Глориана (Я, Елизавета, Книга 5)

      Он говорит священными"? Колкость напрашивалась сама собой.
      - Однако наш Господь не женился!
      Рели натянуто хохотнул:
      - Однако мы, Его недостойные дети, слабы плотью, и нам трудно следовать Его примеру...
      О да, сэр, извивайтесь своей слабой плотью сколько хотите, вы у меня на крючке!
      - А распространяется ли Его заповедь на деторождение? - спросила я как бы между прочим.
      Теперь он вспотел, верхняя губа под тугими черными завитками усов покрылась тонкой пленочкой страха. Однако годы, проведенные в боях, закалили его нервы. Он не дрогнул.
      - Да, мадам.
      - Разумеется, если мужчина и женщина спят вместе, они рано или поздно приживут младенчика, вы согласны?
      Теперь он понял. И принял мужественно.
      - Ваше Величество совершенно правы - тайное станет явным.
      - Ладно, сэр, убирайтесь прочь.
      Я не любительница отрывать паукам ноги и смотреть, как они корчатся в тщетной попытке уползти. Поэтому я его отпустила. Однако не успел он поклониться, взглянуть на меня и выйти в двери, как я уже кликнула одного из кавалеров.
      - Пусть ко мне немедленно явится капитан гвардии с вооруженным отрядом.
      Чтобы взять под стражу.
      И препроводить изменника в Тауэр.
      Шли вы из Святой Земли,
      Уолсингам, Уолсингам,
      Повстречать мою любовь
      Не случалось вам?
      Как узнать, о коей речь?
      Многих встретил я тогда
      По пути или навстречь:
      Кто туда, кто сюда...
      Не бела и не черна,
      Но яснее, чем рассвет,
      Столь великих совершенств
      На земле и в небе нет.
      Доводилось повстречать:
      Ликом - ангел во плоти,
      Нимфе царственной под стать
      Так смотреть, так идти.
      Здесь она меня забыла,
      Здесь ни с кем я не знаком,
      А бывало - в бой водила,
      Нарекла своим бойцом.
      Верная любовь в душе,
      Словно в пламени, живет.
      Не стареет, не болеет,
      Не изменит, не умрет.
      Он посылал из заключения эти и другие любовные мольбы, но я была непреклонна. Вернее, я заболела от ярости, занемогла от расстройства чувств - впрочем, расстроились не только чувства, как всегда, от переживаний у меня скрутило живот. Елена, Уорвик и горничные смущенно смотрели в пол, когда я, воняя нужником, выходила из уборной.
      Одна Елена не растерялась, шагнула вперед и спокойно взяла меня за руку.
      - Послать за доктором Лопесом, мадам, или еще за кем из врачей?
      - Нет, не надо, - плакала я. - Они не вылечили меня от измены лорда Лестера, не вылечат и теперь.
      Подошла Радклифф с серебряным подносом, на котором были бокал миндальной настойки и вишневые вафельки.
      - Ваша милость с утра ничего не кушали, пожалуйста, возьмите хоть чуть-чуть для подкрепления сил...
      Я отмахнулась. Однако любовь и нежная тревога в ее глазах пронзили меня до глубины души, я не могла более сдерживаться.
      - О, Господи, - запричитала я, - неужели все снова, как с Робином? Или это Божья кара за то, что я зажилась на этом свете? Видеть, как события повторяются и вновь переживать прежние муки?
      Уорвик и Радклифф уложили меня в постель, Елена взяла за руку и ровным голосом, из которого так и не изгладился шведский акцент, зашептала на ухо:
      - За тем исключением, мадам, что Ваше Величество никогда не любили, она замялась, - и не привечали сэра Уолтера, как лорда Лестера.
      А сейчас у вашей милости по-прежнему есть любовь лорда Эссекса.
      Уорвик наклонилась с другой стороны.
      - Госпожа, отхлебните чуточку лекарства, которое приготовила Радклифф, - оно очень сильное, вы сразу уснете...
      Любовь Эссекса... Я начинала дремать. Да! Она, по крайней мере, у меня, есть, истинная правда. Он ежедневно шлет мне нежные и мужественные любовные послания: Я женился не ради себя, но ради нее - из жалости.., я вынужден был ее пожалеть..."
      Я сжала руку Уорвик:
      - У мерзавца Рели нет даже такого оправдания. Он спал с ней из похоти! И под самым моим носом.
      И притом несколько лет - по меньшей мере два года...
      - Отвезли его в Тауэр?
      - Как Ваше Величество и приказали. Обоих.
      Они ждут вашего решения.
      ***
      Загадку раскрыл Роберт - ему не потребовалось много слов. Глаза его горели искренним сочувствием, когда он с поклоном протянул мне пергамент:
      - Сэр Уолтер Рели шлет вам письмо с извинениями и покаяниями. Ваше Величество, а с ним стихи...
      Я взвыла и вышибла из рук Роберта пергамент:
      - Не желаю извинений и стихов, хочу знать правду!
      - Вы ее услышите, миледи. - И Роберт защебетал:
      - Сэр Уолтер и дама приглянулись друг другу, и он лишил ее невинности. Затем она понесла...
      Я знала! Вот чем была ее водянка - а я-то ее пожалела, отправила в деревню на поправку, подышать чистым воздухом.
      - И сэр Уолтер на ней женился. А когда вы отправили ее в деревню, она вместо этого укрылась в доме брата в Мил-Энде, где и родила сына. А сэр Уолтер уговорил графа Эссекса стать крестным отцом ребенка. Сэр Уолтер рассчитывал на сочувствие графа - они хоть и соперники, но граф тоже скомпрометировал себя тайным браком, заключенным без воли Вашего Величества...
      Я вскочила и заходила по комнате.
      - Это не одно и то же! Женитьба графа - совсем другое дело.
      Рядом с постелью лежали письма, в которых мой лорд объяснял все:
      Внемлите мне, Ваше Величество, Вашей душой заклинаю, внемлите!
      Я впервые увидел ее в Зютфене, куда она приехала к раненому мужу, сэру Филиппу Сидни, за которым ухаживала до самой его смерти, - и он сам, умирая, поручил ее моим заботам. В моих глазах он был безвременно павшим героем, а его последнее желание - законом. Покойный лорд Лестер, который любил Ваше Величество так же страстно, как я, если такое возможно, обойдись с ним судьба помягче, подтвердил бы мои слова. Жениться на даме было долгом чести, от которого рыцарь уклониться не может. Однако, если честь и связала меня с нею, к вам меня влечет любовь, безмерная любовь..."
      Да! Он по-прежнему меня любит! Я схватила последнее письмо и прижала к губам. Да и кто бы не предпочел меня ей, его жене, жалкой вдове Сидни.
      Сказать по правде, я не имела ничего против его брака с Фрэнсис. Я даже жалела ее, когда вспоминала ее худосочное мальчишеское тело, благочестиво опущенные долу коровьи глаза, бледную кожу, излишне темные глаза и волосы - в то время как в моде мои золотисто-рыжие локоны и фарфоровый цвет лица. Конечно, он ее не любит. Он любит меня, хоть и не может этого проявить, слишком велико расстояние между нами. А уж кому-кому, а ему обязательно нужно продолжить род, чтобы его титулы - и красота сохранились в потомстве.
      Да, этот брак больше походил на суровый долг, даже на кару Господню, чем на потворство греховной плоти.
      Я могла если и не простить его, то по крайней мере сделать вид, что ничего не произошло. А мне его так не хватало! Надо было его вернуть.
      И не только для себя. Это вдруг стало совершенно ясно. Теперь, когда старики поумирали, надо ради блага Англии возвышать новых людей, молодых. Мой лорд силен и отважен, неутомимый боец и верный англичанин до мозга костей. Он может пригодиться - надо ввести его в Тайный совет в качестве одного из первых лордов и советников.
      Однако я по-прежнему колебалась.
      Можно ли совместить интересы Англии и мои собственные? Да? - говорила гордость. И почему бы нет? Мне всегда это удавалось. Я его обуздаю, приструню. Его можно исправить, простить.
      ***
      В отличие от Рели. Вот без кого прекрасно можно было обойтись. Тем более что вдруг отпала нужда в рубаках.
      Перемена произошла просто, быстро и мощно, как всегда. Мир наступил самым мокрым днем того ужасного лета, когда дождь хлестал не переставая и казалось - Бог открыл небесные шлюзы. Запертые в Нонсаче, мы извелись от тоски и скуки, стали замкнутыми, и тем более изумила нас пришедшая извне весть.
      Война во Франции окончена.
      Нашим войскам не нужно больше поддерживать протестантского короля Генриха против его подданных-католиков.
      Я лихорадочно расхаживала взад-вперед по террасе, куда вышла подышать воздухом, пока снова не начался дождь.
      По крайности мы сбережем деньги, а то - сколько? - двести, триста тысяч крон истрачены безвозвратно... Я пыталась отыскать хоть зернышко утешения в сообщенных Берли вестях - бедняга, он едва встал с носилок, на которых принесли его слуги.
      - Что? Что он сказал? О, сядьте же, милорд, не надо стоять!
      Берли со вздохом опустился на подушки. Рядом стоял помрачневший Роберт.
      - Мадам, король сказал: Париж стоит обедни".
      - И ради этого он отвернулся от истинной веры, от света нашей религии, отказался бороться за торжество протестантизма в своей стране и перешел в католичество? Господи, была бы я мужчиной! - рыдала я в гневе. - Зубами бы вырвала у него сердце и съела на ярмарке! Дайте перо и пергамент и пошлите за моим лордом!
      Мне надо утешиться.
      Слова лились с пера:
      Моему кузену королю и повелителю Франции Генриху IV.
      Мне сообщили, что ради достижения мира в своей стране Вы отреклись от нашей веры и бросились в объятия Рима. Ах, как Вы меня огорчили, как стенает моя душа! Неужто вы ожидаете добрых последствий от поступка столь нечестивого? Надеюсь только, что Вы одумаетесь. Вписала Вас на первое место в свой поминальник, молюсь о Вас денно и нощно.
      Ваша по-прежнему любящая сестра, если Вы - прежний, а нет - так между нами все кончено.
      Королева Елизавета".
      Берли прочел и улыбнулся:
      - Вижу, упреки Вашего Величества по-прежнему разящи. Однако не бойтесь, миледи. Союзника мы не потеряли, Генрих никогда не решится воевать с нами, его страна слишком истощена.
      И вы увидите, что теперь, когда Франция объединилась, испанский король переключит внимание на нее - его злейший враг там, а мы так, сбоку припека, и этот шаг, безусловно, пойдет нам на пользу.
      Я, немного успокоенная, кивнула в ответ:
      - Будем надеяться, потому что, боюсь, у нас хватит хлопот и здесь!
      Ибо я уже знала, что мир не приносит мира несчастным, тем, кто подобно мне постоянно борется с любовью и с собой. А поскольку мой лорд любит войну, он не даст мне пожить в мире. Казалось бы, отделавшись от главного соперника, Рели, мой лорд, погубивший себя глупой женитьбой, и зная, что повелевает мною и множеством моих даров - сладкими винами, лесами и полями, огромными поместьями и соответствующими доходами, аккуратно выплачиваемыми четыре раза в год, - мог бы угомониться. Но - и это превратилось в мой вечный рефрен - надо было предвидеть...
      Я послала за ним в твердой решимости использовать его дарования на благо Англии.
      Я старалась держать его на расстоянии вытянутой руки, обходиться более сдержанно, когда он возвращался из деревни, где жила его жена. Однако эта пьеса, наша осенняя трагедия, была еще не доиграна. А в трудную минуту мудрый обращается за помощью к философии.
      Чтобы смириться с отступничеством французского короля, я вновь обратилась к школьным занятиям, переводила великое творение Боэция, De Consolation Philosopiae - Об утешении философией", с благородной латыни на не менее благородный английский, до того довел меня гнев на короля, на Рели, на всех вероломных мужчин.
      Однако занятия принесли плоды. Я возобновила переписку с заблудшим королем, выпустила Рели и его шлюшку Бесс Трокмортон из тюрьмы. Я даже обнаружила, что он еще может быть полезен - это выяснилось, когда мои каперы захватили самую богатую добычу, Madre de Dios".
      Madre de Dios. Воистину, Матерь Божья! То был купеческий корабль самого испанского короля, величайший в его флоте, плавучий семипалубный красавец с шестью сотнями матросов. Словно дворец, высился он над водой, нагруженный несметными сокровищами Ост-Индии!
      Драгоценные камни и слоновая кость, сандаловое дерево, шелка и пряности, тигровые зубы и китайские кровати, мускус и амбра, перец и павлиньи хвосты! Я послала Рели в Плимут забрать это все для меня, а потом не пустила ко двору и отправила в Шерборн к Бесси", посмотреть, как ему понравятся хваленые священные узы".
      Захват Madre de Dios" принес мне сто тысяч фунтов от продажи одного только перца. Мы, как и предсказывал Берли, жили в мире с Францией, Испания нас не трогала. Можно было подумать о том, как наполнить казну и наши тощие кошельки, можно было играть, ездить верхом, охотиться и веселиться, приглашать актеров хоть каждый вечер, слушать лютни, танцевать и смеяться до зари. Теперь и двор обновился, на волне радости от победы над Армадой в Лондон повалила молодежь: новые имена, новые лица, Кэри и Пембрук, Коук и Кемберленд, Саутгемптон, Говард и Харингтон, да, и даже братья Бэконы, любимцы моего лорда. Ну и пусть это сыновья и дочери моих первых придворных, пусть я износила целое поколение и затребовала новое! Разве я когда-нибудь жаловалась на юность и красоту?
      У нас было все, о чем можно мечтать, у меня и у моего лорда, однако по-прежнему любовь его и гордость были как трутница - того и гляди, вспыхнут!..
      И по-прежнему шел дождь. Июль и август дорыдались до мокрого сентября, урожай погиб, наступил ноябрь, и турниры в честь очередной годовщины моего восшествия на престол утонули в грязи и в лужах, как ни доблестно сражались мои рыцари. Я по обыкновению раздавала награды и хвалы, однако сердце мое напоминало красное глиняное месиво под конскими копытами. Но как-то с вечера я долго не могла уснуть. а проснулась на заре, чистой и ясной, словно утро нового мира.
      - Быстрее! - Я нетерпеливо ткнула ногой спящую на приставной лежанке горничную. - Буди моих женщин, зови кавалеров, я немедленно еду кататься! Пошли за лордом Эссексом, пусть ждет в конюшне!
      Счастливая, я бежала к нему по закоулкам и дворикам Нонсача, свита едва поспевала следом.
      Он, как всегда, будет в конюшне, выберет мне лошадь, подставит под ступню сцепленные ладони, забросит в седло, поправляя стремя, возьмет за лодыжку сильными загорелыми пальцами, тронет руку на уздечке...
      Потом повернется ко мне: Нравится, Ваше Величество?" - и вскочит на своего скакуна, перебросит великолепную ногу через заднюю луку седла, и мы помчимся во весь опор, в карьер - как пожелает моя душа...
      Я уже чувствовала расходящееся изнутри знакомое тепло, жар, я дрожала, стыла, жила и умирала...
      - Нет, надо ей сказать! Все равно не утаим!
      Внезапно из-под низкой арки впереди высыпала толпа разгоряченно спорящих придворных - кузен Гарри Хансдон, лорд Говард, женоликий новичок граф Саутгемптон и его друг молодой граф Пембрук, с ними слуги... Откуда они тут взялись ни свет ни заря?
      - Милорды?
      Все прятали глаза. Даже кузен Хансдон, одиннадцатью годами меня старше, толстый, лысый, выглядящий на все семьдесят, вел себя словно пойманный с поличным воришка, перед которым маячит виселица.
      - Мы не ждали Ваше Величество так рано!
      Я оскалилась:
      - Говорите, кузен, - почему же?
      - Мадам, я...
      Он запнулся. Остальные смотрели на молочно-белое небо, в пол, только не на меня. Наконец красивое лицо Пембрука, одного из молодых, горячих и неотесанных, вспыхнуло, и он выпалил:
      - Лорд Эссекс и сэр Кристофер Блант повздорили из-за Вашего Величества и решили рассудить спор поединком. Они сошлись на заре, на лугу возле реки...
      - О, Господи, нет!
      Саутгемптон улыбнулся кривой кошачьей усмешкой:
      - Оба живы, Ваше Величество. Но...
      Он выдержал томительную паузу. Я поборола минутный гнев:
      - Что но", сэр? Говорите.
      - Милорд Эссекс ранен...
      - Ранен?! - В ужасе я ударила Хансдона по руке. - Пошлите за моими врачами, сейчас же, немедленно, позовите доктора Лопеса!
      - Не надо, не надо! - успокоил Хансдон. - Рана неглубокая, с ними были цирюльники, они сейчас ей занимаются.
      - Неглубокая?
      Ему неглубокая - мне глубокая...
      Саутгемптон снова вроде бы ухмыльнулся - или просто лицо у него такое? - и провел ладонью по мясистой стороне бедра вверх.
      - Сюда, в пах, - ехидно заметил он. - И, я полагаю, рана мучит его меньше, чем уязвленная гордость, поскольку победа осталась за сэром Китом тот только отделался царапинами.
      Я почувствовала облегчение и гнев одновременно.
      - Клянусь Богом, он знает, что при нашем дворе строжайше запрещены драки и дуэли! В отцовские времена за такое руки рубили! Как посмел он вызвать Бланта? Давно пора было кому-нибудь сбить с него спесь и поучить хорошим манерам! - Я повернулась к Хансдону:
      - Какая муха его укусила? Почему он полез в драку?
      Хансдон вздохнул:
      - Потому что Ваше Величество отметили Кита Бланта после турнира послали ему свою золотую с красной инкрустацией шахматную фигурку, и милорд объявил, что никакому мерзавцу" не достанется его королева"...
      Что на это сказать?
      Когда надо было сбить с него спесь, я принимала ее за любовь. И мне нравилось.
      Однако отлично известно: когда мужчины дерутся из-за женщины, им нужна не женщина, а драка. А человек, который подрался с ближайшим другом, каким был моему лорду Блант, не пощадит никого.
      Господи, попадись он мне в ту минуту, я бы отхлестала его по щекам за то, что так глупо, по-детски рисковал жизнью! Однако он, как необъезженный жеребенок, все делал по-своему.
      А делать по-своему для него значило воевать.
      Не во Франции, так в Испании. Испания!" - был теперь его боевой клич; он оправился от раны и теперь требовал отправить его на войну.
      А вокруг него собрались все молодые ястребы, те, кто, подобно ему, рвался отыскать славу или смерть в пушечном жерле. Эссекс как их вожак сам принялся искать достойный повод взяться за меч и, разумеется, нашел.
      - Привечайте дона Антонио, мадам, оказывайте ему расположение, убеждал он. - Его превосходительство - вот тот, кто нам нужен, мы потребуем от Испании восстановления его законных прав.
      Дон Антонио. Да. Можно было догадаться, что два таких искателя приключений споются. У меня самой не было времени на дона Антонио - по правде говоря, я избегала встречаться с коротышкой-португальцем, который вечно терся возле двора, отказывалась его принимать. Филипп вторгся в его пределы, отнял страну и трон, все верно. Однако я была так же далека от мысли ввязываться в чужие войны и свары, как от полета на Луну. Верно, что Филипп ввел в завоеванной Португалии свою жуткую Инквизицию, чем вынудил бежать многих честных людей, евреев и христиан, в том числе и моего нынешнего лейб-медика доктора Лопеса. Однако мне вполне хватало борьбы с местными католиками. Не хватало только вести войну в тысяче миль от дома!
      Нет, дону Антонио я не помощница. Юному Кемберленду, воспитаннику старого графа Бедфорда, а значит, человеку надежному, я сказала, что мне не нравятся пышные усы португальца. Они и впрямь были нелепы и ужасны, но я гораздо больше боялась возможных осложнений с Испанией. Не стану же я рисковать жизнями своих англичан, чтобы впутываться в чужие дела и тягаться с Филиппом в ею собственных пределах!
      Однако для моего лорда дон Антонио был героем рыцарского романа, несправедливо обиженным, которого мы должны восстановить в законных правах.
      ***
      С тем же жаром, с каким мой лорд ратовал за войну, Берли и Роберт, старый кузен Ноллис и лорд-адмирал Говард призывали к миру.
      - Я докажу вам всю мерзость Испании, - клялся и божился мой лорд.
      Сцены, разыгрывающиеся при нашем дворе, все больше напоминали сражения времен Армады. Жаль моих надежд сделать из него разумного советника - он не слушал ничьих мнений, кроме своего. Все чаще и чаще мой лорд вскакивал из-за стола - вещь прежде неслыханная - и, подобно Ахиллу, удалялся с поля боя в свою палатку.
      И, как Ахилла при осаде Трои, его приходилось выманивать щедрыми подношениями...
      ...которые шли и шли от меня - и расставалась я, не только с деньгами...
      После того как он особенно сильно вспылил, мне пришлось пустить кровь. Когда блестящая карминная струйка замутила воду в стеклянном тазу, я поняла, что исхожу кровью сердца ради него, ради возлюбленного-пеликана, который вытянет из меня любовь, жизнь до последней капли.
      - Вашему Величеству дурно?
      - Нет, доктор, нет - давите дальше!..
      ***
      А она все продолжалась, наша любовная песнь, наша трагикомедия.
      - Ваше Величество дозволит...
      - Мадам, мне надо...
      - Ваша милость не может отказать...
      Он окреп, расцвел от моей любви, требования звучали все чаще.
      - Желания лорда Эссекса написаны у него на лбу, - сухо заметил Роберт. - Всем видно, кому он благоволит.
      - Я благоволю всякому, кто служит Ее Величеству как мужчина, а не как евнух! - сердито отвечал мой лорд. - Мужчинам, которые доказывают, что нам надо воевать с Испанией!
      - Как милорду угодно.
      Если кто-нибудь и подставлял ближнему левую щеку, так это мой Пигмей, как звала я про себя Роберта. Любезный, бодрый, даже веселый в бесконечных придворных передрягах, он, помимо своих обязанностей, исполнял теперь и немалую долю опювских. На требования моего лорда у него всегда находился благожелательный ответ. Однако это не меняло дела.
      - Сэр Роберт и его отец терпеть меня не могут! - утверждал мой лорд. Но они еще увидят, что я умею воевать не только в совете! Мне нужны свои люди в правительстве, люди, которым я могу доверять. Я должен получить пост генерал-адвоката для Фрэнсиса Бэкона и должность для его брата Энтони, моего ближайшего советника, у него целый штат лазутчиков, он знает подноготную всех наших врагов...
      - Гром и молния! Нечего мне указывать и тыкать в лицо этим Бэконом. Ваш Фрэнсис мне ни к чему, и враги эти существуют только в вашем воображении! Королевство живет в мире, подданные меня любят, мне не грозит никакая опасность!
      Агатовый блеск в его глазах потух, он посмотрел на меня без всякого выражения и сказал тихо:
      - Мадам, скоро вы убедитесь в обратном.
      В то лето мы далеко не уехали - не то что в прежние дни, когда я ни за что почитала добраться, скажем, до Нортгемптоншира. Теперь я держалась ближе к Лондону, но по-прежнему не давала поводов думать, будто не могу сидеть на лошади или весь день напролет трястись в дорожном паланкине. Впрочем, худые новости доберутся всюду и быстрее, чем следовало бы. Так что мы оказались в Теобалдсе, поместье Берли в Герфордшире, которое я всегда любила.
      Берли знал, как мне угодить! Каждый камень в его доме укладывался с мыслью сделать мне приятное, каждое крыло пристраивалось из соображений моего удобства. Для меня каменщики соорудили в центральном дворе Зеленую галерею, где я могла расхаживать перед написанной во всю стену картой Англии, в Фонтанной галерее после всех английских королей и королев стоял мой мраморный бюст, а Большая галерея была столь просторна, что я могла идти по ней со всем двором, наехавшими погостить послами и их свитой. Мне нравились высокие арки, башенки, нравился и здешний теплый прием.
      И этот приезд ничем не отличался от предыдущих - поначалу.
      Свет-королева, мы тебя встречаем.
      С радостным сердцем тебя привечаем...
      Меня встречала толпа детей в зеленых туниках, с венками на голове они пели прелестные песенки, играли на свирелях, прыгали вокруг коней и радостно сообщали, как их хозяин счастлив меня принимать. После обеда Берли удалился, сославшись на возраст и усталость, но когда Роберт повел меня по цветникам мимо журчащих фонтанов, мраморных статуй и липовых аллей, Берли выглянул из летнего домика, одетый отшельником, со свечой, книгой и колоколом, и сообщил, что удаляется от мира, а посему просит меня о милости - передать должность его сыну.
      - Нет-нет, милорд! - Я от души хохотала над его проделкой. - Не могу отправить вас на покой, вы мне слишком нужны! И зачем мне вас отпускать, если сейчас у меня два Сесила по цене одного.
      Берли горестно улыбнулся, но я видела, что он явно польщен. И, что радостно, он снова был на ногах, носили его только тогда, когда надо было переходить из здания в здание.
      В тот вечер в Большом зале мне прислуживали по высшему королевскому разряду: сперва мои телохранители в геральдических плащах алого атласа, со златоткаными королевскими гербами на груди и на спине, внесли козлы и доски. Едва стол был установлен, вошла процессия с булавами; пройдя несколько шагов, служители троекратно кланялись. Затем другие слуги, тоже с поклонами, внесли камчатную скатерть и хрусталь, тарелки и вилки, королевскую солонку в форме корабля, такую большую, что в ней поместился бы ребенок. Потом мои фрейлины присели в реверансе, кавалеры склонились в поклоне, внесли кушанья, от каждого отрезали кусочек и сняли пробу, как положено по ритуалу. Наконец мне подали хлеб, вино, и все, что я пожелала из сотни предложенных блюд - рыбы, мяса, птицы, сластей, десертов и засахаренных фруктов на любой вкус.
      Я была очень довольна, говорила тихо, как всегда в конце дня, после сытной трапезы. В углу мальчик перебирал струны лютни и нежным голосом напевал один из сотни сонетов, сочиненных в мою честь поэтами и просто поклонниками:
      Прелестных уст ее увидев цвет,
      Стыдом зардевшись, розы пламенеют,
      И лилии от ревности бледнеют
      К ее рукам, белее коих нет.
      В глубоких чашах маков кровь густеет
      Сердечных ран моих, ее победы след.
      Мне было так хорошо, так покойно, не хватало одного - моего лорда. Он обещал к вечеру вернуться из Сити, куда отпросился на день под предлогом срочного дела.
      - Здравствуйте, Ваше Величество!
      Как всегда, он налетел свежим весенним ветром, разгоняющим любые тучи. Однако я давно научилась читать в этих глазах, как на небосклоне, и сейчас видела грозные предвестники бури.
      - Воистину, милорд пропустил большую потеху! - вскричал мой bete noire <Неприятный человек (фр.).>, молодой Саутгемптон, одним махом оказываясь возле Эссекса. - Сегодня мы в честь королевы травили медведя. Видели бы вы его, когда он красным глазом зыркал на очередного мастифа, слышали бы, как он ревел, когда собаки рвали его в клочья...
      Мой лорд прервал Саутгемптона коротким поклоном:
      - Простите мою грубость, сэр, но моя обязанность не оставляет времени для вежливости.
      Как и мой долг перед королевой.
      Он опустился на одно колено, тепло сжал мою руку. Вот какими крохами довольствуются нищие - он держит мою руку в своей, подносит к губам, покрывает поцелуями сморщенную тыльную сторону ладони...
      - Слушайте меня, все! Эй, стража! Ближе к королеве!
      Нас всех охватило предчувствие чего-то ужасного. Волнение его передалось мне, когда он с жаром возгласил:
      - Покуда вы тут веселились или спали, я охранял Ее Прекраснейшее Величество! Один я люблю ее настолько, чтобы бодрствовать и бдеть! И я раскрыл гнусный заговор в ближайшем ее окружении! Ее Величеству ежечасно грозит гибель! И я самолично отправил убийцу в Тауэр!
      Глава 4
      Отправлять в Тауэр - исключительное право монарха. Но пусть будет так.
      Доверие ведет к предательству - пословица, старая как мир. Если волк повадился в стадо, смотри не только за овцами, но и за пастухом.
      Нас urget lupus, hoc canis angit, сказал старый поэт Гораций - так и я попалась между волком и собакой.
      ***
      - Не зря его назвали волком". Ваше Величество, - взволнованно продолжал мой лорд, - ибо, если мерзкая тварь коварно подкрадывается, чтоб укусить, под покровом доброты Вашего Величества...
      Говард и Ноллис, Уорвик и Радклифф, Берли и Роберт, братья Пембруки, Саутгемптон и Кемберленд - все разинули рты, как деревенские актеры, забывшие свою реплику. Я не дышала.
      Кто возьмет решение на себя, кто мне поможет?
      - Мой лорд?
      Он сжал мою простертую руку, прижал к губам, покрыл торопливыми поцелуями.
      - Ваше Величество полностью доверяли ему, а он тем временем злоумышлял против вас...
      Кому я доверяла? Я тоскливо оглядела моих верных лордов, кузенов, придворных. Господи, когда же воцарится мир, когда же воцарится покой?
      - О ком вы, мой лорд?
      - О волке, дражайшая миледи, и о том, кто натравил его на вас, - о короле Испанском!
      ***
      И вот мы прощаемся с Теобалдсом, возчики и грузчики пыхтят и бранятся, мулы спотыкаются под кое-как собранной поклажей, тщательно составленные кровати разобраны на доски и перекладины, и каждую вилку и ложку, каждую брошку и пряжку, каждый сапог и башмак нужно упаковать и отправить в Лондон, где мы переждем неприятности. Пока мужчины во дворе переругиваются, а девицы в доме носятся туда-сюда, я созвала военный совет, чтобы обсудить известия. Мой лорд в своей стихии. Сверкая глазами, поминутно меняясь в лице, он смеется, вскакивает, садится, словно места себе не находит.
      - Пока вы, сони, грелись на солнышке, - вопиет он, - я бдел и стерег ради Ее Величества и Англии. Мой Энтони, - он не удержался, важно поклонился мне, - старший Бэкон, коего Ваше Величество столь недооценивает, сплел мне такую паутину слежки, что и муха не пролетит. И мы таки поймали ядовитую тварь!
      Я больше не могла терпеть.
      - Кто? Что? Говорите!
      - Ваш секретарь знает, - мой лорд кивнул на Роберта, бледного, сидящего в спокойной позе, но, как и все, взволнованного, - что было решено следить за домом дона Антонио и его приближенными португальцами, дабы испанцы не похитили его или не убили здесь, в Лондоне, как Вильгельма Молчаливого в Голландии и как многократно пытались убить вас руками северных графов, итальянца Ридольфи, предателей Трокмортона и Бабингтона.
      - Господи, что вы меня мучите? Чего ради ворошите прошлое? (Напоминаете про эти страхи, эти муки, эти бессонные ночи, вы же сами помогли мне их пережить, о мой лорд, мой лорд, что происходит, что вы, со мной творите?) К делу!
      Его лицо вспыхнуло.
      - Что ж, тогда к делу, мадам! - сердито сказал он. - Двух слуг дона Антонио заподозрили, что они подкуплены испанцами и состоят в заговоре против хозяина, их взяли - сэр Роберт знает! (Роберт снова безмолвно кивнул.) и подвергли подвешению, они полностью и добровольно сознались.