Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

      Англо-советский договор 26 мая 1942 г.
      Московские переговоры о двух договорах (взаимопомощи между СССР и Англией и о послевоенном устройстве мира), происходившие во время визита Идена в СССР в декабре 1941 г., не были закончены ввиду вскрывшихся между сторонами разногласий по второму договору. Продолжение переговоров должно было состояться в Лондоне. В результате в январе - марте 1942 г. между Иденом и мной произошел ряд встреч, на которых мы пытались прийти к какому-либо соглашению. Однако темп переговоров оказался довольно медленным, что объяснялось двумя главными причинами: правительственным кризисом в Англии и трудностью преодоления расхождений по содержанию самого договора.
      Правительственный кризис возник в связи с теми военными неудачами, которые Англия имела в начале 1942 г. Особенно сильное волнение в стране вызвал прорыв немецких линкоров "Шангорста" и "Гнейзенау" через Ла-Манш и Па-де-Кале (12 февраля) и падение Сингапура (15 февраля). В моей записи от 18 февраля 1942 г. говорится: "17-го я был в парламенте. Черчилль выступал по поводу падения Сингапура. Он выглядел плохо, был раздражителен, обидчив, упрям. Депутаты были критичны, взвинчены. Встречали и провожали Черчилля плохо. Никогда еще я не видал ничего подобного... После выступления премьера стало ясно: генеральные дебаты в парламенте неизбежны. Спорили: когда? Черчилль опять упирался. Решено: на будущей неделе. Мое общее впечатление: кризис быстро назревает.
      Вчерашнее заседание показало, что волна недовольства высока. Если Черчилль будет дальше упорствовать, она может перехлестнуть через него. Думаю, Черчилль уступит и пойдет на компромисс.
      Кто возможные наследники Черчилля в случае его отставки? Широко котируются два имени: Иден и Криппс. Иден давно уже котируется. Звезда Криппса феерически взлетела сейчас (после возвращения из Москвы, где он был британским послом. - И. М.). Причины: широкий обыватель уверен, что Криппс "приносит счастье" (недаром же Россия, где он был послом, вступила в войну!), потом он прогрессивен, умен, оратор, а главное - делает ставку на выигрышную карту - СССР. Кроме того, он вне партий, а партийные махинации всем осточертели{211}... Прочна ли, однако, популярность Криппса? Сомневаюсь. Но не сомневаюсь в том, что, если бы сейчас произошла реконструкция правительства, он мог бы стать премьером или хотя бы членом военного кабинета.
      Лично я за Черчилля как премьера. Он надежен как враг Германии; он волевой человек: сам правит. Ни Криппс, ни Иден недостаточно сильны для того, чтобы править страной в столь бурные времена".
      Спустя несколько дней после того, как были написаны приведенные строки, действительно произошла реконструкция правительства: несколько министров-чемберленовцев было выведено, несколько новых министров-черчиллевцев было назначено. Черчилль остался премьером, Криппс стал членом военного кабинета и лидером палаты общин (важный пост в английской парламентской иерархии). В итоге правительственный кризис был преодолен я положение Черчилля вновь укрепилось.
      Как бы то ни было, но и началу марта 1942 г. первая причина медлительности переговоров о договоре (правительственный кризис) была устранена. Однако оставалась вторая и более серьезная - это расхождение сторон по самому содержанию договора.
      Сталин требовал, чтобы Англия уже сейчас признала советские границы 1941 г. (т. е. с включением Прибалтики, Бессарабии, Западной Украины и Западной Белоруссии). Британская сторона, напротив, вопрос о границах хотела отложить до конца войны.
      8 апреля Иден предложил, чтобы для завершения переговоров и подписания договора в Лондон приехал советский нарком иностранных дел В. М. Молотов. Нарком, однако, ответил, что "в настоящее время он не может покинуть Москву" и что мне поручается довести вопрос о договоре до конца. Иден воспринял отказ Молотова довольно болезненно, но переговоры продолжал, хотя и без большого энтузиазма. В конце апреля Молотов вдруг совершенно неожиданно телеграфировал, что он принимает приглашение британского правительства и будет в Лондоне в мае. Я не знал причины этой перемены планов наркома и только во время его пребывания в Англии выяснилось, что решающую роль в этом сыграл Рузвельт.
      Дело было в том, что в связи с разногласиями по вопросу о Договоре американский президент вступил в непосредственный контакт со Сталиным. Президента интересовали и многие другие проблемы, связанные с войной. Его идея состояла в том, чтобы лично встретиться со Сталиным и в порядке дружеского обсуждения урегулировать все спорное, что стояло между обеими сторонами. Впоследствии M. M. Литвинов, бывший тогда советским послом в Вашингтоне, мне рассказывал, что, по его впечатлению, Рузвельту хотелось беседовать со Сталиным с глазу на глаз, без Черчилля.
      Это впечатление M. M. Литвинова подтверждается и моим собственным опытом. 2 февраля 1942 г. один из близких советников Рузвельта, Аверелл Гарриман, прилетел в Лондон и пригласил меня на завтрак, который состоялся 5 февраля. Мы были вдвоем, и Гарриман прямо поставил мне вопрос, нельзя ли было бы устроить свидание Рузвельта со Сталиным? Гарриману известно, что Рузвельт хочет такого свидания, - хочет ли его Сталин? В качестве места возможной встречи Гарриман предлагал либо Исландию, либо район Берингова пролива.
      Я сообщил о разговоре с Гарриманом в Москву и получил оттуда ответ, что Сталин считает свидание с Рузвельтом желательным, однако ввиду напряженного положения на фронте он не может покинуть СССР и предлагает встретиться в Архангельске или Астрахани. Я передал ответ Москвы Гарриману. К тому моменту "Шарнгорст" и "Гнейзенау" уже прорвались в Северное море, и Гарриман заявил, что при таких обстоятельствах Исландия и Архангельск как место встречи отпадают, до Астрахани для Рузвельта слишком далеко, остается только одна возможность - район Берингова пролива. Но этот район не устраивал Сталина. В итоге встреча не состоялась{212}.
      От всего рассказанного у меня осталось впечатление, что Рузвельт действительно хотел повидаться со Сталиным один на один, без Черчилля. В послании от 12 апреля Рузвельт писал: "Возможно, если дела пойдут хорошо, как мы надеемся, мы с Вами сможем провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски. Но пока я считаю крайне важным с военной и других точек зрения иметь что-то, максимально приближающееся к обмену мнениями. Я имею в виду весьма важное военное предложение, связанное с использованием наших вооруженных сил таким образом, чтобы облегчить критическое положение на Вашем Западном фронте. Этой цели я придаю огромное значение. Поэтому я хотел бы, чтобы Вы обдумали вопрос возможности направить в самое ближайшее время в Вашингтон г-на Молотова и доверенного генерала"{213}.
      Такова была предыстория визита Молотова в США. Ну, а раз он отправлялся в Вашингтон, естественно было по дороге заехать в Лондон. Отсюда последовало и неожиданное изменение планов наркома.
      Тем временем, в порядке подготовки предстоящих переговоров Молотова с Иденом, около 1 мая я вручил Форин оффис наши контрпредложения по договору, из которых вытекало, что советская сторона вопрос о советско-польской границе считает подлежащим компетенции только СССР и Польши. Имелось в них и одно новое предложение: британское правительство в протоколе должно было санкционировать заключение Советским Союзом пактов взаимопомощи с Финляндией и Румынией.
      Итак, я стал ждать прибытия наркома иностранных дел в Лондон. В условиях войны это была далеко не простая операция. Мы были предупреждены, что нарком полетит на самолете прямым путем из Москвы в Шотландию, где он должен будет приземлиться на аэродроме в Данди. Встречать советского наркома туда выехало в специальном поезде довольно многочисленное общество: британскую сторону возглавлял постоянный товарищ министра иностранных дел А. Кадоган, которого сопровождали несколько гражданских и военных представителей; с советской стороны кроме меня среди встречающих были торгпред Борисенко, начальник военной миссии адмирал Харламов, а также советский посол при эмигрантских правительствах в Англии А. Е. Богомолов.
      Наш поезд прибыл в Данди и был поставлен на запасный путь. Мы полагали, что советский самолет прибудет на следующее утро (самый полет должен был происходить ночью), но к вечеру пришло сообщение из Москвы, что ввиду нелетной погоды на том конце вылет наркома откладывается на завтра. На другой день к вечеру опять пришло сообщение: в Москве погода нелетная. На третий день погода в Москве прояснилась, но зато, как назло, погода на английском конце оказалась нелетной. То же самое случилось и на четвертый день.
      Такая игра погоды в прятки продолжалась около недели. Общество встречающих скучало, томилось, в виде развлечения ездило по окрестностям, но не покидало Данди.
      Между тем специальный поезд из Лондона, стоявший на запасном пути и населенный какими-то необычными персонажами, в том числе иностранцами, не мог не привлечь внимания железнодорожного персонала. Скоро ему стало известно назначение нашего поезда. Это еще больше возбудило всеобщее любопытство. Город Данди не очень большой, все там друг друга знают, и всякие "новости" среди жителей распространяются с необыкновенной быстротой. Не удивительно поэтому, что на пятый или шестой день после нашего прибытия в Данди перед вагонами специального поезда появился мэр города, в официальном костюме и с цепью на шее, для того чтобы приветствовать от имени населения "его превосходительство посла союзной державы". Мэра сопровождало несколько муниципальных советников. Я пригласил депутацию города в вагон и, поблагодарив за внимание, угостил чаем с печеньем. Но когда депутация удалилась, мы устроили "военный совет" и решили, что так дальше продолжаться не может. Очевидно, цель прибытия поезда стала секретом полишинеля, и это могло поставить под угрозу безопасность полета Молотова из СССР в Англию. Вывод, который мы сделали отсюда, сводился к тому, что на следующее утро весь поезд с его обитателями вернулся в Лондон. Перед отъездом был распущен слух, что визит советского наркома отменен. Для встречи Молотова на месте были оставлены только два человека: В. Н. Павлов, переводчик Молотова, который прибыл в Англию заранее, и один чиновник Форин оффис, еще не ходивший в высоких чинах.
      Молотов прилетел в Англию 20 мая. Я выехал встретить его по дороге от Данди до Лондона. Где-то на середине пути я пересел из поезда, шедшего на север, в поезд, шедший на юг, где находились советский нарком и сопровождающие его лица, в том числе "доверенный генерал", о котором Сталина просил Рузвельт. По дороге, в вагоне, я вкратце информировал Молотова о положении дел в Англии и, между прочим, предупредил его, что наш проект договора имеет мало шансов на одобрение британской стороной. Нарком был явно недоволен моим сообщением, но вслух бросил:
      - Посмотрим!
      Перед самым Лондоном советских гостей встретили Иден и Кадоган и отвезли их в Чекерс, где наркому была отведена официальная резиденция. Это было символом почета. В загородной резиденции премьера останавливались только наиболее высокие посетители из других стран.
      В тот же вечер Черчилль устроил в Чекерсе в честь советской делегации большой обед с участием многих членов правительства, а после обеда он увел Молотова, Идена и меня в свой кабинет и приступил к разговорам. Мы были только вчетвером. Роль переводчика выполнял я. В кабинете премьера мы просидели часа два. Хорошо помню, что Черчилль, стоя у большого глобуса, с увлечением и горячностью подробно рассказывал, как Англия до сих пор вела войну и каковы ее расчеты на будущее. Иллюстрируя свои слова на глобусе, он особенно подчеркивал мужество и решимость Англии - этих маленьких островов, составляющих почти микроскопический кусочек суши среди огромных континентов и безграничных океанов, - сопротивляться союзу трех великих держав, ставших на путь мировой агрессии.
      - И вот, - восклицал Черчилль, - прошло два года, мы уцелели и не только уцелели, но и набираем силы, крепнем, рассчитываем на победу! Это похоже на настоящее чудо!
      О том, что Британские острова поддерживала гигантская империя, премьер предпочитал умалчивать. Мало говорил он и о помощи со стороны США.
      Касаясь предстоящих переговоров о договоре, Черчилль несколько таинственно заметил, что, если не удастся достичь соглашения по имеющимся текстам (английскому и советскому), он, возможно, сделает какие-то альтернативные предложения.
      На следующий день начались формальные переговоры с Иденом в Форин оффис. С Молотовым кроме меня были еще Соболев и переводчик Павлов. Идена сопровождала группа работников министерства во главе с Кадоганом.
      Между сторонами оказались крупные разногласия, особенно по вопросу о Польше: мы настаивали на признании советско-польской границы, какой она была до 22 июня 1941 г., а англичане непременно, хотели оставить решение этого вопроса до мирной конференции после окончания войны. Они возражали также против англо-советского протокола, санкционирующего заключение Советским Союзом пактов взаимопомощи с Финляндией и Румынией. Имелись и другие пункты расхождения.
      Еще два заседания прошли в бесплодных спорах, не приведя ни к какому соглашению. На четвертом заседании Иден, констатировав, что по имеющимся проектам договоров, видимо, трудно достигнуть единодушия, положил на стол совсем новый документ. Это и были те альтернативные предложения, о которых Черчилль упоминал во время нашего первого вечернего разговора.
      Реакция советской стороны была резко отрицательная: альтернативные предложения совершенно обходили вопрос о границах СССР. Телеграмма с текстом предложений была послана в Москву.
      И вдруг из Москвы пришел неожиданный ответ: советской делегации предписывалось снять все свои прежние предложения и вести дальнейшие переговоры на базе нового английского проекта.
      Не знаю, что заставило Сталина так круто изменить свою позицию, но, как бы то ни было, поворот был сделан. На основе альтернативных предложений уже нетрудно было договориться об окончательной редакции договора. 26 мая в торжественной обстановке, в кабинете Идена, в присутствии Черчилля, Эттли и Синклера (трех лидеров-партий, составлявших правительственную коалицию), при огромном стечении фотографов и кинооператоров, договор был подписан Молотовым и Иденом. Он носил наименование "Договор о союзе в войне против гитлеровской Германии и ее сообщников в Европе и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны".
      Содержание договора сводилось к следующему.
      В первой части, заменившей собой соглашение 12 июля 1941 г. о военной взаимопомощи, говорилось о том, что обе стороны на протяжении войны оказывают друг другу военную и всяческую иную помощь в борьбе против гитлеровской Германии и ее европейских сообщников, а также обязываются не вести с ними переговоров иначе, как по общему согласию.
      Во второй части, которая должна была оставаться в силе 20 лет, устанавливались основные принципы послевоенного сотрудничества СССР и Англии. В ст. 3 обе стороны заявляли о своем желании объединиться с другими единомышленными государствами в принятии общих мер в целях обеспечения мира и сопротивления агрессии. В ст. 4 они гарантировали взаимную помощь в случае, если одна из сторон будет вновь вовлечена в войну с Германией или ее союзниками. В ст. ст. 5-7 стороны обязывались не участвовать в коалициях, направленных против одной из них, а также не стремиться к территориальным приобретениям для самих себя и не вмешиваться во внутренние дела других государств.
      Как видим, этот договор совершенно не касался вопроса о границах. И все-таки он имел в тогдашней обстановке очень большую ценность - военную и политическую. Он был ратифицирован Советским Союзом 18-го и Англией 24 июня и вошел в силу после обмена ратификационными грамотами 4 июля 1942 г.
      Черчилль и второй фронт
      В начале марта 1942 г. я встретил на одном дипломатическом приеме американского посла Д. Вайнанта, который, как я уже говорил, дружественно относился к СССР. Вайнант отвел меня в уголок, где никого не было, и доверительно сказал:
      - Могу сообщить вам приятную новость: президент Рузвельт и начальник нашего генштаба генерал Маршалл считают врагом No 1 Германию, а не Японию, и полагают, что ближайшим шагом США и Англии должно быть вторжение в Северную Францию. Наши английские друзья не вполне с этим согласны, но я надеюсь, что в конце концов наша точка зрения восторжествует.
      Я попробовал расспросить Вайнанта о подробностях американских планов, но он ответил, что пока сам с ними не знаком. Не знаю, так ли это было в действительности, может быть, Вайнант просто не считал удобным пока слишком углубляться в данную тему, но зато по всему его поведению было ясно, что лично он очень сочувствует намерениям Вашингтона.
      Сообщение Вайнанта подало мне мысль выступить с открытым заявлением в пользу второго фронта. Это могло бы оказать известное влияние на британское общественное мнение и косвенно на правительство. Необходимо было, однако, соблюдать большую осторожность, чтобы не раздражать Черчилля и не создать какого-либо ненужного конфликта. Благоприятный случай помог осуществлению моего намерения.
      Еще в конце 1941 г. английское правительство направило в Мурманск несколько эскадрилий своих самолетов, чтобы они совместно с советскими летчиками вели борьбу против германских вооруженных сил в районе Нордкапа, сильно затруднявших прохождение в Мурманск и Архангельск англо-американских караванов судов с военными грузами для Красной Армии. Англичане сражались хорошо, и некоторые из них были награждены советскими орденами. Четверо из британских летчиков вернулись домой еще до решения Советского правительства о присвоении им знаков отличия, и мне было поручено вручить им ордена в Лондоне. Самый акт вручения произошел 25 марта 1942 г. Обставлен он был довольно торжественно. Мы пригласили, в посольство целый ряд общественных, политических и военных деятелей Великобритании, представителей прессы, радио и кино. Присутствовала также миссис Черчилль. Белый зал посольства был переполнен, и среди собравшихся царило то несколько тревожное напряжение, которое всегда отмечает какие-либо важные события.
      При вручении орденов я произнес речь, в которой сначала сказал немало теплых слов в адрес четырех английских летчиков, которые они вполне заслужили, а затем перешел к вопросам более общего характера. Я выразил надежду, что "1942 году суждено стать поворотным пунктом" в развитии войны и что военное сотрудничество Англии и СССР в этом году будет столь же тесным, каким было сотрудничество британских и советских летчиков в Мурманске. И далее я развил мысль о том, что для успешности такого сотрудничества необходимо помнить о четырех важнейших вещах.
      Во-первых, о том, что "мы ведем сейчас современную войну, не войну XIX в., даже не войну 1914-1918 гг., а войну 1939-1942 гг.". Нынешняя война является войной моторов, и потому "быстрота становится лозунгом дня".
      Во-вторых, о том, что "простое арифметическое превосходство одной стороны над другой в населении, территории, естественных богатствах, промышленных возможностях само по себе еще не гарантирует победы... В борьбе прежде всего учитываются не потенциальные, а фактически мобилизованные ресурсы... Секрет победы состоит в том, чтобы в решающий момент на решающем участке иметь решающее превосходство над противником".
      Третья вещь состоит в том, чтобы держать инициативу на фронте в своих руках. "На советском фронте инициатива вырвана из рук Гитлера... Однако на некоторых других фронтах инициатива все еще находится в руках врага... Союзники должны ликвидировать такое положение".
      Наконец, "положение, будто бы "время на нашей стороне", отнюдь не является аксиомой". Напротив, "между обоими лагерями происходит гонка за выигрыш времени... Враг делает ставку на 1942 г. Именно весной и летом этого года он собирается сделать "сверхчеловеческое" усилие, чтобы победить. Задача союзников очевидна: они тоже должны сделать ставку на 1942 г. и весной и летом именно этого года приложить свое "сверхчеловеческое" усилие для того, чтобы разбить врага".
      Закончил я свое выступление следующими словами: "Часто можно услышать, что союзники еще не закончили своей подготовки. Я не знаю, был ли в истории какой-либо главнокомандующий, который накануне боя сказал бы, что он к нему вполне подготовлен... Все союзники, взятые вместе, уже сейчас имеют все необходимое для победы: войска, танки, самолеты, оружие. Нельзя ждать, пока последняя пуговица будет пришита к куртке последнего солдата. Времена слишком грозны, К тому же история не тротуар Пикадилли... Сейчас решающий момент - 1942 г., решающий участок мирового фронта - СССР. Из этого надо исходить. Если союзники действительно хотят победы (а в этом я не сомневаюсь), то... вся работа штабов должна быть проникнута одной мыслью, одним лозунгом - 1942 г., а не 1943!"
      Моя речь появилась в английской и советской печати. В Лондоне она не всем понравилась - в правительственных кругах ее встретили без всякого энтузиазма, - но все-таки никаких дипломатических осложнений она не вызвала. Зато в широких кругах английской демократии эта речь произвела очень благоприятное впечатление. Помню, как один тред-юнионистский лидер второго ранга посетил меня в посольстве, долго жал мне руку и все повторял:
      - Вы сказали то, что надо было сказать Черчиллю, да и лейбористским лидерам, сидящим в правительстве.
      Широкий отклик моя речь нашла в Советском Союзе. Особенно посчастливилось моей фразе, что "нельзя ждать, пока последняя пуговица будет пришита к куртке последнего солдата". Мне не раз напоминали ее, когда позднее я вернулся домой и стал работать в Москве.
      Говоря о втором фронте, я должен с особенным вниманием остановиться на позиции Уинстона Черчилля, ибо не подлежит никакому сомнению, что помимо причин более общего характера он персонально сыграл громадную роль в судьбе всей этой проблемы.
      Припоминая сейчас все, что я видел и слышал в годы войны, все, что я знал о Черчилле из многочисленных встреч и бесед с ним в предвоенные и военные годы, все, что я читал о Черчилле и что мне рассказывали о нем, я могу достаточно хорошо обрисовать его отношение к вопросу о втором фронте в Северной Франции.
      Когда в 1934 г. мы впервые познакомились с Черчиллем, он мне совершенно откровенно сказал, что его богом является Британская империя и что все его политические действия определяются интересами сохранения империи.
      Теперь, после 22 июня 1941 г., интересы Британской империи по-прежнему довлели над сознанием Черчилля, однако в обстановке второй мировой войны он считал, что эти интересы прежде всего связаны с Атлантикой и Тихим океаном, с бассейном Средиземного моря и Ближним Востоком. Вопрос же о России (как Черчилль предпочитал называть СССР) стоит на втором месте и вдобавок еще проникнут внутренним противоречием: Россия нужна как союзница против Германии и в то же время Россия опасна, ибо если она выйдет из войны очень усилившейся, то может поставить в трудное положение Британскую империю - не как завоевательница ее территорий, а как мощный морально-политический фактор, способствующий ее внутреннему разложению. Черчилль не хотел поражения СССР, ибо в этом случае победоносная Германия с удвоенной силой обрушилась бы на Англию и, вероятно, в конце концов оккупировала бы Британские острова. Но Черчилль не хотел также полного разгрома Германии, ибо в этом случае СССР стал бы слишком могущественным и шкодящее от него влияние грозило бы подорвать колониальные основы Британской империи, да и вообще вызвать в мире большие потрясения антикапиталистического характера. Идеальным, с точки зрения Черчилля, было бы, если бы и Германия, и СССР вышли из войны сильно потрепанными, обескровленными, и на протяжении по крайней мере целого поколения бродили бы на костылях, в то время как Англия пришла бы к финишу с минимумом потерь и в доброй форме европейского боксера. Отсюда, естественно, вытекало стремление проявить максимум экономии в затрате собственных усилий на выигрыш войны и, наоборот, переложить максимум усилий, страданий и потерь для достижения этой цели на Советский Союз.
      Такое стремление оказывалось тем более неодолимым, что оно находило опору в вековых традициях британской политики. Известно, что в минувшие столетия Англия не раз участвовала в общеевропейских войнах, но при этом обычно - до первой мировой войны - участвовала деньгами, политическим влиянием и военно-морским флотом. Сухопутные операции возлагались всегда на плечи континентальных союзников Англии, в поддержку которым она присылала лишь "символический" отряд своей армии весьма скромного размера. Этот отряд имел целью не столько оказывать реальную помощь союзным войскам, сколько своим присутствием подымать их дух и повышать их готовность приносить жертвы ради защиты британских интересов.
      Первая мировая война показала, что в обстановке XX в. такая стратегия больше невозможна: Англия в ходе ее была вынуждена перебросить на континент огромную армию. Вторая мировая война еще резче обнаружила необходимость для Англии иметь такую армию. Однако Черчилль старался спасти из старой стратегии, что еще можно было спасти, и не без успеха. Доказательством тому может служить поразительный факт: за шесть лет величайшей войны в истории Англия потеряла убитыми не свыше 400 тыс. человек.
      Конечно, забота о ведении войны "малой кровью" заслуживает всяческого одобрения, но при одном непременном условии: если она не покупается преувеличенно "большой кровью" союзника или союзников. В данном конкретном случае это основное условие было резко нарушено: число жертв, понесенных в войне Советским Союзом, достигает 20 млн. человек. Даже с учетом разницы в количестве населения, протяженности фронтов, численности армий и т. д. совершенно очевидно, что на плечи Советской страны легли непропорционально огромные тяготы. И это далеко не в последней степени объяснялось позицией, занятой Англией и США в вопросе о втором фронте.
      На протяжении 1941-1943 гг. я имел много разговоров с Черчиллем о военной стратегии вообще, о втором фронте в частности, и меня всегда поражало его однобокое упорство в защите раз составленных взглядов. Он был похож на дятла, который умеет выстукивать только одну ноту. Как Черчилль представлял себе картину, ход и исход войны?
      Примерно так.
      Враг No 1 - это Германия. Япония стоит на втором месте. Война против Германии должна носить характер не штурма (конечно, достаточно подготовленного штурма), а длительной осады.
      Германию нужно возможно строже блокировать экономически, а также изнурять и ослаблять второстепенными военными операциями на периферии ее европейской "империи". Постепенно эти операции должны продвигаться в глубь "империи", все больше сжимая кольцо вокруг Берлина. Давление союзников извне неизбежно будет дополняться растущим под его влиянием, а также под влиянием все усиливающихся воздушных налетов разложением изнутри. Рано или поздно должен наступить момент, когда комбинированное действие обоих факторов подорвет могущество гитлеровской Германии, и она начнет разваливаться. Вот тогда и надо будет открыть второй фронт в Северной Франции. Он не потребует больших жертв и, вероятно, превратится в нечто, напоминающее триумфальное шествие англо-американских войск к Берлину. Черчилль при этом рассчитывал, что западные державы окажутся в германской столице раньше, чем СССР, и это очень усилит их позиции при решении всех послевоенных проблем.
      Такова была общая концепция британского премьер-министра. Я не хочу сказать, что он откровенно излагал ее мне в столь законченном виде, конечно, нет! Однако из многочисленных бесед с ним, из отдельных его замечаний, оценок, суждений, высказываний, которые мне приходилось слышать по различным поводам, я все больше улавливал сущность его внутреннего "кредо". Это помогало мне лучше рассчитывать свои практические шаги.
      Из всех бесед с Черчиллем на тему о втором фронте особенно запомнились мне две. Одна происходила в середине марта 1942 г. В переданном тогда мной послании Сталина говорилось, что 1942 г. должен стать решающим годом войны. Черчилль возражал против возможности этого и отодвигал открытие второго фронта в Северной Франции до 1943 г. Полемизируя с премьером, я сказал (цитирую по моей записи от 16 февраля 1942 г.):
      "Не знаю, как смотрите вы, но я считаю, что мы сейчас стоим перед лицом грозной ситуации. В ходе войны наступил действительно решающий момент. Или - или. Каково положение? Германия готовит в этом году огромное весеннее наступление. Она делает ставку на этот год. Если мы сумеем разбить весеннее наступление Германии, война по существу выиграна. Становой хребет гитлеровской военной машины будет перебит в этом году. Останется лишь добить бешеного зверя. А с поражением Германии все остальное уже будет сравнительно легко. Но представим себе, что мы не сможем разбить германское наступление весной. Представим себе, что Красная Армия вынуждена будет опять перейти к отступлению, что мы опять начнем терять территории, что немцам удастся прорваться на Кавказ, что тогда? Ведь в этом случае Гитлер не остановится на Кавказе. Он пойдет дальше - в Иран, Турцию, Египет, Индию. Он сомкнет руки с Японией где-либо в бассейне Индийского океана, он протянет свои руки к Африке. Нефтяная, сырьевая, продовольственная проблемы Германии будут разрешены. Британская империя рухнет, а СССР потеряет исключительной важности территории. Конечно, даже в этих условиях СССР стал бы продолжать войну. Допустим, что Англия и США тоже стали бы продолжать борьбу. Но каковы были бы наши шансы на победу? И когда?.. Вот каков выбор: сейчас или никогда!
      Черчилль, слушавший меня все время с нахмуренным лицом и склоненной набок головой тут вдруг резко поднялся и с сильным волнением воскликнул:
      - Мы лучше умрем, чем примиримся с таким положением! Иден, сидевший слева от премьера, прибавил:
      - Я вполне согласен с послом. Вопрос стоит именно так: сейчас или никогда! Я же продолжал:
      - Конечно, Красная Армия с прошлого года стала сильнее, а германская армия слабее. Конечно, мы будем зверски драться в этом году. Но кто может ручаться за будущее? Кто знает, нет ли у Гитлера каких-либо новых военных изобретений? Какого-либо нового, никому не известного газа?.. И даже, если оставить в стороне вопрос о "секретном" оружии, ведь Гитлер имеет активную (хотя, может быть, не всегда добровольную) помощь своих союзников.