Гость из бездны

“Действительно, — подумал Волгин, — если бы я утонул, это было бы для них ужасной катастрофой”.

Десять минут, которые он пролежал неподвижно, полностью вернули силы. Он поплыл обратно в том же стремительном темпе.

Мунций ждал его на берегу. Обычно он этого никогда не делал. Наверное, кто-нибудь сообщил ему, что его “внук” подвергает себя опасности.

Но старый ученый ничего не сказал, когда Волгин вышел из воды, ничем не выказал беспокойства, владевшего им все это время.

— Вы долго купались, — заметил он. — Обед уже ждет нас.

— А почему вы не купаетесь? — спросил Волгин. — День очень жаркий.

— Я это уже сделал, — просто ответил Мунций, и Волгин почувствовал скрытый упрек в этом ответе.

“Не следует больше волновать их, — подумал он. — Впредь буду плавать вдоль берега. Да и в самом деле, какое право я имею рисковать собой, слишком дорого я им стоил”.

За обедом Мунций сообщил Волгину, что вынужден покинуть его на долгое время.

— Меня зовут на Марс, — сказал он таким тоном, как если бы рсчь шла о соседнем городе. — Там обнаружены два подземных хранилища с вещами большой древности. Вероятно, это следы, оставленные первыми межпланетными экспедициями. А может быть, и еще более древними.

— То есть как это еще более древними?

— А разве вы еще не читали истории первого полета на Марс и Венеру? — вопросом на вопрос ответил Мунций.

— Пока не читал. Я вообще еще не касался космических тем.

— Прочтите. В моей библиотеке есть хорошая книга на эту тему. Она называется “Пятая планета”. Вы ее легко найдете и многое из нее узнаете.

— На сколько же времени вы улетаете, Мунций?

— Примерно на полгода. Кроме интереса самой предстоящей работы, меня привлекает на Марс желание увидеться с дочерью. Я ее давно не видел. Но если я вам нужен, Дмитрий…

— Нет, Мунций, — ответил Волгин, — как раз сегодня я решил прекратить свое затворничество. Довольно! Пусть ваши современники считают меня дикарем, но я иду в мир.

— И очень хорошо делаете. Никто не считает и не может считать вас дикарем. Я давно заметил эту странную идею, совершенно ошибочную. И меня, и Люция она всегда удивляла.

— У вас совсем иная психология… Сколько же у вас детей Мунций? — спросил Волгин, круто меняя тему разговора

— Один Люций.

— Но вы только что сказали…

— Что хочу увидеться с дочерью? Это жена Люция и мать Мэри. Она дорога мне, как родная дочь.

— Что она делает на Марсе?

— Эра работает в очистительном отряде. Их база находится на Марсе. Она там уже два года.

— Ее зовут Эра?

— Да. Это вас удивляет?

— Нет. Я привык к разнообразию ваших имен. Сколько ей лет?

— Восемьдесят два. Вы же знаете, Дмитрий, что у нас этот возраст равен вашим тридцати годам. Человек чувствует себя так же.

Волгин кивнул головой. Он знал о долголетии современных людей и их длительной молодости, но никак не мог привыкнуть к мысли об этом.

— Люций знает о вашем отъезде?

— Знает. Вы говорили, что еще два месяца…

— Полтора.

— Пусть полтора. И Люция беспокоит, как быть с вами. Не можете же вы жить совершенно один, а он сам никак не может бросить свою работу. Но Мэри предложила свои услуги.

— То есть?

— Она может жить здесь. Вместо меня. Если вы, конечно, не будете против.

Волгин знал, что Мэри незамужем и ей всего тридцать дет. В его время такое предложение смутило бы его, но понятия людей тридцать девятого века сильно отличались от тех, к каким он привык. К тому же Мэри была его “сестрой”.

— Я был бы рад присутствию Мэри, — сказал он. — Но я, уже сказал вам, прекращаю одинокую жизнь. Я иду в мир, — повторил он, испытывая волнение от этой мысли.

— Если вы решили бесповоротно, — сказал Мунций, — идите к телеофу. Обрадуйте своим решением всю Землю. Давно уже люди ждут этого дня.

4

По тому, как обрадовался Люций, узнав о решении своего “сына”, восторгу, с которым приняли приглашение прилететь в дом Мунция Мэри и Владилен, Волгин почувствовал, с каким огромным нетерпением ждали этого события. Мунций был прав — вся Земля хотела видеть Волгина. Владилен признался, что уже месяц живет у Люция, каждый день ожидая, что Волгин позовет его. “Работа валится из рук”, — говорил он.

— Ты не будешь возражать, если вместе с нами к тебе прилетит Ио? — спросил Люций

— Конечно, нет, — ответил Волгин. — Я буду очень рад увидеть его.

И вот четыре человека, принимавшие такое близкое участие в судьбе Волгина, сидят возле него, и в их глазах он видит искреннюю любовь к себе.

— Я боюсь войти в мир, — сказал Волгин, — но твердо решил сделать этот шаг.

— Правильное решение, — ответил Ио. — Вы могли бы сидеть взаперти еще год, но все равно знакомиться с жизнью пришлось бы в гуще самой жизни. Иного пути нет.

— Говорите мне “ты”, — попросил Волгин. — Мне это будет приятно. И вы тоже, — обратился он к Мэри и Владилену.

— Только в том случае, если вы поступите так же, — улыбнулся Ио. — Люций считает вас своим сыном. Я много старше его, — считайте меня вторым дедом. А Мэри ваша сестра.

Мунций сидел тут же. Волгин в замешательстве посмотрел на него. Допущенная бестактность, которую, конечно, ненамеренно, подчеркнул Ио, привела Волгина в отчаяние. Как он мог забыть о человеке, которому обязан столь многим, которого знал лучше всех, отца Люция! Почему до сих пор он не догадался сказать Мунцию то что сказал только что другим? Что делать, как выйти из этого положения?

Мунций хорошо понял мысли Волгина. Он добродушно улыбнулся и, будто что-то вспомнив, подошел к своему письменному столу. Проходя мимо Волгина, Мунций наклонился и поцеловал его в лоб. Волгин понял, что старый ученый не обиделся на него, понимает все и прощает ему.

Он почувствовал облегчение и был глубоко благодарен Мунцию за его чуткость.

Никто, казалось, не заметил этой короткой молчаливой сцены.

— А я буду вашим братом, — сказал Владилен. — Твоим братом, — поправился он, и Волгина поразил необычайно красивый глубокий тембр его голоса.

Он и раньше замечал, что голос Владилена отличается от других голосов чистотой и особенным, словно металлическим, звуком

— Мне кажется, что ты должен хорошо петь, — сказал Волгин

— Владилен, — ответил Люций, — один из лучших певцов нашего времени. У него редкий по красоте и силе голос.

— Но ведь он астроном!

— Ну и что из этого? — Владилен искренне удивился. — Разве астрономы не могут петь?

— Я понимаю Дмитрия, — сказал Мунций. — Тебя удивляет что Владилен, обладая таким голосом, не профессиональный певец не правда ли?

— Да.

— Он не исключение, а скорее, правило. В твое время люди ходили в театр, расположенный в городе, где они жили. Городов было много, а театров еще больше. Артисты были разные — одни более талантливы, другие менее. Большие таланты жили в больших городах, и тем, кто жил вдали от них, приходилось довольствоваться менее талантливым исполнением. У нас положение совсем иное. Зрелище, будь это опера или драматический спектакль, исполняется лучшими силами планеты. И каждый может увидеть и прослушать любую постановку в любое время. Это привело к тому, что многие, такие, как Владилен, исполняют ту или иную партию один раз. И, естественно, искусство не заполняет их жизнь. У них есть другая любимая профессия.

— Значит, у вас нет театров?

— Есть. Их много. Непосредственное общение артистов со зрителями необходимо. У нас есть профессиональные исполнители, которые полностью живут в искусстве. Но их выступления не увековечиваются. Иное дело Владилен и другие особо одаренные. Они исполняют то, что остается на века. Это уже не театр в обычном понимании.

— Могу я услышать тебя? — обратился Волгин к Владилен,

— Как только захочешь. Я исполнил около восемнадцати ролей в двенадцати операх. Прослушай любую. А если у тс6я в явится такое желание, то я буду петь только для тебя. Для дуэтов возьмем Мэри.

— Вы тоже поете?

— Почему “вы”? — засмеялась девушка.

— По ошибке, — серьезно сказал Волгин. — Больше я не буду. Так ты тоже поешь?

— Я не могу равняться с Владиленом, — ответила Мэри. — Но, если он будет петь вполголоса, постараюсь не слишком мешать ему.

— Отец уезжает, — сказал Люпин. — Где ты думаешь жить в первое время?

— Мне все равно.

— Весь мир к твоим услугам.

— Я знаю это. Я хотел бы увидеть сперва этот самый мир.

— Ты хочешь объехать всю Землю?

— Если это возможно.

— Почему же нет? Мне очень жаль, но я не могу сопровождать тебя. На моих руках сейчас большая и ответственная работа.

— А мы на что? — вмешалась Мэри. — Владилен сейчас не занят, и я свободна. Если Дмитрий не возражает…

Волгин протянул к ним обе руки.

— Лучшего я не мог и желать, — сказал он с чувством.

— Когда же мы отправимся? — спросил Владилен.

— Как только проводим Мунция.

— Это будет не так скоро, — возразил Мунций, — Я буду еще занят на Земле. Не ждите меня и отправляйтесь завтра.

— Но ведь я долго не увижу вас.

— Тебя, — поправил Мунций. — Я вернусь через шесть месяцев. А если ты очень соскучишься, прилетай к нам на Марс.

— Ну уж, на Марс — это слишком! — сказал Волгин.

Ему дико было услышать такое приглашение. Межпланетный полет казался чем-то волшебным, недоступным простому смертному. Он не мог смотреть на это так спокойно, как собеседник, для которого полет к соседним планетам был обыденным делом.

Волгин знал, что Мунций двадцать семь раз покидал Землю, что Владилен, несмотря на его молодость, вдоль и поперек избороздил всю Солнечную систему, что даже Мэри успела два раза побывать на Марсе и один раз на Венере. Что же касается Луны, то людям тридцать девятого века она была известна так же хорошо, как сама Земля, и считалась чем-то вроде окраины земного шара.

Он принимал это как факт, как характерную черту незнакомой ему жизни.

Земля была теперь только родным домом, не больше.

Люди выходили из дома и возвращались в него, не видя в этом ничего необычного.

Но Волгин оставался человеком двадцатого века. Он умер того, как началась на Земле космическая эра, ничего не зная близких уже искусственных спутниках Земли; он прочел о них спустя две тысячи лет. И в его глазах все эти робкие попытки первых шагов человека в Космосе сливались с последующей историей. Если бы он прожил тогда еще пятнадцать или двадцать лет, ему было бы легче понять и прочувствовать вес то, что сейчас доставляло такие трудности его восприятию действительности

— Марс — это уже слишком, — повторил он.

Никто не улыбнулся. Собеседники Волгина понимали его, быть может, лучше, чем он сам понимал себя. Но и они не нашли сразу что ответить этому человеку, представления и взгляды которого сформировались в безмерной дали времен.

Женская чуткость Мэри подсказала ей правильный тон.

— Хочешь увидеться с моей матерью? — спросила она. — Мама на Марсе, и я знаю, что она очень хочет познакомиться с тобой. Так же, как все. Но мне будет приятно, если она окажется первой.

— А это возможно? — спросил Волгин.

Заманчивая мысль “встретиться” с человеком, находящимся в миллионах километрах от Земли, увлекла его своей сказочностью.

— На марсианской базе установлен телеоф.

— Если так, я буду рад этому свиданию.

— Тогда я сейчас сообщу на станцию, и нам дадут Марс, — и с этими словами Мэри подбежала к телеофу.

“Неужели, — подумал Волгин, — эта женщина там, на Марсе, увидит меня и сама появится передо мной, как до сих пор появлялся Люций?”

Все получилось совершенно так же.

В ожидании прошло около получаса. Но вот Мэри пригласила Волгина сесть в кресло. В центре диска уже горела красная точка.

— Тебе повезло, — сказала Мэри. — Мама была на базе, и не пришлось долго ждать. Вызывай ее сам.

Волгин нерешительно протянул руку. То, что должно было произойти сейчас, казалось невероятным и еще более загадочным, чем раньше.

— Почему точка красная, а не зеленая, как всегда? — спросил он, стараясь выиграть время и успокоиться.

— Потому что эта связь не земная, а межпланетная, — ответил Люций.

— Какое расстояние от Земли до Марса в данный момент.

— Примерно девяносто миллионов километров, — тотчас ответил Владилен.

— Связь идет со скоростью света, — заметил Волгин. — Значит придется ждать минут десять?

— Совсем не придется ждать. Связь уже установлена, и Эра уже здесь, — Люций указал на пустое место напротив Волгина. — Ты увидишь ее сразу. А она увидит тебя только через пять минут.

— Нажимай же! — сказала Мэри. — Мама ждет.

Волгин нажал на красную точку.

К появлению человека в кресле он уже привык, но сейчас испытывал особое чувство. На его сознание давила чудовищность расстояния.

Ведь эта женщина была на Марсе!

В первое мгновение ему показалось, что перед ним появилась Мэри, так поразительно было сходство матери с дочерью. Потом он заметил разницу в возрасте. Но все же женщина выглядела слишком молодой.

“Восемьдесят лет, немыслимо!”

— Мама, — сказала Мэри, — перед тобой Дмитрий Волгин. Он решил покинуть дом Мунция и прийти к людям. Я попросила его увидеться с тобой первой.

Женщина в кресле улыбнулась. Она смотрела прямо на Волгина, и он вспомнил, что никого другого она и не увидит во время этого разговора, хотя се видели вес находившиеся в комнате у телеофа. Ему только что сказали, что Эра увидит его и услышит то, что здесь говорится, только через пять минут. Значит, се улыбка случайно совпала со словами Мэри. Она улыбнулась, зная, что се уже видят, и эта улыбка относилась не к нему, а просто к любому, кто мог вызвать се. Вероятно, она думала, что с ней хочет говорить Люций или Мэри.

— Говори, — шепнула Мэри.

— Я очень рад видеть вас, — начал Волгин. Его голос был скован волнением. — Люций считает меня своим сыном, а Мэри братом. Значит, я могу называть вас матерью. Прошу вас относиться ко мне, как к сыну…

Он беспомощно оглянулся на Люция, словно прося его подсказать, что говорить дальше. Если бы женщина находилась здесь, в этой комнате, он взял бы се руку, и слова нашлись бы сами собой. Но такой разговор, через бездну пространства, когда между вопросом и ответом должно было пройти десять минут, лишал его душевного равновесия, мешал собраться с мыслями.

Присутствующие хорошо поняли состояние Волгина и пришли на помощь.

— Нравится тебе моя мама? — спросила Мэри.

Вопрос звучал совсем по-детски. Волгин улыбнулся. Он понимал, что и эти слова Эра услышит… через пять минут.

— Эра очень похожа на тебя, — сказал он. — Вернее, ты похожа на нее. И она кажется мне не твоей матерью, а старшей сестрой.

Все рассмеялись.

— Как тебе это понравится, мама? — спросила Мэри

Она говорила с изображением матери так, как если бы та была действительно здесь, нисколько не смущаясь разделявшим их расстоянием.

Люди всегда воспринимают условия жизни, в которых они родились, как обыденность, не представляя себе возможности иных условий. Все, что их окружает с детства, кажется им само собой разумеющимся. Техника не составляет исключения. Впоследствии они могут удивляться достижениям человеческого гения, восторгаться новыми изобретениями и открытиями, но то, что появилось до них, уже никогда не вызовет удивления или восторга. Людям кажется, что так и должно быть.

Те, кто родился в конце девятнадцатого века, постепенно привыкали к электрическому освещению, телефонам, радио, телевизорам, самолетам, а потом и к межпланетным ракетам Но тс, кто появился на свет во второй половине двадцатого века, принимали все это как должное.

Телеоф находился в доме, где жила Мэри, с тех нор, как она себя помнила. Учась в школе, она могла восхищаться заключенной в телеофе технической мыслью, могла даже изумляться гению людей, создавших его, но она никогда не могла смотреть на телеоф так, как смотрел на него Волгин. Телеоф был слишком привычен для нее.

Волгин понимал это и не удивлялся поведению девушки.

Пять минут прошли.

Все, что здесь было сказано, зазвучало на Марсе. Но как реагировала на это Эра? Волгин мог увидеть это только еще через пять минут. А затем он услышит се ответ.

Он внимательно рассматривал свою “собеседницу”.

Эра была одета не в обычный костюм. Плотный кожаный комбинезон ловко сидел на ней. В руках она держала шлем, очевидно, только что снятый с головы. Золотистые волосы свободно падали ей на плечи. Мунций говорил правду: Эре никак нельзя было дать больше тридцати лет.

Шлем привлек к себе внимание Волгина. Было ясно, что надетый на голову, он закрывал ее целиком. Перед глазами помещалась прозрачная пластинка.

Астрономия всегда была для Волгина далекой и отвлеченной наукой. Но все же он кое-что знал. Он читал или слышал, что атмосфера Марса считалась астрономами его времени негодной для свободного дыхания. Они были правы. И было ясно, что люди, покорив планету, не изменили состава ее атмосферы. Она осталась той же, и находиться вне базы можно было только в специальном шлеме, очевидно, снабженном кислородным прибором.

Он вспомнил слова Люция о том, что на Венере нет больше сплошных облаков, которые скрывали планету от земных взоров. Значило ли это, что на Венере произведены работы большего масштаба, чем на Марсе?…

Раздавшийся в комнате незнакомый голос отвлек Волгина от его мыслей. Говорила Эра:

— Я рада, дорогой Дмитрий, что вы вступили в нашу семью. Спасибо, что вызвали меня и дали мне возможность увидеть вас. Надеюсь в скором времени вернуться на Землю и тогда обниму вас, как сына. Думаю, что вернусь вместе с отцом.

“Мунцием”, — понял Волгин.

— Мэри сказала, что вы решили войти в мир. Это хорошо. Советую вам немного попутешествовать и ознакомиться с жизнью людей Уверена, что вам понравится у нас. Возьмите с собой Мэри. А теперь попрошу вас уступить ей место. Я хочу взглянуть на нее.

5

Если взять неграмотного человека, никогда ничему не учившегося, прожившего всю жизнь в самом глухом уголке земного шара, вдали от цивилизации, и показать ему телевизор двадцатого века в действии, то людям, находящимся возле такого человека, очень трудно будет объяснить ему. почему из деревянного ящика он слышит речь и музыку, а на плоском стекле видит движение и жизнь. Попытка рассказать о радиоволнах, передающих и приемных антеннах, о телецентрах с их студиями и генераторами только еще более запутают такого человека. Чтобы подойти к пониманию телетехники, ему придется познакомиться прежде всего с азбукой, а позднее с длинным рядом учебных дисциплин: с электротехникой, оптикой, электроникой, понять смысл и значение вакуума, основы фотографии и радиотехники. Ему придется начать с элементарной физики, и только много времени спустя, после трудной и напряженной работы, принцип действия динамика и кинескопа от постепенно проясняться для него. Но и тогда он будет обладать всего лишь поверхностными, общими познаниями.

И так будет происходить всякий раз при встрече с тем, неизвестно человеку в новом ему мире цивилизации.

В обычных условиях дети сравнительно легко овладеваю основами науки на том уровне, которого наука достигла ко дню их рождения. Их мозг по своему качеству как бы подготовлен к бос приятию современных знаний.

По мере того, как человечество движется вперед по пути прогресса, мозг изменяется и совершенствуется. Это изменение происходит постепенно и незаметно, но непрерывно. Родители передают детям свои физические качества, в том числе и качества мозга. Поэтому новому поколению не столь уж много времени надо затратить, чтобы достигнуть уровня знаний предыдущего поколения. Преемственность знаний идет естественно и безостановочно. Кривая эволюции плавно поднимается вверх.

Но произошло бы совсем иное, если бы между поколениями образовался разрыв во времени.

В нормальных условиях такой разрыв произойти не может. Но для Дмитрия Волгина это произошло именно так. Он “родился” в тридцать девятом веке с мозгом человека двадцатого века, способным понять и легко усвоить все то, к чему пришло человечество за века, предшествующие двадцатому. Но вся сумма знаний, накопленная за века последующие, оказалась для него закрытой книгой. Он пытался приступить к чтению этой книги, с большим трудом разобрался в се первых страницах и… остановился в бессилии. Его мозг не был подготовлен от рождения к восприятию этих знаний. Степень умственного развития не соответствовала ступени, на которой находилась наука.

Между днем его “первой смерти” и днем, когда он вторично вошел в жизнь, миновало девятнадцать веков. Длинный ряд поколений прошел по Земле за эти столетия.

И какие столетия!

В период младенчества человеческого общества, когда условия жизни не менялись или менялись медленно, несколько веков не имели значения. Даже в средние века христианской эры, в так называемом средневековье, разница в качестве мозга человека, восьмого века и человека шестнадцатого века оставалась незначительной.

Но когда люди миновали первую, наиболее трудную полос. познания природы, когда расширился фронт наступления на тайны, когда человечество вплотную подошло к ступеням бесконечной и крутой лестницы науки и стало подниматься по ней сперва медленно, а затем вес быстрей и уверенней — положен корне изменилось.

Новые широкие горизонты раскрылись перед людьми, и с каждой ступенью, с каждым шагом становились шире и необъятней. Старое оружие уже не годилось, нужно было новое.

Этим оружием был мозг. И мозг приспособился к темпу движения, перешел на другую, высшую кривую развития. Из плавной и пологой, какой она была раньше, эта кривая становилась все более заметно крутой. С каждым веком умственное развитие дедов и внуков менялось. Между ними явственнее проступало качественное различие.

Если бы Волгин имел сына и его род не прекратился бы за это время, он мог бы встретиться со своим отдаленным потомком, и, несмотря на прямое кровное родство, разница между ними в весе и качестве мозга оказалась бы огромной. Разрыв во времени выступил бы тогда с полной очевидностью.

Волгин понимал это (или думал, что понимает) и не требовал объяснений, которых никто не мог дать. Он считал, что дело во времени. Он будет учиться с самого начала и постепенно все поймет.

Приступать к занятиям сейчас не было времени. Его ждали совсем другие “уроки” — надо было изучить жизнь современного общества. И эта наука казалась ему более важной и более нужной.

Было удивительно, что Мунций, несмотря на весь свой богатый жизненный опыт, до сих пор не понял, что современная наука не доступна Волгину, и искренне уверял его, что дело во времени и в нем самом. Но для Люция и Ио все стало давно ясным. И они с тревогой думали о том времени, когда Волгин поймет свое положение, осознает, что обречен навсегда остаться в стороне, ограничиться ролью пассивного наблюдателя.

Им самим такое положение было бы непереносимо. Как отнесется к нему Волгин? Не станет ли это большей трагедией, чем та, которой они опасались перед оживлением Волгина? Не здесь ли таилась опасность одиночества, о которой так настойчиво предупреждал их Мунций?

И уже сейчас они обдумывали, чем занять Волгина после его возвращения из поездки по Земле, куда и как направить его внимание, чтобы отвлечь от мысли вернуться к книгам. Хотя бы на несколько лет — дальше будет легче.

В глубине души они лелеяли надежду, что Волгин так и останется в неведении.

Но они ошибались.

Волгин часто думал о своем будущем. От Люция он знал, что проживет очень долго. Не так долго, как жили сейчас другие люди, Все же значительно дольше, чем он мог бы прожить в первой жизни. И вопрос — чем заполнить эту жизнь, беспокоил его постоянно. Он всегда был человеком любознательным и деятельным и был уверен в том, что эти свойства его характера проявятся полной мере, когда он освоится и привыкнет ко всему, что его окружало.

Но что он будет делать тогда?

Профессии юриста более не существовало, надо было приобретать новую. А для этого был один путь — учиться, и Волгин твердо решил приступить к учению как можно скорее, как только вернется домой из кругосветного путешествия.

Он хотел посвятить себя творческому труду, еще не представляя себе с полной ясностью глубину пропасти, которую намеревался преодолеть. Ему еще казалось, что разница между его прежним веком и нынешним только количественная — люди теперь больше знают и больше умеют. Изменений качественных он не принимал во внимание.

В прежней жизни коммунист Волгин изучал труды классиков марксизма-ленинизма и знал основные черты будущего коммунистического общества на Земле. Он понимал, что любой труд при коммунизме является трудом творческим и что человек, чем бы он ни занимался, приносит пользу людям. Но сложный и длительный процесс постепенного изменения психологии людей и их отношения к труду прошел мимо него. Его психика оставалась психикой человека двадцатого века, и понимание ценности того или иного труда было на уровне его эпохи.

Человек коммунистического общества мог всю жизнь заниматься наиболее простым трудом, не требующим особых способностей, испытывая творческое наслаждение и получая полное удовлетворение от сознания приносимой пользы. Мысль, что один труд более ценен, чем другой, не могла прийти ему в голову. Каждое дело, которым он занимался, было одинаково ценным и одинаково полезным.

Люди давно забыли об оплате труда в зависимости от его качества. Уже полторы тысячи лет на Земле не существовало никаких денег или иных “эквивалентов” человеческого труда. Чем бы ни занимался человек, он получал от общества все, что было ему нужно, в неограниченном количестве. Так происходило из века в век, и люди перестали замечать какую-либо разницу в исполняемой работе.

И психология людей тридцать девятого века имела мало общего с психологией людей двадцатого. Труд был их естественной потребностью, а вопрос, мучивший Волгина, — какую профессию из брать, казался бессмысленным. Человек должен делать то, что ему нравится, то, что ему по душе, а что именно — совершенно все равно.

Но Волгин думал иначе. Исполнять почти автоматическую работу. не требующую от человека творческой (с его точки зрения) мысли, казалось ему не позорным — он привык уважать любой труд — а несовместимым с его исключительным положением в мире. Он думал, что достоинство и честь века, который он представлял здесь, в новом мире, требуют от него чего-то другого. Подсознательно он хотел доказать, что может делать все, что делали люди теперь.

И он нисколько не сомневался в конечном успехе. Нужно было много и настойчиво работать над собой Он был готов к этому.

С легким сердцем готовился Волгин к путешествию, которое должно было послужить для него своеобразной зарядкой.

О прошлом Волгин думал все реже и реже Тоска по родному веку являлась только при чтении современных книг, и он был даже доволен, что временно избавлен от необходимости читать и сравнивать. Правда, он будет сравнивать настоящее с прошлым на всем пути по Земле, но это вызовет другие ощущения. Они были знакомы ему по его прежним поездкам из Советского Союза за границу. Тогда он тоже сравнивал чужую жизнь с жизнью своей страны.

Он знал, что все увиденное будет более совершенно, чем прежнее, но не боялся этого Психологически он уже подготовил себя к тому, что сравнение окажется не в пользу старого. Избежать этого было нельзя.

Внешние условия жизни, насколько он был знаком с ними, не смущали Волгина. За четыре месяца он привык к ним и стал принимать их за факт. В этом сказывалась свойственная людям способность приноравливаться к любым условиям. Не понимая, на чем основаны комфорт и удобства окружавшей его жизни, Волгин пользовался ими как чем-то само собой разумеющимся. Он даже научился управлять биотоками своего мозга — научился бессознательно, как учатся дети двигать руками и ходить. И биотехника Новой эры, по крайней мере в пределах ее применения в доме Мунция, безотказно подчинялась ему, потому что была очень проста.

В первое время, подходя к двери и желая, чтобы она открылась перед ним, Волгин каждый раз вздрагивал, когда дверь действительно открывалась, теперь он не обращал на это внимания. Ему никто не объяснял, как именно надо приводить в действие невидимый механизм, это пришло само собой и быстро превратилось в условный рефлекс. Подходя к двери или наклоняясь к крану, чтобы умыться, он не думал о том, что дверь должна открыться, а вода потечь. Он просто желал этого, даже не замечая своего желания. И возникавший в его мозгу соответствующий желанию биоток улавливался скрытым в стене приемником, преобразовывался в другую энергию способную по своей мощности произвести нужное действие, и вода текла, а дверь отворялась.

И это уже не казалось ему странным, а, наоборот, естественным хотя пока и непонятным.

Не достигнув первоначальной цели, Волгин все же был достаточно подготовлен к тому, чтобы ориентироваться в ожидавшем его мире и не поражаться на каждом шагу тому, что увидит в нем.

Глава вторая

1

— Ты наметил себе какой-нибудь маршрут? — спросил Владилен.

— Да, — ответил Волгин. — Я не ставлю целью объехать вес континенты Земли. Это можно будет сделать впоследствии. А сейчас я хочу прежде всего побывать на моей родине, там, где раньше находилась Россия, — пояснил он. — Я знаю, что Ленинград и Москва существуют. С них мы и начнем. Затем я хотел бы посетить место, где находилась моя могила, — Волгин видел, как Мэри вздрогнула при этом слове. — Потом мы отправимся в Париж, посетим Нью-Йорк, Сан-Франциско, Японию… — он заметил, что его собеседники переглянулись, и пояснил: — Была такая страна на востоке Азии. Как она называется сейчас, я не знаю. И через Сибирь… Ну как же сказать вам? Через Азию, что ли, отправимся в Египет… И этого слова вы не знаете?

— Нет, почему же? — ответил Владилен — Мы учили древнюю географию Земли Сибирь, Египет — теперь я вспомнил… Ты так легко произносишь эти названия. Из тебя мог бы получиться замечательный лектор по древней географии.