Незаметные убийства

«Что-то, что я видел», а Селдом нет. Почему именно я? Почему, интересно, и он тоже не мог этого заметить? «Потому что только вы один смотрели на все глазами новичка и постороннего», — сказал мне Селдом. Да, пожалуй, это можно сравнить с трехмерными изображениями, созданными с помощью компьютеров, которыми так бойко торгуют на лондонских площадях: если старательно в них всматриваться, абсолютно ничего не увидишь, но стоит ослабить внимание, как мелькнет картинка. Итак, во-первых, я увидел Селдома, который быстро шагал по гравиевой дорожке в мою сторону. Здесь, разумеется, такой фотографии не нашлось. Но я отчетливо помнил и наш разговор перед дверью, и миг, когда он спросил меня про миссис Иглтон. Я указал ему на инвалидное кресло с мотором, стоявшее на галерее. Иначе говоря, кресло он тоже видел. Мы вместе вошли в гостиную; вот его рука поворачивает дверную ручку, и дверь беззвучно открывается. Потом… все стало более расплывчатым. Я помню мерный стук маятника, но тогда вряд ли обратил внимание на время. В любом случае такой должна была бы быть первая фотография: вид с порога, у входа — вешалка, сбоку — часы. И то же самое — последнее, что, покидая дом, видел убийца. Я мысленно положил воображаемый снимок на соответствующее ему место и спросил себя: каким должен быть следующий? Что еще я заметил, прежде чем мы обнаружили тело миссис Иглтон? Я инстинктивно искал ее глазами в том же самом кресле с вытканной цветами обивкой, в котором она встретила меня в день нашего знакомства. Я поднес к глазам снимок, запечатлевший два небольших кресла на фоне ковра с ромбами. За спинкой одного из кресел поблескивали хромированные ручки инвалидной коляски. Обратил ли я тогда внимание на коляску, притаившуюся сзади? Нет, вряд ли. Я с отчаянием почувствовал, как все вдруг словно помутнело, стало расплываться. Единственный снимок, накрепко засевший у меня в голове, — тело миссис Иглтон в шезлонге, ее открытые глаза, как будто этот единственный образ излучал слишком сильный свет, из-за чего все остальные картинки попадали в тень. Да, пока мы подходили, я конечно же видел дощечку для игры в скраббл и рядом две маленькие формочки с буквами. Разумеется, следующая фотография увековечила положение дощечки. Снимок сделан с очень близкого расстояния, поэтому все слова читаются легко. Мы с Селдомом однажды их уже обсуждали. Ни он, ни я не питали на сей счет никаких иллюзий — ничего интересного эти слова нам открыть не могли, и они конечно же никоим образом не были связаны с первым символом. Инспектор Питерсен также не придал им особого значения. Мы дружно сошлись во мнении, что символ был выбран заранее, то есть до совершения преступления, а не спонтанно. И все-таки я повнимательнее вгляделся в фотографии формочек для букв. Ведь их я тогда точно не видел. В первой стояла только одна буква — А. Во второй — две: К и О, что наверняка свидетельствовало о том, что миссис Иглтон играла до самого конца, пока все буквы из мешочка не были использованы. Потом она уснула. Я позволил себе отвлечься и попытался придумать английские слова, которые еще можно было составить при помощи этих последних букв. Но в голову мне ничего не пришло, хотя, решил я, миссис Иглтон какое-нибудь слово непременно придумала бы. Почему я не заметил формочек раньше? Я постарался припомнить, как именно они располагались на столе. На том самом углу, рядом с которым стоял Селдом, подняв подушку. Итак, подумалось мне, искать я должен именно то, чего тогда не видел. Я снова уставился на фотографии, отыскивая детали, которые в тот день ускользнули от моего внимания. Вот последний снимок: страшное мертвое лицо миссис Иглтон. Нет, вроде бы ничего нового. Таким образом, остались три вещи: формочки для букв, часы у входа, инвалидная коляска. Коляска… Может, тут и кроется разгадка символа? Треугольник — для музыканта, рыба, читай аквариум, для Кларка, а для миссис Иглтон… круг — колесо ее инвалидного кресла-коляски. Либо «О» — начало слова «omert

Я вздрогнул, услышав характерный шорох — кто-то подсунул под мою дверь конверт. Я распахнул дверь. Там стояла Бет. Она быстро выпрямилась, щеки ее вспыхнули. В руках она держала еще несколько конвертов.

— Я решила, что тебя нет дома, — сказала она, — поэтому не постучала.

Я пригласил ее войти, а сам поднял с пола конверт. В нем лежала открытка с иллюстрацией из «Алисы в Стране чудес» и надпись: «Приглашение на несвадьбу».

Я посмотрел на Бет с непонимающей улыбкой.

— Дело в том, что мы пока не можем пожениться, — пояснила она. — Бракоразводный процесс иногда тянется очень долго… но мы решили все же устроить праздник. — Она увидела фотографии, разложенные на кровати. — Семейные снимки?

— Нет, ведь у меня и семьи-то в привычном смысле слова нет. Это фотографии, сделанные полицией в тот день, когда убили миссис Иглтон.

Я вдруг подумал, что Бет — самая настоящая англичанка и ее взгляд на вещи в этом смысле наверняка вполне типичен. Не хуже любого другого. Кроме того, именно Бет последней видела миссис Иглтон в живых, поэтому она способна заметить любую перемену. Я знаком подозвал ее к кровати. Она явно колебалась, лицо ее исказила гримаса ужаса. Наконец она сделала пару шагов вперед и быстро скользнула взглядом по снимкам, словно боясь задержаться хотя бы на одном больше секунды.

— Скажи, а зачем тебе их дали, ведь прошло уже столько времени? Неужели они считают, будто из этого можно еще что-то вытянуть?

— Они пытаются найти связь между первым символом и миссис Иглтон. А вдруг, посмотрев на фотографии сейчас, ты обнаружишь, что чего-то не хватает или что-то сдвинуто с места…

— Но я:уже говорила инспектору Питерсену, что совершенно не помню, где и как именно стоял каждый предмет, когда я уходила. Спустившись в гостиную по лестнице, я нашла миссис Иглтон спящей и, естественно, постаралась уйти как можно тише, даже не оглянулась. Ты же знаешь, что мне довелось тогда испытать… Дядя Артур приехал в театр и сообщил о случившемся, а они дожидались меня здесь, в гостиной — и тело еще не увезли. — Она взяла в руки фотографию, запечатлевшую труп миссис Иглтон в шезлонге. Бет явно старалась побороть охвативший ее ужас. — Заметить я смогла только одно: пропал плед, которым она укрывала ноги. Никогда, даже в самые жаркие дни, она не забывала перед сном укутать ноги пледом. Она не желала, чтобы кто-нибудь видел ее шрамы. Мы перевернули весь дом, но пледа так и не нашли.

— Да, действительно, — встрепенулся я, изумившись, что этой детали ни Селдом, ни я не заметили. — Я ведь тоже никогда не видел ее без пледа. А почему же убийце понадобилось оставить ноги открытыми? Или он унес плед в качестве сувенира? А вдруг он прихватил что-то на память и с места двух следующих убийств?

— Не знаю, мне не хотелось бы снова раздумывать о случившемся, — сказала Бет и повернулась к двери. — Это для меня такой кошмар… Скорее бы все закончилось! Когда на наших глазах умер Бенни. .. прямо во время концерта… и появился инспектор Питерсен, мне показалось, что я тоже вот-вот умру, прямо там, на сцене. И я думала только об одном: он решил каким-нибудь образом снова свалить вину на меня.

— Нет, всех оркестрантов инспектор сразу исключил из числа подозреваемых. Кто-то подкрался к несчастному сзади.

— В любом случае, — упрямо мотнула головой Бет, — я надеюсь, что его поймают и все кончится. — Она взялась за дверную ручку, потом оглянулась и произнесла: — Разумеется, ты можешь прийти на праздник со своей девушкой. Это с ней ты играл в теннис? Да?

После ухода Бет я медленно сложил снимки в конверт. Открытка с приглашением по-прежнему лежала на кровати. Рисунок и на самом деле изображал праздник не дня рождения в доме кролика. Один из трехсот шестидесяти четырех праздников не дня рождения. Чарлз Доджсон[36] был математиком и логиком, и он отлично знал: то, что остается за границами каждого утверждения, бесконечно шире и убедительнее сказанного. Плед — тоже маленький знак, тревожный и отчаянный. А сколько всего и в самых разных ситуациях мы не сумели увидеть? Именно такого вывода Селдом, наверное, от меня и ожидал. Я должен был вообразить себе то, чего там не было и что мы просто обязаны были заметить.

Я порылся в ящике, достал белье и пошел в душ, продолжая думать о Бет. Зазвонил телефон. Лорна сообщила, что ей дали дополнительный выходной и сегодня вечером она свободна. Я спросил, не хочет ли она пойти вместе с нами на представление иллюзиониста.

— Разумеется хочу, — ответила она. — И вообще, впредь я не намерена никуда отпускать тебя вечером одного. А вдруг снова что-нибудь случится? Хотя… мне, конечно, суждено увидеть только дурацких кроликов, выскакивающих из цилиндра…

Глава 21

Когда мы приехали в театр, билетов в первые ряды уже не осталось, но Селдом любезно уступил Лорне свое место, а сам пересел подальше. На сцене царил полумрак, хотя можно было различить стол, на котором стоял очень большой бокал с водой, рядом со столом — кресло с высокой спинкой, повернутое к публике. Чуть дальше, за столом и по бокам от него — дюжина стульев, расставленных полукругом. Мы вошли в зал, опоздав на несколько минут, и как раз в тот миг, когда мы усаживались, свет начал гаснуть. В мгновение ока театр погрузился в полную темноту. Но вдруг вспыхнул луч света и упал на сцену. Маг сидел в кресле, словно всегда там и был. Руку он козырьком приставил ко лбу, стараясь получше рассмотреть публику.

— Свет! Больше света! — приказал он, поднимаясь на ноги, потом обошел стол и, по-прежнему не отнимая руки ото лба, шагнул к самому краю сцены и окинул взглядом ряды партера. Резкий, как в операционной, свет освещал его сгорбленную фигуру. И только тут я с изумлением обнаружил, что у него нет второй руки. Да, правой руки не было — по самое плечо, так что казалось, будто ее никогда и не существовало. А левая рука снова взметнулась вверх в повелительном жесте.

— Больше света! — повторил маг. — Я хочу, чтобы вы всё видели и чтобы потом никто не сказал, что мне удалось вас обмануть благодаря дыму и полумраку… Пусть будут видны все мои морщины. Семь рядов морщин. Да, я очень стар, правда? Почти неправдоподобно стар. И тем не менее когда-то и мне было всего восемь лет. Мне было восемь лет, и у меня, как у всех, было две руки, как у каждого из вас, и я мечтал овладеть искусством магии. Нет, только не показывайте мне фокусов, говорил я своему учителю. Ведь я мечтал стать магом и не желал учиться делать фокусы. Но мой учитель, который тогда был таким же старым, как я теперь, сказал мне: первый шаг, первый этап — это научиться делать фокусы. — Тут маг раскрыл пальцы веером и поднес к лицу. — Могу вам признаться, ведь сейчас это уже не имеет значения, что мои пальцы отличались ловкостью и быстротой. Я был от природы отмечен талантом и вскоре уже колесил по всей стране: маленький фокусник-иллюзионист, эдакое цирковое чудо. Но в десять лет произошел несчастный случай. Или это не было несчастным случаем. Очнулся я в больнице, я лежал на кровати, и у меня осталась только одна рука, левая — вот эта левая рука. У меня, мечтавшего стать магом… К тому же я был правшой. Но тут опять появился мой старый учитель, и пока родители рыдали от горя, он сказал мне всего несколько слов: это второй шаг, второй этап, и возможно, возможно, однажды ты все же станешь магом. Мой учитель умер, и никто никогда не сказал мне, каким должен быть третий шаг и третий этап. Поэтому всякий раз, выходя на сцену, я задаюсь вопросом: не настал ли желанный день… Наверное, об этом дано судить только вам. Поэтому я всегда требую больше света и предлагаю всем желающим подняться на сцену и следить за мной во все глаза. Сюда, сюда! — Он поднял со своих мест почти половину первого ряда и рассадил зрителей на сцене. — Ближе, еще ближе, я хочу, чтобы вы внимательно следили за моей рукой, чтобы не сводили с нее глаз. И хорошо запомните: сегодня я не собираюсь показывать никаких трюков.

Он вытянул обнаженную руку над столом. Между большим и указательным пальцами он зажал что-то белое и очень маленькое, но что именно, с наших мест нам разглядеть не удавалось.

— Я приехал из страны, которую называют мировой житницей. Не уезжай, сынок, умоляла мать, здесь ты никогда не останешься без куска хлеба. А я уехал, уехал, но всегда и всюду вожу с собой кусок хлеба. — Он снова показал нечто, потом сделал рукой круг, сжимая белый комочек, после чего осторожно положил на стол. И сделал ладонью круговое движение, словно собирался замешивать тесто. — Какие странные пути доводится пройти крошкам хлеба. Ночами их склевывают птицы, и никак нельзя отыскать дорогу назад. Возвращайся, сынок, говорила мне мать, тут у тебя всегда будет кусок хлеба. Но я уже не мог вернуться. Странные пути — пути хлебных крошек! Только вперед, и никогда — назад. — Его рука, делая пассы, похожие на гипнотические, кружила над столом. — Поэтому я не стал бросать на дорогу все свои хлебные крошки. И куда бы ни отправлялся, всегда везу с собой… — он поднял руку, и мы увидели, что теперь на ладони его лежит маленькая и хорошо поджаренная булочка, — кусок хлеба.

Он повернулся и протянул руку первому из сидящих на сцене.

— Не бойтесь, смелей — пробуйте. — Рука его, как часовая стрелка, метнулась ко второму стулу, ладонь снова раскрылась — на ней лежала еще одна круглая и целая булочка. — Иногда кусок бывает и побольше. Ну же, пробуйте. — Он опять и опять вскидывал руку — пока каждый из сидящих на сцене не получил свою булочку. — Да, — произнес он под конец задумчиво и показал ладонь, на которой опять лежала булочка. Он вытянул пальцы, очень длинные пальцы, затем медленно сжал ладонь. А когда раскрыл, там лежал все тот же маленький комочек, который маг опять зажал между большим и указательным пальцами.—Нет, нельзя бросать на дорогу все свои хлебные крошки.

Он встал, принимая аплодисменты, потом проводил со сцены первую группу зрителей. Мы с Лорной попали во вторую. Теперь я видел его в профиль: крючковатый нос, очень черные, словно пропитанные чернилами, усы и прямые седые волосы, все еще довольно густые. Но главное — это рука, большая, костистая, со старческими пятнами. Рука скользнула под большой бокал с водой, и маг отпил глоток, прежде чем продолжить.

— Этот номер я предпочитаю называть «Замедление», — объявил он и достал из кармана колоду карт. Потом с фантастической ловкостью начал тасовать ее одной рукой. — Трюки не повторяются, говорил мой учитель. Но ведь я и не хотел показывать трюки, я мечтал заниматься магией. Можно ли повторить магическое действо? Вот всего лишь шесть карт, — сказал он и по одной отделил от колоды шесть карт, — три красных и три черных. Красный цвет, черный цвет. Черный — цвет ночи, красный — цвет жизни. Кто властвует над цветом? Кто управляет порядком расположения цветов? — Он разложил карты на столе, подталкивая их большим пальцем. — Красный, черный, красный, черный, красный, черный. — Так карты и легли. — А теперь внимательно следите за моей рукой — я буду все делать очень медленно. — Рука протянулась к картам и собрала их в том порядке, в каком они лежали. — Кто властвует над цветом? — повторил он и снова быстрым движением большого пальца рассыпал карты по столу. — Красный, красный, красный, черный, черный, черный. Медленнее сделать это никак нельзя, — произнес он, собирая карты, — хотя… хотя попробуем, наверное, можно и помедленнее. — Он снова разложил карты — на этот раз действительно очень медленно. Цвета опять легли через один. — Красный, черный, красный, черный, красный, черный. — Маг повернул голову в нашу сторону, приглашая нас получше все рассмотреть, потом очень медленно протянул руку, так что кончики пальцев коснулись только самой первой карты. Потом он с бесконечной осторожностью снова их собрал, а когда в очередной раз разложил, цвета разделились на две группы. — Красный, красный, красный и черный, черный, черный.

— Правда, вот этот молодой человек, — произнес маг, вдруг вперив взор в меня, — все еще сомневается. Видно, прочел какой-нибудь учебник по магии и считает, что трюк заключается в том, каким образом я собираю карты, либо в эффекте glide[37]. Да, разумеется, именно так я и поступал, и я тоже так поступал, когда у меня было две руки. Но теперь у меня только одна рука. И возможно, когда-нибудь не останется и этой. — Он снова рассыпал карты по столу. — Красный, черный, красный, черный, красный, черный. — И глаза его снова настойчиво отыскали меня. — Ну-ка, юноша, соберите их вместе. А я даже дотрагиваться до них не стану. Теперь переворачивайте по одной. — Я послушно исполнял его указания, и по мере того как поворачивал карты рубашкой вниз, убеждался, что они подчинялись его воле. — Красный, красный, красный и черный, черный, черный.

Мы возвращались на свои места под гром аплодисментов, и тут я вроде бы понял, почему Селдом настаивал на том, чтобы я непременно побывал на этом представлении. Каждый из следующих номеров казался, подобно первому, исключительно простым и исключительно чисто исполнялся, словно старый маг и на самом деле достиг некоего волшебного состояния, при котором ему не нужна была даже одна рука. И еще: его, по-моему, забавляла особая игра, когда он разрушал основные правила своего ремесла — все по очереди, одно за другим. Он повторял свои фокусы по нескольку раз на протяжении представления, он сажал рядом с собой зрителей из зала, демонстрировал технические приемы, с помощью которых другие фокусники, его предшественники, делали то же, что и он теперь. В какой-то миг я обернулся и увидел Селдома, полностью поглощенного спектаклем. Лицо у него сияло восхищением и счастьем, как у ребенка, которому никогда не наскучит снова и снова созерцать одно и то же чудо. Мне вспомнилось, с какой убежденностью он сказал мне, что предпочитает версию с призраком, когда думает о третьем убийстве, и теперь я был готов поверить, что говорил он об этом более чем серьезно. Хотя вряд ли кто из зрителей не был покорен искусством мага: каждый номер тот выполнял так чисто, с таким виртуозным мастерством, что в голову приходило единственное объяснение — да, то самое, единственное, которое умом принять было невозможно. Спектакль шел без антракта, и вскоре — во всяком случае, на мой взгляд, даже слишком скоро — маг объявил свой последний номер.

— Вы, наверное, уже задумались над тем, почему я поставил на стол такой большой бокал, хотя сделал всего один глоток? А ведь воды осталось столько, что тут может поплавать и рыбка. — Он выхватил красный шелковый платок и осторожно протер стекло. — Ну-ка, а вдруг, если мы хорошенько протрем стекло и вообразим себе цветные камешки, вдруг, как в клетке Превера[38], мы заполучим сюда рыбку. — Он отвел платок, и мы на самом деле увидели, что в бокале плавает, тыкаясь мордой в стекло, карась, а на дне лежат разноцветные камешки. — Как вам известно, нас, магов, жестоко преследовали в самые разные эпохи, начиная с того первого пожара, который уничтожил наших самых древних предшественников — магов-пифагорейцев. Да, у математики и магии общие корни, и они долгое время в строжайшей тайне хранили свой общий секрет. Среди всех преследований самыми жестокими, пожалуй, были те, что начались после соперничества апостола Петра и Симона мага, когда христиане официально наложили запрет на волхвование и магию. Они боялись, что кто-нибудь еще сможет умножать хлеба и рыб. Именно тогда маги выработали то, что до сего дня остается стратегией их выживания: создали учебники с описанием самых обычных трюков, распространили их среди народа и стали использовать в своих представлениях дурацкие ящики и зеркала. И постепенно всех убедили, что за каждым номером стоит не более чем трюк; они превратились в салонных магов, мимикрировали, изображая из себя фокусников, — и за счет этого смогли втайне, под самым носом у гонителей, продолжать заниматься умножением хлебов и рыб. Да. При этом самым важным и тонким оставался трюк, призванный убедить окружающих, что никакой магии не существует. Я и сам сейчас, например, воспользовался платком, хотя настоящему магу никакого платка не надобно, платок скрывает не трюк, а самую древнюю из всех тайн. Поэтому запомните, — сказал он с мефистофелевской улыбкой, — запомните крепко-накрепко: магии не существует. — Он щелкнул пальцами, и в воде появилась вторая рыбка. — Магии не существует. — Он снова щелкнул пальцами — и появилась третья рыбка. Потом он накрыл бокал платком и тотчас сдернул его за кончик — теперь на столе уже не было ни бокала, ни рыбок, ни камешков… — Магии… не существует!

Глава 22

Мы сидели в баре «Орел и дитя». Селдом с Лорной посмеивались над тем, как долго я не могу допить свою первую кружку пива.

— «Нельзя пить медленнее… или нет, можно пить еще медленнее», — проговорила Лорна, подражая хриплому и низкому голосу мага.

После представления мы на несколько минут зашли к артисту в уборную, но Селдом не сумел уговорить его пойти с нами в бар.

— А, это тот недоверчивый молодой человек! — произнес он рассеянно, когда Селдом представил меня, а потом, узнав, что я аргентинец, обратился ко мне на испанском, которым, видимо, давно не пользовался: — Магия надежно защищена, именно благодаря таким вот скептикам.

Он очень устал и сказал нам, перейдя на английский, что с каждым разом делает свои спектакли все короче и короче, и тем не менее старые кости обмануть не удается.

Селдом с порога сказал ему:

— Мы, разумеется, должны встретиться до твоего отъезда и поговорить.

— Я оставил тебе книгу, и, надеюсь, там ты найдешь ответы на некоторые из заданных мне вопросов, — отозвался маг.

— Какие вопросы? О какой книге вы говорили? — накинулась Лорна на Селдома, не в силах больше сдерживать любопытство.

Казалось, пиво помогло им вернуться к давним дружеским отношениям. Я заметил это еще и по улыбке, которой они обменялись, чокаясь своими кружками. Так что меня снова начал мучить вопрос, насколько тесной была связывавшая их когда-то дружба.

— Это касается смерти музыканта, — ответил Селдом. — Мне в голову пришла одна мысль, когда я вспомнил обстоятельства смерти миссис Краффорд. Помнишь?

— А как же! — с жаром воскликнула Лорна. — Случай с телепатией…

— Самое знаменитое из расследований Питерсена, — пояснил Селдом, обращаясь ко мне. — Смерть миссис Краффорд, очень богатой старухи, руководившей местным кружком спиритов. Это случилось как раз в то время, когда здесь проводился отборочный турнир чемпионата мира по шахматам. В Оксфорд приехал довольно знаменитый индус-телепат, и супруги Краффорд устроили у себя дома вечер, чтобы заняться экспериментами по передаче мыслей на расстоянии. Дом Краффордов находится в Саммертауне, неподалеку от того места, где обитаете вы. А телепат был на Фолли-Бридж — на другом конце города. И расстояние между ними якобы давало возможность установить какой-то там рекорд. Смешно! Миссис Краффорд охотно предложила себя на роль первой испытуемой. Индус-телепат с большими церемониями водрузил ей на голову некое подобие шлема, посадил даму в центре гостиной и покинул дом, направившись в сторону моста. В намеченный час в доме погасили все огни. Только шлем светился в темноте, благодаря чему все присутствующие на сеансе различали лицо миссис Краффорд. Прошло секунд тридцать, и тут раздался душераздирающий крик, затем — шипение, словно на сковороде жарили яичницу. Когда мистер Краффорд зажег свет, все увидели, что на стуле сидит мертвая старуха — голова у нее была опалена, как будто в нее попала молния. Бедного индуса арестовали, но ему удалось доказать, что шлем не таил в себе никакой опасности — он был сшит из обычной ткани и покрыт светящейся краской. Иными словами, этот головной убор использовался исключительно ради сценического эффекта. А по поводу случившегося телепат пребывал в таком же недоумении, как и все прочие. Свой номер с передачей мыслей на расстоянии он показывал во многих странах и при разных погодных условиях. А здесь в тот день небо было ясным и безоблачным. Инспектор Питерсен, естественно, заподозрил в первую очередь мистера Краффорда. Обнаружилось, что он находится в любовной связи с женщиной, которая была гораздо моложе его. Но обвинению почти не за что было зацепиться. К тому же прежде требовалось отгадать, каким образом он это сделал. Питерсен положил в основу своей теории тот факт, что миссис Краффорд ради торжественного случая надела свой так называемый «парадный» парик, который крепился на тоненькой металлической сетке. Все видели, как супруг приблизился к ней и нежно поцеловал перед сеансом — прежде чем погасить свет. Питерсен решил доказать, что именно в тот момент он и подсоединил к парику провод, чтобы электрическим током убить жену. А потом, когда кинулся к ней, якобы пытаясь спасти, этот провод ловко убрал. Тут не было ничего невозможного, но, как выяснилось позднее, уже на процессе, выполнить подобный план обвиняемый едва ли сумел бы. Адвокат Краффорда выдвинул свою — куда более простую — версию. И ее можно назвать по-своему блестящей. Если взглянуть на карту города, то легко убедиться, что как раз на полпути между мостом и Соммертауном находится «Плейхауз», где проходил турнир шахматистов. В момент гибели миссис Краффорд почти сотня шахматистов, предельно сосредоточив свои мыслительные способности, склонилась над шахматными досками. Защита пыталась доказать, что умственная энергия, освобожденная телепатом, резко усилилась за счет суммы энергий шахматистов, вырвавшейся за пределы зала, и как смерч обрушилась на Соммертаун… Так объяснялось, почему то, что изначально было безобидной мыслительной волной, в итоге убило миссис Краффорд, подобно разряду молнии. Суд разделил Оксфорд на два лагеря. Защита призвала целую армию специалистов по передаче мыслей на расстоянии и так называемых ученых, занимающихся паранормальными явлениями. Они, как и следовало ожидать, горячо поддержали версию адвоката, выдвинув кучу смешных доказательств, изложенных на свойственном им псевдонаучном языке. Самое любопытное заключалось в том, что чем абсурднее звучали все эти версии и теории, тем с большей готовностью суд — и весь город — им верил. Я тогда еще только начинал исследовать эстетику различных умозаключений и был буквально заворожен силой убеждения, которая изначально таится в привлекательной идее. Можно, конечно, сослаться на то, что в судебном процессе не обязательно должны участвовать люди с научным складом ума, скорее они привыкли доверять гороскопам, «И цзин»[39] или картам таро, и поэтому парапсихологи и телепаты никаких подозрений у них не вызывают. Интересно также, что весь город ухватился за абсурдную версию и возжелал в нее поверить вовсе не из-за коллективного приступа иррационализма. Наоборот, публика руководствовалась якобы чисто научными теориями. Сражение разворачивалось якобы в рамках рационального. Просто-напросто версия о коллективной умственной энергии, порожденной шахматистами, оказалась гораздо более соблазнительной, более прозрачной, более яркой, чем версия, которая объясняла случившееся тем, что к парику был подсоединен проводок. Но тут, когда все вроде бы складывалось в пользу Краффорда, газета «Оксфорд таймс» опубликовала письмо одной своей читательницы, некоей Лорны Крейг, девушки, фанатично любящей детективные романы, — сказал Селдом, качнув свою кружку в сторону Лорны; оба они улыбнулись, словно речь шла о старой шутке. — В письме коротко сообщалось, что давным-давно Эллери Куин[40] опубликовал рассказ, где описывалась похожая смерть, наступившая во время сеанса телепатии. Единственная разница заключалась в том, что там мыслительная волна проходила через футбольное поле во время пенальти, а не через зал, где проводился шахматный турнир. Забавно, но в рассказе рассматривалась версия «мыслительного тайфуна» — как вполне правдоподобное разъяснение загадки; и эту версию выдвинула, разумеется, защита. Но как только жители нашего города узнали, что Краффорд мог позаимствовать чужую идею, все они — вот вам пример изменчивости человеческой натуры — в мгновение ока превратились в его врагов. Напрасно адвокат доказывал, что Краффорд не относится к числу людей читающих и поэтому вряд ли знал ту историю. Скопированная идея, уже в силу своей неоригинальности, лишается привлекательности. Мало того, теперь она казалась публике довольно нелепой. И вообще, нечто подобное мог сочинить только писатель. В результате суд, состоявший, как мы видим, из граждан, которых трудно назвать непогрешимыми, как сказал бы Кант, приговорил мужа миссис Краффорд к пожизненному заключению, хотя новых доказательств его вины найти не удалось. Вернее, единственное убедительное доказательство, попавшее в распоряжение суда, это тот самый фантастический рассказ, который бедняга Краффорд скорее всего и в глаза не видел.

— Ага, если не считать, что «бедняга Краффорд» спалил свою жену! — воскликнула Лорна.

— Вот вам живой пример того, — со смехом продолжил Селдом, — что не всем были нужны хоть мало-мальски правдоподобные доказательства его вины, многие и так целиком и полностью в нее поверили. Но дело совсем в другом. Эта история пришла мне на ум вечером после злополучного концерта. И я хотел спросить у Лавана, каких реальных результатов можно добиться, действуя на расстоянии. Поэтому вместе с билетами на свое представление он оставил мне книгу про гипноз, но я пока еще не успел ее прочесть.

Подошла официантка, чтобы принять заказ. Лорна ткнула пальцем в меню, где значилась классическая fish and ships[41], потом встала и отправилась в туалет. Когда Селдом сделал заказ и официантка оставила нас вдвоем, я вернул ему конверт с фотографиями.

— Вы смогли что-нибудь вспомнить"? — спросил Селдом и, заметив недоумение на моем лице, добавил: — Это очень трудно, правда? Вернуться к самому началу, словно ты ничего еще не знаешь. Соскоблить все, что наросло позднее. Вы обнаружили что-нибудь, что тогда ускользнуло от вашего внимания?

— Только одно: когда мы увидели тело миссис Иглтон, на ногах у нее не было всегдашнего пледа.

Селдом оперся подбородком на переплетенные пальцы.

— Это… может оказаться интересным, — сказал он. — Да, сейчас… после ваших слов… я отлично помню… Шотландский плед… он всегда был у нее на ногах, особенно если она куда-то отправлялась.

— Бет уверена, что, когда она в два часа спустилась из своей комнаты в гостиную, плед был на месте. Потом, после случившегося… они обыскали весь дом, но плед обнаружить не удалось. А Питерсен нам ничего об этом не сообщил, — сказал я не без раздражения.