Введение в Лакана

Реальное отнюдь не предшествует символическому, а появляется вместе с ним. Процесс символизации предполагает и появление, и исчезновение реального. Символ создает объект и затмевает его. Символическое это царство отсутствия, нехватки, смерти. Лакан говорит: влечение смерти – лишь маска символического порядка. Реальное не описывается каким-либо оппозициями. В реальном нет отсутствия, – говорит Лакан. Реальное всегда на своем месте. Реальное – по ту сторону символического. Реальное упорно возвращается на то-же-самое место, то место, в которое субъекта ведут его мысли, но при этом встречи с чем-то не происходит.

Если символическое – цепочки дифференцированных, дискретных означающих, то реальное недифференци-ровано. Реальное – не реальность. Реальность конструируется за счет воображаемых иллюзией и структур символического. И все же встреча с реальным возможна: нечто, не включенное в символическую структуру, при психозах может вернуться в галлюцинации.

Помимо реального, символического, воображаемого, Лакан различает в психическом аппарате идеалы. Две идеальные инстанции. Два идеала.

ИДЕАЛЫ ЛАКАНА

С символическим и воображаемым порядками структуры субъекта связаны еще две инстанции, два идеала: я-идеал и идеал-я. Фрейд вводит эти понятия и пользуется ими как синонимичными. Понятия идеалов – идеал-я [Idealich] и я-идеал [Ichideal] – впервые появляются в небольшой, но принципиальной статье 1914 года «К введению в нарциссизм». Идеализация другого – способ сохранения нарциссической идеализации себя, форма самосохранения. Фрейд пишет: идеал человека – лишь замена утраченного нарциссизма детства, когда ребенок видел идеал в себе самом. В книгах начала 1920-х годов «Массовая психология и анализ человеческого я», «Я и Оно» Фрейд, используя понятие идеала, развивает психоаналитическую теорию субъекта, рождающегося в результате двустороннего процесса идеализации/ идентификации. Идеал-я объясняет феномены полной подконтрольности при гипнозе, подверженности любовным чарам, подчинения лидеру. Процесс идеализации объясняет построение социальной массы. При этом между понятиями я-идеал, идеал-я, сверх-я Фрейд не проводит четкого различия.

Эти различия проводит Лакан. Уже в своих ранних работах он различает я-идеал и сверх-я. Несмотря на то, что обе инстанции появляются в результате заката эдиповых отношений, в результате идентификаций с отцом, они несут с собой разные проявления двойственной роли отца. В работе 1938 года «Семейные комплексы в формировании индивида» Лакан пишет: сверх-я – бессознательная инстанция, чья функция – подавление сексуального желания, направленного на мать, в то время как я-идеал сознательно подталкивает к сублимации и устанавливает координаты, позволяющие субъекту занять мужскую или женскую сексуальную позицию.

На семинарских занятиях весной 1954 года Лакан обращается к теме нарциссизма, вычерчивает знаменитую оптическую схему с двумя зеркалами и выстраивает теорию двух нарциссизмов. Один нарциссизм, первичный, связан со стадией зеркала, с идентификацией с другим, с идеализацией формы. Он относится к телесному образу. Формальная идеализация образа, впрочем, не просто служит источником всех вторичных идеализации, но исходно обнаруживает в себе вторичный нарциссизм – символическую идентификацию с другим. Именно символическая нарциссическая идентификация позволяет человеку определить свое воображаемое и свое отношение к миру. Именно эта идентификация определяет положение субъекта в мире и позволяет ему увидеть себя, структурировать свой мир и свое в нем место.

Происхождение идеал-я связано с оптическими иллюзиями, с образом себя, выстроенным по образу и подобию другого. Образ этого идеального я действует как форма, дающая надежду на будущий синтез, к которому стремится я. Этот образ – иллюзия единства, на основании которой строится я. Идеал-я – вечно удаляющийся спутник я. Идеал этот – вектор обретения былого, предшествующего эдиповым отношениям, всемогущества. Хотя идеал-я сформирован первичной идентификацией, он навсегда остается источником идентификаций вторичных.

Важно то, что идеал-я не является законом, определяющим способ бытия субъекта в мире. Эту инстанцию можно понять как структурное требование, вписывающее в мир само событие субъективности подобно тому, как онтологическое доказательство не обосновывает существование бога, но вписывает в мир необходимость его бытия, как требование, которому мир должен соответствовать. Так просто надлежит быть!

Если идеал-я это источник воображаемой зеркальной проекции, то я-идеал – плод символической интроекции. Я-идеал – инстанция, возникающая благодаря эдиповым идентификациям. Я-идеал действует как интроецированное идеальное означающее. Это – усвоенный порядок закона, путеводная звезда, направляющая субъект на обретение своей позиции в символическом порядке. Я-идеал, указывает Лакан, – это другой в той мере, в какой он говорит; другой в той мере, в какой его связывает со мной символическое сублимированное отношение. Я-идеал структурирует отношения с другими в символической сети. Вслед за Гегелем Лакан повторяет: символ порождает мыслящих существ. Именно слово позволяет идентифицировать субъекта. Именно слово – единица символического обмена между людьми. Таким образом, различие между идеалом-я и я-идеалом соответствует оппозиции другого с маленькой буквы и Большого Другого.

Говорящий я-идеал попадает в мир объектов на уровне идеала-я. Понятия идеала-я и я-идеала выражают двойственное отношение субъекта к миру. Во-первых, субъект соотнесен с миром в символическом измерении и, во-вторых, его активность ограничена возможностями идеализации только определенного вида объектов, соответствующих нарциссическо-му интересу к собственному я. Фрейд приводит три примера, в которых внешний объект занимает место идеала в той точке, в которую субъект проецирует свой я-идеал.

Эти три примера – фантазм, гипноз, влюбленность. В каждом из этих случаев поглощение идеала объектом приводит и к утрате действенности инстанции я. Тотальная идеализация ведет к потере себя. Парадокс же заключается в том, что к этой потере ведет нарциссическая влюбленность: влюбленный, напоминает Лакан, любит свое собственное я; в другом он любит себя. Он обретает себя в другом. Такая, вполне психотическая идеализация, при которой субъект растворяется в объекте, резко отличается от отношений с другим, с объектом в рамках переноса.

ПЕРЕНОС ЛАКАНА

Перенос предполагает смещение бессознательных представлений с одного объекта на другой, перемещение из далекого прошлого в настоящее. Обнаружение Фрейдом этого эфемерного явления оказалось основополагающим для психоанализа. Психоанализ становится дисциплиной общения с призраками. Не удивительно, что и Лакан числит перенос одним из четырех фундаментальных понятий психоанализа. Более того, на одном из своих первых семинаров, он говорит: перенос – это время анализа.

Для Фрейда, перенос – форма повторения прошлого в настоящем, бессознательное воспроизведение уже бывшего. В 1914 году, в статье «Воспоминание, повторение, проработка» он пишет: перенос не принадлежит порядку воспоминания. Перенос – повторение [Wiederholung], переживание заново [Wiederieben].

Перенос оказывается и мощнейшим инструментом анализа, и препятствием на его пути. В знаменитом «Случае Доры» Фрейд впервые сталкивается с переносом как сопротивлением. Перенос Доры – фиаско анализа. Этой истории Лакан посвящает свое выступление в 1951 году на конгрессе романоязычных психоаналитиков. Он рассматривает отрицательный перенос Доры в рамках диалектики аналитических отношений. Перенос – проявление в момент приостановки аналитической диалектики неких неизменных образцов, согласно которым субъект выстраивает собственные объекты.

Лакан разбирает перенос на примере Доры еще и потому, что экран собственного я у истериков настолько прозрачен, что порог между сознательным и бессознательным крайне низок. Через несколько лет, на семинарских занятиях 1970/71 годов Лакан будет доказывать: в качестве аналитического опыта производится истеризация дискурса. Истерия – непреложное условие анализа, поскольку только истерический перенос вводит фигуру субъекта наделенного знанием.

Лакан пишет, что преградой на пути установления в анализе интерсубъективной истины оказывается образ. Перенос в этом случае замораживает диалектику субъекта, погружая его в воображаемые отношения. Будучи воображаемым, перенос образов оказывает сопротивление истине. Субъект преодолевает это сопротивление, когда ему удается спроецировать свое прошлое в диалектику символических отношений.

У Лакана, как и у Фрейда, нет одной теории переноса. По меньшей мере, их можно обнаружить две. До 1953 года и после. До 1953 года Лакан описывает перенос сквозь призму «Стадии зеркала»: перенос – проекция образа на аналитика. Перенос– оптическое отражение в зеркале, функцию которого играет образ аналитика. Перенос носит воображаемый характер.

В 1953 Лакан перечитывает ряд текстов Фрейда и приходит к идее символического переноса. На одном из семинаров 1954 года он подчеркивает: перенос обусловлен тем, что для вытесненного желания нет никакого возможного прямого способа передачи. Существуют отношения, которые никакая речь не может выразить, разве что между строк. И все же функция переноса может быть понята исключительно в терминах символического. Лакан высвобождает перенос из обычного его описания в терминах невыразимого аффекта. Даже в тех случаях, когда перенос выдает себя душевным волнением, смысл это волнение обретает в диалектике дискурса, в пределах которого оно возникло.

Так Лакан вводит две оси переноса, воображаемую и символическую, пытаясь решить загадку Фрейда, в которой перенос – одновременно двигатель аналитического процесса и мощное оружие сопротивления. Если Фрейд работает с переносом, обращаясь к вытесненным, инфантильным истокам, Лакан заботится о том, чтобы работа с переносом не превратилась в воображаемые отношения ревности и соперничества.

Вслед за Фрейдом Лакан понимает перенос как перевод. Перенос– не просто проекция образа на аналитика, а форма работы бессознательного. Перенос – буквально перевод, переписывание записей, перемещение надписей. Перевод – не повторение одного и того же.

Перенос – не просто повторение, но повторение запроса, обращенного в место Другого. Перенос – возврат прошлого запроса. Непризнание возвращается из прошлого. Лакан говорит о переносе и повторении как двух разных фундаментальных понятиях психоанализа. Если повторение возникает, когда травматическая сцена стремится вернуться, то перенос – приведение в действие реальности бессознательного. Нет чистого повторения прошлого, есть производство нового действия.

Перенос имеет место, когда субъект обращается к Другому с полной речью. Перенос – метафора любви. Любящий субъект любит, поскольку у любимого есть неизвестный объект, которого нет у него. Любовь – всегда знак перемены дискурса. Динамика переноса – динамика любви. Любовь и ненависть – две центральные составляющие символического и воображаемого переноса. В отличие от Фрейда, Лакан говорит уже о психотическом переносе. Воображаемые отношения с другими воздействуют на психотическую позицию в рамках переноса.

На семинарских занятиях 1960/61 годов перенос претерпевает буквальное перемещение. Он теперь исходит не от анализируемого, а от желания аналитика, занимающего вакантное место желания Другого. Аналитик занимает ключевую позицию в провоцировании символического переноса, поскольку воплощает функцию знающего. Контрперенос – не какой-то отдельный феномен, но неотъемлемая составляющая переноса. Аналитик неизбежно вовлечен в перенос. 19 марта 1974 года Лакан делает радикальное заявление: в психоанализе существует только один перенос – перенос аналитика.

На своих семинарах Лакан сам стал объектом переноса, наделенным всемогущественным знанием. Заняв положение такого объекта, он катализировал стремительное развитие психоанализа во Франции и в то же время поставил аналитиков перед проблемой преодоления этого переноса.

СЕМИНАРЫ И ДИСКУРСЫ

Фрейд писал, Лакан говорил. В ноябре 1966 года выходит в свет сборник его статей под названием Ecrits – «Написанное», «Сочинения», «Тексты». Несмотря на всю сложность книги, во Франции она очень скоро становится одной из самых почитаемых на интеллектуальном рынке. Лакан говорит: это книга для чтения, а не для понимания. Эта книга уникальна, поскольку основным пространством разработки теорий Лакану служит не поле письма, а семинарские занятия. Предваряя свою статью 1960 года «Ниспровержение субъекта» вступительными словами, он напоминает, что устное изложение учения всегда предшествовало у него публикации. В том-то и состоит особенность семинаров, говорится в другой статье, «Инстанция буквы», что речь в них идет о неопубликованном. Семинары – основное место преподавания, чтения работ Фрейда, дискуссий и разработки психоаналитических теорий. В дальнейшем усилиями Жака-Алэна Миллера и издательства «Сёй» семинары будут превращаться в печатные тексты. Семинары Лакана, по словам Ролана Барта, служат ключом к пониманию текстов «Сочинений».

Лакан начинает проводить семинарские занятия в 1951 году на квартире своей будущей жены Сильвии Батай. Занятия посвящены классическим историям болезни: Доре, Человеку-Волку, Человеку-Крысе. 18 ноября 1953 года в больнице Святой Анны Лакан проводит свой первый публичный семинар. Посвящен он работам Фрейда по технике психоанализа. По средам Лакан проводит семинарские занятия, по пятницам – представляет клинические случаи, по вторникам – супервизирует своих учеников. Такого режима работы он будет придерживаться до 1963 года.

В 1964 году, благодаря хлопотам Альтюссера и Леви-Строса Лакан получает приглашение стать лектором Практической школы высших исследований и открыть семинар в знаменитой Высшей нормальной школе. Если в течение 10 лет семинары проходили в лекционном зале больницы Святой Анны, который вмещал не более ста человек, то теперь в распоряжении Лакана аудитория, вмещающая до трехсот участников. В1969 году Лакан будет проводить свои семинарские занятия на Факультета права. В аудиторию, рассчитанную на шестьсот пятьдесят слушателей, будет набиваться восемьсот.

В мае 1968 года Париж охвачен революционными волнениями. Лакана увольняют из Высшей нормальной школы. Директор этого самого знаменитого во Франции педагогического учебного заведения полагает, что именно вольнодумные семинары Лакана послужили причиной студенческих волнений. Увольнение Лакана приводит лишь к еще большему росту его популярности среди студентов. Впрочем, директор, скорее всего, преувеличивал непосредственную вовлеченность психоаналитика в революционное движение. Лакан как-то сказал революционно настроенным студентам, что вообще не питает никакой надежды на разумный диалог с ними, поскольку они понятия не имеют, что такое афазия. Кроме того, несмотря на свои симпатии к студентам, он считал их марионетками режима, находящимися в поисках Господина. Лакан таким Господином становиться не хотел. У психоаналитика – другой дискурс. Не господский.

Почему, кстати, дискурс? Почему, например, не речь? Понятие дискурс ставит акцент на интерсубъективности, на социальных узах, укорененных в языке. На пространстве между языком и речью.

По Лакану, в символической сети возможны четыре типа налаживания связей, которые регулируют интерсубъективные отношения. Четыре типа дискурса – господский, университетский, истерический и психоаналитический. Различие между ними Лакан проводит в зависимости от взаимного расположения четырех составляющих – господствующее означающего, знания, субъекта и объекта причины-желания. Основной дискурс – господский, три других – его производные. В господствующем дискурсе главное место занимает господствующее означающее. В университетском – знание, в истерическом – субъект (симптом), в психоаналитическом – объект причина-желания. Таким образом, дискурс аналитика противоположен дискурсу господскому, и психоанализ оказывается подрывной деятельностью. Впрочем, на своих семинарах Лакан, конечно, обращается ко всем четырем типам дискурса.

Семинары продолжаются в течение 27 лет, до 1980 года. На протяжении всех этих лет встречи с Ла-каном остаются одним из главных событий интеллектуальной жизни Франции. В большой степени благодаря семинарским занятиям Лакана психоанализ не только стал одной из самых престижных профессий во Франции, но и приобрел статус дисциплины, пронизавшей весь корпус гуманитарного знания. В разные годы семинар посещают Клод Леви-Строс и Морис Мерло-Понти, Луи Альтюссер и Поль Рикер, Жак Лапланш и Мишель Лейрис, Жиль Делез и Феликс Гваттари, Жак Деррида и Жан-Франсуа Лиотар, Жан Бодрийяр и Ро-лан Барт, Эмиль Бенвенист и Жерар Женетт, Жан Ипполит и Жан-Бернар Понталис, Юлия Кристева и Филипп Соллерс…

Семинары Лакана, конечно же, можно было бы назвать и лекциями. Причем лекциями театрализованными, несмотря на отсутствие декораций и специального освещения. Казалось, Лакан обращался к каждому присутствующему лично. Дело было не в понимании всего того, о чем идет речь, а в соучастии, причастности диалектическому процессу. Каждый чувствовал свою вовлеченность в предельно важное событие. Лакан говорил с жаром. О самом важном в жизни. О жизни. О смерти. О любви. О рождении. Порой делал многозначительные паузы. Замолкал. Пустота продолжала звучать. На семинарском занятии 9 сентября 1981 года он замолчал окончательно. Окончательно ли?

ЕЩЕ: ЧЕГО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА?

Лакан замолчал окончательно? Лакан все сказал? – На семинарских занятиях 1969/70 годов, посвященных «Логико-философскому трактату» Витгенштейна, он анализирует слова философа «о чем невозможно сказать, о том следует молчать». Сказать все невозможно. Всегда имеется остаток. Этот остаток, это не-все [pas tout] делает невозможным окончательную формализацию чего бы то ни было. Лакан постоянно строил теорию не-всего, хотя его собственная жизнь сопровождалась фантазмом «шагреневой кожи»: он стремился овладеть временем, прочитать все книги, посетить все значительные культурные события, собрать все любимые произведения искусства, всех женщин… На семинарских занятиях начала 1970-х годов Лакан говорит о том, о чем сказать невозможно – о женщине, о любви. Как только начинаешь говорить о любви – указывает аналитик, – тотчас превращаешься в имбецила. И все же, как в психоанализе уйти от этих вопросов? Подобно Фрейду, ближе к концу своей творческой деятельности Лакан вплотную подходит к вопросам половых различий, женского, полоролевых стратегий. Хотя о роли матери, например, он писал еще в своей статье о семейных комплексах 1938 года.

В 1950-е годы Лакан рассматривает женщин в соответствии с теорией Леви-Строса об элементарных структурах родства: женщина – объект обмена, циркулирующий, подобно деньгам, в цепи означающих между мужчинами. Уже в этот момент Лакан понимает: позиция обмена создает особые сложности в положении женщины. На этих сложностях он подробно останавливается в анализе истории болезни Доры. Дора хочет выйти из системы обмена, перестать играть роль разменной монеты. Только как это сделать?

В своем исследовании проблематики женского Лакан отталкивается, конечно же, от Фрейда. Напомним, для Фрейда психосексуальное развитие идет до эдиповой поры до времени полоролевых идентификаций и у «мальчиков», и у «девочек» одинаково. Одинаково, поскольку сценарий один: нет ни мальчиков, ни девочек. Да и либидо как активная сила описывается в терминах маскулинности. Женское, таким образом, – то, что отклоняется от мужской парадигмы. Женское, для Фрейда, – таинственный «черный континент». Вопрос, который Фрейд так и оставляет без ответа: «чего же хочет женщина?»

На одном из семинарских занятий 1956 года Лакан говорит: вопрос «что такое женщина?» это истерический вопрос, независимо оттого, задается ли им «биологический» мужчина, или «биологическая» женщина. Под женщиной подразумевается женская позиция в символической цепи. Символизации же женского пола как такового не существует, поскольку нет женского эквивалента господствующему означающему, фаллосу. Фаллос один. И в этом – асимметрия полов.

В1972-73 годов Лакан проводит семинарские занятия, известные под называнием «Еще раз: о женской сексуальности, пределах любви и знания». Именно в эти годы звучат его знаменитые утверждения: женщина непостижима для мужчины; сексуальных отношений не бывает; женщины не существует. Перефразируя эти последние слова из семинаров 1970/71 гг. на занятиях «Еще», Лакан ставит акцент на определенном артикле la перед существительным женщина: речь идет не о том, что нет такого существа как женщина, а о том, что она не может быть универсальной, обобщающей категорией. Определение этой категории невозможно. Оно никогда не будет полным. Женщина остается неопределенной в силу нехватки. Она – не-все. Она – Другое мужского.

Такое не-определение сближает женское с истинным. Ведь истина, как и женщина, не исчерпывается логикой, никогда не может быть исчерпана вообще, не может стать всем. На истину, на женское направлено мужское желание. Женщина, – говорит Лакан, – отдает свою любовь тому, кто ее желает. Несуществование женщины не исключает возможности превращения ее в объект желания. Как раз наоборот. Ускользающая от существования, становится она объектом желания. Объектом, с которым можно, в конечном счете, встретиться только в психозе.

Лакан разводит любовь и желание. Будучи воображаемым феноменом, любовь противостоит вписанному в символический порядок желанию. Любовь – метафора, желание – метонимия. Любовь убивает желание, поскольку поддерживается фантазмом единого существования с возлюбленной. Лакан обращает свой взор на фигуру воспетой романтиками Прекрасной Дамы. Нет ничего страшнее для мужчины, чем удовлетворение направленного на нее желания. Парадокс отношений с ней – парадокс постоянного откладывания любовных отношений на потом. Любовные отношения с роковой женщиной – смертный приговор. Отношения эти длятся только благодаря их отсрочке. Фигура Прекрасной ДамЫ воплощает одновременно и наслаждение, и его потерю.

На этих же семинарских занятиях Лакан вводит понятие женского наслаждения, о котором сами женщины не ведают. Наслаждение противоположно удовольствию. Фрейдовский принцип удовольствия действует как предел наслаждению, ведь принцип этот требует от субъекта минимума наслаждения. И субъект постоянно стремится нарушить установленные этим принципом запреты, выйти по ту его сторону. Результат же нарушения закона – не удовольствие, а боль. Это болезненное удовольствие Лакан и называет наслаждением. Наслаждением, которое прочерчивает тропу смерти. Настойчивое стремление выйти по ту сторону принципа удовольствия прямо указывает на влечение смерти. Неотступное влечение смерти выводит за пределы закона, фаллоса, и становится прибавочным наслаждением женщины.

На семинарском занятии 21 января 1975 года Лакан объявляет женщину симптомом. Симптомом мужчины. Женщина появляется в мужской экономике психического лишь как фантазмический объект а, как объект-причина желания. В конце семинарских занятий, посвященных женскому, в 1973 году Лакан переходит к теме, которую можно считать кульминацией его творчества. Тема эта – борромеевы узлы.

УЗЛЫ

Разбирая мысль Витгенштейна «то, о чем нельзя сказать, иногда можно показать», анализируя эту оппозицию показывать/говорить, Лакан указывает на алгебраическую формулу, матему как на способ ее преодоления. Кроме того, матема это еще и формула знания, противоположная мифеме Леви-Стро-са. По идее Лакана, матема должна содействовать передаче психоаналитического знания. Обращение Лакана к математике не нацелено на формализацию психоанализа. Ему хорошо известна теорема Геде-ля: полная формализация теории невозможна. Ему хорошо известна опасность тотальной систематизации. Ему памятен отказ Фрейда от описания психического аппарата языком физики. Лакан интересуется математикой и кибернетикой с самого начала 1950-х годов. Такого рода интерес связан не только с активным развитием этих дисциплин, не только дружбой с математиками, но и с общей с Леви-Стросом и Бенвенистом работой над структурами. Структурализм, кибернетика, топология должны установить связь между гуманитарным знанием и математикой. Лакан говорит о точных науках и науках, основанных на предположении. К этим последним и относятся психоанализ и кибернетика как наука о комбинации мест как таковых.

Интерес к комбинации мест, к топологии в психоанализе связан с именем Лакана, однако топология действует в психоанализе по сути дела со времен появления психоанализа на свет. Понимая недоступность психики непосредственному изучению, Фрейд обращается к моделированию, к построению топик психического аппарата. Он говорит о психических локальностях, которые не следует путать с локаль-ностями физическими, значимыми в анатомии.

Топологическое пространство не ограничено двух– и трехмерными фигурами геометрии Евклида. Фрейд, говоря о своих топиках, подчеркивает: речь идет о близости, соседстве, взаимодействии, удаленности, а не о физическом пространстве. Лакан говорит о топологии как о чисто умозрительном средстве представления понятия «структура», имеющего первостепенную значимость для понимания работы символического порядка. Лакан критикует Фрейда за излишнюю наглядность его знаменитой топологической схемы из книги «Я и оно», которую большинство читателей принимает за чистую монету, за непосредственную иллюстрацию психического. Читатели соблазняются воображаемым. Свидетельством тому служит, в частности, вытеснение сегодня, в начале XXI века, понятия бессознательное и замещение его «подсознанием», термином, которым Фрейд призывал не пользоваться, поскольку оно контрабандой провозит в психоаналитическую топику физическую локальность.

Лакан утверждает: среди основных геометрических фигур, описанных Евклидом, – плоскости, линии, сферы – не хватает самой важной. Эта фигура – кольцо. Значение кольца состоит в том, что оно демонстрирует пространство первичной дифференциации внешнего и внутреннего. В 1950-е годы Лакан говорит о кольце, подчеркивая, что любая точка в его центре находится и в пределах кольца, и за его пределами.

Впоследствии на смену кольцу в топологии Лакана приходит лента Мёбиуса. Эта фигура показывает переходность в психоанализе фундаментальных оппозиций структурализма – внешнее/внутреннее, означающее/означаемое, любовь/ненависть, сознательное/бессознательное. Один элемент оппозиции незаметно перетекает в другой. Так, бессознательное не спрятано в глубине, где-то под сознанием. Оно вне такого рода топологии. Оно лишь оставляет следы, осмысляемые сознанием. Оно – в сознании. Оно всегда уже на поверхности и его никогда на поверхности нет.

С начала 1970-х годов интерес Лакан смещается с простых поверхностей, к каковым относится и лента Мёбиуса, к сложным пространственным фигурам – к узлам. Топология, для Лакана, – совершенно неметафорический способ изучения символического порядка и его взаимодействия с реальным и воображаемым. Топология не представляет структуру. Топология и есть структура.

Постепенно Лакан обнаруживает особый узел – борромеев. Этот узел включает три связанных друг с другом кольца. Все кольца равны между собой. Каждое кольцо связано с двумя другими. Эти три кольца были в XIV веке символом миланской семьи Борромео.

Лакан начинает разговор о борромеевом узле на семинарах 19J2/73 годов, и посвящает следующий учебный год его детальному анализу. Бор-ромеев узел связывает воедино три порядка – воображаемый, символический, реальный. Три кольца это, прежде всего, три отверстия, три нехватки, три дыры. Дыра в символическом – описанное Фрейдом первовытеснение. Дыра в воображаемом – фаллос как пробел в образе тела, причем независимо оттого, идет ли речь о мальчике, или о девочке. Дыра в реальном это пропасть между полами, представляющая формулу: сексуальных отношений не существует. В отверстиях зарождаются и разворачиваются влечения – оральное, анальное,голосовое и зрительное.

Борромеев узел представляет как независимость каждого кольца, так и их зависимость друг от друга: если одно кольцо убрать, два других тоже освобождаются. На семинарах 1975/76 годов Лакан описывает этот распад колец, обретение ими независимости как психоз. При этом он описывает случай, когда цепочка из трех колец рассыпается, но психоз не наступает, поскольку обнаруживается еще одно, четвертое кольцо, скрепляющее порядки. Это кольцо Лакан называет словом синтом.

СИМПТОМ/СИНТОМ

Вслед за Фрейдом Лакан говорит: невротический симптом – след бессознательного, компромиссное образование, возникающее в результате конфликта между желаниями. Вслед за Фрейдом Лакан осмысляет симптом как возврат вытесненного, только вот возвратом его уже назвать нельзя, поскольку аналитик видит в симптоме скорее будущее, чем прошлое. Вслед за Фрейдом Лакан слышит, как в ходе психоаналитического сеанса симптом выговаривается, как бессознательное проговаривается. В «Римской речи» Лакан говорит о разрешении симптома в анализе языка, поскольку сам он, этот симптом, структурирован как язык. Симптом – язык, речь которого должна быть высвобождена.

В разные годы Лакан отождествляет симптом с различными чертами языка. Так в 1953 году он говорит: симптом – означающее. Именно это позволяет ему утверждать отличие психоаналитических представлений о симптоме от представлений медицинских. По Лакану, симптом вообще был изобретен не Гиппократом, а Марксом. Подобно товарному фетишу, симптом укоренен в социальном. Если симптом – это означающее, то он не может быть чем-то универсальным. Каждый симптом – уникальный продукт, созданный неповторимой историей субъекта. Кроме того, если симптом – означающее, то нет жесткой связи между ним и невротической структурой субъекта. Сам по себе симптом не может быть истерическим или обсессивным. Симптом не может служить основанием для диагностики расстройства. Чтобы сказать, у этого пациента – невроз навязчивых состояний, а у того – истерия, нужно основываться не на предъявляемых им симптомах, а на том вопросе, который заставляет человека говорить.