Золотой мираж

Эмма покраснела:

— Ты не обязана со мной нянчиться: у тебя, должно быть, много работы.

— Целые тонны работы, — сказала Джина весело. — Но я лучше по.болтаю с тобой. — Она села на табурет рядом с Эммой. — Как ты думаешь, фотографии удались?

— О, конечно. Тод был так взволнован и все остальные, казалось, рады. Это не сложно, просто занимает уйму времени. Тод наснимал уже миллион фото, но он все продолжает, и мне иногда кажется, никогда не остановится.

— Однако, я думаю, тебе это нравится.

— Да, я это обожаю. Сниматься оказалось гораздо чудесней, чем я думала. Знаешь, это что-то большое, все эти люди, не только Билл и Тод и Марти, а сотни людей, и здесь, и в «Йегер Адвертайзинг» и во всех журналах… а потом, читатели, миллионы читателей, и я в центре всего, по-настоящему важна, как будто символ. Мне это нравится. Мне нравится быть важной, — ее голос совсем превратился в шепот на последних словах.

— Итак, ты счастлива, — сказала Джина через какое-то время.

— О, да. Конечно, счастлива.

— Но?

— Ничего.

— Что-то все-таки есть. Ну, Эмма, в чем дело?

— Я же сказала: ничего. Все отлично. Правда.

— Кроме Брикса. Ну же, Эмма, я знаю тебя так давно и люблю тебя и на сто процентов надежна в том, что касается всяких секретов. Я не скажу твоей матери, и никому другому, если ты не захочешь. Почему бы тебе не выплеснуть на меня все это? Что-нибудь вроде того, что поведение Брикса оставляет желать много лучшего?

Легкая улыбка появилась на лице Эммы:

— Это еще.;, мягко сказано. Больше похоже на то, что он ведет себя… — Она помялась немного. — Низко, — вымолвила она наконец. — Он поступает нечестно. А потом вдруг звонит или приходит на съемку и ведет себя так, как будто… — ее голос прервался.

— Влюблен в тебя, — спокойно докончила Джина. Эмма кивнула:

— Но потом, я здесь была так часто в последние, две недели, а мы гуляли только однажды, и только раз говорили после съемки… и, ты знаешь, он ведь так близко, он прямо здесь, в этом здании! Я могу его коснуться, но не осмеливаюсь.

— Он тебе не позволит.

— Да… он так ужасно занят. Ты знаешь, отец загонял его, у него совсем нет личной жизни…

— Черт. — Они замолчали. — Почему ты не поговоришь об этом с матерью?

— Да как? Она все время гуляет с его отцом, она не поймет. И вообще, ей наплевать. Только Ханне на меня не наплевать: по крайней мере, она ночует дома.

— Эй, а сколько раз твоя мать не ночевала дома?

— Дважды, — пробормотала Эмма.

— И во второй раз она вернулась, когда вы с Ханной завтракали. Правильно? Так что вы едва поняли, что она уходила.

— Мне не нравится, что она с ним! — крикнула Эмма. — И я даже не могу представить себе… я не могу подумать о том, что она, понимаешь, с ним. И я ненавижу спускаться к завтраку и видеть, что ее нет, как будто она умерла или что-то в этом роде, как будто она меня больше не любит. Ведь она даже не звонит и не предупреждает меня, что сегодня не будет ночевать!

Джина непроизвольно улыбнулась:

— Обычно считается, что подростки должны звонить и предупреждать.

— Это не шутки! Она должна говорить мне, чтобы я знала заранее. Но она думает только о нем. Она даже работает на него теперь!

Джина удивленно подняла брови:

— А ты?

— Это другое! У нее есть деньги, а мне нужно делать карьеру — я не могу зависеть от нее вечно. Она просто хочет быть с ним постоянно! И потом она и на ночь остается с ним, как будто я ее совсем не интересую.

— Ну, и скажи ей, что ты думаешь.

— Она не хочет знать!

— Ты ей говорила? Ты когда-нибудь подходила к ней и говорила: «У меня проблемы, ма, и я хотела бы о них поговорить»?

У Эммы вырвался нервный смешок:

— Я не зову ее «ма».

— Правильно. И никогда не звала. Когда ты была маленькой, тебе было четыре или пять, ты несколько месяцев называла ее «Клер». Она брала тебя с собой на работу, потому что твоя няня заболела, и ты слышала, как все называли ее «Клер», вот и подхватила. Помнишь это? Все думали, что это весьма остроумно, но Клер не была уверена, что ей это нравится. Затем ты снова начала звать ее «мама», и все стали счастливы. Вы вдвоем здорово проводили время, весело было быть с вами рядом. Мне просто как-то хорошо становилось, потому что вы любили друг друга и это было видно. Так скажи ей, что ты думаешь. Когда-нибудь.

— Нет. Я не хочу.

— Почему нет?

— Просто… потому.

— Почему потому? Потому что ты чувствуешь неловкость за то, что делаешь?

— Нет! — крикнула Эмма. — Я ничего не стыжусь! — Она соскользнула с табурета и нерешительно огляделась, желая уйти, но опасаясь упустить Брикса. — Думаю, мне пора идти.

Джина встала и слегка обняла Эмму:

— Солнышко, я думаю, тебе стоит поговорить со своей матерью. Поверь, у нее хватит ума, чтобы понять тебя. Она так сильно тебя любит, ты же знаешь — все, чего она хочет — это помочь тебе стать счастливой. — Эмма молчала, она вся сжалась в ее объятиях. Джина вздохнула: — Ладно, но подумай об этом. — Она отступила и поглядела Эмме в лицо: — Слушай, ты здесь с ума сойдешь, почему бы тебе не подождать его у него в кабинете?

Эмма неуверенно поднялась:

— Да, наверное. Но я никогда так не делала.

— А почему? Разве он не будет рад тебя увидеть?

— Конечно, да! Но… он на самом деле не любит сюрпризов, ты понимаешь.

— И все же. Тебе станет лучше. И послушай, попробуй все-таки разок. Когда придешь сегодня вечером домой, почему бы тебе и маме не сесть и не поговорить? О чем-нибудь. О мелочах, или о чем-то важном. О съемках, о еде, одежде, политике, сексе, погоде, черт возьми, если это все, о чем ты можешь думать. Ваше несчастье в том, что вы разъединились — вы живете в одном доме, но не вместе. Недостаточно того, что ты говоришь с Ханной, надо поговорить и с матерью.

— Heт Ханна не пытается уговорить меня все бросить и ехать в колледж.

— Все бросить?

— Ну ты понимаешь, о чем я.

— Ханна не твоя мать, Эмма, у нее не такая ответственность за тебя. И, держу пари, что Клер уже давно не говорит о колледже. Ведь так? Она хоть раз упоминала о нем с тех пор, как ты начала сниматься?

— Нет, — сказала Эмма почти беззвучно.

— Так в чем проблема? Ты снимаешься, и тебе это нравится, а она занимается дизайном, и это ей на самом деле нравится, она всегда хотела разрабатывать собственные проекты, и теперь она может это, и у вас обеих есть много о чем поговорить. Почему бы не попробовать?

Прошло несколько минут, и Эмма пожала плечами:

— Можно и попробовать. Она только в последние дни неразговорчива.

— Ну, это я и имею в виду. Ведь ты — тоже? Так что попробуй. Обещаешь?

— Я попытаюсь. Я знаю, что ты хочешь помочь мне, Джина, но ты просто не понимаешь, как это трудно. И никто по-настоящему не понимает, что я чувствую.

Она быстро поцеловала Джину в щеку и вышла, направившись по коридору к кабинету Брикса, который был за несколько дверей от кабинета его отца, в самом углу.

В комнате было темно — он задернул шторы от низкого ноябрьского солнца, а свет был выключен. Эмма зажгла напольную лампу и обошла кабинет, без интереса поглядывая на фотографии продукции «Эйгер» на стенах. Она взяла в руки журнал и пролистала его, затем отложила; она так нервничала, что ее била дрожь.

Мне надо уйти: он будет в ярости, когда обнаружит меня здесь. Он всегда злится, когда я ему звоню. Он любит только, когда все идет по его плану.

Она прошла через комнату и поглядела на две фотографии в серебряных рамках на столе. Женщина, которая, должно быть, была его матерью, и девушка. Кто она? Не я, подумала Эмма. У него множество моих фотографий, и он мог бы попросить у Хейла или Тода еще сотню, если бы захотел. Но, думаю, он не хочет.

Она провела рукой по полированной поверхности стола. Нет никаких причин оставаться здесь. Она это знала.

Будет ужасно, если она останется, а он не захочет ее видеть и посмотрит своим холодным взглядом, как бывало, когда что-то было не по нему. Она прикусила губу. Брикс, пожалуйста, захоти меня. Я люблю тебя, люблю, пожалуйста, полюби меня.

Его стол был почти пуст, за исключением папки с какими-то бумажками. Эмма увидела гриф: «Чувствительность человеческого организма к ПК-20» на одной из них. Мой ПК-20, подумала она. Ей было приятно думать об этом. Она не просто какая-то девушка, которая дожидается Брикса. Она Девушка-Эйгер, реклама ПК-20, а Брикс сказал, что этот ПК-20 сделает их компанию самой крупной в стране, если не в мире. И я среди всего этого, я важна по-настоящему, я как символ. И Брикс тоже с этим работает. Они работают вместе. Может быть, он написал здесь что-нибудь о ней, подумала она. Может быть, в этих бумагах сказано, какая она хорошая Девушка-Эйгер. Или… может быть, не такая уж хорошая, как ей думается. Она открыла папку и наклонилась, чтобы прочесть написанное на первой странице.

Дата: 30-е марта. Кому: КВЕНТИНУ ЭЙГЕРУ От: КУРТА ГРИНА

По поводу: проверок чувствительности человеческого организма к ПК-20 (предварительный рапорт)

Как было договорено на нашей сегодняшней встрече, я хочу представить отчет о результатах последних испытаний реакций человеческого организма на Восстановительный Глазной Крем ПК-20. 4% тестируемых испытали различные незначительные аллергические реакции. У некоторых испытуемых был обнаружен конъюнктивит, который, вероятно, был спровоцирован бактерией Pseudomonas aeruginosa или аллергической реакцией на один из компонентов вещества, или по причине прямого повреждения роговицы. В лаборатории будет готов отчет по возможным причинам через несколько дней. Конечно, как вы указывали, в настоящее время мы не можем быть уверены, что наблюдаемые реакции были спровоцированы действием продуктов ПК-20, а не чем-то другим. Тест № 2, который будет проведен завтра, позволит нам уяснить причины вредных реакций.

Ошарашенная Эмма прочла это еще раз. Это было нелепо. Она знала о Восстановительном Глазном Креме ПК-20, потому что именно для его рекламы они проводили съемки целый день, в студии, и снаружи, в основном занимаясь ее глазами. Они собирались запустить рекламу и послать крем в магазины в марте, с пятьюдесятью другими продуктами с линии ПК-20. Так как с ним могло быть что-то неладно? Кто-нибудь, вероятно, ошибся.

Она приподняла этот листок и посмотрела на следующий.

Дата: 21-е июля

Кому: КВЕНТИНУ ЭЙГЕРУ

От: КУРТА ГРИНА

По поводу: проверок чувствительности человеческого организма к ПК-20 (тест № 2)

Результаты последнего теста ПК-20 удостоверяют, что от 4% до 5% испытуемых имеют аллергические кожные реакции. В их числе: легкое жжение, зуд, раздражение, сыпь, образование прыщей, аллергический дерматит. Кроме того, 1% пользовавшихся Восстановительным Кремом ПК-20, испытывали аллергический конъюнкгивит, а у одного из тестируемых была более злокачественная реакция, которая привела к слепоте на один глаз (Примечание: вероятно, мы сможем доказать, что испытуемый употреблял продукт неверно, вопреки данным ему инструкциям). Добавочные тесты доказали, что источник аллергических реакций — один из компонентов ПК-20. Я готов представить полный отчет в начале следующей недели.

Эмма вздрогнула, оглянулась. Весь кабинет был темен, кроме небольшого, освещенного напольной лампой пространства, где она стояла. Спокойствие казалось каким-то обманчивым. Это ошибка, подумала она снова. Я спрошу Брикса. Ничего не может быть дурного в ПК-20, он сказал, что все замечательно.

Не спрашивай Брикса, будто сказал кто-то внутри нее. Она застыла молча, опустив голову. Она любила Брикса, но как она может заговорить с ним об этом? Признаться, что прочла что-то из его стола, то, что ей не полагалось видеть, и услышать, как он скажет… что? Что может сказать Брикс?

Тихо было в этой безмолвной комнате. Эмма аккуратно закрыла папку. Джина, подумала она. Джина работает в лаборатории, я спрошу у нее.

Она выключила лампу и на цыпочках вышла, хотя и не понимала, зачем поступает именно так, тихо прикрыла за собой дверь.

— Думаю, что не дождусь, — сказала она секретарше Брикса, не останавливаясь по дороге к выходу. — В любом случае, ничего важного у меня не было. Я просто хотела поприветствовать его.

И она возвратилась обратно, в ту лабораторию, где фотографировалась, а затем прошла в соседнюю, где работала Джина.

Но было уже больше пяти, и Джина ушла.

— Могу ли я чем-то помочь? — спросил один из химиков.

Эмма покачала головой.

— Я оставлю записку. — Она написала, прося Джину позвонить ей, и положила листок на ее стол, а затем вышла наружу, к своей машине. Автомобиль еле полз по запруженной дороге. Эмма пыталась думать о том, что только что прочитала, но вместо этого думала о Бриксе и об их последней встрече, десять дней назад. Она была прекрасна, но и ужасна тоже.

Вначале все было прекрасно, они отправились в кино, которое она даже не запомнила, и он держал ее все время за руку, водя кругами пальцем по ее ладони, а ей казалось, что она сейчас растает на месте от желания. Потом они отправились к нему домой, и он медленно раздевал ее, возбуждая себя и ее, и она стала такой мокрой, что даже застыдилась. Но он усмехнулся, коснувшись ее, а потом положил на свою кровать и принялся ласкать все ее тело быстрыми, какими-то лижущими поцелуями. А затем, не сказав ни слова, он оказался внутри нее, и завершив свое действо, вдруг затих, тяжело давя ей на грудь, уткнувшись губами ей в щеку.

— Роскошная, фантастическая куколка, — сказал он. Эмма лежала тихо, желая, чтобы он снова был в ней, но уже медленно и нежно, чтобы она смогла насладиться по-своему, так же, как он. Но Брикс поднялся и принес в постель свой порошок и тонкую трубочку, которая искрилась на свету, и они прижались к спинке кровати, касаясь бедрами, ногами и плечами друг друга, и долго, медленно втягивали порошок глубоко внутрь.

Сколько бы раз она это ни делала, Эмма по-прежнему восхищалась, каким прекрасным делал порошок все вокруг. Брикс умел сделать для них все ясным и чудным, а остальное было неважно. Он обнял ее рукой и включил телевизор, и они сидели молча, глядя на экран. Звук был выключен, но цветовые пятна плясали так ослепительно в темной комнате, что Эмма была ими очарована. Они росли и сокращались, вспыхивали и угасали, казалось, они пели что-то высоким хором, и эти неслышные звуки отражались в голове. Она потянулась к Бриксу и поцеловала его, и хор разлился вокруг них, и пел, пока она не подумала, что не выдержит так много ощущений в одно время.

— Я люблю тебя, люблю тебя, — сказала она, приближая свои губы к его рту. — Пожалуйста, полюби меня.

— В любое время, — сказал он, и перетянул Эмму на себя и оказался внутри нее, прежде чем она успела сказать, что это совсем не то, что она имела в виду.

— Брикс, — начала она, но его руки уже ласкали ее грудь, и когда она нагнулась к нему, он обхватил соски губами и принялся играть с ними языком, так, что Эмма забыла обо всем остальном. На этот раз он позволил ей двигаться в ее темпе, пока не услышал, как она закричала, и тогда, обхватив её бедра, он задвигался в ней, пока не раздались сдавленные звуки, которые, как Эмма уже знала, означали, что он ею удовлетворен. Растянувшись на его мускулистом теле, она принялась целовать его легко и любовно. «Спасибо», — сказала она, и Брикс принял эту благодарность.

Они были все еще чуть-чуть возбуждены, когда он отвозил ее домой поздно ночью, и ее напугало то, с какой скоростью неслась машина по пустым улицам. Она сказала что-то (теперь она уже не могла вспомнить) вроде того, что не следует принимать кокаин, если собираешься потом вести машину. Он разъярился, и когда они были в нескольких кварталах от ее дома, вдруг резко затормозил, и протянув мимо нее руку, распахнул ее дверь. Он сидел спокойно, глядя впереди себя и ожидая, когда она выйдет.

— Брикс, ведь это не значит, что я тебе не доверяю, — сказала она тихо, напуганная его окаменевшим лицом. Она потянулась к нему и поцеловала в щеку, но когда попыталась добраться до губ, он отказался повернуться.

— Брикс, я люблю тебя, ты же знаешь это. Ты можешь делать все, что захочешь… — она начала плакать, беззвучно, потому что знала, как Брикс ненавидит ее рыдания. Наконец, она вышла из машины и встала рядом. Не глядя на нее, Брикс снова вытянул руку, захлопнул дверь и уехал, оставив ее одну на темной улице, где было лишь несколько освещенных окон, видных сквозь деревья с облетевшими листьями; по этим окнам она поняла, что почти добралась до дома.

Это было десять дней назад, и с тех пор он ей не звонил. Она рассчитывала увидеть его сегодня, после съемки. Она подумала, не ушел ли он из здания специально, еще в то время, когда она фотографировалась, чтобы избежать встречи. Может быть, она его больше никогда не увидит.

Она завернула за угол своей улицы и вдруг поняла, что ее всю трясет. Руки едва могли держать руль. Она с трудом завела машину на дорожку и в гараж, поставила рядом с машиной Клер и осталась сидеть, пытаясь успокоиться. Я в ужасной форме, подумала она. Мне нельзя в таком виде идти в дом.

Она подумала: что же с ней случилось? Она никогда не чувствовала себя такой беспомощной, как будто все вокруг стало слишком огромным, и она не может это выдержать, как будто что-то сейчас может случиться, и она умрет. Она заплакала и каждый раз вздрагивала, когда раздавался какой-нибудь незначительный шум, и настолько завела себя, что с трудом могла спокойно сидеть на месте. Единственный раз, когда ей было действительно прекрасно, это когда вместе с Бриксом она вдыхала кокаин. Я должна прекратить это, подумала она. Я не могу позволить, чтобы мама увидела меня такой.

Ваша беда в том, что вы разъединены — вы живете в одном доме, но не вместе.

Я не могу, подумала Эмма. Я не могу с ней поговорить, потому что боюсь глядеть на нее. Она увидит, что со мной что-то не так, она узнает, что я сплю с Бриксом. Она узнает про наркотики.

Она представила себе объятия Клер, как она прижимает ее к себе, и все ее тело пронзила боль. Я могла бы сесть к ней на колени, подумала она, и слезы снова закапали, когда она представила, как сворачивается у мамы на коленях калачиком, как ей тепло и безопасно в ее защищающих руках. Да, я этого хочу, так хочу. Но я не могу попросить ее, не могу ей ничего рассказать. Боже, зачем я родилась…

Я могу себя убить, подумала она. Закрыть дверь гаража, включить мотор и просто заснуть. Но мама и Ханна услышат, как закрывается дверь, они станут думать, где я, и придут посмотреть. «Прекрати», — сказала она громко. Ее голос прозвучал незнакомо, как будто принадлежал кому-то другому. Прекрати, прекрати немедленно, говорила она себе, ты ведешь себя, как напуганный ребенок. Прекрати рыдать и выть, тебе не нужна твоя мать, Брикс это сказал тебе. Ты взрослая, тебе нужна только ты сама.

Сзади на дорожку заехала машина. Она покосилась, чтобы разглядеть, кто за рулем. Из машины вышел высокий мужчина и встал с ней рядом, глядя на дом при свете фар, лившемся на дорожку. Он не кажется опасным, подумала Эмма, он милый. Он не был так красив, как Брикс, но держался прямее. Брикс, признала Эмма, слишком сутулится. Этот был старше, он был высок и худощав, с темными седеющими волосами, завивающимися на затылке и чуть взъерошенными ветром. На нем была только спортивная куртка, хотя становилось холодно, и в руках он держал портфель. Он увидел Эмму, зашел в гараж и нагнулся к открытому окну ее машины.

— Эмма Годдар? Я Алекс Джаррелл. — Он протянул руку, и Эмма поздоровалась с ним через окно. — Извините, кажется, я выбрал неподходящее время, — сказал он, заметив полоски от слез у нее на щеках. — Я могу зайти завтра.

— Нет, нет, ничего, — сказала она, подумав о том, как было мило с его стороны так сказать. — Откуда вы знаете мое имя?

— Я читал о вас и вашей матери, и однажды виделся с ней на вечеринке в Стэмфорде. Она дома?

— Машина здесь, так что думаю — да, — Эмма открыла дверцу и Алекс чуть отступил. — Вероятно, она дома. А что вы хотите?

— Репортаж для журнала. Я писатель, и «Венити Фэйр» хочетг чтобы я написал большую статью о вас обеих.. Я просто хотел договориться о времени, когда мне прийти, и поговорить с вами.

Эмма покачала головой.

— Не со мной. Лотерею выиграла мама, а не я. Держу пари, что вам сказали писать о ней, а обо мне и не упоминали.

Он улыбнулся:

— Вы правы. Они не упоминали. Но я пишу, что хочу. А из того, что я прочел, мне показалось, что вы настолько близки, что оставить вас без внимания я не могу.

Эмма покраснела:

— Сюда, пожалуйста, — сказала она и открыла дверь в коридор, который вел на кухню. Ханна и Клер сидели за столом у окна — Клер рисовала в большом альбоме, а Ханна чистила яблоки и говорила. Эмма остановилась в дверях, Алекс — за ее спиной. Она услышала, как он вздохнул, увидев ее мать, но не обратила на это внимания, слезы снова появились у нее на глазах, потому что здесь было так хорошо. Здесь было так светло, тепло, уютно посреди ноябрьского холода, на плите стояла дымящаяся кастрюля, и дразнящий запах супа и хлеба наполнял воздух. Эмма зашла, позабыв об Алексе, едва заметив Ханну. «Привет», — сказала она и села рядом с матерью… Но Клер, подняв брови, смотрела мимо нее.

— Ох, — сказала Эмма. — Это Алекс… а…

— Джаррелл, — сказал Алекс, подошел и протянул руку. — Мы встречались, — сказал он Клер. — На вечере в Стэмфорде.

— Я помню. — Она пожала его руку и представила Ханну. — Но я не понимаю… — Она поглядела на Эмму.

— Я встретил Эмму снаружи и сказал ей, что только хочу договориться о времени интервью с вами. Меня попросили написать статью о вас в «Венити Фэйр». Извините, что я ворвался без предупреждения, но я как раз возвращался в Нью-Йорк и подумал, что просто зайду. Если мы можем сразу договориться, я тут же и уйду.

— Вы работаете на «Венити Фэйр»? — спросила Клер.

— Нет, я работаю сам по себе. Иногда пишу во многие журналы.

— И вы хотите написать обо мне и лотерее? Ведь это было в прошлом мае.

— И статью не опубликуют до будущего апреля или мая. На самом деле, меня интересует не сам ваш выигрыш в лотерею — меня интересует, как богатство изменило ваш образ жизни, что вы теперь чувствуете, как деньги вообще влияют на нас всех, как вы уравновесили ту жизнь, что у вас была, с этой, новой, когда для вас впервые все двери открылись.

Клер поглядела на него с интересом:

— Это люди в журнале сказали вам об открытых дверях?

— Нет, это я сам. А что?

— Просто я именно так и думала о всем этом. Но мне не кажется… — она умолкла и поглядела сначала на Эмму, потом на Ханну.

— Послушайте, это будет настолько личным, насколько вы захотите, — сказал Алекс. — Вы все решаете. Я не буду ничего выведывать и не буду злоупотреблять вашим доверием. Это я обещаю.

— А что получит от этого Клер? — спросила Ханна.

— Известность. Это почти все. Мне заплатят и мое имя будет в журнале, то же самое — у фотографа, журнал продаст больше экземпляров — по крайней мере, они так надеются. Многие люди добиваются известности, — сказал он Клер. — Если вы из их числа, то для вас это отличный способ. Если нет…

Клер все еще заинтересованно смотрела на него. — Вы думаете, что нет.

— Я не имею права думать так или иначе. — Он улыбнулся широкой улыбкой, которая смягчила резкие линии его скул и подбородка. — Но мне кажется, что вы за популярностью не гонитесь.

Эмма посмотрела, как они смотрят друг на друга и почувствовала какую-то искорку возбуждения. Они друг другу нравятся. Ее мать не обращала внимания на других мужчин с тех пор, как встретилась в Квентином. Но если ей нравится Алекс и она собирается узнать его лучше, то, может быть, когда-нибудь она решит, что можно расстаться с Квентином. В конце концов, поймет же она когда-то, что он не так уж хорош — Брикс это понял, и мать поймет, со временем — и тогда все станет намного лучше. Эмма слегка повеселела. Все становится лучше, если чуть-чуть подождать.

Она взглянула на Ханну и увидела, что та задумчиво смотрит на Клер, почти как будто что-то замышляет. Ханна со мной согласна, решила Эмма, и ее возбуждение возросло, она тоже хочет, чтобы мать разошлась с Квентином. И она может для этого кое-что сделать: мама ее слушает.

— Почему бы вам не поужинать с нами? — спросила она внезапно. — Вы можете начать свое интервью прямо сейчас.

Ханна и Алекс удивились, а Клер нахмурилась. Но Алекс покачал головой.

— Спасибо, я бы с радостью, но мне надо в Нью-Йорк. В другой раз я с удовольствием приму ваше приглашение. — Он достал маленький блокнот из кармана пиджака. — Вы можете назначить время? — спросил он Клер. — Я думаю, статья выйдет хорошая, мне очень нравится ею заниматься. Обещаю, что вы ничем в ней не будете смущены или обижены.

— Как вы можете это обещать? — спросила Клер. — Я думаю, журналисты пишут статьи независимо от чувств их героев. Куда приведет история, так и пишут.

— Я не думаю, что ваша история приведет к мрачным болотам или темным аллеям, — сказал он, улыбаясь ей. — Если я ошибусь, вы сможете в любой момент исправить.

— Это великодушно, — сказала Клер. — Я думаю, что посмотрю, что вы напишете.

Его улыбка стала шире:

— Хорошо. Мы, можем начать завтра?

— О… Что ж, почему нет? Я работаю, но если вы придете в три… нет, лучше в четыре. Тогда у нас впереди будет почти весь день.

— Вы работаете?

— Мы поговорим об этом завтра.

— Тогда — в четыре. — Он убрал свой блокнот.

— Вы не записали, — напомнила Эмма.

— Я не забуду. — Он протянул Клер визитную карточку. — Позвоните мне, если захотите что-нибудь изменить. Если нет, то я буду у вас в четыре. Эмма, благодарю вас, за то что привели меня в дом. Ханна, я надеюсь поговорить и с вами.

— С удовольствием, — легко сказала Ханна.

Эмма поглядела, как Клер проводила Алекса до дверей и закрыла их за ним.

— Он милый.

— Я думаю, что он честный, — сказала Ханна, и Эмма поняла, что в ее устах это высшая похвала кому-либо.

— Разве не здорово, что все еще продолжает происходить что-то новое? — спросила Эмма у Клер.

— Это только интервью, — заметила Клер. — Ты же не забыла все те дни, и других журналистов, помнишь, в мае? Этот может быть, немного иной, но все они сводятся к одинаковым вопросам и ответам.

— Этот может быть совсем иной, — сказала Эмма упрямо. — Откуда ты знаешь?

— Ты можешь рассказать ему о.своей работе, — сказала Ханна. — А Эмма — о съемках. Вы, может быть, и не хотите известности, но, держу пари, что вашему другу Квентину она нужна. И побольше.

Зазвонил телефон, и Эмма бросилась к трубке. Когда она вернулась, то просто танцевала:

— Это был Брикс: его друг устраивает завтра вечеринку в Хилтоне, в Нью-Йорке. Танцы и всякие известные певцы. И мы там останемся на ночь. — Она поглядела на Клер, давая ей слово.

— Лучше было бы, если бы ты ночевала дома, — сказала Клер, немного подумав, — но, вероятно, это безопасней, чем ехать обратно поздно. — Она помялась. — Эмма, ты счастлива с ним?

Ты просто подойди к ней как-нибудь и скажи: «У меня проблемы, ма, и я хотела бы о них поговорить».

Я не могу, подумала Эмма отчаянно. Не могу. Не могу.

— Конечно, — сказала она, и слова полились рекой: — Он замечательный. Я его люблю. И я люблю сниматься и никогда не была так счастлива. — Она расслышала легкую дрожь в своем голосе, и скрытый вызов, но ничего не могла с этим поделать. — А мы ужинать будем?

— Как замечательно, что ты хоть изредка хочешь есть, — сказала радостно Ханна, и ее голос заполнил пустое место, оставшееся после слов Эммы. — И я хочу слышать о сегодняшних съемках, что это было — в лаборатории, и что фотограф — как его имя? — Толлент? Забавное имя — какие позы он тебе придумал, и что на тебе было одето, все-все. Может быть, Алекс введет это в свою статью и ты станешь знаменитой моделью гораздо раньше, чем ожидаешь. А если ты собираешься рассказывать о своей работе, Клер, то говори только о себе, незачем впутывать сюда Квентина, ты ведь сама все делаешь. И как замечательно, что мы познакомимся с Алексом: кажется, он здорово отличается от тех газетчиков, которых мы встречали раньше. — Она перенесла миску с очищенными и нарезанными яблоками на стойку у плиты, где ждали коржи для пирога. — Господи Боже, как изумительно, что у нас много причин предвкушать завтрашний день.

ГЛАВА 10

Алекс поставил крошечный диктофон на подлокотник кресла.

— Надеюсь, вы не против, — сказал он Клер. — Мне не нравится что-то записывать, когда я беседую. — Он откинулся в кресле и огляделся. — Какая чудесная комната.

— Да, не правда ли? — сказала Клер. — Она была переделана для того, чтобы я могла работать дома. Это самый лучший кабинет из тех, что у меня был. На самом деле, это вообще мой единственный кабинет: раньше ничего такого не было. Хотите кофе? Или чаю?

— Кофе. Спасибо. А как же у вас не было кабинета раньше?

— Никто мне не предлагал, а сама себе я такого позволить не могла. — Она открыла белую дверцу; за ней обнаружился белый стенной шкаф с раковиной, холодильником под стойкой и двумя горелками. — Когда я работала в «Дэнбери Грэфикс», то сидела в комнате, где находилось еще двадцать четыре человека — двадцать пять чертежных столов стояли в линию, край к краю — дома я устраивалась за обеденным столом или с блокнотом на коленях. — Она наполнила две чашки кофе из серебряного термоса. А теперь у меня отличный кабинет в «Эйгер Лэбс», но все-таки — это не личная мастерская.

Алекс посмотрел, как Клер укладывала на бело-голубую расписную фарфоровую тарелку грозди красного винограда. На ней были белые джинсы и темно-красный свитер с высоким горлом, волосы удерживались сзади красной лентой, а за ухом спрятался карандаш. Ее красота теперь не была той мягкой, что он запомнил с предыдущего дня, когда видел ее на кухне — здесь, на своем рабочем месте, она казалась порезче, и Алекс теперь разглядел то, — что раньше от него ускользнуло: четкие линии ее выдающихся скул, ровный изгиб челюсти, большой рот и прямые брови, смышленые искорки в глазах. Милая женщина, подумал Алекс, и ощутил, глядя на нее, такое же удовольствие, какое получал разглядывая изящную картину.