Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

      Вернувшись домой, я пригласила себе нескольких английских журналистов и подробно описал им ритуал моей встречи в германском посольстве. Журналисты громко хохотали и обещали широко огласить эту "сенсацию" в политических кругах столицы. Они сдержали свое слово. В течение нескольких дней в парламенте и на Флит-стрит{57} только и было разговоров, что о приеме Майского Риббентропом. Германскому послу эта история принесла не лавры, а крапиву.
      В высшей степени странно вел себя Риббентроп и в Комитете по невмешательству. Являясь на заседания, он ни с кем не здоровался, а с надменно-бесстрастной миной на лице, как бы не замечая окружающих, молча направлялся к своему месту за столом и, усевшись в кресло, тотчас же устремлял пристальный взор к потолку. Даже когда Риббентропу приходилось выступать, он оставался в этой неизменной позе, упорно глядя на потолок. Ни председателя, ни других членов комитета для германского посла не существовало. Все это было так вызывающе нагло, что даже Плимут не скрывал своего раздражения, а Гранди посматривал на своего единомышленника с ехидной улыбкой.
      Члены комитета возмущались поведением Риббентропа, но никто не решался дать ему надлежащий урок. Тогда я решил проявить инициативу. На одном из заседаний, где мне пришлось выступать непосредственно после Риббентропа, я начал свою речь так:
      - Если бы господин германский посол искал вдохновение не на потолке, а попытался посмотреть на реальные события, творящиеся в жизни, то...
      И дальше я перешел к изложению своих соображений.
      Этого было достаточно. Едва прозвучали мои слова о "вдохновении" и "потолке", как германский посол очнулся. Точно кто-то огрел его плеткой по спине. Он поерзал на своем кресле, отвел взгляд от потолка и осторожно стал оглядывать всех сидевших за столом... В дальнейшем Риббентроп уже не пытался изображать из себя каменного истукана, который не имеет ничего общего с окружающими.
      Все выступления Риббентропа в комитете были на редкость грубы, прямолинейны, неискусны. Только что итальянский посол в пространной речи сплетет хитроумную сеть из полуправды-полулжи, из подтасовок и умолчаний; только что на лице Плимута появится задумчиво-растерянное выражение, что всегда означало его полусогласие с выслушанными аргументами; только что Корбен и Картье (если последний не спал) начнут многозначительно крякать в знак того, что к соображениям Гранди следует отнестись серьезно... И вдруг Риббентроп с маху, с плеча бросает тяжелый камень на стол комитета! Сеть, сотканная Гранди, сразу рвется, и весь эффект от его тщательно подготовленной концепции мгновенно испаряется. На лице Риббентропа глубокое удовлетворение. На лице Гранди - едва скрываемое бешенство.
      Эти ухватки Риббентропа вызывали немало насмешек среди членов комитета, и кто-то из комитетских остроумцев переименовал германского посла из Риббентропа в Бриккендропа, что означало в переводе: "бросатель кирпичей". Меткое прозвище крепко приклеилось к представителю гитлеровской Германии...
      Ограниченность и грубость Риббентропа часто ставила его в смешное положение. Помню такой случай. Во время одной из острых схваток с Риббентропом я сказал:
      - Великий германский поэт Генрих Гейне говорит...
      Не успел я закончить фразу, как Риббентроп злобно зарычал - не воскликнул, а именно зарычал:
      - Это не германский поэт!
      Сидящие за зеленым столом сразу насторожились. Я остановился на мгновение и затем, глядя в упор на Риббентропа, продолжал:
      - Ах так?.. Вы отказываетесь от Генриха Гейне? Очень хорошо! Тогда Советский Союз охотно его усыновит.
      За столом раздался громкий смех. Риббентроп покраснел и по привычке устремил свой взор в потолок.
      Чтобы закончить характеристику персонажей, игравших видную роль в жизни комитета, я должен упомянуть еще об одной фигуре - о нашем генеральном секретаре Фрэнсисе Хемминге. Это был человек лет 45, грузный, невозмутимо-спокойный, остро-наблюдательный. Он все видел и слышал, что творилось за зеленым столом, все помнил, обо всем мог представить исчерпывающую информацию. Как профессиональный чиновник (Хемминг в течение 20 лет выполнял функции секретаря при многих министрах и во многих учреждениях и организациях), он не принадлежал ни к каким партиям и не любил высказывать открыто своих политических убеждений. В Хемминге этот принцип беспартийности заходил так далеко, что он даже в мыслях не позволял себе каких-либо определенных суждений по тому или иному политическому вопросу.
      Я упоминал, что Хемминг сочувствовал испанским демократам, но это было сочувствие вообще, без ясных линий. Мозг Хемминга был так тренирован, что он с величайшей легкостью улавливал самые противоположные взгляды и умел находить для них чрезвычайно "обтекаемые" формулировки; в результате пропасть между ними как-то затушевывалась, сглаживалась.
      Хемминг был особенно великолепен, когда приходилось составлять официальное коммюнике о только что закончившемся заседании комитета или подкомитета. Он с полуслова ловил пожелания каждого участника заседания, сразу же облекал их в приемлемую для большинства словесную форму, в случае каких-либо возражений мгновенно вносил изменения, что-то прибавлял, что-то убавлял и в конце концов клал на стол удовлетворяющий всех документ.
      Хемминг был также превосходным организатором всей канцелярской части комитета. Если, скажем, заседание комитета или подкомитета кончилось в 6 часов вечера, то уже к 9 часам все его участники получали у себя в посольстве присланные с курьером ротаторные копии стенографических протоколов. Мне всегда это казалось почти чудом.
      А вот другой пример. Когда комитет решил приступить к выработке первого плана контроля испанских границ, Хемминг в течение недели представил на его рассмотрение не только схему такого плана, но и целую книгу сложнейших расчетов финансового, административного и технического характера. В организационной области Хемминг был настоящий маг и волшебник, и я не раз публично воздавал должное его изумительным деловым способностям.
      И еще один любопытный штрих. Этот идеальный секретарь и администратор, как и многие англичане, имел свое приватное "hobby" (чудачество), которое никак не относилось к его служебным обязанностям. Хемминг был страстным исследователем-энтомологом. В тот самый 1936 г., когда он стал секретарем Комитета по невмешательству, его избрали также секретарем Международной комиссии по зоологической номенклатуре. А в 1938 г., когда Комитет по невмешательству был поглощен созданием второго плана контроля, Хемминг параллельно выполнял функции генерального секретаря Международной конференции по защите флоры и фауны Африки.
      Особое пристрастие Хемминг питал к южноамериканским насекомым, и опубликованный им по этому предмету большой научный труд высоко расценивался специалистами-энтомологами.
      Часть третья.
      Борьба за торговое соглашение
      Переход Англии от свободной торговли к протекционизму
      Моей первой крупной дипломатической операцией в Лондоне была борьба за заключение нового торгового соглашения между СССР и Англией вместо соглашения 1930 г., только что односторонним актом денонсированного британским правительством. Об этом я уже неоднократно упоминал, рассказывая о своих встречах с английскими министрами и государственными людьми. Такая борьба при всяких условиях была бы очень важной и сложной акцией, ибо обеспечение нормального функционирования торговли между двумя странами является одной из серьезнейших задач в их взаимных отношениях. А здесь, в этом конкретном случае, благодаря целому ряду дополнительных обстоятельств, о которых речь будет ниже, такая борьба была особенно важна и сложна.
      По приезде в Лондон я должен был сразу же заняться вопросом о новом торговом соглашении, и, как уже рассказывалось выше, я начал с политического зондажа в правящих кругах и в кругах оппозиции. Однако я не ограничился лишь этим. В серьезной дипломатии нельзя придавать излишнего значения быстро меняющейся конъюнктуре. Надо смотреть в глубь вещей и под поверхностью подчас шумных и драматических внешних событий отыскивать те основные явления, которые в конечном счете решают все.
      В середины XIX в. Англия была главной твердыней свободной торговли. Это вытекало из ее коренных экономических интересов. То была эпоха, когда Великобритания являлась единственной высокоразвитой промышленной державой среди отсталых аграрных стран как в Европе, так и за ее пределами. Тогда Великобритания претендовала на роль "мастерской всего мира" и действительно в значительной степени являлась таковой. В сложившейся обстановке английская буржуазия, находившаяся еще в стадии "свободного" домонополистического капитализма, горячо отстаивала принципы свободной торговли. Это ей было выгодно по двум главным соображениям.
      Во-первых, свобода торговли (т. е. отсутствие таможенных барьеров в самой Великобритании) обеспечивала ввоз в Англию дешевого сырья и продовольствия, что способствовало понижению издержек производства, включая заработную плату, и, стало быть, удешевлению готовых изделий и их более широкому сбыту на внутреннем и внешнем рынках.
      Во-вторых, свобода торговли (т. е. одновременное отсутствие таможенных барьеров в других странах) открывала перед Великобританией широкие возможности наводнять мировой рынок продуктами своей промышленности и вместе с тем затрудняла создание в европейских и неевропейских державах своей собственной промышленности, которая в большей или меньшей степени могла бы конкурировать с британской промышленностью.
      Конечно, вся эта сугубо прозаическая механика была ярко позолочена велеречивыми высказываниями буржуазных экономистов, философов, писателей и политиков о благодетельном влиянии свободы торговли на судьбы человечества вообще и об ее значении как гарантии мира для всех стран и народов. Свобода торговли стала символом веры английского либерализма. Получение высокого процента на капитал искусно вуалировалось внешне идеалистической маскировкой. Но суть дела, прекрасно раскрытая в свое время Марксом и Энгельсом, от того нисколько не менялась.
      Столь выгодное для Англии положение сохранялось около 30-40 лет. Однако с конца XIX в. ситуация стала меняться. Германия, получившая с Франции в 1871 г. громадную контрибуцию, вступила на путь быстрого индустриального развития и для защиты своей молодой промышленности отгородилась от остального мира высокой таможенной стеной. К 90-м годам прошлого столетия она сделала в этом направлении уже весьма крупные успехи. Тот же процесс, хотя и в менее ярких формах, происходил во Франции, Австро-Венгрии, России, Италии, Скандинавских странах, Японии. США также стремительно индустриализировались под защитой "охранительных" тарифов. Былая промышленная монополия Англии все больше подрывалась, у британской промышленности оказывались опасные конкуренты в различных частях света. Важнейшими из них были Германия и США. Теперь многие в Англии (особенно среди ее промышленников и политических деятелей) стали приходить к мысли, что британская индустрия нуждается в защите от иностранной конкуренции. На этой почве возникло широкое движение в пользу протекционизма, которое находило себе сторонников как в консервативной, так и в либеральной партии - Двух основных политических партиях страны в конце XIX в. Вождем данного движения был Джозеф Чемберлен (1836-1914), начавший свою политическую карьеру в качестве радикала и даже республиканца, но постепенно, шаг за шагом эволюционировавший вправо и закончивший свою жизнь в качестве лидера крайнего империалистического крыла британского господствующего класса. Джозеф Чемберлен был одновременно теоретиком и практиком нового движения.
      План, выдвинутый Джозефом Чемберленом для спасения положения, в главных чертах сводился к превращению Британской империи в "коммерческую федерацию" путем установления преференциальных таможенных тарифов между всеми членами этой империи. Конкретно: в Англии должны были быть введены пятипроцентные пошлины на продовольствие и десятипроцентные пошлины на индустриальные товары, ввозимые из других стран; напротив, ввоз тех же товаров из различных частей империи должен был оставаться свободным; импорт сырья, независимо от его происхождения, также по должен был облагаться никакими сборами; члены империи в свою очередь должны были установить у себя аналогичные порядки для английских и иностранных товаров. Осуществление указанного плана, по мысли Джозефа Чемберлена, имело бы результатом не только защиту английской промышленности от атак со стороны иностранных, в первую очередь германских и американских конкурентов, но и цементирование пестрой и разношерстной Британской империи. В дальнейшем на этой экономической основе могли бы быть возведены уже различные надстройки в целях превращения Британской империи в единый военно-политический организм.
      Для пропаганды своего плана Джозеф, Чемберлен создал в 1903 г. "Лигу тарифной реформы", которая, однако, не встретила большой поддержки в стране. Широкие массы боялись вздорожания жизни как результата такой реформы; либералы, верные фритредерской традиции, рассчитывали, что Англия еще может отстоять свои позиции даже при сохранении свободы торговли; консерваторы, опасаясь потери голосов на выборах, предпочитали до поры до времени выжидать развития событий. В конечном счете избирательная кампания 1905 г. оказалась поражением для Джозефа Чемберлена: либеральная партия завоевала огромное большинство мандатов, и к власти пришло фритредерское правительство Кэмпбелла - Баннермана, Асквита и Ллойд Джорджа. "Тарифная реформа" временно сошла со сцены, а вскоре после того умер и сам ее автор. Первая мировая война резко изменила ситуацию. Начался общий кризис капитализма, мир распался на две системы - капиталистическую и социалистическую, все противоречия, присущие капитализму, сильно обострились. Мировой экономический кризис 1929-1933 гг. довел эти противоречия до высшей, точки. При таких условиях мировые позиции Англии, несмотря на ее победу в войне 1914-1918 гг., становились все более шаткими. В частности, иностранная конкуренция для ее промышленности превратилась в серьезную проблему. Фритредерские традиции с каждым годом все явственнее выветривались. Их главная носительница - либеральная партия - на глазах у всех неудержимо хирела и теряла свое прежнее влияние. И когда осенью 1931 г, пало второе лейбористское правительство и к власти пришли консерваторы (слегка завуалированные под "коалиционное правительство" Макдональда), план Джозефа Чемберлена вновь ожил и стал боевым лозунгом британских империалистов. Его главным апостолом и проводником сделался Невиль Чемберлен, сын Джозефа, занимавший пост министра финансов в кабинете Макдональда.
      План Джозефа Чемберлена при своем рождении в начале XX в. Имел общий характер. Он был направлен против конкуренции всех прочих держав. В нем не было элементов дискриминации по адресу какой-либо одной определенной страны.
      В 1932 г. картина была иная{58}. В ходе первой мировой войны произошло одно событие величайшего исторического значения" пролетарская революция в России и, как результат ее победы, возникновение Советского государства. Вражда капиталистического лагеря к нему была безмерна. На каждом шагу капиталистический лагерь стремился нанести удар СССР, заподозрить его намерения, оклеветать его действия, возложить на него ответственность за все грехи и непорядки послевоенной эпохи.
      В Англии эти настроения были очень сильны с первого же дня существования Советской власти в России. Они были сильны и в тот момент, когда реализация плана Чемберлена стала практической проблемой британской политики. Поэтому дискуссия и проекты 1930-1932 гг., связанные с введением протекционизма в Великобритании и ее империи, резко отличались от своего прообраза начала XX в. Они были пропитаны духом явной дискриминации. Своим острием они были направлены прежде всего против определенной страны - СССР, за счет которого Чемберлен-сын хотел в первую очередь лечить болезнь, установленную Чемберленом-отцом. Так получилось, что на имперской конференции в Оттаве (сентябрь 1932 г.), где под председательством Болдуина, но под руководством Невиля Чемберлена был совершен решающий поворот от свободы торговли к протекционизму, основным вопросом стал "русский вопрос".
      На Оттавской конференции канадский премьер Беннет возглавил крестовый поход против советского экспорта вообще и экспорта советского леса в Англию в особенности, до хрипоты крича о "советском демпинге", основанном якобы на применении "рабского труда".
      В результате 16 октября 1932 г. англо-советское торговое соглашение было денонсировано односторонним актом британского правительства. Это вызвало большое волнение в торговых и лейбористских кругах. Правительству пришлось изворачиваться и "объяснять" свои действия. Ясность в положение внес министр финансов Н. Чемберлен, который, отвечая на запрос в парламенте 21 октября, сказал: "Почтенный джентльмен привел гипотетический случай, когда русское правительство могло бы производить пшеницу дешевле кого-либо другого. Позволю себе спросить, как можно установить издержки производства в России? Как можно сравнивать издержки производства в России с какими-либо другими, когда здесь сет ни издержек на оплату процента на капитал, ни инвестиций, вложенных в землю, и т, д., которые имеются в обычном производстве? Очевидно, сравнивать невозможно. При русской системе можно игнорировать различные статьи расхода, которые приходится принимать во внимание, когда речь идет об обычных производителях. Поэтому совершенно ясно, что русское правительство в состоянии "испортить" рынок для всех других торговцев, не подпадая под обвинение в продаже по демпинговым ценам"{59}.
      Со свойственной ему прямолинейностью Чемберлен выпустил кошку из мешка: все дело, оказывается, было в том, что в СССР господствовала социалистическая система хозяйства (не было, видите ли, ни процента на капитал, ни частных капиталовложений в землю!), которая уже на этой сравнительно ранней стадии развития обнаруживала несомненное превосходство над "обычной" для Чемберлена, т. е. капиталистической, системой хозяйства.
      К этому времени наша страна только что закончила первую пятилетку, и закончила успешно, в четыре года, благодаря героическим усилиям советского народа. Мы вступили в пятилетку отсталой, аграрной страной. У нас не было достаточных кадров, и потому для своей индустриализации мы вынуждены были привлечь иностранных инженеров и специалистов, главным образом из США, Германии и Англии. У нас не было современных станков и машин, и потому мы вынуждены были ввезти из-за границы самое разнообразное оборудование. У нас были очень ограниченные средства в иностранной валюте. И все-таки первая пятилетка была закончена досрочно! Но она досталась нам дорогой ценой: не хватало продовольствия, не хватало обуви и одежды, не хватало домов и квартир. Советские люди добровольно и сознательно жертвовали всем необходимым для успешного преобразования экономики своей страны. Да и как могло быть иначе? Ведь в 1928-1932 гг. мы вели трудную и упорную борьбу на экономическом поле битвы. Борьбу за наше будущее, за торжество социализма в нашей стране, за грядущее счастье всего человечества. Цель, которую мы преследовали, безусловно, стоила принесенных ради нее жертв, и мы могли с удовлетворением констатировать достижение поставленной цели.
      Однако положение СССР было трудным. Изнутри нам грозила кулацкая стихия, которая хотя и была побеждена в процессе коллективизации, но еще сохраняла возможность серьезно вредить Советскому государству. Извне нам грозили реакционные силы капиталистического мира - особенно в Англии, которые все еще ее хотели примириться с существованием "большевистской страны" на востоке Европы, вели против нее всевозможные интриги и мечтали о новом крестовом походе для ликвидации этого "очага революции" вооруженной рукой.
      Такова была обстановка, в которой начинались торговые переговоры с британским правительством.
      Начало переговоров
      На протяжении ноября 1932 г. я держал Москву в курсе всех своих встреч и бесед по вопросу о торговых переговорах, и 7 декабря мне было поручено уведомить английское министерство иностранных дел, что Советское правительство принимает предложение британского правительства об открытии переговоров в целях заключения нового торгового соглашения и что представителями Советского правительства в переговорах буду я и наш тогдашний торгпред в Лондоне А. В. Озерский.
      Первое совместное заседание сторон состоялось 15 декабря в здании министерства торговли. С советской стороны в качестве главных делегатов присутствовали я и Озерский, с британской стороны - министр торговли Ренсимен и глава департамента заморской торговли Колвил. Кроме того, за столом сидело значительное число экспертов обоих сторон, среди которых были первый секретарь посольства Каган от нас и сэр Хорас Вилсон от англичан. Этот последний сыграл в дальнейшем чрезвычайно большую роль в ходе переговоров.
      Как и следовало ожидать, заседание 15 декабря носило больше формальный характер. Председательствовал Ренсимен. Основным оратором с английской стороны был Колвил.
      Я выступил с кратким заявлением общего характера, в котором, подчеркнув, что, поскольку денонсирование соглашения 1930 г. исходило от британского правительства, на нем лежала обязанность указать, чем именно оно недовольно в старом соглашении, и делать новые предложения. "Что касается нас, - прибавил я, - то мы вполне удовлетворены временным торговым соглашением (1930 г. - И. М.) и не хотим никаких изменений в положениях этого соглашения". В заключение я прибавил:
      - Во время переговоров подобного рода довольно обычно, что каждая сторона вначале выдвигает чрезмерные требования в расчете иметь больше возможностей для "торговли". Каждой стороне кажется, что такой метод, столь обычный для восточных базаров, является наиболее удобным путем в целях достижения надлежащего компромисса. Я в этом сильно сомневаюсь...
      Я был бы счастлив, если бы в данном случае британская сторона отказалась от этой восточной привычки.
      Как показали последующие события, мой призыв к английской стороне остался гласом вопиющего в пустыне, Ренсимен и Колвил, однако, дали обещание в ближайшие дни прислать нам своп письменные соображения о характере будущего торгового соглашения.
      Суть разногласий
      Министерство торговли прислало нам обещанные соображения 29 декабря 1932 г. Они состояли из четырех пунктов.
      Первый пункт касался принципа наибольшего благоприятствования. Министерство торговли утверждало, что этот принцип, содержавшийся в торговом соглашении 1930 г., является "неподходящим" для англо-советской торговли по двум причинам: а) ввиду "специальных условий советского импорта и экспорта" (имелась в виду монополия внешней торговли); данный принцип будто бы препятствовал "Соединенному Королевству защищать свои интересы, в то же время позволяя Советскому Союзу по желанию игнорировать эти интересы"; б) ввиду того, что британское правительство должно было "считаться с ситуацией, вытекающей из 21-го параграфа англо-канадского соглашения в Оттаве".
      Второй пункт касался торгового баланса между Англией и СССР. Констатируя, что "покупки Соединенного Королевства у СССР сильно превышают покупки СССР у Соединенного Королевства, причем первые оплачиваются наличными, а вторые приобретаются в кредит", министерство торговли заявляло, что его целью является достижение "в будущем приблизительного равенства в балансе платежей между обеими странами".
      Третий и четвертый пункты касались использования Советским Союзом британского тоннажа. Министерство торговли обращало внимание советской делегации на недостаточность этого использования и предлагало в ходе торговых переговоров урегулировать данный вопрос путем прямого обмена мнений между британскими и советскими представителями "судоходных интересов".
      Соображения министерства торговли по существу не давали ничего нового. Все это нам было и раньше известно из прессы, из парламентских дебатов и личных разговоров с чиновниками министерства торговли и министерства иностранных дел, из бесед торгпреда с английскими промышленниками. Но теперь мы имели официальный документ британского правительства, формулирующий требования английской стороны. Полученные нами от Советского правительства директивы по ведению переговоров (их привез ездивший специально за этим в Москву Озерский) носили весьма гибкий характер и давали полную возможность договориться. В самом деле:
      1. По вопросу о наибольшем благоприятствовании наша первая позиция сводилась к требованию общего наибольшего благоприятствования с ограничением действия этого принципа в отношении нескольких товаров, особенно интересующих Канаду (хлеб, лес, рыбные консервы и т. д.), а наша вторая позиция допускала установление наибольшего благоприятствования для определенного списка товаров и ограничение нашего экспорта в Англию определенными количествами тех товаров, в которых была особенно заинтересована Канада.
      По вопросу же о 21-м параграфе мы должны были требовать от британского правительства письменной гарантии против применения к советской торговле этой статьи, поскольку мы готовы допустить ограничение ввоза товаров, интересующих Канаду, согласованными с английской стороной экспортными квотами.
      2. По вопросу о торговом балансе наша позиция сводилась к тому, что мы не возражаем в течение пятилетнего срока свести не торговый, а платежный баланс между обеими странами к примерному равновесию. Здесь наши директивы также предусматривали две позиции, которые выглядели следующим образом:
      Первая Вторая позиция позиция Для 1-го года действия соглашения 2,00 : 1 1,5 : 1 Для 2-го 1,75 : 1 1,4 : 1 Для 3-го 1,50 : 1 1,3 : 1 Для 4-го 1,40 : 1 1,2 : 1 Для 5-го 1,20 : 1 1,1 : 1
      В сумму наших платежей Англии должны были включаться не только наши обязательства по размещенным в Англии заказам, но также фрахт английских судов и различные торговые расходы, производимые нами в Великобритании. При соблюдении согласованных пропорций мы должны были иметь право свободного перевода в другие страны нашей выручки.
      Таким образом, по двум наиболее спорным вопросам СССР соглашался пойти навстречу Англии. Правда, полученные нами директивы предусматривали еще два требования: а) подписание соглашения сроком на 5 лот с тем, что по истечении двух лет каждая сторона была бы вправе от него отказаться с предупреждением за 6 месяцев, и б) предоставление нам одновременно с подписанием соглашения экспортных кредитов сроком на 21 (первая позиция) или 18 (вторая позиция) месяцев. Однако эти требования едва ли могли вызвать особое сопротивление с английской стороны, и во всяком случае здесь имелся достаточно широкий диапазон для маневрирования.
      Сопоставляя британские требования, как они были изложены в меморандуме министерства торговли от 29 декабря, и полученные нами из Москвы директивы, мы невольно приходили к выводу, что нет решительно никаких серьезных препятствий для заключения нового торгового соглашения. Конечно, в ходе переговоров будут разногласия по отдельным частным вопросам, будет упорная борьба между сторонами по вопросу о 21-м параграфе или по пропорциям платежного баланса, будут споры и конфликты, недовольства и протесты, но все-таки соглашение будет выработано и подписано в срок, т. е. до 17 апреля 1933 г. Так по крайней мере нам казалось тогда, на рубеже 1932 и 1933 гг., после ознакомления с присланными нам соображениями министерства торговли по вопросу о новом торговом соглашении. Том более, что одновременно с присылкой нам директив НКВТ выделил особый фонд "маневренных заказов" (3 млн. ф. ст.) для Англии, которым советская делегация могла пользоваться в целях облегчения хода переговоров. Как жестоко мы были обмануты в своих ожиданиях!
      Грозовые облачка стали появляться на горизонте почти одновременно с официальным началом торговых переговоров. В печати, в парламенте, на собраниях хозяйственных организаций реакционеры подняли шум по вопросу о том, следует ли вообще заключать торговое соглашение с СССР. Мотивировки были разные, по все они основывались на глубокой вражде капиталистического мира к первому в истории человечества социалистическому государству.
      Еще большую опасность для переговоров представлял острый конфликт, возникший в связи с вопросом о концессии "Лена голдфилдс". Чтобы дальнейшее было понятно, необходимо хотя бы вкратце остановиться на истории всего этого дела.
      Английская компания "Лена голдфилдс" возникла еще в царские времена (1908 г.) и хищнически эксплуатировала золотые месторождения в Сибири главным образом на Лене и Алдане. Именно на приисках этой компании произошли памятные ленские расстрелы рабочих в 1912 г. Октябрьская революция ликвидировала концессию "Лена голдфилдс". Однако в 1925 г., используя советский декрет 1920 г. о концессиях, компания "Лена голдфилдс" вновь получила право производить работы на сибирских золотых месторождениях сроком на 30 лет (конечно, на иных, чем в царские времена, условиях).
      Компания быстро развернула операции, и число занятых ею рабочих в 1929 г. дошло до 15 тыс. Председателем компании был английский делец Герберт Гуедалла, но львиная доля акций "Лена голдфилдс" находилась в руках нью-йоркского дельца Бененсона, так что по существу это "английское" предприятие было американским концерном.
      Отношения между концессионерами и Советским правительством с самого начала были не очень гладки. Главная причина состояла в том, что капиталистические дельцы, стоявшие во главе "Лена голдфилдс", пытались работать по-капиталистически в условиях социалистического государства. Так, например, при подписании концессионного договора они обещали вложить в предприятие большое количество иностранного капитала, а затем самым бесцеремонным образом нарушили это обещание. Больше того, они все время требовали субсидий у Советского правительства. Далее, руководители "Лена голдфилдс", следуя привычным навыкам, стремились покрепче "прижать" рабочих на своих предприятиях. Это, естественно, вызывало не только резкий отпор со стороны рабочих, но и вмешательство советских властей, требовавших от концессионеров строгого соблюдения нашего законодательства о труде. Руководители "Лена голдфилдс", опять-таки следуя привычным навыкам, пускались на различные хитрости и маневры, чтобы не платить Советскому государству причитающихся с них сборов и налогов.