Fairleigh (№2) - Укротительница привидений

Он тяжело отвернулся в сторону, чтобы не видеть ни портрета своей первой жены, ни свою вторую жену – живую.

– Прости, – прошептала Лотти, впервые осознав до конца всю свою вину.

– За что? – спросил Хайден, крутя в пальцах промокшую шляпу. – За неуважение? За дочь, которая не желает слушать меня? И вечно сует во все свой нос, то и дело вбивая между мной и тобой все новые клинья?

– Если ты считаешь, что я дурно влияю на твою дочь, то не понимаю, зачем ты вообще привез меня сюда.

– Потому что хотел, чтобы она стала похожей на тебя, – и Хайден стукнул кулаком по крышке рояля.

Лотти молча смотрела на Хайдена, потрясенная его словами.

– Я хотел, чтобы она, как и ты, научилась быть сильнее любых обстоятельств и никогда не складывала рук. Я хотел, чтобы она стала сильной, умной, находчивой и уверенной в себе!

Лотти слушала слова Хайдена, и они звучали для нее словно музыка, и во рту у нее вдруг стало сладко, словно она только что откусила большой кусок пряного пудинга, испеченного Куки. Она обогнула рояль и плотную приблизилась к Хайдену.

– Клянусь, я не хотела ничего плохого. Разве ты не слышал? Когда ты вошел, Аллегра пела, пела и смеялась словно нормальная десятилетняя девочка. Она была счастлива, пусть несколько коротких минут, но она была счастлива!

– Ее мать тоже любила петь и смеяться. К сожалению, это не принесло счастья ни ей, ни другим.

– Тебе? – напрямую спросила Лотти.

Хайден не ответил.

– Ну, хорошо, и что же ты теперь со мной сделаешь? – вздохнула Лотти. – Отошлешь спать без ужина?

– Не говори глупостей. Хотя ты и заслуживаешь наказания, но ты же не ребенок.

– Да, и не прислуга, между прочим, – парировала Лотти. – Хотя ты и держишь меня за гувернантку.

Он не принял вызов и молча пошел к двери, а Лотти вдруг захотелось, чтобы у нее случился такой же припадок, как у Аллегры, чтобы можно было схватить какую-нибудь фарфоровую вазу и с грохотом расколотить ее об этот вот мраморный камин. А еще лучше – швырнуть ею в голову Хайдена.

– Может быть, твоя жена очутилась в постели другого мужчины вовсе не из-за сумасшествия! – крикнула она вслед Хайдену. – Возможно, она просто устала от твоего равнодушия!

Хайден застыл на месте, и Лотти готова была пожалеть о сказанном. Он обернулся и пошел назад назад, сверля Лотти горящим взглядом. Она не удивилась бы если бы в эту минуту от промокшего плаща Хайдена повалил пар, столько огня было в его глазах. Хайден прижал Лотти спиной к роялю и обхватил ее шею своей могучей рукой.

Нет, он не стал душить Лотти, он ее поцеловал.

Поцелуй на этот раз не таил в себе никакой прелести. Это было просто яростное, жестокое прикосновени губ к губам, поцелуй хозяина, который уверен в своем полном праве распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению. В эту секунду он был тем самым темным человеком из ее романа, чей смертельный поцелуй был прелюдией к смерти героини. Поцелуй человека, который способен распоряжаться чужой душой и телом.

Он оторвался от ее губ, поправил волосы на голове Лотти и сказал с неожиданной болью:

– Вовсе не равнодушие удерживает меня от того, чтобы лечь в вашу постель, миледи.

После этого он резко повернулся и ушел, громко и сердито хлопнув за собой дверью.

Потрясенная до глубины души, Лотти облокотилась на рояль, а со стены на нее понимающе смотрела и улыбалась Жюстина.

В тот вечер Лотти легла в постель, но долго не могла уснуть: все ее нервы были напряжены. Спящий дом окутала ночная тишина, но она не успокаивала Лотти, а, скорее наоборот, лишь усиливала ее беспокойство. Тишина давила на нее, и порой Лотти думала о том, как было бы хорошо, случись этой ночью очередной приступ Аллегры. Страдая от одиночества и непонятной неги она заглянула напротив, в спальню Гарриет: ее лучшая подруга мирно спала глубоким сном.

Лотти повернулась, резко потянув при этом одеяло с лежащим на нем мистером Уигглзом. Она хотела взять кота, но было поздно. Мистер Уигглз гордо поднял трубой хвост, поцарапал дверь, приоткрыл ее и скрылся в коридоре, решив найти для себя более веселую компанию.

Лотти со вздохом откинулась назад и заметила, обращаясь к свернувшейся на подушке Мирабелле:

– Что-то не везет мне в последние дни. Особенно с мужчинами.

Лотти закрыла глаза, но тут же вновь распахнула их. Честно говоря, она боялась заснуть. Ведь когда она погрузится в сон, ей вновь привидится край той скалы, и та зловещая черная тень, и тот последний, смертельный поцелуй.

Лотти уставилась в потолок, на котором играли тени, отбрасываемые догорающим огнем в камине. Возможно, теперь она добавит в свой роман еще одну сцену. Сцену, в которой ее благородная героиня отвергнет любовные притязания злодея. В конце она скажет, что скорее предпочтет умереть, чем принять его поцелуй. Что смерть в этом случае достойнее, чем унизительное прикосновение жестких, жадных губ и языка… чувственного языка… и пальцев, нежных пальцев, ласкающих шею так, словно… словно…

Лотти почувствовала легкое жжение в паху и перевернулась на живот. Вскоре она начала задремывать, но в ту же минуту до ее ушей донеслись первые звуки рояля.

Разумеется, Лотти тут же открыла глаза. Первым порывом было спрятать голову под одеяло, но она справилась со своей секундной слабостью, затаил дыхание и стала слушать.

Далекая музыка была прекрасной и в то же время жуткой, в ней звучала страсть, слитая с безумием.

– Жюстина, – прошептала Лотти. С тех пор как она увидела портрет этой женщины, у нее язык не поворачивался называть ее впредь просто «привидением».

Какая сила способна поднять мертвеца из могилы? Чего хочет Жюстина? Отогнать соперницу подальше от Хайдена? Предупредить Лотти, чтобы она не повторила той же ошибки, которая стоила жизни самой Жюстине?

Лотти положила на голову подушку и прижала ее к ушам. Однако и это не помогло заглушить музыку.

Когда пьеса стала приближаться к яростному крещендо, Лотти вскочила, подбежала к столу и принялась рыться среди лент, чулок и подвязок, пока не нашла то что искала, – длинную серебряную заколку для шляп способную превратиться в умелой руке в смертельное оружие.

Лотти подняла свое оружие, любуясь отблесками каминного огня на его гранях. Жюстина упустила из виду одну, но крайне важную вещь. Теперь Лотти стала хозяйкой этого дома, и если кто-то желает превратить этот дом в ад, то она готова выступить против самого дьявола.

Настроение, в котором пребывал Хайден, точнее. всего можно было бы назвать отвратительным до нельзя. Он слонялся по пустым коридорам огромного дома, проклиная себя за то, что свалял дурака. Он хотел поцелуем наказать Лотти, а наказал в итоге самого себя, сейчас он просто сбежал из постели, которая по контрасту с теплыми руками Лотти, показалась ему настоящей ледяной пустыней. Знала бы Лотти, скольких демонов она выпустила на волю, открыв дверь музыкальной комнаты! В ней, как в склепе, покоилась часть самого Хайдена, та самая, что была связана с памятью о Жюстине.

А Лотти пришла и разрушила это пристанище теней пошлого, взорвала своими песнями и смехом его могильную тишину.

Под напором Лотти не устоял даже образ Жюстины, он поблек, когда Хайден целовал Лотти. Он не думал в эту минуту ни о ком другом, кроме нее, и ни о чем ином, кроме ее губ – горячих, сладких и неотразимых. Когда своими маленькими руками она вцепилась в отвороты сюртука, но не для того, чтобы оттолкнуть Хайдена, а, напротив, притянуть его к себе, он вдруг почувствовал, что возвращается к жизни. Нет, это не тело его пробуждалось, это оживала его душа.

Но еще больше, чем за поцелуй, Хайден укорял себя за ту секунду, когда заявил, что хочет видеть Аллегру похожей на Лотти. А затем отметил ее решительность, ум и нежелание жить в жестких рамках правил, установленных в обществе. С тем же успехом он мог бы просто признаться Лотти в любви.

Хайден резко остановился. Уже то, что в его голове промелькнуло слово «любовь», – весьма тревожный знак. В прошлый раз из-за этого чувства он потерял свое сердце и едва не утратил разум.

И словно в ответ на мысли Хайдена, в ночи зазвучала музыка, прекрасная и безумная.

Хайден выпрямил спину и зашагал в ту сторону, откуда доносилась мелодия, опасаясь, что Лотти сама того не желая, выпустила на свободу демонов способных погубить их обоих.

Лотти пробиралась по темным коридорам волоча за собой длинный подол ночной рубашки. Зная что по ночам все слуги сидят по своим комнатам, она не стала тратить времени на то, чтобы надевать платье. С каждым шагом звуки музыки, доносившиеся из западного крыла дома, становились все ближе, все отчетливее, и не было силы, способной задержать, останвить Лотти. Ведь уже не любопытство и не страх влекли ее вперед, но лишь яростное желание навсегда поставить последнюю точку в споре с женщиной, которая считает, что сердце Хайдена до сих пор принадлежит только ей одной.

Хотя если говорить честно, то Лотти была испугана сейчас так, как еще никогда в жизни. К тому времени когда она добралась до того самого длинного пустынного коридора, зубы у нее уже выстукивали мелкую дробь. Подходя ближе к двери, ведущей в музыкальную комнату, Лотти подумала о том, что та сегодня может быть не только не заперта, но даже приоткрыта, словно дверца мышеловки, готовая захлопнуться в любую минуту.

Лотти взялась онемевшими пальцами за медную ручку. Дверь оказалась запертой, точно так же, как утром. Лотти вытащила из волос шпильку и принялась открывать замок. Шпилька дважды падала, не удержашись в дрожащих пальцах, но под конец замок все таки сдался и мягко щелкнул.

Лотти замерла, пытаясь предугадать, что ее ждет за раскрытой дверью. Увидит ли она за роялем призрак похожий на сгусток тумана, или обнаружит, что в комнате никого нет, а клавиши инструмента играют сами, когда на них нажимает невидимая рука?

Лотти зябко повела плечами и медленно повернула ручку, слабо надеясь в глубине души на то, что музыка может совершенно неожиданно оборваться, как это случилось в ту ночь, когда она впервые подошла к этому месту. Она приоткрыла дверь. Музыка не прекратись.

Загадочная комната утопала в тени. Дождь прекратился к вечеру, но небо осталось облачным и низким. Сейчас сквозь облака проглядывал размытый диск луны, похожий на бледное лицо Жюстины смотревшее с портрета.

Верхняя крышка рояля была поднята, и за ней нельзя было увидеть того, кто сидит за клавишами, и сидит ли за ними вообще кто-нибудь. Лотти осторожно обогнула рояль, дав себе твердое слово не закричать, чтобы она ни увидела. До ее ноздрей долетел уже знакомый тяжелый и сладкий запах жасмина.

Еще несколько шагов, и Лотти увидела сидящую за роялем темноволосую женщину, одетую во что-то белое.

Жюстина!

От ужаса горло Лотти перехватило так, что она не смогла бы крикнуть, даже если бы решила нарушить данную самой себе клятву.

Ветер за окном бешено гнал по небу облака, и когда сквозь них ярче проглянула луна, Лотти рассмотрела, что белая рубашка, в которую было одето привидение, явно ему велика. Аллегра.

Потрясенная силой и красотой музыки под руками десятилетней девочки, Лотти оперлась о край рояля. Ноги у нее предательски дрожали.

Маленькие пальчики Аллегры летали по клавишам заставляя их петь о безумной страсти, о любви и смерти, о несбывшихся мечтах и рухнувших навсегда надеждах. Слезы текли ручьем по бледным щекам Аллегры, но она ни на секунду не бросала играть, и даже заметив стоящую у рояля Лотти, она не остановилась и доиграла все до конца.

– Где? – шепотом спросила Лотти в наступившей после этого звенящей тишине.

– Здесь есть потайной ход, – пояснила Аллегра, складывая руки на коленях и вновь превращаясь в обычную девочку. – Мы с мамой часто там прятались и папа ни разу не смог нас найти.

– Нет, я хотела спросить, где ты научилась так играть? – сказала Лотти и повторила, указывая на клавиши: – Так играть!

– Меня учила мама, пока не умерла, а вообще, ? тут Аллегра пожала тонкими плечиками, – вообще мне музыка дается гораздо легче, чем многим другим людям.

Лотти покачала головой. Эта девочка была музыкальным гением, но даже не подозревала об этом.

– Но ты говорила, что совсем не помнишь свою мать.

– Нет, я прекрасно ее помню! – воскликнула Аллегра, и глаза ее загорелись. – Он не хочет, чтобы я помнила, но я помню. Она была доброй и ласковой, всегда смеялась и пела. Мы с ней часами сидели вот здесь на ковре и рисовали или разучивали новую песенку. Мама позволяла мне мерить ее шляпы и вместе со мной устраивала чаи для моих кукол.

Лотти грустно улыбнулась, живо вспомнив о своей, рано умершей, матери.

– Думаю, ты очень скучаешь по ней, – сказала она.

Аллегра встала из-за рояля, прошлась по паркетному полу приподняв при этом длинный подол материной ночной рубашки.

– Понимаешь, я не хотела притворяться привидением, – сказала она после некоторого молчания. ? Просто когда отец уезжал, я пробиралась сюда по ночам и играла. Мне даже было невдомек, что меня могут слышать слуги, я узнала об этом совершенно случайно когда подслушала однажды утром, о чем шептались Мегги и Марта.

– Но и после этого занятий своих не оставила.

– Нет, – с вызовом ответила Аллегра. – Напротив, спустя некоторое время я начала играть даже тогда, когда отец был дома. А однажды, когда он уехал в Йоркшир, я забралась на чердак, разыскала там мамины вещи, которые отец спрятал в сундук, и взяла себе эту рубашку. В ней до сих пор остался мамин запах.

Лотти кивнула. Теперь можно было как-то объяснить запах жасмина. Но все-таки почему, например, этот запах был таким сильным в коридоре и совсем слабым здесь, в комнате?

– У меня ничего не осталось от мамы, понимаешь? – сказала Аллегра, умоляюще глядя на Лотти. – Он все, все спрятал. И не хочет говорить со мной о ней. Он ведет себя так, словно мамы никогда не было на свете! – Голос Аллегры забирался все выше, а на щеках у нее загорелся румянец. – О, как я ненавижу его! Всей душой ненавижу!

Лотти невольно раскрыла руки, и Аллегра не задумываясь бросилась в ее объятия. Она уткнулась лицом в грудь Лотти и зарыдала. Лотти успокаивающе гладила девочку по голове и в этот миг заметила в дверном проеме освещенное лунным светом лицо Хайдена. Еще секунда, и оно вновь растаяло в тени.

Лотти прикрыла спящую девочку одеялом. Лицо Аллегры все еще было залито слезами, но дышала она глубоко и спокойно, слегка .приоткрыв во сне рот. Но все равно Лотти было трудно уйти от нее сразу. Она посмотрела по сторонам, увидела свою старую куклу, сняла ее с полки и вложила в руки спящей Аллегры. Затем привернула лампу и вышла, тихо затворив за собой дверь.

Хайдена она нашла именно там, где и ожидала отыскать, – он стоял посреди музыкальной комнаты перед портретом Жюстины. Зыбкий лунный свет переливался на холсте, отчего лицо на портрете казалось живым.

– Почему бы моей дочери и не возненавидеть меня? – резко спросил Хайден, не оборачиваясь, но услышав шаги вошедшей Лотти. – В конце концов, ведь это я лишил ее матери.

Это было так неожиданно, что у Лотти замерло сердце.

– Посмотри на этот дом, – продолжал Хайден. Помимо этой комнаты, в нем нет ни одного портрета Жюстины, нет ее вышивок, акварелей, ни малейшего напоминания о женщине, которая жила здесь, ходила по этим коридорам. Когда она умерла, Аллегра была совсем маленькой. Я полагал, что для нее будет лучше забыть все.

Сердце Лотти вновь забилось, и теперь чаще, чем обычно. Ноги у нее предательски задрожали, и она присела на краешек дивана.

– Неужели ты вправду думал, что Аллегра может забыть свою мать? Не верю.

Хайден отвернулся от портрета, подошел к роялю и одним пальцем стал наигрывать знаменитую тему из второй части Патетической симфонии Бетховена.

– После смерти матери я даже запретил Аллегре подходить к роялю. Мне казалось, что музыка и безумие слишком тесно связаны друг с другом. Жюстина была великолепной пианисткой. Будь она мужчиной, ее наверняка пригласили бы играть при дворе. Она обожала музыку.

– А ты обожал Жюстину, – грустно произнесла Лотти.

Палец Хайдена сорвался, прозвучала фальшивая нота.

– Мы оба были очень молоды, когда поженились, – сказал он, снимая руку с клавиш. – Мне едва исполнился двадцать один, ей семнадцать. Поначалу мне даже нравились перепады в ее настроении, они казались мне очаровательными. В конце концов, она же была француженкой. Только что она смеялась, а в следующую минуту уже дулась по какому-то пустяку. А потом мы с ней мирились, и это было так приятно. Я не мог на нее сердиться.

Лотти украдкой взглянула на портрет и сразу же пожалела об этом.

Хайден отставил от рояля табурет и повернулся лицом к Лотти.

– После рождения Аллегры перепады в настроениях Жюстины сделались еще сильнее, – продолжил он. – Она могла несколько дней не спать, а затем неделям не вылезала из постели.

– Тебе было трудно с ней.

– Это были тяжелые, но и счастливые времена, ? покачал головой Хайден. – Когда Жюстина чувствовала себя хорошо, мы были счастливы. Она обожала Аллегру. Со мной Жюстина иногда бывала вспыльчивой, но она никогда и пальцем не тронула дочь. – Лицо Хайдена сделалось таким мрачным, что Лотти невольно взглянула в окно, посмотреть, не спряталась ли за тучи луна. – Когда Аллегре исполнилось шесть болезнь полностью завладела Жюстиной. Я решил, что сезон, проведенный в Лондоне, сможет улучшить ее состояние. Ведь она была молода, а я лишил ее радостей светской жизни, увезя в эту глушь. Мои старинные друзья, Нед и Филипп, когда-то были влюблены в Жюстину. На нашей свадьбе они смеялись и клялись, что никогда не простят мне, что я лишил их этого сокровища.

«Странного сокровища», – подумала про себя Лотти, разумеется, не произнеся этого вслух.

Хайден прошелся по комнате, точь-в-точь как незадолго перед этим делала это его дочь.

– Поначалу казалось, что я поступил совершенно правильно. Первые две недели Жюстина сверкала на всех лондонских балах, успела стать душой общества, а затем все покатилось кувырком. Она опять перестала спать. Глаза у нее лихорадочно блестели, смех сделался нервным, резким. Она вступала со мной в перебранки по малейшему поводу, самому незначительному. Это было ужасно. Мы с ней объяснились и сошлись на том, что так больше продолжаться не может. После этого она стала пропадать одна, возвращалась под утро, а когда мы выходили куда-нибудь вдвоем, не стеснялась флиртовать со всеми подряд.

– И что ты сделал? – спросила Лотти, борясь с желанием схватить расхаживающего взад и вперед Хайдена за руку.

– А что я мог поделать? – Он обернулся, чтобы посмотреть в лицо Лотти. – Кто-то из друзей порекомендовал мне своего доктора, очень известного, которого не раз приглашали к самому королю, но тот лишь покачал головой и предложил отправить Жюстину в сумасшедший дом. В сумасшедший дом! – Хайден опустился на колено перед сидящей на диване Лотти и положил руки ей на плечи. – Ты знаешь, что такое сумасшедший дом, Лотти? Больных там приковывают цепями к стене или содержат в железных клетках. И возят зевак посмотреть на сумасшедших. Жюстина там и дня нe прожила бы!

У Лотти не было сил взглянуть на портрет или на Хайдена. Она не могла представить себе Жюстину прикованной цепями к стене, в окружении зевак, которые смеются и показывают на нее пальцем. Она даже не поняла, что плачет, пока Хайден не смахнул слезинку с ее щеки.

– После того как доктор ушел, я сказал Жюстине, что утром мы возвращаемся в Корнуолл. – Он прикоснулся пальцем к белому шраму у себя за ухом. – Ей очень не понравилось это известие. Опасаясь за самочувствие Жюстины, я дал ей снотворного, большую дозу лауданума. Лекарством снабдил меня ее врач еще до нашего отъезда в Лондон. Вскоре она крепко уснула, а мне нужно было устроить еще кое-какие дела. И я уехал из дома, оставив Жюстину на попечение слуг.

Хайден поднялся с колена. Как ни хотелось Лотти услышать конец этой истории, еще сильнее ей хотелось прижать палец к губам Хайдена, прекратить его муку.

Но он заговорил вновь, сухо и бесстрастно:

– Когда я вернулся, то застал в ее постели Филиппа. И знаешь, что было хуже всего?

– Нет, – прошептала Лотти, вжимаясь в спинку дивана, но было уже поздно.

– Филипп заставил ее поверить, что он ? это я. Жюстина так и не поняла, что ее обманули, она находилась под воздействием наркотика. Не знаю, что меня удержало от того, чтобы не свернуть Филиппу шею прямо на месте.

И Хайден медленно сжал в кулаки свои могучие руки.

– И слава богу, иначе тебя посадили бы в Ньюгейтскую тюрьму и Аллегра осталась бы без отца, – сказала Лотти.

«Интересно, осталась бы она при этом и без матери?» – хотела спросить Лотти, но удержалась.

Хайден взъерошил ладонью волосы и сказал, покачав головой:

– Филипп тогда ушел, а все остальное я помню как в тумане. Наверное, я сам тогда едва не сошел с ума. Помню, как я нес на руках Жюстину, мне хотелось поскорее вытащить ее из постели, где она… где они… – Он снова сжал кулаки. – Она не понимала, что случилось. Лежала у меня в руках, обхватив мою шею. Смотрела мне в глаза и просила прощения за какие-то свои слова, сказанные утром. Говорила, что любит меня и благодарна за то, что я дал ей возможность выразить свою любовь.

Он разжал кулаки и посмотрел на свои руки так, словно они были чужие.

– На короткий миг меня охватило желание задушить Жюстину прежде, чем она узнает о том, что она…

– Но ты ее не задушил! – пылко воскликнула Лотти вскакивая с дивана.

– Мне не нужны ни ваши оправдания, ни ваше сочувствие, миледи, – сказал Хайден.

– Я не жалею тебя, – возразила Лотти. – Я тебе… завидую.

– Завидуешь? – удивился Хайден. – Ты что, тоже сумасшедшая?

– Многие люди так и проживают свою жизнь, не узнав той любви, которая связывала вас с Жюстиной, – покачала головой Лотти.

– Господи, сохрани меня от восторженных школьниц, – сказал Хайден, возводя глаза к небу. – Если это была любовь, то не дай мне испытать ее еще раз. Не дай погибнуть.

– Но эта любовь не погубила ни тебя, ни Аллегру.

– Ты уверена? Но разве ты не слышала того, что сказала Аллегра? Она ненавидит меня.

– В самом деле? – подбоченилась Лотти. – Но разве она не впала в истерику, когда узнала, что ты собираешься расстаться с ней? Разве не для тебя она разыгрывала весь этот маскарад с привидениями? Она же надеялась, что это ты придешь на звуки музыки, а не я. Разве она переоделась в платье покойной матери не для того, чтобы привлечь к себе твое внимание?

Хайден долго молчал, а затем ответил, недоверчиво покачав головой:

– Это глупо! Когда я стараюсь проявить к ней внимание, Аллегра просто убегает от меня. Или поступает так, как поступила с куклой, которую я ей подарил.

– Это потому, что она ждет от тебя вовсе не подарков. Она хочет твоего внимания к себе! Хочет чтобы ты видел в ней ее саму, а не Жюстину!

Лотти сама не заметила, в какой момент перешла на крик. Ей хотелось лишь всегда стоять вот так лицом к лицу с Хайденом, настолько близко, чтобы чувствовать тепло его тела, ощущать тонкий запах его мыла.

Хайден протянул руку, поправил пальцем локон на голове Лотти и негромко спросил:

– А ты, Карлотта? Чего хочешь ты?

Ей тоже хотелось, чтобы он видел в ней ее саму а не Жюстину. Ей хотелось быть уверенной в том, что она вышла замуж не за убийцу. Но больше всего ей хотелось, чтобы он поцеловал ее. Хотелось привстать на цыпочки и подставить ему свои губы. Хотелось самой поцеловать его прежде, чем сюда вернутся полчища призраков. Хотелось обхватить его за шею, прижаться к его груди и согреть своим теплом.

Что она и сделала.

15

Хайден замер, когда Лотти коснулась его подбородка, закрыл глаза и тяжело сглотнул, когда почувствовал ее нежные губы. Застонал, когда язык Лотти коснулся кончика его языка. Это было мучительно-сладко и горько, это было невыносимо.

Обняв Лотти, он ответил на ее поцелуй, глубоко погрузив свой язык в шелковистую, влажную пещеру ее рта. Этот поцелуй обещал неземное блаженство, блаженство, которого Хайден не знал уже столько лет. Где-то в глубине его сознания любовь навсегда соединилась с чувством утраты. Но Лотти постепенно растапливала тот лед, возвращая Хайдена к жизни.

Он поднял глаза и поймал насмешливый взгляд Жюстины, улыбавшейся ему с портрета. Она словно предупреждала его, что это искушение обернется для него новым несчастьем.

Хайден нашел в себе силы оторваться от Лотти, окинул взглядом ее волосы, посеребренные лунным светом, ее полные влажные губы, заглянул в ее бездонные загадочные глаза, в которых так легко было утонуть. Как легко повалиться сейчас вместе с ней на этот диван и отдаться неудержимому потоку страсти, но…

– Я уже говорил тебе, – хрипло сказал Хайден, – что не заслуживаю твоей жалости.

– Так ты считаешь, что все это я делаю только из жалости?

Хайден закрыл глаза, вслушиваясь в звук ее голоса.

– Я уверен, что вы можете предложить мне гораздо большее, миледи, – сказал он, – но боюсь, что мне нечего предложить вам взамен.

– Потому что все, что мог, ты уже отдал ей.

Даже зная о том, что не прочитает в глазах Лотти ничего, кроме молчаливого осуждения, Хайден не удержался и взглянул на нее. В последний раз.

Глаза Лотти были мокрыми от слез, но, несмотря на это, она держала голову высоко поднятой.

– В таком случае мне остается лишь надеяться на то, что вы будете с ней счастливы, – сказала она. – Я начинаю думать, что вы в самом деле стоите друг друга.

С этими словами его жена повернулась и покинула комнату точно так же, как покинула ее незадолго перед этим его дочь. Что за проклятый день!

Прикусив губу, Хайден схватил первую подвернувшуюся под руку фарфоровую фигурку из тех, что стояли на каминной полке, и с силой запустил ее в портрет. Фигурка легко отскочила от холста, не причинив ем ни малейшего вреда, не оставив и царапины на ангельском лице Жюстины.

На следующее утро Лотти ушла к скале и села на самом обрыве, подставив лицо ветру. Ей хотелось плакать, но она, сдерживая слезы, смотрела на пенные валы, разбивавшиеся о кромку берега далеко у нее под ногами.

Интересно, как часто сидела здесь Жюстина, ведь она не могла не приходить на это место?

Только теперь Лотти начала понимать, какую ошибку допустила, приехав сюда, в Оукли. Она надеялась изгнать привидения, живущие в доме, но на самом деле они гнездились не в нем, а в сердце Хайдена. А как сражаться с врагом, который для тебя остается невидимым?

Глядя на пенистые волны, она задумалась над тем, как должен чувствовать себя человек, испытывающий такую сильную, непреходящую страсть. И как можно уничтожить то, что так сильно любишь? Но страсть и ревность всегда идут рука об руку. И страсть к обладанию сменяется жаждой уничтожения, как только предмет обладания становится недоступным: или себе, или никому.

– Жюстина, – горько прошептала Лотти, глядя в небо. – Почему ты унесла с собой в могилу все свои тайны?

Она закрыла глаза, и ей почудился запах жасмина. Когда Лотти открыла глаза, то увидела Аллегру, сидевшую рядом с ней в обнимку с одноглазой куклой. Как всегда, девочка не стала утруждать себя ненужными приветствиями и перешла сразу к делу.

– Папа разрешил мне играть на рояле в любое время, когда я захочу! – выпалила она свою главную новость.

Хотя лицо Аллегры оставалось почти таким же угрюмым, как обычно, Лотти поняла, что девочка чувствует себя почти счастливой. И тогда из глаз Лотти потекли слезы.

– Прекрасно, – сказала она, отворачиваясь, чтобы Аллегра не заметила ее слез. – Я очень рада за тебя.

– Тогда почему ты плачешь? – спросила девочка, подвигаясь ближе к Лотти.

– Я не плачу, – возразила она. – Просто соринка попала в глаз.

Но тут против ее воли слезы хлынули ручьем.

– Это не соринка, – рассуждающе произнесла Аллегра. – Ты плачешь.

Не в силах больше скрывать очевидное, Лотти закрыла лицо ладонями и разрыдалась в голос.

Маленькая невесомая ручка легла ей на плечо, и послышался голос Аллегры:

– А зачем ты плачешь? Кто тебя обидел? Не я?

Лотти улыбнулась сквозь слезы и ответила:

– Никто меня не обидел. Просто мне сегодня грустно.

– Вот, возьми, – протянула ей куклу Аллегра. – Когда мне бывает грустно, я обнимаю ее, и сразу ставится легче.

Потрясенная детской заботой, Лотти взяла куклу и обняла ее, и ей действительно сразу стало легче. И еще легче ей стало, когда она почувствовала в своей ладони маленькую ручку Аллегры.

– Нас с тобой ждут к завтраку, – сказала девочка. – Пойдешь? Или тебе настолько грустно, что ты не хочешь есть?

Лотти покрепче сжала руку Аллегры. Быть может Хайдену она не нужна, но этой девочке нужна несомненно. Лотти смахнула слезы и легко вскочила на ноги.

– Глупости, – сказала она. – Меня никогда и ничто не может расстроить так сильно, чтобы я не пошла завтракать.

Хайден Сент-Клер был в смятении.

Он никогда ничего не боялся – ни духов, ни таинственных огней, мерцающих по ночам за окнами, ни пустынных коридоров, где можно встретить в полночь привидение, несущее под мышкой свою отрезанную голову, оскалившую зубы в лунном свете. Не пугали его ни звуки музыки, ни запах духов, который должен был бесследно исчезнуть за долгие годы.

Напротив, он любил бродить бессонными ночами по пустому дому, твердо зная, что у него есть прибежище, где он всегда может скрыться.

И вот теперь этого прибежища не стало, не стало покоя. Впервые он почувствовал это, когда увидел Лотти в освещенной лунным светом музыкальной комнате. А сегодня, проходя мимо гостиной, он услышал звук, заставивший его замереть на месте. Это был давно забытый звук, звук, который он никогда не надеялся больше услышать в своем доме, долетевший до него словно из далекого прошлого. Его дочь смеялась.

Не в силах устоять, он подошел ближе и осторожно заглянул в приоткрытую дверь.