Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Незаконнорожденная (Я, Елизавета, Книга 1)

ModernLib.Net / Любовь и эротика / Майлз Розалин / Незаконнорожденная (Я, Елизавета, Книга 1) - Чтение (стр. 8)
Автор: Майлз Розалин
Жанр: Любовь и эротика

 

 


      И я считала эти мысли грязными.
      Когда девчонкой я была неопытной, незрелой, с неразбуженными чувствами, подумать только, как я тогда рассуждала! Доживи Генрих до моих дней, увидь он, что привозят из заморских краев мои моряки, чего бы он пожелал, дабы распалить свою похоть и ублажить свою плоть ?
      Одну черную девку и одну белую ?
      Тройняшек-девственниц ?
      Чудовищно сросшихся сиамских близнецов ?
      Довольно!
      Я жалко цеплялась за слова Сесила. Венчанный муж блудит не ради собственного удовольствия. Королевские совокупления направляются свыше. Господь руководил Генрихом, когда тот оставил старую жену, Екатерину, и добивался новой, Анны. Господь открыл своему наместнику на земле Via, Veritas, Vita - путь, истину, жизнь.
      Что еще?
      Многое.
      По крайней мере, в этот ужасный день Сесил открыл мне, что моя мать, Анна Болейн, не была развратницей. Будь она вроде Марии, удовольствуйся она ролью королевской наложницы, согласись по его первому слову оголять полные грудки, раздвигать пухлые ножки или поднимать округлый задок королю на десерт, она бы через год приелась своему властелину, вышла замуж за какого-нибудь услужливого придворного, из тех, кто не гнушается хозяйскими объедками, стала бы, как Мария, честной женщиной и почтенной матроной и дожила бы до преклонных лет.
      Она бы не умерла.
      А я - не появилась на свет.
      И не шагала бы сейчас вдоль реки вне себя от злобы и возмущения. Против отца. Против того, что он сделал.
      ***
      Пора было идти домой. Близилась ночь, дальнейшая прогулка грозила нездоровьем. На другом берегу сидели в гнезде два лебедя, два изящных серебристых силуэта поблескивали в сгущающихся сумерках. Я помнила их гадкими птенцами, когда они передвигались враскачку и хлопали крыльями, словно чистильщики улиц в бурых ученических куртках. Как быстро они выросли! Как быстро растем мы все!
      - Миледи! - Эшли догнал меня и тронул за рукав. Он без слов кивнул на дорогу, по которой приближались люди, - до нас уже доносились звуки дружеской возни и звонкий мужской гогот. - Соблаговолите повернуть назад?
      Эшли был, разумеется, прав. Не пристало королевской дочери в темноте встречаться с ватагой придворных кутил. Однако, даже припусти я бегом, в тугом корсаже, в тяжелой робе и бесчисленных юбках мне все равно не скрыться. Лучше уж, раз встречи не избежать, встретиться лицом к лицу.
      - Вперед, сударь!
      Эшли лучше жены умел скрывать неудовольствие. Он просто кивнул и, подав знак пажам, отступил на шаг.
      С каждой минутой становилось все темнее. Развеселая компания быстро приближалась.
      - Чума на вас, посторонитесь, чуть в Темзу меня не столкнули!
      - А что, может, тебя искупать?
      - Прочь! Не напирай! - Шум мальчишеской возни, раскаты мужского хохота. Эй, Джон! Посвети сюда, дороги не видать!
      - Сейчас, сэр!
      Блеснул фонарь, вырвав из темноты три лица, четко очерченных в свете дрожащего фитиля. Дальше неясно вырисовывалась толпа слуг: можно было угадать ливреи, остальное терялось во мраке. Всех троих я нередко встречала при дворе - это были юный Уайет, обычно очень бледный, а сейчас раскрасневшийся, еще смеющийся после шуточной потасовки с широкоплечим, мужественным рыцарем по имени Пикеринг, а между ними молчаливый, отрешенный, с потемневшим, будто от скрытой тоски ангельским лицом...
      Кому ж это быть, как не лорду Серрею? Фонарь, высветивший их лица, озарил и мое. После всего, что мне пришлось в себе обуздать за прошедшее с ухода Сесила время, сделать бесстрастное лицо оказалось сущим пустяком.
      - Милорды.
      Пикеринг поклонился, как-то странно сверкнув глазами.
      - Вы поздно прогуливаетесь, леди Елизавета.
      - Как и вы, сэр.
      Уайет хохотнул и взмахнул шляпой.
      - Но мы веселились, мадам, а вы прогуливаетесь в одиночестве.
      Я не удержалась и взглянула на Серрея.
      - Милорд Серрей выглядит сегодня отнюдь не веселым.
      Уайет расхохотался и пьяно вытаращился на Серрея.
      - Мадам, он почитает себя оскорбленным. Старая сводня до нашего прихода отправила его любезную потаскушку с другим. На обратном пути он только и вымолвил: "Не ждал, что они посмеют так оскорбить принца".
      - Молчи, болван, пока тебе кишки не выпустили!
      С этими словами милорд потянулся к эфесу шпаги. Никогда я не видела его в таком гневе.
      - Том, придержи язык. - Пикеринг грубо хлопнул Уайета по плечу, словно лев, утихомиривающий расходившегося львенка. Потом поклонился, в глазах его блеснула настороженность. - Простите его, мадам, он немного перебрал на нашей дружеской пирушке, и, поверьте, леди, не в притоне греха, не среди непотребных женщин, а в таверне, где милорда знают и чтут. Милорд, - кивнул он в сторону Серрея, который по-прежнему стоял, угрожающий, напряженный, как струна, милорд озабочен важными государственными делами...
      - Которыми отнюдь не следует тревожить принцессу, Пикеринг.
      Серрей выступил в освещенный фонарем круг. Глаза его сейчас были агатовыми - не янтарными, не цвета выдержанного хереса; его густые кудри лучились в дрожащем свете, его улыбка притягивала меня, манила в заколдованный круг, как адамант притягивает железо.
      Я дрожала, но не от холода. В голове зловеще звучало:
      Дьявол в Воздвиженье адский свой пляс,
      Люди болтают, танцует среди нас.
      Воздвиженье в середине сентября. Сейчас. Сегодня.
      - Куда вы направляетесь, миледи? Дозволите вас проводить? Разрешите, и нам не понадобятся фонари: ваша красота озарит путь.
      Он снова стал безупречным придворным, готовым расточать то колкости, то комплименты. Мы двинулись ко дворцу, мой лорд рядом со мной, Уайет и Пикеринг в арьергарде. Пикеринг по-прежнему был начеку, перегруженный винными парами Уайет сник, словно наказанный ребенок.
      Лишь раз по дороге мой лорд приподнял маску придворного острослова - у самых дверей дворца королевы, в тихом укромном дворике. Его спутники остановились чуть поодаль, все наши слуги - еще дальше. Нагретый дневным жаром воздух висел неподвижно, во дворе не ощущалось и малейшего дуновения.
      Над дворцовыми башенками плыла полная сентябрьская луна, круглая, теплая и золотистая, казалось, протяни руку - и зажмешь ее в кулаке. Он глянул себе под ноги, нахмурился, отвел взгляд. Потом поднял голову, принюхался, словно венценосный олень перед прыжком. Он был так близко, что я различала каждый прихотливый завиток на его шитом серебром камзоле, улавливала тонкое благоухание ароматического шарика у него на груди. Помимо воли я склонилась к нему, мечтая об одном - прильнуть к нему всем телом, укрыться в темном, теплом пространстве его плаща. Он вздрогнул, схватил меня за руку и тоже склонился ко мне, обхватил, придерживая, мой трепещущий стан.
      - Миледи? - Его голос звучал очень тихо.
      Все смотрели на нас. Я знала, что означают эти взгляды - для него, но гораздо, гораздо хуже - для меня. Однако его рука сжимала мою ладонь, она была такая сильная, он сам был так близко - мощный, стройный, желанный...
      По телу пробежала дрожь, я ее переборола. Мне нельзя на него смотреть. Один взгляд - и падут последние покровы, я предстану перед ним во всей своей душевной наготе. Тогда я буду в его власти, а значит - погибну.
      Далеко в лесу вскрикнула сова - печально, скорбно. Мне вспомнилась греческая девушка, которая отвергла влюбленного бога и была превращена в сову, чтобы холодными, бесплодными ночами вечно оплакивать свою постылую девственность.
      Воздух был бархатный, роковое благоухание усыпило мою осторожность. Я подняла лицо. Его глаза горели, они жгли насквозь, они входили в меня, брали меня, познавали. Голова у меня кружилась. Ноги подкашивались.
      - Прощайте, милорд, - прошептала я застывшими губами. - Добрый путь вам.., прощайте.
      Полуобморочный реверанс - ноги так и подогнулись сами, только бы не упасть...
      Он яростно стиснул мою руку и не ослабил хватку, даже когда помог мне выпрямиться.
      - Нет, мадам, - сказал он нежно, снова склоняясь ко мне для последних слов расставания, - не говорите мне "прощай". Мы еще увидимся: теперь вы сами понимаете, что это необходимо.
      Необходимо...
      Необходимо...
      Купидон, мстя за свою слепоту, ослепляет влюбленных.
      Слепая...
      Слепая...
      Слепая...
      Глава 14
      Я Другу сердце отдала,
      Он мне свое - мы квиты.
      Как легко любится впервые, когда чувство довольствуется немногим: воспоминанием о взгляде, тенью вздоха. "Мы еще увидимся, - сказал он, - теперь вы сами понимаете, что это необходимо". Пошла бы я замуж за лорда Серрея, спросила меня Кэт, когда-то давным-давно.
      Пошла бы...
      Пойду...
      Иду...
      Теперь оставалось лишь ждать, как повернутся события, а тем долгим теплым сентябрем они разворачивались быстро. Я жила, как юная послушница, монастырская девственница, которая принесла обеты и ждет, когда ее призовут к блаженству. Дни проходили, согретые золотым солнцем, напоенные благодатной влагой, пронизанные святостью. Я ничего не просила, ничего не ждала. Довольно и того, что он меня заметил.
      Довольно? Да я и мечтать не смела о таком счастье!
      И он, сам того не ведая, подарил мне гораздо больше. Его любовь спасла меня от себя самой и от всех моих недавних терзаний. Отец, моя бедная мать, даже то, что я узнала про Марию и Анну, горячечные, постыдные мысли об их плотских грехах - мысли о нем обратили этих демонов в бегство и подарили мне часы просветленной радости.
      Я всегда с восторгом ехала ко двору и неохотно уезжала. Теперь же я мечтала об одиночестве, мечтала вернуться в надежные объятия Хэтфилда и тихо грезить о счастье. Однако судьба заготовила еще одну сцену для финального акта, и я, словно послушная актриса, играла отведенную мне роль.
      Я играла ее в одиночку. Я не могла открыться Кэт: как сказать ей о своей капитуляции перед врагом? С единственной, кому я доверяла при дворе, мы оказались разлучены: после чудесного избавления королевы мы с ней ни разу не виделись с глазу на глаз. Она неотлучно находилась при короле и, как бы в благодарность, превратила дарованную ей жизнь в постоянное добровольное служение.
      Марию я тоже почти не видела: она никогда не посещала наши обедни и вечерни. "Старая гвардия" по-прежнему окружала ее, возглавляемая Норфолком да и моим милым Серреем. Ее старый дружок - епископ Винчестерский - тоже держался поблизости, смотрел на всех коршуном и выставлял вперед жирные кулачищи, словно собирался влепить кому-то затрещину.
      И затрещину-таки влепили - только ему самому. Как-то в полдень меня отыскал Робин - с белым как мел лицом, но с гордо выпрямленной спиной. Его отцу велено в течение часа покинуть двор.
      - Покинуть двор? За что?
      - Он ударил Гардинера... Его преосвященство епископа Винчестерского - и поделом мерзавцу! - прямо по лицу!
      - За что?
      - Они поспорили, миледи, поспорили в совете.
      - Из-за чего возник спор?
      - Из-за того, что мой отец - правая рука лорда Гертфорда, а епископ стоит за Норфолка и "старую гвардию"!
      Похоже, больше выспрашивать было особенно нечего. Но не станет ли Норфолк и его партия сильнее теперь, когда в совете не будет отца Робина? Этого сам Робин сказать не мог. Они ускакали, и я плакала, прощаясь с товарищем детских игр; ни он, ни я не знали, когда свидимся вновь.
      В тот же день последовал долгожданный зов. "Прибыл королевский посланец, ликующе возвестила Кэт, входя в комнату, где мы с Гриндалом заканчивали утренние занятия. - Вас приглашают сегодня вечером отужинать с королем и королевой в личных покоях короля".
      Неужели мой лорд поговорил с королем? Что скажет отец? Моя жизнь, мои чаяния в его руках.., однако если я сумею угодить королю, все может выйти по-моему.
      Ужин с королем! В тот вечер я вышла из своей комнаты, разряженная, как на смотрины, в оранжево-красно-коричневом платье, расшитом розами Тюдоров. Это был настоящий розарий: цветы и листья украшали робу, выглядывали в прорезях юбки и рукавов. Королевская тема продолжалась в рубинах, которые шли по вороту и рукаву, в нитях рубинов и жемчуга, опоясывающих талию и спускающихся к подолу юбки. Огромный самоцвет на груди и головной убор в виде короны возвещали, что я принцесса с головы до кончиков расшитых розами бархатных туфелек, принцесса Тюдор sans peur et sans reproche! <Без страха и упрека (фр.).>.
      Мысль о платье, которое польстило бы королю, пришла мне в первый же вечер при дворе. Если Мария наряжается пышно, я тоже наряжусь по-королевски! А Парри вложила в работу все умение свое и своих мастериц, хоть и боялась расходов, а особенно - недовольства своего брата-казначея, который, к счастью, остался в Хэтфилде.
      Да, мне и впрямь следовало украсить себя снаружи, ибо внутреннее мое состояние не поддавалось никаким словам. "Это король, твой повелитель, твой земной Бог, - день за днем внушал разум, - все видящий, все знающий и всем, повелевающий. Разве может он ошибаться?"
      "0н человек, - ночь за ночью вопили мои чувства, - и великий грешник тиран и убийца, распутник и лицемер, гроб поваленный, отец коварства и сын лжи!"
      Оба голоса по-змеиному шипели в голове, когда я проходила смолкшим, погруженным во мрак дворцом. Где ты, любовь моя, когда я больше всего нуждаюсь в тепле хрупких грез и надежд? Дрожа, я шла по королевским покоям, мимо тяжеловооруженных стражников, через внешние комнаты, мимо личной охраны, через аванзалу... Придворные, слуги, стражники расступались перед нами, и вот мы наконец в предпоследнем покое.
      - Сюда, мадам.
      - Ваше Величество! Леди Елизавета! Черная, обшитая дубом дверь захлопнулась за мною, отрезав от Кэт и Эшли, от гордо улыбающейся Парри, от всех, кто меня любит и поддерживает. В комнате висело приторное зловоние ароматические духи не заглушали запаха гноя и крови. Обмирая со страху, потупив глаза, я переступила порог.
      - Иди сюда, детка, - позвал зычный голос, которого я так страшилась.
      Я медленно подняла голову. Отец развалился на обитом подушками кресле, у ног его примостилась на скамеечке Екатерина, рядом - наряженный маленьким щеголем Эдуард. При моем появлении лицо мальчика просветлело. Он вскочил, глаза его лучились нежностью.
      - Сэр, вы разрешите, я распоряжусь, чтобы сестрице принесли стул?
      Раскатистый фыркающий смех.
      - Извольте, сэр принц!
      Один из королевских кавалеров отделился от тени за дверью - это был сэр Энтони Денни, я знала его по королевским приемам - и усадил меня перед королем, рядом с Эдуардом. Я продрогла от вечернего холода и тем сильнее ощутила жар, идущий от огромного, во всю стену, камина, где пылали дубовые дрова в человеческий рост. Две другие стены, от пола до лепного потолка, занимали шпалеры, где в озаренных канделябрами чащах или на зеленых полянах, как живые, резвились Диана и Актеон, Цинтия и Эндимион, влюбленные томились от любви, охотники настигали жертву.
      Комната была большая и низкая, залитая колеблющимся светом. Однако, казалось, король занимает ее всю, раздается вширь до самых углов. Он снял узорчатый, украшенный перьями берет и был сейчас в бархатной, расшитой по переду золотой вязью шапочке. Здесь, в личных покоях, он был не в камзоле, но в просторной мантии цвета морской волны, обшитой золотой венецианской тесьмой и отороченной лисьим мехом. Рейтузы висели мешками на его мощных ногах, больная - раздувшаяся, в несвежих бинтах - покоилась на мягкой скамеечке. Утонувшие в жирных складках глаза шныряли туда-сюда, словно торопливые мыши, мясистое лицо лоснилось от пота. И тем не менее он был воплощением королевской мощи и остался бы им даже в повозке золотаря.
      - Выпей вина, Елизавета! - приказал он. - У Кэт для тебя хорошие новости лучше не бывает.
      - Не у меня, господин! - В глазах Екатерины промелькнул страх. - Я тут ни при чем, сир, вы сами решили!
      Он успокаивающе кивнул.
      - Верно, душенька. Хоть ты меня к этому склонила, решил я сам. Так слушайте. Я окаменела.
      Что еще? Что на этот раз? Будь начеку! Будь начеку!
      - Мы порешили и соизволили...
      Огонь жег мне лицо. "Его Величество порешили и соизволили.., чтобы эту женщину казнили".
      - ..чтобы тебя отныне именовали "принцесса Елизавета". Что скажешь?
      - Сестрица! - Эдуард так и светился. - Теперь ты принцесса, как и я принц! Какая радость, сестрица, какая несказанная радость!
      Снова "принцесса"? Означает ли это, что я снова законная дочь? Или просто бастардесса королевской крови, Ее Побочное Высочество, дочь короля? О, Господи! Почему я не чувствую благодарности? Принцесса - это вам, не пустяк, уже лучше полбулки, чем совсем ничего!
      Однако на душе моей было горестно.
      Почему судьба никогда не одаривает полной мерой?
      - Ну, девочка? - Теперь он хмурился, предупреждая, что недоволен. - Что язык проглотила? Говори!
      - Благодари отца, сестрица, ну же, за его великую к нам доброту! - В голосе Эдуарда сквозил страх.
      - Отвечай королю, Елизавета! - испуганно подхватила королева.
      - Ну, если она не хочет...
      Угроза была недвусмысленной. Я встала и бросилась к его ногам, обхватила их. Вонь была нестерпимой; у меня мутилось в голове.
      - Я потеряла дар речи, милорд, - шептала я. - Ваша милость ко мне неизреченна. Утром и вечером, до скончания дней, я буду благодарить Бога за вашу великую доброту!
      - Хорошо сказано, девица!
      Белая, как пудинг, рука появилась перед моим носом и похлопала по плечу: вставай, дескать. Эдуард и королева облегченно вздохнули.
      - А Мария? - с детской прямотой осведомился Эдуард. - Она теперь тоже принцесса?
      В дрожащем свете лицо короля сверкнуло гневом.
      - Да, и она, - ответил он, сердито теребя мясистыми пальцами жесткую нашафраненную бороду, - потому что если одна, то и другая! Но не будет к ней моего благоволения, покуда она упорствует в старой вере! Пережевывает папистскую жвачку из индульгенций и мощей, бормочет что-то на латинском вместо того, чтобы обращаться к Богу на родном языке, - я этого так не оставлю!
      Значит, Мариина звезда закатилась - как же так?
      И если король отказывает ей в благоволении, то что будет с ее сторонниками?
      И с моим лордом?
      - Если позволите сказать, мой добрый повелитель, - начала Екатерина, быстро взглядывая на него снизу вверх, - принцесса Мария во всем склоняется перед вашей волей...
      Однако даже это робкое заступничество взбесило короля:
      - А у себя в покоях склоняется перед папистскими идолами, - взревел он, как я слышу от тех, кто знает ее повадки. Жжет свечи и кадит ладаном с долгополыми римскими изменниками! Лучше б ей вовсе не рождаться на свет!
      Кто настроил короля против Марии? Ведь всего несколько недель назад она была в фаворе. Кто предал ее, кто доносит на нее, чтобы завоевать расположение короля.., на нее и на ее сторонников?
      Он хмурился, словно огромное морское чудище, до половины скрытый волнами своего гнева, сверкая одним глазом, полуприкрыв другой, бормоча себе в бороду. Мы сидели замершие, всем своим видом воплощая покорность.
      - Эй, олухи! - заорал король. - Несите есть, пока не уморили нас голодом!
      В мгновение ока перед нами оказались накрытые камчатной скатертью козлы, уставленные всевозможной посудой по крайней мере на двадцать едоков.
      - Кого вы сегодня ожидаете, сир? - вымолвила я в изумлении. - Кто обедает сегодня у Вашего Величества?
      Он зашелся от хохота, так что затряслось кресло.
      - Король Генрих обедает у короля Генриха! - ревел он. - Кто больший гурман и более желанный гость, нежели мы сами - и наше доброе семейство! Несите кушанья!
      Вошла процессия, словно при открытии парламента; внесли салат из слив, огурцов и латука, тушеных воробьев, карпа в лимонном соусе, куропаток в жире и аиста в тесте, устриц с ветчиной, угрей в желе, фазанов с вишнями, груши с тмином, засахаренный сыр и айву со взбитыми сливками, и еще блюда, и еще, покуда я не сбилась со счета.
      Начали мы с вина и чуть в нем не захлебнулись; прислужники, сообразуясь с непомерной королевской жаждой, подносили все новые чарки, вынуждая нас с бедняжкой Эдуардом пить куда больше, чем следовало бы в его нежном возрасте. С вином в продолжении всей трапезы подавали хлеб - не белый, тонкого помола, как пристало бы королевскому столу, но грубый ржаной, каким питается простонародье, - землисто-бурый и жесткий, что твоя подметка; король собственноручно ломал его на огромные ломти и жадно заглатывал.
      - Хлеба принцу! - кричал он с набитым ртом. - И принцессе тоже! Ешьте хлеб, - понуждал он нас, - ешьте! Это основа жизни! - Он махнул слуге. - Еще хлеба! Еще вина! - Медленно повернул бокал. Вино было алое, словно кровь.
      - Хлеб, - пробормотал он, - и вино. Наступила зловещая тишина.
      - Я много думал. Кэт, - заключил он наконец. - о твоих давнишних словах.
      - О моих, милорд? - Екатерина вздрогнула. - Если я чем-то вас огорчила, милорд, молю, забудьте!
      - Нет, вспомни, Кэт, в чем ты меня убеждала: обедня должна быть проще, это скорее общение человека с Богом, нежели лживые ритуалы, ханжеские уверения в Его якобы присутствии.
      Меня чуть не вырвало со страху. Анну Эскью да и других тоже сожгли за то, что они не верили в присутствие Бога за обедней!
      Екатерина поникла головой. Ручаюсь, она думала, что сейчас двери растворятся и войдут стражники.
      Однако король продолжал:
      - Я подумываю о том, чтобы реформировать обедню - пусть это больше походит на пиршество хлеба и вина, доброе пиршество друзей, пиршество хлеба...
      - О да, сир! Истинно, Господь внушил вам эти слова!
      Это сказал Эдуард, он весь горел внутренним огнем. Откуда такое рвение? Я была ошеломлена, даже хуже... На кого он походил в эту минуту, кого он мне напомнил?..
      Господи, спаси и помилуй! Марию! Марию. Он был сейчас вылитая Мария в ее религиозном, ослеплении. Пусть она папистка, он - протестант, обоих жжет пламень фанатизма. Я же всегда тяготела к среднему пути.., и, Боже, сохрани нас от фанатиков!
      - Ты так говоришь, сынок. - Король легонько фыркнул, словно загнанный жеребец. - Слышала, Кэт? Ex ore infantium... Из уст младенцев и грудных... <"Из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу" (Псал. 8, 3).>.
      Екатерина не замедлила подхватить:
      - И малое дитя будет водить их. Король нахмурился.
      - Боюсь, Кэт, ему придется! Боюсь, придется!
      Лицо его задрожало от великой скорби, глаза наполнились слезами.
      - Кого я буду водить, сэр? - весело встрял Эдуард. - Кого мне придется водить? Он думал, это игра.
      - Две своры гончих псов, - тяжело произнес король, - две стаи, где каждый повязан с другим и каждая свора охотней грызет другую, чем преследует лису.
      Он повернулся и взглянул Эдуарду в лицо.
      - Слышите меня, сэр? Эдуард побелел.
      - Слышу, отец и повелитель.
      - Ты - охотник, они - псы. Не забывай этого. Лиса - проклятие Англии либо ее благо. Их долг преследовать ее для тебя - впереди тебя, но под твоим водительством. А ты держи их на сворке или спускай всю свору, но не ради их свары, а ради своих свершений. Слышите, сэр?
      - Слышу, милорд.
      Эдуард слушал. Но и я слушала, и слышала больше него. Ведь я видела партии, видела гончих псов, знала силу руки юного Эдуарда - ему ли сдержать их бег?
      Отец прочел мои мысли или сам подумал о том же.
      - Ладно, неважно, - пробормотал он. - Будь покоен, я избавлю тебя от этого. Я истреблю их главного гордеца, этого Люцифера, который хочет сиять твоим светом и править вместо тебя! Уж с ним-то я успею покончить!
      Великого Люцифера...
      Так мой лорд называл графа Гертфорда. Гертфорда решено истребить? Теперь я поняла: король его казнит.
      Глава 15
      Я не любила лорда Гертфорда, брата дурнушки Джейн - Джейн, которая разлучила Генриха с Анной и сделала меня незаконнорожденной, ублюдком. Но мне совсем не хотелось видеть, как отец по локоть в крови рубит головы лордам. И я искренне обрадовалась, когда король закончил свои речи:
      - Можешь оставить двор, Бесс, и взять брата с собой.
      Я с облегчением сделала реверанс. Значит, лорд Серрей не говорил с королем? Он поговорит - обязательно. А я подожду. Эдуард поехал со мной в Хэтфилд, и для нас вернулись прежние золотые денечки - мы шутили, как дети, и смеялись от всей души. Потом король велел Эдуарду возвращаться к себе, в усадьбу возле старого Бернхамстеда. Мне тоже велено было переехать, в королевский дом в Энфилде, чтобы проветрить Хэтфилд после Эдуарда и его свиты.
      - Как, сестрица, мы не будем вместе справлять святки?
      Эдуард расстроился и, прощаясь со мной, горько рыдал. Я писала ему почти каждый день и сразу принялась вышивать рубашечку белой гладью и золотом, в подарок на Новый год, когда мы снова увидимся при дворе.
      Энфилд был ужасен, погода - еще хуже. Промозглый восточный ветер гулял по усадьбе, свистел в оконных переплетах, гонял по полу тростник. Небеса хмурились; пасмурный ноябрь сменился тоскливым, сумрачным декабрем, не побаловав нас ни единым солнечным деньком.
      Письма от Екатерины я получала чаще, чем писала сама, - ее раболепство перед королем остудило мою любовь к ней. И все же я радовалась вестям о короле и новых лицах при дворе: сейчас у королевы гостили две девушки по фамилии Грей, мои двоюродные сестры, дочери отцовской сестры Марии, умершей в год моего рождения.
      Однако письмам от Эдуарда я радовалась несказанно, а одно просто растрогало меня до глубины души:
      "Перемена обстановки не так огорчает меня, любезная сестрица, как наша с Вами разлука. Теперь я один и радуюсь каждому Вашему письму. Одно утешение: мой церемониймейстер обещает, что вскорости я смогу Вас навестить (если ни с Вами, ни со мной ничего не случится). Прощайте, дражайшая сестрица, и поскорее пишите любящему Вас брату Эдуарду".
      Бедный, одинокий Эдуард! Я подняла глаза от пергамента. Передо мной стоял один из дворян моего брата, молодой белокурый паж по имени Ласи.
      - Как поживает брат? - спросила я.
      - Мадам, он здоров, и каждое ваше письмо наполняет его радостью. Он просил сторицей вернуть вам ваши добрые пожелания и приветствия, а также сказать, что желал бы видеть вас рядом с ним - особенно сейчас.
      Что-то в его тоне заставило меня промедлить с ответом.
      - Особенно сейчас, сэр? Он подался вперед.
      - От двора до нас долетают странные слухи о грядущих переменах. Якобы один из первых лордов прогневал короля и теперь обречен. Один, по меньшей мере. Придворные мухи жужжат об этом до умопомрачения, но никто не знает, где и когда грянет гром.
      - И больше ничего не известно?
      - Только то, что король затворился в своих покоях и никому не показывается. До себя он допускает одного сэра Энтони Денни.
      Денни! Вспоминая этого неприметного человечка, я не могла взять в толк, за что король его так отметил.
      - А в совете?
      - В совете сейчас верховодят двое, они вещают от имени короля: сэр Вильям Паджет, лорд-секретарь, и сэр Томас Ризли - лорд-канцлер.
      Ризли! и Паджет! Главный политик и правая рука! Оба из партии Норфолка, который будет противиться Сеймурам до последнего издыхания. Значит ли это, что лорд Гертфорд, этот гордый Люцифер, обречен? Что он непременно падет?
      - А лорд Гертфорд?
      - Он, похоже, по-прежнему числится среди придворных, но с отъездом вашего брата лишен возможности видеться с королем.
      С отъездом племянника и воспитанника Гертфорд утратил всякую власть над королем.
      А следом утратит и жизнь? Мне ничуть его не жаль, я не умею лицемерить, как мой отец.
      - Так вы говорите, полетят головы?
      - Таковы слухи, мадам.
      - Благодарю вас, добрый сэр.
      Я отослала его восвояси с благодарностью и наградила деньгами за добрые вести. Однако вести эти, словно угощение эльфов, лишили меня покоя и возбудили еще больший голод.
      И не только по вестям я томилась. Лорд Серрей крепко засел в моем сердце, - и, чтобы наказать себя за слабость, я так же крепко засела за учебу. В отместку за упаднические мысли я без устали скакала верхом, совершала пешие прогулки, постилась, чтобы вышибить из тела дурь и проветрить голову. Когда он попросит у отца моей руки? Что скажет отец? Моей руки - что за девчоночья глупость? Я не властна в своей руке, не мне соглашаться или отказывать. А если б и мне.., согласилась бы я.., решилась бы.., избрать его.
      Нет, - говорил разум. Помогите! - взывало сердце.
      ***
      Но никто не помог. Кэт внимательно наблюдала за мной и многое подмечала, но высказывалась редко, а если и говорила что-то, то на это легко можно было не обращать внимания. В сочельник мы по старинке устроили небольшую пирушку, чтобы встретить младенца Христа и отогнать лукавого. Однако праздники прошли, а тоска осталась. Остался и голод, но, как оказалось, ему вскорости суждено было утолиться.
      Это случилось между Рождеством и Новым годом, когда сама земля замирает и время течет вспять, в нескончаемую зиму. Гостей в Энфилде не ждали, даже еженедельный курьер с трудом добирался по заснеженным дорогам. В тот день мы уже отобедали, смеркалось, и Кэт объявила, что не позволит мне вышивать, так как не хочет, чтобы я портила зрение. Вдруг в морозном воздухе послышался конский топот и крики. Кто это явился нарушить наше уединение?
      Через минуту в двери вбежал запыхавшийся паж.
      - Мадам, ваш брат, принц.., его сиятельство, ваш брат... Я вскочила.
      - Говори, олух! Не...
      Не.., умер? Я не решилась выговорить эти слова.
      - Ничего плохого, милая сестрица! Это он, мой бесценный мальчуган, - он ворвался в дверь, как был, в дорожном плаще, словно мы вчера расстались. Слезы радости мешали мне говорить.
      - Эдуард! Зачем вы здесь? Он рассмеялся, лицо его, раскрасневшееся с морозу, в свете камина казалось почти багровым.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9