Мележ Иван
В метель
Иван Мележ
В МЕТЕЛЬ
К. Черному
Неистовствовала вьюга. Вверху над Засмужцем глухо шумел ветер и сыпал на дорогу колючие мелкие крупинки. Мимо темными высокими стенами бесконечно проходили сосны, шевеля своими косматыми лапами. Сжатая соснами дорога бесчисленное количество раз поворачивалась, выпрямлялась, и всюду нс переставая вел свою однообразную грустную песню ветер: ууу-уу.
Засмужцу казалось, что не будет конца этому лесу, этой песне. По его расчетам бор давно должен был кончиться. Время от времени Засмужец с надеждой поднимал голову и всматривался в даль, надеясь увидеть поле, но взгляд его неизменно упирался в ряды сосен.
Он шел, тяжело дыша, пошатываясь, как обычно ходят уставшие люди. Голова его была опущена, и если б он не поднимал ее иногда, можно было бы подумать, что Засмужец на ходу спит. Снег пластом лежал на его шапке и плечах. За хлопцем, на поводу, свесив голову, неохотно плелся конь.
Седло на нем тоже побелело от снега: всадник часа три уже не садился на него.
Издалека, сквозь густой гул сосен, прорвался звук артиллерийского разрыва, - еще одно напоминание о том, что и в эту ночь шла война. Донеслось еще несколько разрывов, потом стало тихо. Засмужец прислушался разрывы не повторялись.
Сильный порыв холодного ветра бешено набросился на Засмужца и толкнул его назад так, что хлопец едва устоял на ногах.
Конь поднял голову, настороженно повел ушами. А ветер со свистом полетел дальше, гоня перед собой тучи снега. Засмужец натянул повыше ворот шинели. Когда он раскрыл залепленные снегом глаза, то увидел впереди между редкими соснами серую, грязную поляну. Это и было поле.
В поле игти было холодней, и Засмужец то опускал голову, то отворачивал лицо в сторону, чтобы укрыть его от ледяного ветра. Через несколько шагов Засмужец споткнулся и упал в снег. Дорога оборвалась. Она была занесена высокими плотными сугробами.
Солдату не хотелось подыматься с мягкого пушистого снега. Он лежал неподвижно, закрыв глаза, с наслаждением чувствуя, как тело приятно ноет от усталости, как расправляются усталые члены и тепло, словно после вина, медленно разливается по его рукам, ногам, кружит голову.
Захотелось спать. Он не спал уже вторые сутки. Прошлой ночью он шел по этой дороге в обратном направлении - в штаб армии с донесением от командира кавалерийской бригады. Бригада прорвала немецкую оборону и глубоко вклинилась в расположение врага. До штаба армии нужно было пройти километров двадцать шли немногим больше, но все дороги и тропы были так завьюжены снегом, что добраться до штаба удалось только за шесть часов, и он замучил себя и коня. В штабе его задержали недолго - не дали даже отдохнуть.
Видно, донесение было важным, потому что через полчаса ему вручили новый пакет и приказали немедленно возвращаться назад.
Когда он выезжал из села, оставалось часа три до сумерек. От усталости и бессонницы он чувствовал себя обессиленным.
В довершение ко всему к вечеру разбушевалась метель.
Засмужец большим усилием воли заставил себя подняться и пойти по целине.
В какое-то мгновение он провалился по пояс. Ноги не нащупывали под снегом твердого грунта. Засмужец подался немного вправо и с облегчением снова почувствовал под ногами дорогу.
Вскоре сугробы кончились, оголив скользкую, вылизанную ветрами дорогу. Итти стало легче, и нужно было только следить за тем, чтоб не попасть в санную колею - там было скользко.
Через несколько сот метров дорога опять затерялась. Засмужец снова начал плутать - то терял дорогу, то нащупывал ее ногами. Он шел, выбиваясь из сил, и скоро так измотался, что вынужден был останавливаться через каждые три-четыре шага, чтобы перевести дыхание. Когда иттн дальше уже не было сил, Засмужец сел на коня. Это было возле могучего, одиноко стоявшего дуба со сломанной вершиной, который он заметил, когда шел по этой дороге в первый раз. Дуб был таким старым и таким широким и могучим, что Засмужец тогда невольно остановился и даже свистнул от восхищения.
Каштан шел более уверенно, каким-то внутренним инстинктом угадывая дорогу.
Но и он часто останавливался,- с натугой сопел и опять трогался дальше с тупым животным упорством. От усталости он шатался из стороны в сторону, спотыкался.
Потом, собрав последние силы, пошел скачками. Засмужец пожалел коня, слез на землю и повел его на поводу.
Теперь вести коня было еще труднее.
Хлопец сразу пожалел, что проехал на нем эти несколько сот шагов. В начале пути Каштан едва не наступал на бойца, дышал у самой его шеи. Сейчас конь с трудом поспевал за ним: шел на тугом поводу.
Засмужец снова потерял дорогу. Он проваливался по пояс на каждом шагу, но упрямо шел дальше. Увидс-в и сюроно дерево, он с надеждой направился туда.
И сразу пришлось разочароваться - это был тот дуб со сломанной верхушкой, возле которого он садился на коня. Засмужец понял, что заблудился. Обессиленный, он упал в снег. Конь постоял над ним немного, подождал, потом забеспокоился, дернул повод раз, другой. Засмужец поднял голову и увидел над собой морду коня. Она казалась необычно большой. Каштан смотрел круглыми умными глазами, тревожно и нетерпеливо. Если бы не острое, не оставлявшее всю дорогу сознание важности данного ему задания, от удачного выполнения которого зависела судьба тысяч людей, он, вероятно, не смог бы снова пуститься в путь. Весь смысл его жизни сосредоточился теперь в одном слове: "дойти".
И держась за это слово, как за единственное спасение, он с усилием тронулся дальше. Теперь он шел в состоянии полузабытья.
Вдруг Засмужец* увидел перед собой огонек. Он не поверил себе, испугался, подумав с тревогой, что это мираж, протер глаза, но огонек не исчезал. Он мерцал, дрожал, этот золотой огонек. Кругом, как и раньше, гудела буря. Но человек уже не замечал, нс видел ничего, кроме этого маленького огонька, веселый свет которого согрел душу, словно его тепло передалось на таком расстоянии. Огонь в той деревне - его цель. Огонек был таким близким, желанным, мерцал, казалось, перед самыми глазами.
И на каждом шагу погружаясь и снег, сюсц почти побежал через поле, не пытаясь больше искать дорогу.
Это только показалось, что огонек близок. Солдат шел па свет, а тот словно убегал от него. Засмужец снова начал терять силы.
У самой деревни его окликнули патрули.
Засмужец с облегчением сказал пароль и пошел к штабу. Передав пакет и расседлав коня, он, тяжело передвигая ноги, направился в свой взвод. Но как только он вошел в хату, в которой знакомо пахло теплым хлебом и только что вытопленной печкой, усталость его, казалось, как рукой сняло. Солдат поздоровался с молодухой и долго пытался замерзшими, непослушными пальцами расстегнуть шинель. Женщина, с улыбкой следившая за ним, протянула руку.
- Давай помогу.
Она легко стянула с него задубевшую от мороза шинель и ватник.-
Засмужец -во внезапно нахлынувшем порыве веселья крепко обхватил ее талию и притянул к себе. Молодуха с улыбкой смотрела в его улыбающееся лицо, на его стриженую голову, на которой смешно, по детски торчали ежиком серебристые волосы, и пыталась освободиться.
- Пусти. А то мамке твоей напишу. Отлупцует, - пошутила она.
- Смейся, смейся. Все равно не пущу...
Ему было весело, а почему - он и гам не знал. Засмужец звонко рассмеялся и разжал руки. Улыбка не сходила теперь с покрасневших щек, с полных, мягких губ восемнадцатилетнего юноши. Трудно было представить, что совсем недавно этот паренек, с нечеловеческим упорством превозмогая усталость, добирался до штаба.
Когда Засмужец, наконец, присел у печки, ему показалось, что он никогда не сможет сдвинуться с места. Но приподнятое настроение, которое, неизвестно как, вошло в его душу, не покидало его.
Вспомнив о том, что пришлось пережить п дороге, он сам удивился, что смог столько вынести. Если б еще раз пришлось итти, он не сделал бы и половины того, что раньше. За окном бушевала вьюга, в трубе заунывно свистел ветер. Но Засмужцу приятно было слушать эту музыку. Теперь всеи ветер и холод были позади.
Молодуха вынула из печи чугунок и поставила на стол. Запахло вареной картошкой. Засмужец с удовольствием следил, как подымается над горшком пар.
- Садись, молодец. Совсем раскис. Мужчина называется!
Она улыбалась. Засмужец удивился, как это он раньше не замечал, что у нее такая хорошая, открытая улыбка. И ямочки на щеках, когда она смеется. И голос такой мелодичный, мягкий.
Женщина поставила кувшин с молоком.
Засмужец сел за стол и принялся за ужин.
А хозяйка готовила ему постель. Заманчиво шуршало сухое сено, его запах разнесся по комнате.
У солдата слипались веки. В голове начало звенеть. Беспорядочно перебивая друг друга, проходили в его голове картины последней ночи. Сломанный дуб. Заснеженное поле... Огонек мигает... Он попытался отогнать сон. Какая-то неясная мысль неотвязно, как слепень, вертелась в голове. Ему хотелось поймать ее, а она никак не давалась. И вдруг он понял, что его беспокоило. Солдат открыл глаза.
- Где Козлов и Бондарь? Почему их нет?
Козлов и Бондарь были бойцами его взвода и вместе с ним жили здесь.
- Почти сутки как пошли... - вздохнула женщина. - Покликали их на самом рассвете, после того как ты поехал. Потом за селом крепко стреляли: и пушки и пулеметы. Много, говорили, фрицев положили.
Да ты спи, Микола. Отдохни, потом дознаешься...
- И про них ничего не слыхать?
- Ничего... Только Арсепиха говорила, что много наших полегло там... У Арсенихи в хате командир стоял... Как это его фамилия?
- Кондратеня.
- Не иначе, Кондратеня. Так его убили. Она плакала, как по сыну. И Петро и Симонов погибли. А Гришку рыжего видела раненого. Вся голова в марле. Про Бондаря и Козлова пытала, так нет, говорит, не видал... Скинь сапоги, просушу их...
Скрипнули двери, В комнату вошел Козлов. Один рукав его шинели был отрезан до локтя. Рука была забинтована и висела на марлевой косынке.
- Что так глядите? Пе ждали? А? Нежданный гость! Здорово, солдат! Катерине Алексеевне, мое! Особенное... Ну, что, доплелся?
- Выходит, доплелся. И сам, знаешь, не надеялся, что догребусь. А где Бондарь?
- Бондарь раненый. А Симонова и Петра убили - разведке нашей досталось больше всего. В нашем взводе ты да я, да мы с тобой - четыре человека осталось, а то все ранены. Я тоже чуть не сыграл в ящик... Но и эсэсовцев намолотили - поле почернело от трупов. В такую непогодь полезли. С ними такого чуда еще не случалось. А в общем-то... говорят, завтра надо тоже ждать...
Засмужец расспрашивал о своих товарищах, называл имена и фамилии. Козлов отвечал, и перед Засмужцем постепенно вставала картина упорного, кровавого боя, что развернулся тут минувшей ночью. С болью и ненавистью к гитлеровцам вспоминались живые лица тех, кого уже нет в живых.
Прежнее беззаботно-радостное ощущение сменилось печалью и тревожным ожиданием недалекого боя. К этому еще примешивалось чувство неловкости за себя, за то, что он был в безопасности, когда тут насмерть дрались товарищи.
- Фрицам очень не по душе пришелся наш клин. Он им что нож в сердце. Завтра снова придут... Ну, пусть попробуют! - с угрозой произнес Козлов, стягивая шинель.
Больше Засмужец ничего не слышал.
Сон овладел им неожиданно и сразу. Голова бессильно упала на руки, лежащие на столе.
Снилось - спокойно блестит Припять.
Засмужец взмахнул веслами. С лопастей, тихо звеня, падают капли воды. А на корме, у руля, сидит Галя, его невеста. Она в шелковом белом платье, на голове венок из ромашек, который они сплели на лугу.
Такая хорошая, желанная. Он выпустил весла из рук и привлек к себе Галю, но вдруг похолодел от отвращения: перед ним вместо Гали оказался эсэсовец с черной свастикой. Эсэсовец нахмурился и столкнул Засмужца в воду. Смертельная истома сковала тело... Кто-то схватил его и, вытянув на берег, тряс, чтобы вернуть к жизни. Он слышал, что его окликают по имени, но никак не мог отозваться.
Когда он, наконец, открыл глаза, то увидел, что сидит за столом и перед ним стоит капитан, начальник разведки; Козлов, разутый, без гимнастерки, беспокойно шагает по хате и курит.
- Ну и спите ж вы, Засмужец!
- Уходился сильно, товарищ капитан.
- Понимаю... Но спать вам сейчас не придется. Нужно доставить пакет в штаб армии. Очень срочно.
- Товарищ капитан, - попросился Засмужец, еще не совсем придя в себя после короткого сна.
- Знаю, что устал.
- Я просто больше не могу.
- Понимаю. Но послать некого. Нужно суметь!
- Пошлите кого-нибудь... Ну, Бондаря.
- Умер... от ран.
Сон сразу слетел с Засмужца. Слова капитана напомнили ему недавний разговор с Козловым. Капитан кивнул головой на скамью. Только теперь солдат увидел за спиной капитана, на скамье, тело товарища. Его внесли, когда Засмужец спал. Подавленный, с тяжелым чувством невольной вины перед товарищем, он подошел к Бондарю и остановился.
Капитан отошел в сторону, и свет от лампы упал на покойного. Бондарь лежал вытянувшись, по грудь укрытый шинелью в засохших пятнах крови.
Засмужца поразило лицо товарища.
Солдата потрясло не столько выражение муки, застывшей на побледневших, плотно сжатых тонких губах, в полуоткрытых темных глазах, сколько выражение гнева и непокорной ненависти, которые не смогла стереть даже смерть. Чувство вины перед товарищем, на которого он хотел переложить выполнение своей обязанности, вытеснило все остальные чувства. Засмужцу казалось, что Бондарь сейчас может встать и бросить ему в лицо : "Что ты еще можешь требовать от нас? И как ты смеешь отказываться - после того, что сделали мы!"
Засмужсц выпрямился, подтянулся, как будто и правда ему были сказаны эти слова укора. Усталость отступила. Ее место заняли боль и гнев.
Он мало знал Бондаря, всего дней пять Засмужец был в этой роте и почти столько же - на фронте. Он знал, что Бондарь тоже из Белоруссии, что он воюет уже около двух лет, что считается он смелым и опытным разведчиком. Новичок Засмужец относился к нему с большим уважением.
А Бондарь, встречаясь с Миколой, был особенно приветлив и называл его "земляком".
Теперь, стоя перед погибшим, Засмужец впервые почувствовал, что какие-то неведомые ему до сих пор связи сближают и объединяют их. То, что они воевали рядом в одном взводе, за общую цель, против общего врага, встало в его сознании в новом, волнующем свете, приобрело глубокий смысл. Человек, которого он знал издалека, сразу стал близким и родным. И те, другие, что пойдут еще в бой вместе с ним, стали в эту минуту дорогими и близкими, как никогда.
Рядом с Засмужцсм стояла и плакала хозяйка. У него же не было ни слез, ни слов. Все его существо заполняло одно великое чувство. В этом чувстве неразрывно сплелись горе утраты, испепеляющая ненависть к врагу, горечь вины и нетерпеливая жажда мести.
Солдат наклонился к мертвому, скрестил его руки на груди. Потом резко повернулся к капитану.
- Товарищ капитан, мне нужен другой конь. Каштан не может итти.
- Вам оседлали Бондарева Зверя.
- Разрешите итти?
Капитан кивнул головой.
Засмужец быстро оделся ц, не попрощавшись, выбежал из хаты.
Попрежнему завывал ветер. В лицо била холодная снежная пыль. От ледяных ударов ветра Засмужцу становилось легче.
Подвели коня. Боец легко вскочил в седло, натянул повод.
- Ну, счастливо доехать, - сказал капитан, вручая пакет и пожимая руку.
- Есть счастливо доехать, товарищ капитан.
Конь в одно мгновение вынес его в поле.
Все еще клонило ко сну, но ледяные удары ветра помогли прогнать сонливость. Сами собой легко поплыли мысли - чистые и ясные.
"Как я мог просить об отдыхе, - думал Засмужец, - когда моих товарищей уже нет? Их обязанности ложатся на мои плечи. Я в ответе перед ними".
От бессонницы звенело в голове. "Спал плохо и мало, наверно, и часа не поспал,- подумал он. - Даже во сне не отцепишься от проклятых гитлеровцев".
Застоявшаяся лошадь шла легко. Засмужец и не заметил, как оказался далеко в поле. Позади, как и раньше, горел одинокий огонек. Он, словно прощаясь, дружески подмигивал ему, желал счастливой дороги. Солдат оторвал взгляд от огонька и больше не оглядывался. Впереди снова лежала далекая, трудная дорога. Не умолкая гудела вьюга.
