Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

      Надо сказать, что лейбористская верхушка в первые месяцы войны также придерживалась этой "доктрины". Она тоже не верила в серьезность войны, тоже стремилась сохранить привычные нормы и обычаи. Исключения были, но не часто. Поэтому лейбористская партия в дни реорганизации правительства не проявила никакой активности в целях создания действительно национального кабинета. В оправдание такой линии обычно приводился аргумент: "Мы не хотим нести ответственности за глупости Чемберлена, - пусть сам выкручивается, как знает". Единственное, на что пошла лейбористская партия, это обещание поддерживать правительство, не входя в его состав, да соблюдать на время войны межпартийное перемирие на выборах. Примерно такую же позицию заняли тред-юнионы на своем конгрессе в Вридлингтоне 4-5 сентября, а также на заседании исполкома Амстердамского (профсоюзного) интернационала, состоявшемся в Париже 13-14 октября. О том, что лейбористы живут по принципу "business as usual", свидетельствовал также следующий характерный факт: 20 марта 1940 г. из лейбористской партии был исключен известный депутат парламента Д. Притт за его "слишком дружественное отношение" к СССР. Да, да! Все было, как обычно. Война тут ничего не изменила.
      Наряду с созданием "нового правительства" Чемберлену очень важно было показать всему миру и прежде всего Германии, что империя его поддерживает. Это повысило бы его шансы при заключении сделки с Гитлером. Данная задача оказалась более легко разрешимой, чем о том думали многие как в самой Англии, так и за ее пределами. Причина была понятна. Если бы Англия объявила войну какой-либо стране буржуазной демократии, доминионы и колонии, вероятно, еще долго думали бы, как им к этому отнестись. Но Англия объявила войну фашистской державе, начисто отвергавшей все принципы демократии (даже буржуазной) и проводившей в жизнь политику самого зверского расизма. Тем самым выбор для заморских владений Англии упрощался.
      Действительно, Австралия и Новая Зеландия объявили войну Германии одновременно с метрополией 3 сентября, Канада - 10 сентября. Вопреки опасениям в Лондоне, Южно-Африканский Союз также очень быстро решил вопрос в пользу Англии. Перед войной здесь у власти находилось правительство бурского националиста Герцога, которое во многом (особенно в расовом вопросе) симпатизировало гитлеровской Германии. Герцог поэтому высказался за политику нейтралитета в войне между Англией и Германией, но провалился и парламенте. 5 сентября на смену ему пришел известный англофил фельдмаршал Смэтс, правительство которого объявило войну Германии. Египет и Ирак, которые де-юре были независимыми государствами, но фактически в то время еще являлись британскими полуколониями, не решились сделать то же самое, ибо здесь фашисты имели сильную "пятую колонну", однако они все-таки порвали дипломатические отношения с Германией. В Индии Англия встретилась с известными трудностями, но и тут в конце концов все обошлось сравнительно благополучно.
      Единственным исключением явилась Эйре (Ирландское свободное государство). Вековая вражда ирландцев к своим британским угнетателям имела результатом то, что уже 2 сентября 1939 г. Эйре официально объявила о своем нейтралитете в войне между Англией и Германией. Создалось чрезвычайно странное положение: даже в наиболее критические моменты войны, когда стоял вопрос о том, быть или не быть Англии, в Дублине, всего лишь в сотне-другой миль от британского берега, существовали фашистские дипломатические миссии (германская, итальянская, японская), которые вели широкую разведывательную и диверсионную работу против Лондона.
      Как бы то ни было, но все-таки в общем формальная мобилизация империи против гитлеровской Германии была осуществлена уже в самом начале войны.
      Сравнительно благоприятно для Англии и Франции складывалась и международная ситуация. Уже в течение сентября - октября 1939 г. Скандинавские страны, Бельгия, Голландия, государства Американского континента, Иран, Сиам объявили о своем нейтралитете в начавшейся войне. Их нейтралитет в большинстве случаев носил дружественный характер, хотя из страха перед Германией они не решались слишком открыто это демонстрировать. Италия, Испания и Япония пока что заняли позицию нейтралитета, правда не дружественного, а выжидательно-враждебного, но все-таки нейтралитета. СССР также заявил о своем нейтралитете.
      Очень важны были для Англии и Франции поведение и действия США. Здесь им, однако, нечего было опасаться. Президент Рузвельт до войны и во время войны неоднократно выступал против агрессивных устремлений фашистских держав и оказывал всю возможную для нейтрального государства помощь Англии и Франции. Особенно важно с этой точки зрения было издание 4 ноября 1939 г. нового закона о нейтралитете, более благоприятного для них, чем закон 1935 г.{152}
      Чемберлену нужно было также показать, что он что-то делает для подготовки к военным операциям и для укрепления вооруженных сил страны. Ведь широкие массы были настроены антифашистски и ждали от правительства практических дел для борьбы с Германией. Премьер начал с самого легкого: 7 сентября генерал Горт был назначен главнокомандующим британским экспедиционным корпусом во Франции (хотя корпуса этого еще не существовало), а генерал Айронсайд - полная военная бездарность, но зато ярый противник СССР - начальником генерального штаба. Самуэль Хор, один из руководящих "мюнхенцев", стал председателем особого комитета по военным делам.
      Однако все это были генералы без армии. Нужна была армия, но в создании ее правительство проявляло поразительную медлительность и неповоротливость. Общий закон о воинской повинности был издан еще перед войной (27 апреля 1939 г.). Он долго оставался в сущности на бумаге. Теперь было издано постановление, что все мужчины в возрасте от 18 до 41 года подлежат призыву в вооруженные силы страны и в случае надобности могут быть переброшены в любую часть света. Начался и призыв в армию. Происходило это очень медленно, точно правительство ждало, что вот-вот призывники окажутся ненужными и будут распущены по домам. Достаточно сказать, что даже 24-летних молодых людей попросили явиться на призывные пункты только в марте 1940 г., т. е. через полгода после начала войны.
      Кое-какие меры "военного порядка" принимались и в области внутренней жизни страны. Было введено затемнение в ночное время. Правительство получило полномочия выпускать военные займы. Была запрещена торговля с вражескими странами и установлена цензура почтовых отправлений за границу. Началось рационирование продовольственных продуктов, в первую очередь бекона и масла. Создан был особый комитет из представителей тред-юнионов и союзов работодателей под председательством министра труда для того, чтобы "давать советы правительству по вопросам, касающимся обеих сторон". Была объявлена эвакуация женщин и детей из крупных городов в сельские местности: считалось, что там они будут в большей безопасности от возможных налетов германской авиации. Для раненых было подготовлено 200 тыс. коек и 70 тыс. медсестер. В парламенте шли разговоры о необходимости перевода промышленности на военные рельсы, однако самый перевод происходил черепашьим шагом и с постоянной оглядкой на частнособственнические интересы отдельных фирм и концернов. Бесконечные дебаты вызвал вопрос о том, нужно ли создавать министерство военного снабжения, но к определенному решению все никак не могли прийти. На всех действиях правительства лежал отпечаток крайней медлительности, половинчатости, нежелания вносить какие-либо серьезные изменения в традиционно сложившийся порядок вещей. Да и не удивительно: дух "business as usual", господствовавший в правящих кругах, проникал всюду и на все оказывал свое тлетворное влияние.
      Что касается Западного фронта, то там продолжала разыгрываться настоящая комедия. Газеты ежедневно сообщали о "действиях патрулей", о "контактах между разведывательными партиями", о "столкновениях между лазутчиками", о мелких "артиллерийских перестрелках", в которых почти не оказывалось жертв. 22 декабря 1939 г. Даладье с гордостью заявил в палате, что общие потери Франции за первые четыре месяца войны составляют всего лишь полторы тысячи человек! Он прибавил, что это объясняется наличием "линии Мажино". Ведь в первую мировую войну Франция за тот же срок потеряла 450 тыс. бойцов! Дело было, конечно, не в "линии Мажино". Дело было в том, что в 1939 г. Франция вела "страшную войну", т. е. вообще не хотела вести никакой войны против гитлеровской Германии. Англичане, которые к середине октября перебросили во Францию экспедиционный корпус численностью около 160 тыс. человек, разумеется, следовали примеру своих французских союзников и тоже ничего не делали на фронте. Их потери исчислялись единицами. Воздушной войны ни с той, ни с другой стороны не было. Немцы "загадочно" молчали. Многие объясняли их поведение оглядкой на США. Возможно, что это обстоятельство играло известную роль, однако главное заключалось в ином. Как теперь мы знаем, Гитлер уже в октябре 1939 г. дал директиву о подготовке нападения на западные страны (так называемый Желтый план); с января 1940 г. эта подготовка приняла серьезный характер, и немцам, естественно, не было оснований распылять свои усилия впредь до момента атаки. Важно было также усыпить бдительность противника, чтобы сохранить в атаке элемент неожиданности.
      Несколько активнее проходила война на море. Однако на первых порах англичанам здесь явно не везло. Правда, в течение короткого срока им удалось ликвидировать немецкое судоходство на морях, но зато гитлеровцы сумели в течение первых четырех месяцев войны потопить британские и союзные суда общим водоизмещением 810 тыс. т, а вдобавок в течение того же периода нанести два чувствительных удара по морскому самолюбию Англии.
      Первый удар сводился к следующему: 14 октября германская подводная лодка, проявив необыкновенные ловкость и смелость, пробралась в главную морскую базу Великобритании Скапа-Флоу и потопила стоявший там на рейде линкор "Ройял ок" (29 тыс. т). Произошел страшный скандал. Черчилль, как морской министр, пережил несколько очень неприятных дней, но потом были приняты необходимые меры для предупреждения чего-либо подобного в будущем.
      Второй удар был несколько иного свойства. В конце августа 1939 г., накануне самой войны, немецкий "карманный линкор" "Адмирал граф Шпее" тайно покинул Вильгельмсгафен и ушел в Южную Атлантику с заданием развернуть пиратскую кампанию против английских торговых судов сразу же после начала войны между Англией и Германией. Гитлера, видимо, вдохновлял пример знаменитых германских "рейдеров" первой мировой войны "Гебена" и "Бреслау", и он хотел теперь повторить ту же операцию. На протяжении сентября декабря 1939 г. германскому пирату удалось потопить корабли общим водоизмещением около 60 тыс. т, но потом против него была послана британская крейсерская эскадра. Последовала длительная и не очень искусная погоня британских судов за "Адмиралом графом Шпее". В конце концов англичанам удалось нанести "карманному линкору" некоторые повреждения и загнать его в устье реки Ла-Платы около Монтевидео. Однако "Адмирал граф Шпее" не сдался противнику, а 17 декабря 1939 г. был взорван своей командой. Германский пират погиб, но совсем не так, чтобы его ликвидация могла вызвать у английских моряков чувство гордости и удовлетворения.
      27 ноября 1939 г. я сделал такую запись: "Когда смотришь на Англию сегодняшнего дня, невольно получается впечатление: перед вами крепкий и сильный человек, одетый в полувоенную форму и снабженный весьма примитивным оружием. Он усердно делает шаг на месте и старается молодецки выпячивать грудь. Кажется, будто бы вот-вот он бросится в атаку, однако на самом деле ему смертельно не хочется воевать, и он только ждёт первого подходящего случая, чтобы сбросить с себя непривычную маскировку и, облачившись в халат, сесть у камина с вечерней газетой в руках... Нот, нет! Воинственным духом в Англии сейчас не пахнет. В правящей верхушке, потому что она за малыми исключениями все еще ищет сговора с Гитлером против СССР, в массах, потому что они еще но разобрались как следует в ситуации и занимают выжидательную позицию. Многие верят в то, что война скоро кончится. И пожалуй, наиболее ярким свидетельством того, что война все-таки идет, являются сетки заградительных баллонов, которые с 3 сентября неизменно висят в лондонском небе для предупреждения пикирования германскими самолетами, которые еще не появлялись, но которых ждут или делают вид, что ждут".
      Политические сумерки
      Когда я вспоминаю первые месяцы войны и настроения, господствовавшие в то время в Англии, мне в голову невольно приходит выражение: политические сумерки. Сумерки, в которых все вещи и события принимали какие-то неясные, плывущие, неопределенные очертания.
      Начну с правительства. Мне было известно, что внутри кабинета нет полного единства взглядов на характер войны и ее дальнейший ход. Правда, подавляющее большинство министров шло за Чемберленом, однако имелось меньшинство, которое относилось к премьеру весьма критически. Это меньшинство формально состояло из двух человек - Черчилля и Идена, но к нему в большей или меньшей степени тяготели некоторые другие министры, которые открыто не выступали против Чемберлена, но находили в его политике немало отрицательного, а в политике Черчилля немало положительного. Сюда относились такие люди, как министр здравоохранения В. Эллиот, военный министр Л. Хор-Белиша, министр просвещения Делавар и еще кое-кто. Между обеими группами шла борьба и, хотя пока Чемберлен несомненно оставался хозяином положения, за будущее в обстановке войны трудно было ручаться. Действительно, как мы скоро увидим, весной 1940 г. авторитет Чемберлена резко упал, а роль Черчилли неизмеримо возросла.
      Чемберлен считал, что Гитлер не хочет всерьез воевать с Англией и что у Англии нет оснований всерьез воевать с Германией, а все происходящее на Западе после разгрома Польши - не больше, как взаимное маневрирование для получения более выгодных позиций при заключении "разумного компромисса" между обеими сторонами. Это видно было по всем действиям правительства, это проскальзывало даже в открытых выступлениях самого Чемберлена и министра иностранных дел лорда Галифакса. Так, в речи по радио 7 ноября 1939 г. Галифакс следующим образом определял военные цели Великобритании: "Мы сражаемся в защиту свободы; мы сражаемся в защиту мира; мы отвечаем на угрозу безопасности нашей собственной и другим нациям; мы защищаем права всех наций жить своей собственной жизнью. Мы сражаемся против того, чтобы грубая сила стала арбитром между народами и заменила собой силу закона, против того, чтобы насильственно нарушалась святость договоров и раз данного слова"{153}.
      Точно так же сам премьер-министр в речи по радио 26 ноября, характеризуя цели, которые преследует Англия в этой войне, говорил: "Мы стремимся создать новую Европу, новую не в смысле перекройки старых карт и границ в соответствии с волей победителей, а в том смысле, чтобы Европа была проникнута новым духом и чтобы все населяющие ее нации подходили к существующим между ними трудностям с чувствами доброй воли и взаимной терпимости"{154}.
      Все это были общие фразы и красивые слова, которые открывали возможность для самых различных толкований и ничуть не мешали заключению мира с Германией. Биограф Чемберлена Кис Филинг воспроизводит следующие слова премьера, относящиеся и названному времени: "То, на что я надеюсь, говорил Чемберлен, - не есть военная победа, возможность которой представляется мне весьма сомнительной, но крушение внутреннего фронта в Германии. Для этого необходимо убедить немцев, что они не могут выиграть войну".
      Лучшим же средством для этого Чемберлен считал блокаду Германии и полагал, что желательный эффект ее скажется к весне 1940 г. Чемберлен мечтал о том, чтобы под влиянием блокады "экстремисты" во главе с Гитлером были смещены более "умеренными" элементами (читай: германскими генералами), с которыми можно было бы договориться о мире, построенном на "разумном компромиссе". Чемберлен был уверен, что и в Германии сильны такие же настроения и что поэтому ожидать развязывания настоящей войны на Западе не приходится. Очень любопытно свидетельство английского фельдмаршала Монтгомери. В своих мемуарах он рассказывает: "Хорошо помню визит Чемберлена в мою дивизию (находившуюся тогда во Франции. - И. М.). Это было 16 декабря 1939 г. После завтрака он отвел меня в сторону и сказал мне так тихо, чтобы никто не мог нас слышать: "Я не думаю, чтобы немцы имели какое-либо намерение атаковать нас""{155}.
      Вот какова была концепция, из которой исходили люди "кливденской клики" в своих прогнозах на ближайшее будущее, а ведь в первые месяцы войны они определяли политику Англии!
      Другая группировка внутри правительства, группировка Черчилля, смотрела на вещи гораздо реалистичнее и правильнее. Так, в речи по радио 12 ноября 1939 г. Черчилль прямо заявил: "Никто на Британских островах не думает, что эта война будет легкой и короткой"{156}.
      "Никто на Британских островах..." Это было явное преувеличение или дань вежливости по адресу премьера, к которой Черчилля вынуждало его положение члена кабинета.
      В разговоре со мной 6 октября Черчилль высказывался гораздо откровеннее.
      - Чемберлен, - говорил он, - все еще рассчитывает ехать верхом на тигре (так он именовал Гитлера) или на его последышах... Это чепуха!.. И все надежды Невиля на окончание войны к весне тоже глупость... Война будет длинной и жестокой. В недалеком будущем Англии придется сражаться за свою жизнь... Никаких "разумных компромиссов" с Германией не может быть.
      Очень запомнился мне также разговор с военным министром Хор-Белиша, происходивший в начале ноября 1939 г. Наши отношения с ним носили несколько своеобразный характер. Будучи национал-либералом и входя в группировку, возглавлявшуюся Саймоном, Хор-Белиша избегал визитов в советское посольство. Однако, когда мы встречались с ним где-либо в нейтральных местах, он охотно разговаривал со мной и не стеснялся в оценках дел и людей, которые ему не нравились. Хор-Белиша был умный человек, с большой инициативой, и именно поэтому не очень правился "кливденской клике". На этот раз я увидел его на одном из дипломатических приемов и спросил, что он думает о перспективах войны. Хор-Белиша раздраженно махнул рукой, точно отмахиваясь от надоевшей мухи, и, отведя меня в сторону, сказал:
      - Перспективы войны?.. Ничего хорошего пока я не ожидаю... Мы всегда опаздываем, безнадежно опаздываем... Вот сейчас мы с гордостью заявляем, что в Англии и империи под ружьем миллион человек, - во-первых, этого мало, а во-вторых, это поздно... Миллион под ружьем надо было иметь два года назад, к нынешнему дню мы имели бы тогда обученную армию в миллион человек, а сейчас наш миллион - просто необученные рекруты... Разве могут они противостоять германской армии?
      Хор-Белиша остановился на минуту и затем с горечью продолжал:
      - Нами управляют старики, которые не понимают обстановки и требований времени. Чем занимается правительство? Сочинением разных никому не нужных бумажек! Премьер уверяет, что никакой войны не будет и что к весне мы подпишем мир с Германией... Какая нелепость! Мы стоим перед величайшим испытанием в нашей истории, мы должны были бы самым срочным порядком мобилизовать всех боеспособных мужчин, заменить мужчин в промышленности женщинами, вообще приготовиться к длинной и тяжелой войне, но правительство не хочет об этом и слышать. Говорят: "Не будем провоцировать Гитлера"... А я вот всем своим существом чувствую, что Гитлер преподнесет нам страшный сюрприз, притом - не в столь отдаленном будущем.
      В словах Хор-Белиша было много правды, но именно поэтому он пришелся не ко двору в правительстве Чемберлена и 5 января 1940 г. вынужден был уйти в отставку.
      Однако все эти споры и разногласия о дальнейшем ходе войны носили какой-то не вполне реальный характер, потому что в игре имелся еще один важный фактор - гитлеровская Германия. Каковы были ее планы и намерения? Да, сейчас она молчит и на фронте проявляет удивительную пассивность. Но что это: серьезная политика или военная хитрость? Никто не мог с точностью ответить на этот вопрос, и потому как надежды Чемберлена, так и прогнозы Черчилля до поры до времени оставались лишь туманными скоплениями противоречивых мыслей.
      Настроения вне правительства также были проникнуты сумеречными тонами. Лейбористы не проявляли никакой самостоятельности или оригинальности. По существу они просто плелись в хвосте у правительства, ограничивая свою критику частными вопросами и мелкими деталями. 8 ноября 1939 г. лейбористский лидер Клемент Эттли на собрании парламентских депутатов своей партии выдвинул программу лейбористских целей войны. Во всем основном они совпадали с тем, что по этому поводу говорили Чемберлен и Галифакс, но было одно отличие: Эттли требовал "отмены империализма" и "равных прав всех наций в доступе к рынкам и источникам сырья". Эттли, однако, не указывал, как это может быть достигнуто, а все прошлое лейбористской партии заставляло думать, что приведенное требование являлось лишь демагогической погремушкой, призванной вносить известное успокоение в взволнованные души рабочих масс.
      Души же эти были действительно взволнованы и одновременно сбиты с толку. Простые люди - то, что англичане называют "man in the street" (человек с улицы), - гораздо более искренни и прямолинейны, чем высокие "политики". Когда была объявлена война, они думали, что действительно начнется война. Помню, как-то в октябре 1939 г. я разговорился с шофером такси, который привез меня домой. Он находился в полном недоумении.
      - Какая же это война? - говорил он, разводя руками. - В прошлую войну сразу же начались большие бои, немцы бросились во Францию, дошли чуть не до Парижа... А сейчас?
      Шофер пожал плечами и потом продолжал:
      - Мой сын ушел в армию, говорит, что будет война... А другие говорят, что никакой войны не будет, до весны постоят на фронте, а потом вернутся домой... Кто их разберет?
      В другой раз я зашел выпить кофе в демократический ресторанчик известной компании "Лайонс". Подавальщица, молодая девушка, оказалась словоохотливой и рассказала о своей "дилемме". У нее есть жених, и они собирались скоро обвенчаться.
      - Вот как только все будет готово, - доверчиво прибавила она, - а у нас еще часть мебели не куплена...
      В Англии принято (даже в рабочей среде) вступать в брак только тогда, когда все "оборудование" для семейного очага, вплоть до салфетки и носового платка, уже приобретено.
      - Мы рассчитывали закупить все к весне будущего года, а тут объявили войну и моего Джимми взяли в армию... Вот и не знаем, как быть... Джимми говорит: "Давай поженимся сейчас, хоть у нас и не все готово... Если со мной что-нибудь случится на войне, ты хоть пенсию будешь получать"... А я ему говорю: "Так у нас же еще не все закуплено... Подождем... Все говорят, что никакой войны не будет"... Так и спорим без конца... Как вы думаете, будет война или не будет?
      Из местных организаций лейбористской партии и тред-юнионов также доходили сведения о наличии разброда среди рабочих. Правда, с конца октября некоторые профсоветы (в Глазго, Эдинбурге, Абердине, Бирмингаме и др.) стали принимать антивоенные резолюции, но это были все-таки исключения. В основном рабочие массы "безмолствовали" и, подобно подавальщице у "Лайонса", гадали: будет война или не будет?
      В стране господствовало настроение, которое очень напоминало настроение сюрприза. Чемберлен в речи 26 ноября даже прямо заявил, что "до сих пор война мало походит на то, чего мы ожидали". А мой старый знакомый, министр здравоохранения Вальтер Эллиот, с которым я познакомился много лет назад в доме Бернарда Шоу, так расшифровал мне эту фразу премьера.
      - Многие думали, - говорил он за чашкой чая, - что Гитлер сразу же обрушится на Францию, а он до сих пор молчит. Многие думали, что немцы сразу же начнут бомбить наши города, а до сих пор ни один германский самолет не появлялся над Лондоном... Со стороны Гитлера это, может быть, уловка, а может быть, и не уловка. Не исключено, что он мечтает о создании единого капиталистического фронта против вашей страны...
      Я усмехнулся, а Эллиот поспешил прибавить:
      - Мы, разумеется, на это не пойдем, но Гитлер может строить себе иллюзии... Вы же знаете его отношение к коммунизму.
      Я ответил:
      - Лично вы, мистер Эллиот, может быть, и не пойдете на единый фронт с Гитлером против СССР, но не ручайтесь за своего премьера.
      Эллиот начал что-то говорить о силе общественного мнения, которое никогда не допустило бы союза Англии с гитлеровской Германией, однако я прервал его и спросил, как обстоит дело с мобилизацией британских сил для ведения войны.
      - Здесь тоже, - ответил Эллиот, - действительность оказалась лучше наших ожиданий... Прежде всего правительству удалось создать внутри страны единый национальный фронт: либералы и лейбористы его поддерживают. Правда, среди лейбористских депутатов имеется маленькая группа пацифистов типа Ленсбери, которые выступают против войны и за мир во что бы то ни стало, но их влияние ничтожно. Далее правительству удалось привлечь на свою сторону империю...
      И Эллиот вкратце рассказал то, что мне уже раньше было известно о реакции доминионов и колоний на объявление метрополией войны гитлеровской Германии.
      - И наконец, - продолжал Эллиот, - за первые три месяца войны значительно улучшилось наше международное положение... Эллиот лукаво посмотрел на меня:
      - Не желая того, вы оказали нам хорошую услугу.
      - Что вы хотите сказать? - спросил я.
      - Видите ли, - пояснил Эллиот, - ваш пакт о ненападении с Германией вызвал известный разлад между Германией, с одной стороны, Италией, Испанией и Японией - с другой. Это усилило у Муссолини и Франко настроение соблюдать до поры до времени нейтралитет в начавшейся войне, стало быть наши коммуникации через Средиземное море с Индией и другими британскими владениями на Востоке пока в безопасности. Легче нам стало и на Дальнем Востоке... Нет худа без добра! Потом, как вы знаете, в октябре мы и Франция подписали пакт о взаимопомощи с Турцией, это обеспечивает нам, помимо всего прочего, если не поддержку, то во всяком случае дружественный нейтралитет всего мусульманского мира в Северной Африке, на Ближнем Востоке, в Индии... Наконец, в США только что принят новый закон о нейтралитете. Теперь открываются огромные возможности получения нами оружия и амуниции из Америки. Рузвельт стал нашим негласным союзником... Да, да, наше положение сейчас значительно укрепилось по сравнению с тем, что было три месяца назад!
      Эллиот, потирая руки от удовольствия, дал понять, что нейтралитет СССР также является положительным фактором с английской точки зрения. Он сильно оздоровляет международную обстановку.
      Эллиот был прав, подчеркивая известное укрепление положения Англии на исходе третьего месяца войны. Именно этим объяснялось отрицательное отношение британского правительства к "мирной оффензиве" Гитлера, которую он открыл после разгрома Польши, а также к попыткам посредничества, предпринятым бельгийским королем и голландской королевой в ноябре 1939 г. В английских правящих кругах не было группировки, подобной группировке Лаваля, Бонне и других, которая имелась во Франции и которая требовала немедленного мира на любых условиях. Британское правительство хотело мира на базе "разумного компромисса" и потому пока что считало необходимым маневрировать, тем более что целый ряд факторов внутреннего и внешнего порядка открывал перед ним такую возможность.
      И еще одно. Английское правительство возлагало тогда большие надежды на фактор времени. Даже "кливденцы" рассуждали примерно так: ресурсы Британской империи и Франции неизмеримо больше германских, но Германия вступила в войну с уже мобилизованными ресурсами, а Англия и Франция тогда еще но успели этого сделать. Англии и Франции нужен известный срок, чтобы привести свои силы и средства в состояние боеспособности: чем больше они будут иметь для этого времени, тем решительнее скажется их перевес над Германией. Вот когда такой перевес станет вполне несомненным, наступит момент для ведения переговоров с Германией в целях достижения "разумного компромисса"; пока же надо ждать и все крепче сжимать третий рейх кольцом блокады и голода. Разве не блокада и голод поставили на колени кайзеровскую империю в конце первой мировой войны?
      Во всех этих планах и расчетах имелось много наивности и исторической слепоты, но таковы были свойства, присущие "шон-хенцам" как до войны, так и во время войны. Именно отсюда вытекала глубокая уверенность Чемберлена, что события не выйдут за рамки "странной войны" и что к весне 1940 г. мир на Западе будет восстановлен. Мелкими, но весьма характерными симптомами такой уверенности были два следующих факта: в конце декабря 1939 г. английским военнослужащим, находившимся во Франции, были разрешены отпуска для проведения рождества на родине, а в январе 1940 г. были возвращены в Лондон эвакуированные раньше в сельские местности женщины и дети.
      Нет, нет! Чемберлен совсем не думал о какой-либо серьезной войне. Он не ждал никакой непосредственной опасности со стороны Германии. Его политическая слепота, вытекавшая в конечном счете из ненависти к стране социализма, была воистину феноменальна. То, что фактически произошло каких-либо три месяца спустя, явилось для британского премьера полной неожиданностью.
      Англия и СССР
      Общее отношение правящей Англии к Советскому Союзу всегда, начиная с 1917 г., было враждебно-отрицательное. Это диктовалось классовыми интересами ее буржуазии, основной противоположностью между капитализмом и социализмом. Однако на этом общем фоне бывали периоды, когда под влиянием различных факторов внутреннего или внешнего характера в англо-советских отношениях наступали временные оттепели или похолодания. Конечно, оттепелей было мало, а похолоданий, наоборот, много.
      Зима 1939/40 г. носила очень бурный характер в англо-советских отношениях. Она ознаменовалась тремя волнами антисоветского бешенства, отделенными друг от друга небольшими промежутками более спокойных настроений.
      Первая волна поднялась сразу после заключения советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 г.