Испанские тетради

Так получилось, что устремления обоих фашистских диктаторов совпали, и в результате 18 июля 1936 года их марионетка – генерал Франко поднял мятеж против республиканского правительства Испании.

Как будут реагировать на новый акт фашистской агрессии «демократические» державы? Пожертвуют ли они Испанией, как пожертвовали уже Эфиопией, ради своей «большой игры» с Гитлером? Или, наоборот, признают, что испанская карта, с которой у них связано столько экономических и стратегических интересов, слишком ценна для того, чтобы без сопротивления бросить ее к ногам фашистских диктаторов?

Ответ на этот вопрос могли дать только события ближайшего будущего. Однако первые симптомы не обещали ничего хорошего. Во всех шагах Англии, Франции и США, связанных с испанской войной, не чувствовалось ни твердости, ни решительности. То, что мне было известно об общих политических настроениях британских правящих кругов, заставляло усомниться в их желании и способности по-серьезному крикнуть фашистским агрессорам: «Стой!»

Подъезжая к Лондону, я так суммировал итоги моих дорожных размышлений:

1. Надо ожидать, что Германия и Италия проявят крайнюю наглость в поддержке фашистского мятежа в Испании.

2. Надо ожидать, что «демократические» державы, в первую очередь Англия и Франция, обнаружат трусость (если не что-нибудь худшее) в борьбе с германо-итальянской интервенцией.

Из этих двух основных положений мне и нужно было исходить в своей практической деятельности.

Знакомство с комитетом по «невмешательству»

Я приехал в Лондон 12 октября. Был серенький осенний день. С неба падала какая-то тусклая муть. На вокзале «Виктория» меня встретил советник посольства С. Б. Каган. В мое отсутствие он представлял СССР в комитете по «невмешательству» и, едва мы перешагнули порог посольства, сразу ввел меня в курс событий. Предо мной предстала картина крайне неприглядная и даже угрожающая.

Идея соглашения о «невмешательстве» в испанские дела, на базе которого возник затем комитет по «невмешательству», родилась в недрах британского министерства иностранных дел сразу же после начала мятежа Франко. Испанская война поставила в трудное положение правительство Болдуина, в котором решающую роль играли «умиротворители». По мотивам, о которых речь была выше, это правительство меньше всего хотело ссориться с Гитлером из-за какой-то Испанской республики, которую оно к тому же считало «красной», «революционной», чуть ли не «коммунистической». Однако широкие демократические массы в Англии и за ее пределами открыто сочувствовали Испанской республике и бурно протестовали против интервенции Гитлера и Муссолини на стороне Франко. Требовался какой-то компромисс, с тем чтобы и волки оказались сыты, и овцы целы.

И английское министерство иностранных дел нашло, а правительство Болдуина санкционировало такой компромисс: Англия должна была объявить «нейтралитет» в испанской войне и таким образом избежать необходимости становиться определенно на ту или иную сторону. Это звучало бы прилично и даже позволяло апеллировать к благородным идеям беспристрастия и справедливости.

Это могло бы быть объяснено также заботой о локализации войны и сохранении европейского мира. Это, наконец, позволяло бы Англии, сберегая свои силы и не ссорясь с Гитлером, оказывать все возрастающее влияние на конечный исход испанского конфликта.

Однако, для того чтобы такая политика не выглядела слишком одиозно в глазах демократических масс, и прежде всего английских рабочих, правительство Болдуина решило придать ей более общий, по возможности, европейский характер. С этой целью оно обратилось в первую очередь к Франции, где в тот момент у власти находилось правительство Народного фронта во главе с социалистом Леоном Блюмом. Последний тоже принадлежал к числу «умиротворителей» и встретил английский план чрезвычайно сочувственно (ведь французские рабочие выражали симпатии к Испанской республике даже в еще более бурных формах, чем их британские товарищи). В результате между правительствами Англии и Франции сразу же установилось полное единомыслие по испанскому вопросу. И тут же было обусловлено, что в целях более успешного морального разоружения демократических масс формально с инициативой соглашения о «невмешательстве» выступит не консервативный кабинет Болдуина, а «социалистическое» правительство Блюма.

Позиция Англии и Франции находила полную поддержку в США. Как известно, в 1935 году американский конгресс принял акт о «нейтралитете», гласивший, что в случае возникновения войны между третьими государствами президенту предоставляется право запрещать экспорт оружия и военных материалов в воюющие страны независимо от того, является ли данная страна агрессором или жертвой агрессии. Этот акт явился настоящим подарком агрессорам, которые всегда сильнее и лучше вооружены, чем противная сторона. А для жертв агрессии это был удар в спину. Глубоко реакционная сущность акта о «нейтралитете» выявилась сразу же после его принятия – осенью 1935 года, когда он был впервые применен на практике в связи с итало-эфиопской войной. Теперь тот же акт окрасил все отношение США к испанской войне. Американское правительство своей поддержкой обеспечило англо-французские планы «невмешательства».

И вот 25 июля 1936 года, то есть через неделю после выступления Франко, правительство Блюма издало декрет, запрещавший экспорт оружия из Франции в Испанию. А 1 августа Франция обратилась с нотой к британскому и итальянскому правительствам, предлагая им срочно присоединиться к французской акции и строго соблюдать политику невмешательства в испанские дела.

4 августа Англия ответила положительно на французское предложение. 6 августа то же сделало итальянское правительство, сопроводив, впрочем, свое «принципиальное согласие» некоторыми весьма подозрительными оговорками.

Далее, французское правительство обратилось с тем же предложением к другим европейским державам (соглашение с самого начала мыслилось, как охватывающее только державу Европы). 17 августа на него откликнулась Германия. Она выражала готовность присоединиться к общему соглашению о невмешательстве лишь в том случае, если в нем будут также участвовать СССР, Италия и Португалия. 23 августа к соглашению о невмешательстве примкнуло Советское правительство, оговорив, однако, что это соглашение должно вступить в силу, когда к нему присоединятся Германия, Италия и Португалия.

26 августа французское правительство внесло новое предложение: создать в Лондоне постоянный комитет из представителей всех участников соглашения, главной задачей которого было бы наблюдение за точным исполнением этого соглашения подписавшими его державами. Французское предложение было принято, и тут же последовало решение, что комитет по «невмешательству» будет состоять из лондонских послов и посланников примкнувших к соглашению держав. Число их составило 27.

В состав комитета по «невмешательству» вошли: от Англии – товарищ министра иностранных дел лорд Плимут, от Франции – посол Ш. Корбен, от СССР – посол И. Майский, от Германии – посол И. Риббентроп, от Италии – посол Д. Гранди, от Бельгии – посол Картье де Маршьен, от Польши – посол Э. Рачинский, от Турции – посол Фетхи Окияр, от Португалии – посол А. Монтейро, от Чехословакии – посланник Я. Масарик, от Австрии – посланник Г. Франкештейн, от Венгрии – посланник К. Масиревич, от Греции – посланник Ш. Симопулос, от Болгарии – посланник С. Радов, от Румынии – посланник В. Григорчеа, от Югославии – посланник С. Груич, от Дании – посланник П. Алефельд, от Норвегии – посланник Э. Кольбан, от Швеции – посланник Э. Пальмшерна, от Финляндии – посланник Г. Грипенберг, от Голландии – посланник Р. Свиндерен, от Латвии – посланник К. Зарин, от Эстонии – посланник А. Шмидт, от Литвы – посланник Б. Балутис, от Люксембурга – генконсул Б. Класен, от Албании – поверенный в делах Д. Дума, от Ирландии – высокий комиссар в Лондоне Д. Дюланти[1].

Из европейских государств в комитете не участвовали только два: Испания, как страна, около которой должен был быть установлен «карантин невмешательства», и Швейцария, которая отказалась от участия в соглашении ввиду своего «вечного нейтралитета».

Неевропейские страны ни в соглашение, ни в комитет по «невмешательству» не входили. Не было там, в частности, и США. Однако, фигурально выражаясь, их тень все время присутствовала за столом комитета, оказывая сильнейшее влияние на представителей Англии, Франции и других «демократических» держав.

9 сентября 1936 года комитет по «невмешательству» собрался на свое первое заседание и принял постановление о постоянном председателе. Этот пост был предложен представителю Англии лорду Плимуту…

Но прежде чем перейти к подробному освещению деятельности комитета, я считаю нелишним объяснить, почему СССР присоединился к соглашению о «невмешательстве» в испанские события. Окидывая сейчас ретроспективным взглядом всю историю комитета по «невмешательству», могу сказать, что мотивы, двигавшие Советским правительством, в разные периоды на протяжении двух с половиной лет были не вполне одинаковы.

В августе 1936 года, когда комитет только создавался, основную роль для Советского правительства играли два соображения:

Во-первых, интересы мира. В наши дни всякий, даже местный, военный конфликт таит в себе угрозу перерастания в мировую войну. Тем более такую опасность таила в себе борьба, начавшаяся в Испании[2].

Надо было прежде всего локализовать ее и не допустить вмешательства в нее других, особенно великих, держав.

Во-вторых, интересы демократии. Советское правительство понимало, что широкие массы испанского народа стоят за республику и что мятежники быстро провалятся, если окажется устраненной германо-итальянская интервенция. А потому вполне логично было, не предаваясь никаким маниловским иллюзиям, попробовать все же добиться этого с помощью соглашения о невмешательстве.

Позднее, когда «невмешательство» в испанские дела обнаружило себя как вопиющий фарс, у Советского правительства появились два других мотива для продолжения участия в названном соглашении.

Во-первых, интересы борьбы за мобилизацию мировых демократических сил в защиту Испанской республики. Присутствие советских представителей в комитете по «невмешательству» давало возможность следить за каждым шагом врагов испанской демократии, разоблачать их интриги и со знанием дела выступать перед мировой общественностью против фашизма и опасности войны.

Во-вторых, противодействие любым международным акциям, направленным к ухудшению положения Испанской республики. В комитете по «невмешательству», как и в Лиге Наций, действовал принцип единогласия, и это позволяло советской делегации одним своим вотумом убивать в зародыше многие злокозненные махинации против испанской демократии, до которых были большими охотниками не только фашистские, но и так называемые «демократические» державы.

В итоге СССР принимал участие в соглашении о «невмешательстве» и в комитете по «невмешательству» почти до самого конца их существования. И в свете исторической перспективы можно смело сказать, что такая линия поведения полностью себя оправдала.

По протоколам бывших до меня заседаний комитета, а еще более по рассказам С. Б. Кагана я мог составить себе общее предварительное впечатление о настроениях и тенденциях, господствовавших в этом учреждении. Хорошего было мало. Практика первых четырех – пяти недель существования комитета свидетельствовала о том, что его буржуазные члены (особенно великие державы) думают не столько о выполнении, сколько о саботаже соглашения о невмешательстве.

Уже на первом заседании, когда был поставлен вопрос о плане работы комитета, представитель Франции Шарль Корбен заявил:

– По мнению французского правительства, комитет должен сделать всевозможное для того, чтобы избежать дебатов политического характера[3].

Итак, правительство Блюма хотело, чтобы по вопросу, составлявшему тогда квинтэссенцию самой острой политики, в комитете не было политических дискуссий! Это походило на горячий лед или холодный огонь. И вот ведь что было особенно замечательно: никто из членов комитета, представлявших буржуазные страны, не обмолвился ни словом возражения или протеста по поводу такой нелепости.

На одном из следующих заседаний бельгийский представитель барон Картье де Маршьен, коснувшись задач комитета, многозначительно заметил, что последний должен стать «скромным комитетом примирения и быть довольным такой ролью»[4]. И опять-таки это мнение бельгийского посла было встречено большинством членов комитета с явным сочувствием.

В переводе на более простой язык все это означало, что комитет должен уподобиться той идеальной японской жене, которая ничего не видит, ничего не слышит и ни о чем не говорит. Действительно, в то время, как мировая пресса была полна сообщений о непрерывном потоке военных советников, хлынувших вместе с пушками и самолетами из Германии и Италии к Франко, комитет на своих первых заседаниях занимался никчемной дипломатической вермишелью или академическими рассуждениями на темы, весьма далекие от практических нужд момента. В течение многих часов обсуждались такие, например, вопросы: являются или не являются предметом вооружения противогазовые маски, является или не является контрабандой железная руда, следует или не следует привлечь к соглашению о невмешательстве неевропейские страны, надо или не надо распространить соглашение о невмешательстве на различные формы «косвенного вмешательства» в испанские дела (пропаганда, сбор средств и т.п.)?

О том, что в самом комитете господствуют тенденции к саботажу действительного невмешательства, очень красноречиво свидетельствовал и такой факт. На заседании 14 сентября представитель Англии Г. С. Моррисон предложил создать постоянный подкомитет при председателе комитета, введя в него делегатов тех стран, которые являются производителями оружия или граничат с Испанией. Официальной задачей подкомитета провозглашалась подготовка различных вопросов для обсуждения и принятия окончательных решений пленумом комитета из представителей всех 27 держав, примкнувших к соглашению о невмешательстве. Выглядело это предложение очень невинно и даже как будто бы разумно: кто же, в самом деле, может возражать против того, чтобы на пленарные заседания вопросы вносились не в сыром виде, а предварительно подработанными, в сопровождении необходимых для их лучшего понимания материалов? Однако в действительности здесь был совсем другой умысел. Уже после речей Моррисона и Корбена, произнесенных в обоснование данного предложения, невольно возникало подозрение, что Англия и Франция стремятся замкнуть все вопросы, связанные с невмешательством, в возможно более узкий круг, где все дела можно будет вести «посемейному», По этим же соображениям, когда решение об образовании подкомитета из 9 членов было принято, Моррисон настоял на том, чтобы в подкомитете не велось стенограмм заседаний, а лишь кратко записывались постановления[5].

Дальнейшая практика полностью подтвердила, обоснованность наших подозрений.

Первоначально основная деятельность комитета была сосредоточена на его пленумах. В течение сентября – декабря 1936 года пленарных заседаний было 14, подкомитет же собирался 17 раз, и все его заседания в этот период действительно носили подготовительный характер.

Дальше положение стало изменяться: в 1937 году было созвано 14 пленумов, а подкомитет собирался 69 раз. В подкомитете обсуждались и решались уже все важнейшие вопросы, а пленум постепенно превращался лишь в голосующую машину и просто ставил свой штамп на постановлениях, принятых подкомитетом.

В 1938 году состоялось 17 заседаний подкомитета и только один пленум.

Эти цифры говорят сами за себя. Было совершенно очевидно, что не только Германия и Италия, но также Англия и Франция всячески стараются упрятать все, что касается испанской войны, подальше от глаз широкой мировой общественности, в том числе и от членов комитета по «невмешательству».

Не менее показателен и другой факт. Уже на первом заседании комитета, 9 сентября 1936 года, когда зашла речь о гласности работы последнего, все тот же Моррисон от имени Англии заявил:

– Конечно, комитет вполне свободен решить этот вопрос по своему желанию, но я, со своей стороны, полагаю, что мы могли бы прекрасно обойтись без всякой публичности[6].

И опять-таки никто из членов комитета, представлявших буржуазные страны, не произнес ни слова возражения. В результате последовало решение о том, что по окончании каждого заседания будет выпускаться лишь маленькое официальное коммюнике, которое должно носить возможно более «общий», то есть ничего не говорящий характер.

Советская сторона держалась, однако, иной точки зрения. Она считала, что работа комитета должна проходить при самой широкой гласности, и потому сразу же после первого заседания подробно информировала английских журналистов обо всем, что там произошло. На следующий день, 10 сентября, в печати наряду с официальным коммюнике появились неофициальные, но весьма обстоятельные сообщения. Среди части членов комитета это вызвало сильное волнение. На следующем заседании, 14 сентября, Моррисон выразил сожаление по поводу случившегося и еще раз призвал всех участников комитета охранять тайну работы. Английский делегат был поддержан представителями Германии и Италии. Особенно волновался итальянский посол Гранди, который жаловался, будто бы в газетных отчетах была совершенно «извращена» позиция его правительства, и категорически требовал секретности заседаний комитета.

Затем вопрос об «утечке» информации из стен комитета стал постоянной злобой дня на всех пленумах и заседаниях подкомитета. Мне то и дело приходилось отбивать атаки по этому поводу со стороны представителей великих держав, особенно Англии, Германии и Италии. Наконец дело дошло до крупного скандала, разыгравшегося на заседании подкомитета 7 мая 1937 года.

Роль застрельщика взял на себя представитель Англии лорд Плимут. Он выступил с длинной речью, в которой обрушился на злокозненных «информаторов», и в самой категорической форме заявил, что Англия не может допустить превращения комитета в «орудие пропаганды». Плимутом была предложена для широкого опубликования резолюция, подчеркивающая, что единственно объективным источником сведений о деятельности комитета являются регулярно выпускаемые им коммюнике.

Итальянский представитель Гранди поспешил поддержать Плимута и пустил несколько стрел в адрес советской стороны. Мы, однако, отнеслись к ним с невозмутимым хладнокровием, и это вызвало бурную реакцию Риббентропа. Он произнес чисто фельдфебельскую речь против «советской пропаганды» и предложил создать особую комиссию для «обнаружения виновников» постоянных утечек информации и «разработки мер по предупреждению подобных случаев в будущем»[7].

Примеру «большой тройки» последовали некоторые из ее подпевал.

Шуму было много, однако гора родила мышь. Так как в комитете господствовал принцип единогласия, то Плимут даже не решился поставить на голосование предложение Риббентропа. Никаких мер против утечки информации принято не было. Советская же сторона, спокойно перенеся очередную атаку, продолжала снабжать печать правдивыми сведениями о деятельности комитета по «невмешательству».

Твердость СССР в отношении гласности работы комитета принесла хорошие плоды. Уже 28 октября 1936 года комитет решил в дальнейшем публиковать подробные информационные коммюнике после каждого пленума или заседания подкомитета, а в «исключительных случаях» прилагать к ним еще и полный текст произнесенных на заседании речей[8]. Потом квалификация «исключительных случаев» как-то сама собой отпала, и важнейшие выступления членов комитета стали регулярно передаваться в печать после каждого заседания. Это в огромной степени облегчило друзьям Испанской республики мобилизацию мировых демократических сил в ее интересах. С комитета и подкомитета был сорван покров таинственности, и их деятельность предстала перед широкой общественностью во всем своем отталкивающем безобразии…

Впрочем, я слишком далеко забежал вперед. В середине октября 1936 года, когда я вернулся из Москвы в Лондон, на очереди стояли несколько иные вопросы. Однако прежде, чем перейти к описанию дипломатических боев, которые советской стороне пришлось выдержать в комитете и подкомитете зимой 1936/37 года, я должен остановиться на сложившемся к тому времени внутреннем положении в Испании.

Революция и контрреволюция

XIX веке Испания пережила пять революций[9]. Они были очень длительны и сложны, но сущность их сводилась к борьбе за власть между старым феодальным землевладением и постепенно нарождавшейся буржуазией. Однако ввиду медленности и слабости капиталистического развития страны испанская буржуазия оказалась недостаточно сильна, чтобы одержать решительную победу над своим противником, как это случилось, например, в соседней Франции. В результате все пять революций остались незавершенными. В ходе их буржуазии удалось завоевать некоторые второстепенные позиции в механизме власти, но решающей силой в государстве по-прежнему являлись землевладельцы.

После почти полувекового перерыва, в 1931 году, разыгралась шестая испанская революция. По существу, и теперь речь шла в первую очередь о ликвидации еще многочисленных пережитков феодализма. Однако шестая революция происходила уже в эпоху империализма, когда крупная буржуазия везде (в том числе и в Испании) превратилась в реакционную силу, а мелкая буржуазия стала бесхребетной и колеблющейся. Огромное значение имело и то, что шестой революции в Испании предшествовал российский Октябрь, пролетариат везде (в том числе и в Испании) вышел на авансцену истории как класс, которому принадлежит будущее. В такой обстановке шестая испанская революция (даже в своем буржуазно-демократическом аспекте) могла победить лишь под гегемонией пролетариата, после чего естественно началось бы ее перерастание в революцию более высокого типа. Но обязательной предпосылкой для такого хода развития являлось единство пролетариата и наличие сильной коммунистической партии, стоящей во главе его.

Каково было, однако, фактическое положение в момент рождения шестой революции?

В наследство от прошлого испанский рабочий класс получил глубокий раскол 60-летней давности, раскол на анархистов и социалистов (притом социалистов весьма оппортунистического толка). Испанская коммунистическая партия была еще очень слаба. В результате в течение первых пяти лет революции (1931–1935) власть находилась в руках партий и лиц, которые были либо неспособны ликвидировать пережитки феодализма и вывести страну на дорогу социалистического развития, либо относились просто враждебно к такого рода задачам. Только в 1936 году, в связи с усилением коммунистической партии, а в дальнейшем под влиянием условий военного времени, создалась обстановка, открывавшая перед Испанией более благоприятные перспективы. Но тут в игру вступил новый фактор – началась иностранная интервенция, которой суждено было вторично сыграть роковую роль в испанской истории[10].

Однако не будем забегать вперед. Проследим путь шестой испанской революции шаг за шагом с самого ее начала.

На протяжении первых двух лет (1931–1933) власть в стране принадлежала блоку мелкобуржуазных партий левых республиканцев с социалистической партией Испании. Этот блок, возглавлявшийся левым республиканцем Асаньей и социалистами Ларго Кабальеро и Индалесио Прието, провел ряд половинчатых реформ (в области политической, аграрной, церковной), но не решился нанести смертельный удар пережиткам феодализма. Особенно плохо обстояло дело с разрешением важнейшего вопроса внутренней жизни Испании – земельного. Провозглашенная правительством в конце 1932 года аграрная реформа была столь робка по существу и так медленно проводилась в жизнь, что при сохранении взятого темпа для ее полного завершения потребовалось бы около тысячи лет!

Вследствие этого республиканско-социалистический блок оказался между двух стульев. Им были недовольны и правые и левые. Народные массы, разочарованные скудностью доставшихся им плодов, стали поворачиваться к блоку спиной. Этим воспользовались правые, объединившиеся в недоброй памяти СЭДА[11].

Ловко используя машину парламентаризма и раскол среди левых, СЭДА, возглавляемая консервативно-католическим лидером Хиль Роблесом, выиграла с помощью денег и палки выборы 1933 года и намеревалась восстановить в Испании старый порядок. Но революционный накал масс – испанских рабочих и крестьян – был слишком велик, и СЭДА потерпела поражение, не достигнув своей цели. Знаменитое восстание в Астурии в октябре 1934 года и парламентские выборы в феврале 1936 года, принесшие победу Народному фронту[12], показали, что диктатура помещиков и капиталистов невозможна.

К власти опять пришли левые республиканцы во главе с тем же Асаньей. Их поддерживали социалисты и коммунисты. Тогда-то, потеряв парламентские позиции, правые решили перейти к военно-фашистским методам борьбы. Энергичную поддержку в этом им оказывали Германия и Италия, имевшие в стране широкую сеть своей агентуры.

В ночь на 18 июля 1936 года радио Сеуты послало в эфир сообщение: «Над всей Испанией безоблачное небо». Это был условный сигнал для начала мятежа. План заговорщиков предусматривал одновременное военно-фашистское восстание в различных районах континентальной Испании под руководством генералов Мола, Кейпо де Льяно и других, а также в Марокко, где командовать мятежниками должен был генерал Франко. Лидеры мятежа, относившиеся к народным массам с величайшим презрением, были уверены, что в течение 48 часов им удастся низвергнуть республиканское правительство и захватить власть в свои руки.

18 июля восстание действительно вспыхнуло в разных концах страны, но только в Марокко, Наварре, Севилье и некоторых других областях оно оказалось успешным. Напротив, в большинстве крупных городов мятежники потерпели поражение, а в Мадриде и Барселоне были просто уничтожены. Это объяснялось тем, что повсюду в стране громко заговорил народ.

Нельзя утверждать, что на стороне народа сразу объявились достаточно дальновидные руководители. Нет, этого, к сожалению, не случилось. Левореспубликанское правительство Хираля, ставшее у власти в самом начале мятежа, открыло арсеналы для вооружения народа, что было, конечно, очень хорошо, но оно явно запоздало с образованием новой республиканской армии. Декрет об этом был издан только 21 августа, то есть месяц спустя, хотя все видели, что армия, унаследованная от монархии, в основном оказалась на стороне мятежников. К явным просчетам правительства относится и то, что оно пыталось создать новую армию на базе старых командных кадров, по тем или иным причинам не перебежавших к Франко.

Правительство Хираля не имело ни достаточного авторитета, ни «умения для того, чтобы внести действительную организованность в массовую борьбу рабочих и крестьян против военно-фашистских заговорщиков, стихийно вспыхнувшую повсюду. В результате элементы организованности стали вноситься различными партиями и группировками, а так как их было очень много и они часто конкурировали друг с другом, то борьба испанской демократии против фашизма долгое время носила хаотический характер. Не хватало оружия и командиров, не хватало опыта, выучки, военных знаний, слаженности действий между отдельными отрядами. Вдобавок правительство Хираля почему-то верило, что Англия не допустит установления фашистского господства в Испании, и потому дало совершенно неправильный уклон внешней политике республики.

И все-таки испанская демократия оказала мятежникам могучий отпор и, конечно, быстро разгромила бы их, если бы фашиствующих генералов не поддерживали внешние силы.

Когда заговорщикам стало ясно, что их расчеты на молниеносную победу провалились, они при поддержке своих германо-итальянских союзников стали готовить «поход на Мадрид». По выработанному ими плану наступление на испанскую столицу должно было осуществляться двумя колоннами – с юга, из Севильи, колонной под командованием генерала Франко и с севера, из Наварры, колонной генерала Мола. На этой стадии мятежники все еще верили в быстрый исход борьбы: не удалось захватить власть за 48 часов – удастся за 3–4 недели.

Однако практическое осуществление намеченного плана столкнулось с большими трудностями. Население, как правило, встречало войска мятежников враждебно. Республиканская милиция, плохо обученная и недостаточно вооруженная, но горевшая революционным энтузиазмом, оказывала фашистам упорное сопротивление. Когда части генерала Мола приблизились к Гвадарраме и Сомосьерра, горному хребту в 40–50 километрах к северу от Мадрида, повсюду громко прозвучал знаменитый лозунг: «No pasaran!» («Они не пройдут!»). Отряды народной милиции бросились к угрожаемым пунктам. В автобусах, на грузовиках, в легковых машинах, на телегах, на мулах, на ослах, пешком они грозной лавиной устремились к горным проходам и почти буквально закрыли их своими телами. Потери милиции были огромны, но наступление Мола удалось отбить.

Франко занял Кордову и Бадахос, где устроил кровавую баню республиканцам. Однако дальше и он продвинуться не смог. Мятеж явно выдыхался, и, будь Испания предоставлена самой себе, республика победила бы уже во второй половине августа.

Гитлер и Муссолини встревожились. Они не допускали и мысли о возможности такого исхода. Германо-итальянская помощь мятежникам была усилена, количество направляемых им самолетов, танков, пушек увеличилось. В испанских водах сконцентрировалось большое количество фашистских военных кораблей, включая немецкий линкор «Дейчланд».

Одновременно подняло свою зловещую голову «невмешательство»: республика стала наталкиваться на неожиданные препятствия при получении оружия из-за границы.