боевыми постами, и с командиром форта.
      Ну, здесь все ясно. Идем дальше. На ходу осматриваю краснофлотские кубрики, столовую, душевую, лазарет с операционным залом. Целый подземный городок на несколько сот человек!
      Спускаемся ниже. Здесь агрегатные, распределительный щит, от которого электроток идет на тридцать с лишним моторов, обеспечивающих работу башен. Торопиться не будем. Присматриваюсь внимательно, записываю в блокнот цифры, набрасываю черновые схемки.
      Идем дальше. Центральный пост. Мозг батареи. Здесь центральный автомат стрельбы. При стрельбе по морским целям в него поступают величины дистанции, измеряемой дальномерщиками. Электромеханические счетно-решающие устройства автомата выдают на орудия готовые величины прицела и целика. Наводчикам не нужно ловить в прицел неприятельский корабль. Они смотрят на циферблаты и легонько вращают маховики. Электромоторы разворачивают многотонные махины башен, поднимают орудийные стволы. Когда на циферблате совместятся две стрелки - орудия наведены на цель. Остается нажать на педали, чтобы грянул выстрел.
      Из центрального _поста идем осматривать котельную, которая отапливает жилые помещения и артиллерийские погреба. Температура в погребах должна быть вполне определенной и неизменной. Дальше центральная силовая станция форта. Здесь три зала, как большие механические цехи завода. В них установлены мощные дизелъ-генераторы и другое электрохозяйство. Руководят этой станцией три инженера во главе с инженер-капитаном И. П. Смирновым.
      Наконец, погреба - снарядные и зарядные. Отсюда снаряды и заряды в специальных лотках по шахтам в электрическую поднимаются к питателю подбашенного отделения. Там они загружаются в зарядники и опять же в электрическую подаются в башни, к орудиям.
      На стенах погребов термометры и гигрометры. Каждые четыре часа здесь появляется артдозор и снимает показания приборов. А у входа два огромных черных яйца на тележках. Морские мины. Заряд каждой такой штуки - 300 килограммов тротила. На месте гальваноударных колпаков у них ввернуты шестигранные пробки. От мин куда-то уходит электропроводка. Я вспомнил, что за время нашего путешествия по подземельям блока уже где-то видел такие же мины.
      - Зачем они здесь? - поинтересовался я у своего заместителя.
      - Было такое приказание в трудные дни, когда немцы подходили к сектору: подготовить форт к взрыву. Вот и подготовили. Для подрыва специальная команда выделена из семи человек. Я - старший.
      - Но сейчас какой в этом смысл? Да и вряд ли это поднимает моральный дух на батарее.
      - Конечно, - согласился Пономарев, - у некоторых это вызывает невеселые мысли. Мины уверенности не прибавляют. Но многие свыклись. Да и на глаза они попадаются далеко не всем.
      - Но сейчас-то обстановка на фронте не та, что два месяца назад. Пора бы и убрать их отсюда.
      - Пожалуй, - кивнул головой Пономарев. - Я как-то об этом не задумывался. Будете докладывать командиру форта о приеме дел, скажите и об этом.
      О приеме дел я пришел доложить вечером. Но... Григорий Васильевич Коптев сам сдавал дела. Сдавал моему бывшему начальнику полковнику Владимиру Тимофеевичу Румянцеву. Это несколько скомкало официальную процедуру моего доклада. Но упомянуть про мины я не забыл. Коптев и Румянцев переглянулись и промолчали. Я понял, что вопрос этот находится не в компетенции командира форта.
      Григория Васильевича Коптева назначили командиром артдивизиона на Ладогу.
      Вернулся я к себе, в помещение командного пункта, несколько смущенным и оторопевшим. Сумею ли я как следует справиться с новой должностью? Боевое хозяйство, с которым за день у меня состоялось лишь беглое знакомство, подавляло своей грандиозностью. Разве ж это батарея? Целая крепость, густо начиненная техникой (кстати сказать, в конце войны все крупнокалиберные батареи были преобразованы в дивизионы, что и соответствовало истинному положению, вещей). А сколько личного состава! Да, слишком заметным было различие между моей прежней и нынешней должностью.
      Чему же я был обязан своим повышением? Почему не назначили на это место Макарова или Пономарева, который, конечно, успел хорошо изучить и технику, и людей? Макаров к тому же был старше меня по званию. Впрочем, с Макаровым дело ясное: он не имел достаточной теоретической подготовки для грамотного управления огнем. С точки же зрения командования это, видимо, было главным критерием: пусть человек на первых порах слаб в чем-то другом, но важно, чтобы уже на другой день после назначения он мог успешно вести стрельбу. Без ложной скромности я мог сказать себе, что с управлением огнем дело у меня до сих пор обстояло неплохо. Стало быть, это и определило выбор командования фортом.
      Постучав, в командный пункт вошел Пономарев. Он принёс представления на награды и списки отличившихся при замене стволов. Просматривая документы, я проникся еще большим уважением. К своим новым подчиненным. Поистине титанический труд совершили они. Душой всего дела был старший лейтенант Иван Яковлевич Макаров, возглавлявший работы. Крепко помогали ему комиссар К. Кудзиев, парторг М. Дибровенко и комсорг В. Белоусов.
      Самым лучшим образом проявили себя два Афанасия - старшины сверхсрочной службы Таран и Чуев. Старшина командоров второй башни Таран возглавлял одну бригаду, старшина электриков Чуев - другую. Соревнуясь, обе ремонтные бригады перекрывали все мыслимые и немыслимые нормативы. Оба бригадира всё это время не знали ни сна, ни отдыха.
      В ходе работ возникало много непредвиденных трудностей. Например, понадобилось доставить из Кронштадта детали и ремонтные материалы. Буксиры по заливу уже не ходили, а для грузовиков ледовый покров был еще слишком тонок. Тогда Таран взял двух матросов, все втроем впряглись в сани и затемно пешим ходом двинулись в Кронштадт. Местами лед трещал, угрожая раздаться под ногами смельчаков. Но они не сворачивали с пути. К рассвету они сумели вернуться, привезя все, что нужно. А ведь голод уже заметно подточил их силы!
      - Артмастерская нам здорово помогла, - рассказывал Пономарев, комментируя принесенные документы.
      - Да, мастера - молодцы, - поддержал его подошедший вслед за ним Кудзиев. - Начальники там толковые - инженер-капитан Жигало и воентехник второго ранга Нерозин. А среди самих мастеров настоящие виртуозы есть. Старшина Тумпаков, например. Он, знаете ли, старейший ветеран на Красной Горке. Служит здесь с восемнадцатого года. В отражении походов Юденича участвовал, в подавлении кронштадтского мятежа. Не человек - живая легенда.
      - А как токари Снятков и Несмачный нас выручили, товарищ комиссар! вставил Пономарев.
      - Верно. Представьте, во время монтажа полетела какая-то деталь. А запасной нет. Так эти два токаря выточили ее заново. И точность не ниже, чем на заводе.
      - Щелин, Козлов, Гречин, Рожков, - добавил Пономарев, - всех этих мастеров у нас на батарее знают и чтут.
      - Ас такелажными работами тоже своими силами обошлись?-поинтересовался я, зная, что здесь нужны особенно квалифицированные специалисты.
      - Нет, - покачал головой комиссар, - тут без помощи не получилось. Восемь такелажников вызывали - из Кронштадта и даже из Питера. А остальное все руками красногорцев сделано.
      - Сколько же суток вся работа заняла?
      - Сегодня закончили. Значит, восемнадцать суток. А Военный совет флота отвел нам на это сорок восемь дней. На целый месяц перевыполнили! До войны ни один инженер в такое не поверил бы. Знаете, товарищ Мельников, - заключил Кудзиев, - такие силы в людях война открыла, просто чудо!
      С документами мы засиделись за полночь.
      Иван Яковлевич Макаров был представлен к ордену Красной Звезды, комендоры П. Туркин, И. Кузнецов, И. Волков, Н. Михайличенко, С. Прокофьев и И. Кравченко - к медали "За боевые заслуги".
      Через два дня на форт прибыли комендант Кронштадтской крепости генерал-лейтенант береговой службы А. Б. Елисеев и комендант Ижорского сектора генерал-майор Г. Т. Григорьев. Осмотрев башню, они остались довольны работой и поблагодарили артиллеристов за выполнение задания. Вскоре все представленные получили ордена, медали и другие поощрения.
      А боевую проверку орудий мы произвели на другой день после окончания работ.
      Сигнал тревоги застал меня в башне. С Пономаревым мы быстро добрались до командного пункта. Там уже был на своем месте, определенном боевым расписанием, старшина Никифор Ляшенко. Ему предстоит записывать поставленную задачу и все подаваемые команды с точным указанием времени в журнал боевых действий.
      Занимаю место за столом у пульта громкоговорящей связи. Телефонный звонок. Слышу голос Румянцева :
      - Приготовиться к стрельбе по наземной цели:!
      Владимир Тимофеевич называет координаты цели, способ стрельбы и расход снарядов. Вести огонь будем снарядами дальнобойными, образца 1928 года.
      Я уже знаю, что расход боеприпасов двенадцатидюймовой артиллерии строго лимитирован Военным советом флота - хоть на форту в них и нет недостатка, но блокада вызвала некоторую перестраховку. На каждую стрельбу мы должны получать разрешение командующего флотом или начальника береговой обороны. Нам позволяют решать только наиболее важные огневые задачи. И от того, что я это знаю, волнение мое увеличивается в несколько раз.
      Заставляю себя быть спокойным, сосредоточиться. Вписываю координаты в бланк аналитического определения дистанции и направления до цели. Не проходит и двух минут, как с помощью Пономарева у меня подготовлены точные исходные данные для стрельбы. Не теряя ни секунды, снимаю микрофон:
      - К бою! Стреляют первая и вторая башни!
      Динамики доносят звонкие голоса, повторяющие, как эхо, эти слова.
      Все ново, все удобно до непривычности. Никогда мне еще не приходилось стрелять в такой идеальной обстановке. Но этот комфорт отвлекает внимание, и где-то в подсознании пульсирует тревожная мысль: "Как бы что-нибудь не напутать, не ошибиться!"
      Где-то внизу электрики включают рубильники, и оживают башенные механизмы. Вспыхивают на пульте лампочки, сигнализируя об исполнении команды.
      - Дистанция двести шесть кабельтовых! - (Ого! Это 39 километров. На таком расстоянии поражать цели мне еще не приходилось!) - Азимут двадцать восемь тридцать!
      Эти слова имеют отношение уже к центральному посту. Там работает взвод управления под началом лейтенанта Юрия Кузнецова. Артэлектрики устанавливают на приборах дистанцию и азимут. Автоматически в них вводятся необходимые поправки, и по проводам они отсюда поступают на башенные приборы. Наводчики вращают штурвалы, совмещая на циферблатах механические и электрические стрелки.
      Высоко надо мной разворачиваются башни, и стволы, вздыбившись вверх, смотрят, чуть подрагивая, в сторону цели.
      - Снаряд фугасный, заряд усиленно-боевой! Башни зарядить!
      Начинается работа на всех этажах массива. В погребах снаряды вручную выталкиваются к лоткам. Дальше уже работает электроток. В боевых отделениях башен загораются зеленые лампочки. Командиры орудий сержанты Прокофьев, Попов, Кравцов и Протас, стоящие на автоматических зарядных постах, включают рубильники. И тут начинается чудо, которое я, увы, лишен возможности видеть.
      Орудия сами, без вмешательства человеческой руки, опускаются на угол заряжания, а зарядники из подбашенного отделения поднимаются со снарядами. Открываются замки. Из подошедших зарядников снаряды проталкиваются в каналы стволов прибойниками, словно стальными руками разумного существа. Эти руки совершают еще два цикла движений, и за снарядом следуют два полузаряда.
      Теперь зарядники уходят вниз, а орудия, опять-таки сами, снова поднимаются на угол стрельбы. Комендорам-замковым надо не мешкать, чтобы успеть за несколько секунд вставить запальные трубки в узкие отверстия замков.
      С момента команды "Башни зарядить!" не прошло и минуты, а динамики уже доносят доклады о готовности к стрельбе. Все пока идет без заминок. Продолжаю в железной, раз и навсегда установленной последовательности (из артиллерийских команд, как и из песни, слова не выкинешь):
      - Стреляет первая башня!
      На табло первого и второго орудий вспыхнули красные лампочки. Порядок! Наступают решительные мгновения:
      - Поставить на залп!.. Залп!
      В центральном посту нажимают грибовидную педаль ревуна. Сталь и бетон содрогаются вокруг. На головы обрушивается грохот - будто орудия совсем рядом с нами. Наступают минуты томительной тишины. Загнанное внутрь волнение прорывается наружу. Жду приговора, который принесут наблюдатели, сидящие в далеком-далеком от нас лесу, на деревьях, под самым носом у противника. Но вот звонок. С командного пункта форта передают доклад разведчиков:
      - Снаряды легли в районе цели: Недолет - полкабельтова, вынос пять делений вправо.
      Для первого залпа это здорово. Корректура - совсем небольшая - идет в центральный пост:
      - Больше половина, влево пять! - и на орудия: - Стреляет вторая башня! Поставить на залп!.. Залп!
      И снова тяжкий грохот обрушивается на головы...
      Я не заметил, как подошли к концу отпущенные на стрельбу снаряды. Промежуток между командами "К бою!" и "Дробь!" теперь сжался для меня, казался ничтожно маленьким. А ведь был он не так уж мал, а главное, сколько нервного напряжения забрал он! Тельняшка под кителем промокла у меня насквозь.
      Но конец - делу венец. Первая стрельба и здесь прошла благополучно для меня. Очень ответственный экзамен выдержал и я, и новые стволы, и все те, кто устанавливал и монтировал их. И только теперь поверилось всерьез: "Я - на главном калибре!"
      Ханковцы
      5 декабря нам была поставлена задача, с которой мы считали себя обязанными справиться наилучшим образом. Это было вопросом нашей, так сказать, личной артиллерийской чести. В Кронштадт шел последний, третий по счету, караван с ханковцами. Нам предстояло прикрыть его огнем, обезопасить от ударов неприятельских батарей.
      Славную историю защитников Ханко мы знали все.
      Весной 1940 года согласно советско-финляндскому мирному договору была создана военно-морская база на полуострове Ханко - на том самом знаменитом Гангуте, у которого Петр I в 1714 году одержал свою блистательную морскую победу, прославившую русский флот. К началу войны береговая артиллерия Ханко, главной базы и Моонзундского архипелага во взаимодействии с кораблями и авиацией надежно перекрывала вход в устье Финского залива.
      Военно-морскую базу Ханко возглавлял генерал-лейтенант береговой службы Сергей Иванович Кабанов. В подчинении у него находились 8-я стрелковая бригада под командованием генерал-майора Н. П. Симоняка, сектор береговой обороны, комендантом которого был генерал-майор береговой службы И. Н. Димитриев, части противовоздушной обороны, эскадрилья самолетов-истребителей, погранотряд, инженерные части, отряд малых охотников и рейдовых катеров. Всего гарнизон базы насчитывал до 25 тысяч человек. Ее оборона с суши была хорошо организована, состояла из шести рубежей глубиной около 12 километров.
      В конце июня противник начал ожесточенный штурм полуострова с материка. Неистовствовала его артиллерия. Были дни, когда она выпускала по нескольку тысяч снарядов и мин. Но оборона Красного Гангута держалась неколебимо.
      Понеся большие потери, враг отказался от лобового штурма и решил прибегнуть к высадке морского десанта. Но эта попытка была также отбита. Мало того, ханковцы сами перешли к активным действиям. Десантный отряд капитана Бориса Гранина (в газетах этот отряд называли не иначе, как "дети капитана Гранина") при поддержке береговой артиллерии захватил девятнадцать небольших островов, прилегающих к Ханко с северо-запада.
      Красный Гангут держался. После того как наши войска оставили Таллин, он оказался в глубоком тылу врага. Но гарнизон продолжал отважно сражаться. 13 ноября в "Правде" появилось письмо москвичей гангутцам. Были в нем такие слова: "Великая честь и бессмертная слава вам, героям Ханко! Ваш подвиг не только восхищает советских людей, но вдохновляет на новые подвиги, учит, как надо оборонять страну от жестокого врага, зовет к беспощадной борьбе с фашистским бешеным зверем".
      Но наступала зима. Связь Ханко с Ленинградом и Кронштадтом, его снабжение становились все затруднительнее. Ледовый покров Финского залива грозил лишить оборону полуострова многих ее преимуществ. И тогда было принято решение об эвакуации гангутского гарнизона.
      Опыт скрытного проведения таких операций на флоте уже имелся. И в ночь на 27 октября первый отряд кораблей, приняв на борт 500 ханковцев со стрелковым оружием и противотанковой артиллерией, двинулся на Кронштадт.
      Первый и второй отряды благополучно достигли места назначения. Оба раза противник обнаруживал корабли слишком поздно, чтобы нацелить на них авиацию или торпедные катера. А попытки артиллерийского обстрела с берега немедленно подавлялись огнем Красной Горки.
      Но все это не настраивало нас на благодушный лад. Мы знали, что на Карельском перешейке и на южном берегу Финского залива у неприятеля мощные артиллерийские группировки: в одной 23 батареи из 70 орудий, в другой 40 батарей, насчитывающих 147 орудий. А кроме того, лед, крепчавший с каждым днем, уже не позволял кораблям двигаться без ледокола. А это замедляло движение отряда и ограничивало его маневренность.
      Одним словом, надо было быть начеку и во всеоружии своего мастерства обеспечить безопасный переход ханковцев к Кронштадту. С третьим, самым большим, отрядом шли наши коллеги - береговые артиллеристы. Они, как водится, покидали базу последними. С ними же шел и командир базы генерал Кабанов.
      Сергея Ивановича хорошо знали на Красной Горке. Это был человек, с юности связавший свою судьбу с революцией и с военной службой. Шестнадцатилетним подростком стал он стрелком полка Петроградского Совета. Дважды попадал в руки белых и уходил из-под расстрела. В девятнадцатом году Кабанов участвовал в подавлении белогвардейского мятежа на форту. А в тридцатых годах он командовал Красной Горкой. Авторитет его в среде береговых артиллеристов был исключительно высок.