Яйцо

Мажис. Дай мне его. (Ему удается завладеть ее платком.) Шарлотта (вгрызаясь, очень громко). Отдай мне этот платок!

Бертулле (издали, весело). Ссорятся.

Шарлотта (подходя к семейству). Он отнял у меня платок.

Бертулле. Ну и что? Это шутка. Он тебе его отдаст. Ты что думаешь, платков у него нет? А, Эмиль?

Шарлотта (все еще вне себя). Ему не платок нужен. Он хочет, чтоб у него было что-нибудь мое. Он сам это сказал.

Гортензия (сваливаясь с небес на землю). А почему именно платок?

Шарлотта. Он все время меня мучает. Подлавливает. Гнусные предложения делает.

Мадам Бертулле (вставая). Предложения?…

Бертулле. Ну и дела, этого уж я вынести не могу.

Дядюшка (продолжая игру). Моя взятка.

Жозеф. Платок? Как не стыдно!

Люси. Не вмешивайся, болван.

Мадам Бертулле (с горячностью). Я же тебе говорила, Гастон, надо было навести справки. Прежде чем отдавать свою дочь…

Мажис. И все это из-за платка. Какая пошлость!

Дядюшка достает платок, сморкается. Все смотрят на него.

Бертулле. Да ладно, Эмиль. Отдайте платок, и не будем больше об этом.

Мадам Бертулле. Ну уж нет. Я и минуты не останусь в этом доме. Моя дочь! Предложения. Бедная Гортензия, иди ко мне, моя девочка…

Гортензия. Да что ты, мамочка. Ты же знаешь, какая у нас Шарлотта. Вечно она что-то воображает.

Шарлотта. Я воображаю?

Мадам Бертулле. Конечно. Ты к нему приставала, я уверена.

Шарлотта. Он хотел поцеловать меня…

Дядюшка (протестуя). Нет, это не игра.

Мадам Бертулле. Пойдемте, дядюшка.

Гортензия (выходя с матерью). Мама, это же смешно…

Семейство уходит. Бертулле, прежде чем уйти, оборачивается к Мажису, разводя руками. С этим же самым жестом Мажис подходит к рампе.

Мажис (зрителям). Вот так!… Думаете, Гортензия хоть раз со мной об этом заговорила? Устроила мне хоть одну сцену из тех, что так нравилось устраивать моей бедной матушке? Ничего подобного… Молчание… Гробовое… Это у них так принято было, у Бертулле. К неприятному больше не возвращались. А я на стенку лез от тоски. Да-да, именно от тоски… Хотя она мне нравилась, Гортензия… Красивая женщина… Но ее будто не существовало. Она, мебель, салфеточки… Полено, бревно… Ну, пустое место… Часть моего сна… У меня коллега был в министерстве, так его на службе сон разбирал. Только к шести часам он начинал оживляться. А я – наоборот. (Берет шляпу, идет в глубь сцены.) И вот я вернулся к Розе. Почему? (Делает неопределенный жест.) Откуда я знаю.

На последних словах слева входят Роза и Эжен. У Розы в руках – блузка и утюг. Она располагается за столом на втором плане. Эжен, на руке у него – пиджак, берет газету, оставленную Мажисом и разворачивает ее.

Тьфу, черт, там же был Эжен. Это я совсем упустил из виду…

Эжен (поворачиваясь к Мажису). Мажис!

Мажис. Здравствуйте!

Роза (продолжая гладить). Здравствуй!

Эжен. Да входи же. (Начинает смеяться.) Чертов Мажис! Уже? (Смеется, потом замолкает.)

Роза, склонившись над утюгом, смотрит на Мажиса.

Мажис. Так мы и смотрели друг на друга. Все трое. А между нами была какая-то яма, откуда поднималось ощущение собственного ничтожества, стыда…

Эжен (машинально повторяя). Чертов Мажис…

Роза отставляет утюг. Смотрит на блузку, держа ее на вытянутых руках.

Роза (Эжену). Ты собирался прогуляться?

Эжен. Раз надо… (Медленно надевает пиджак.)

Роза поскребывает в углу рта. Мажис смотрит в сторону.

Но куда же мне пойти? В «Улитке» в этот час обычно никого нет.

Роза (раздраженно). Ну и что. (Смягчаясь.) Я же не говорю,

чтобы ты шатался часами.

Эжен (делает шаг, потом Мажису). Привет! Если не увидимся.

Мажис. Привет!

Эжен (у двери). Так я ухожу?

Роза (Мажису, подумав). В следующий раз пойдем в гостиницу. Эжен любит удобства. Не стоит его беспокоить. (Подходит к двери слева.) Ты идешь или нет?

Мажис (догоняя ее). Розочка…

Они уходят в левую дверь. Мажис на ходу снимает пиджак, но почти сразу же возвращается.

(Очень непринужденно.) На этот счет, кстати, я кое-что усек. Если верить системе, то любовь – это чувство неуправляемое. И желание тоже. Что такое желание? Фестон. Пена. Вьюшка. Оно приходит и уходит. Это дело такое, очень капризное. Вот сегодня вечером, вернувшись со своей дамой, вы будете заниматься любовью? Не обязательно. То есть, это как выйдет… Во всяком случае, вам в голову не придет себе командовать. Тьфу черт (смотрит на часы), уже двадцать минут первого, пора… Комиссар полиции вас будет заставлять, так вы и то воспротивитесь. Ведь правда? Вы скажете ему: «Минуточку! Желание приказам не подчиняется». Нет? Я думаю, приступом это не берется. Так! Тогда, пожалуйста, попробуйте мне объяснить, как это получалось, что Роза говорила: «В четверг, полседьмого…», и в четверг, в шесть тридцать, ну, в шесть сорок, бах! мы занимались любовью. По заказу! Как будто на этот раз подчинялись комиссару полиции. Как в коммерческих делах: вы мне доставите товар к шести тридцати в четверг. По заказу, тут другого слова не подберешь. И со всеми так. Я расспрашивал. Если у вас с женщиной вся жизнь впереди или хотя бы две недели, вы не торопитесь. А вот если у вас – полчаса, так и пожалуйста. Вы скажете, да ну, это же очень легко объясняется, это случай, а случая не упускают. Не возражаю. Но что такое случай? Веленье судьбы. Приказ. Предписание. И желание тут как тут, подчиняется. А как же аксиома? Желание-то ведь неуправляемо. Управляемо, и еще как. Да хоть в Париже, каждый день это видно на каждом шагу. (Поворачивается, смотрит в глубь сцены.)

Там появляется Гортензия. Она выкатывает кроватку с младенцем.

Потом у нас с Гортензией появился ребенок… Девочка… Беатриса… Беатриса! Ну и имечко. Теще так заблагорассудилось… Хотя семья благодаря этому со мной помирилась… (Замученным голосом, пока те, кого он перечисляет, входят.) Папа, мама, Люси и Жозеф, теперь женатые… Нет, Шарлотты не было. Она больше не приходила.

Мадам Бертулле. Дорогой Эмиль!

Мажис (хмуро). Здравствуйте, мама.

Бертулле. Привет, старик!

Семейство тут же склоняется над кроваткой.

Мажис. Видели? Без слов, без объяснений. Платочек-то зарыт. Так боялись о нем вспоминать, что просто забыли.

Бертулле (склонясь над кроваткой). Агу-агу-агу.

Мадам Бертулле. Она улыбается совсем, как Эмиль.

Бертулле. Ату! Агу! Идет коза рогатая за малыми…

Люси. Папа, ты ее разгуляешь.

Жозеф (подходит к гравюре и говорит тоном сведущего человека). Ах, Константинополь…

Мажис (угрюмо). Да, Константинополь…

Жозеф (поглядев на жену, берет под руку Мажиса). Знаешь, чего бы мне хотелось хоть разочек? Переспать с турчанкой. О, это должно быть сногсшибательно. (С несчастным видом.) Только вот случая не представилось.

Мажис. Еще успеешь…

Жозеф (снова поглядев на жену). О, теперь…

Семейство Бертулле собирается уходить.

Мажис (подходя к ним). Как? Вы уже уходите?

Мадам Бертулле. Зять, который задерживает тещу, где это записать?

Мажис. Такую тещу, как вы, мама…

Гортензия. До воскресенья… (Уходит, увозя кроватку.)

Семейство Бертулле уходит в другую сторону.

Мажис. Затем однажды, когда я вернулся из министерства… Гортензия (входя). Угадай, кто приходил сегодня? Не угадаешь. Виктор Дюгомье.

Мажис. Дюгомье?

Гортензия. Сын Дюгомье, ну, ты знаешь. Я тебе о них говорила. Наши бывшие соседи. Отец потом умер, а Виктор уехал в Индокитай. Вот он вернулся… Представляешь, как я удивилась. (Рассказывая об этом, она волнуется несколько больше, чем следует.)

Мажис. Ах ты! Из Индокитая приехал? Пари держу, что он малость пожелтел…

Гортензия. Почему пожелтел?

Мажис. Да все, кто был там, известное дело, оттуда желтыми возвращаются.

Гортензия. Но он вовсе не желтый.

Мажис. Ладно. Я просто хотел сказать… (Выходит на авансцену, садится, стаскивает туфли, надевает тапочки, снимает галстук.)

В это время входит Дюгомье. Он вешает свою шляпу на вешалку, готовится вступить в разговор.

(Поднимаясь.) И вот, в следующее воскресенье… (Присоединяется к Дюгомье и Гортензии.)

Дюгомье. О, как тяжело было уезжать, отрываться от родных мест. (Энергично.) Но это было необходимо. Здесь я не мог найти хорошей работы, здесь не было применения моим способностям. Метрополия этим не богата. Дела мелки, барыши невелики, размаха нет. Там все совсем по-другому… И все равно, когда я увидел, как французский берег постепенно исчезает за горизонтом… (Бросает взгляд на Гортензию.) Когда я подумал обо всем, что оставляю, – семью, привязанности, самые для меня дорогие…

Мажис. Но, мсье Виктор, разве вы мне не говорили, что отплывали из Генуи…

Дюгомье. Да… А почему вы об этом спрашиваете?

Мажис. Хм, в Генуе – и берега Франции.

Дюгомье. Ну, просто так говорится.

Мажис. Ясно… (Снова подходит к рампе, жестом призывая публику обратить внимание на нелепость объяснений Дюгомье.)

За его спиной Гортензия наливает кофе Дюгомье. Они смотрят друг на друга.

(В зал.) Нет, сначала у меня не было подозрений. Никаких. Может, это и глупо, но их не было. Ну, конечно, я догадался, что он когда-то, еще до Индокитая, был влюблен в Гортензию. И она в него, разумеется. Они, должно быть (паясничая) амменялись посэлуями. Мне так даже понятнее стало, почему она пошла за меня. Вероятно, отчаялась ждать, решила, что этот желтенький никогда не вернется. Она, конечно, теперь жалела. Я был совсем не в ее духе. Ну, а потом, ясное дело, – этот Дюгомье со своей любовью вбил себе в голову черт знает что насчет Гортензии. Мадонна, куколка, венец творенья… Меня он держал за олуха, это было очевидно… Видеть, что твоя куколка – первый сорт – замужем за олухом, наверно, ему было больно, не сомневаюсь, поставьте себя на его место… Тоска. А счастье было так возможно… Я развлекался, дразня их. (Поворачивается к Дюгомье и Гортензии.)

Дюгомье (светски). О, как я люблю ампир.

Мажис (насмешливо). Дело вкуса. А я больше люблю вампиров. Хе-хе-хе.

Дюгомье и Гортензия обмениваются взглядами.

Гортензия (смущенно). Вот, Виктор, видишь… Эмиль у нас за словом в карман не лезет.

Мажис (смотря на маленький пакетик). Хм, а это что за кулечек?

Дюгомье. Засахаренные каштаны. Я не забыл, что они очень нравились Гортензии.

Мажис. О, как это деликатно. Сама деликатность. Прямо-таки деликатес. Засахаренные каштаны. (Берет один и кладет себе в рот.) М-м-м! Люди скромного достатка очень любят каштаны в сахаре. Недешево стоит, а? Да, вы можете себе это позволить, мсье Виктор.

Дюгомье едва сдерживается.

Так рассказывайте же, мсье Виктор, рассказы о путешествиях редко бывают неинтересными.

Дюгомье (любезно). О чем бы вы хотели услышать?

Мажис. Как там, в Индокитае, насчет кралечек, а? Вы-то уж без них не обходились, я уверен.

Дюгомье (как ошпаренный). Что вы, вовсе нет…

Мажис. Ну! В такой ситуации приходится брать то, что под руку попадается. Разве нет, мсье Виктор?

Дюгомье. Уверяю вас…

Мажис. А у желтых женщин кожа не сальная? (Опять берет один засахаренный каштан, потом хватает еще несколько штук. В зал.) А то я еще деревенщину корчил. Вот что его из себя выводило. (К Дюгомье.) Елки-палки, никак я своей трубки не найду. Ох, трубчонка моя! Ой, да не ерзайте в кресле, мсье Виктор. Ей-же-ей, хорошая трубочка…

(Берет еще один каштан, потом, обернувшись к Гортензии.) Ты будешь дуться на меня, моя козочка. Я все слопал. Правда, их и было-то не густо. О, это не упрек, мсье Виктор…

Дюгомье (вне себя). Зовите меня хотя бы Виктор!

Мажис. Что вы, как можно, мсье Виктор…

В отчаянье Дюгомье опускается в кресло.

Мажис (выходит к рампе, в публику). Не то чтоб у меня были подозрения… (Продолжая говорить, он надевает туфли, галстук, берет шляпу.) Я, конечно, заметил, что время от времени он заходил, этот Дюгомье, и в мое отсутствие тоже, под вечер. По вторникам он задерживался у себя на службе и потому в пятницу, после обеда был свободен. Мне казалось, что у них дело не заходит дальше сантиментов. Признанья, сожаленья, фантазии там всякие. Роза меня заставила серьезно задуматься. Однажды она сказала: «А этот твой Дюгомье, он еще спит с Гортензией?» У Розы, как всегда, все просто. Ну-ну, сказал я себе. И вот в пятницу, под предлогом зубной боли, я ухожу из министерства в три часа и возвращаюсь… (Оборачивается и на цыпочках идет к двери. На полдороге прижимает палец к губам, показывая публике на шляпу Дюгомье.) Шляпа! Безобидная шляпа. (Поднимает указательный палец вверх.) А под ней адюльтер! (Смотрит в замочную скважину.)

Дюгомье с чашкой кофе в руках, Гортензия штопает носки.

Дюгомье. Мать меня тревожит. Слаба она стала.

Гортензия. Возраст такой. Мама тоже жалуется.

Дюгомье. Наверно, мне надо отправить ее в Швейцарию. Она часто о тебе расспрашивает… Ты ей нравишься.

Гортензия. Я обязательно к ней зайду на днях.

Дюгомье. Ей будет приятно…

Мажис оборачивается к залу, жестом показывает: да нет же, ничего не происходит.

Бедная мама… Ее мечта была, чтобы мы поженились. Гортензия. Не надо об этом говорить.

Дюгомье (оживляясь). Почему? Пора наконец и поговорить. Твое замужество было ошибкой.

Гортензия. Быть может. Но она совершена.

Дюгомье. Не можешь же ты оставаться с этим типом. Он – сама тупость и грубость.

Гортензия. Ты его не знаешь.

Мажис пожимает плечами, подходит к рампе.

Мажис. И больше ничего… Как я и думал. Пенки. Всплески… Ну и забавные встречаются на земле экземпляры… Через три недели я все-таки, для очистки совести, еще раз проверил.

Дюгомье подошел к Гортензии, держит ее за руки. Мажис возвращается к замочной скважине.

Дюгомье. Но я люблю тебя. Я не переставал тебя любить. Там, в Индокитае, твой образ не покидал меня.

Заинтересованный, Мажис, не оборачиваясь, подтаскивает табурет и устраивается на нем у замочной скважины.

Гортензия. И я тебя люблю.

Дюгомье. Почему же ты меня недождалась?

Гортензия. Я думала, что ты забыл меня.

Дюгомье. Забыть тебя!

Дюгомье уводит Гортензию к нише в правой кулисе, в которую вделана кровать. Он опускает ее. Гортензия садится. Дюгомье встает перед ней на колени, берет ее лицо в свои ладони.

Дорогая моя…

Гортензия вытягивается на кровати. Дюгомье склоняется над ней, целует. Пауза.

Мажис (возвращаясь к рампе, в публику). Поначалу мне было интересно… Да… Я думал, что почувствую себя задетым… Вовсе нет… Только с течением времени… И то только из-за безмятежности, написанной на их физиономиях. Счастливые, довольные. Гортензия даже толстела на радостях, по-моему… Это раздражало меня. Поставьте себя на мое место. За версту было видно, что она без меня прекрасно обходится… А за их непроницаемыми физиономиями… Тогда я решил, что настала моя очередь. (Поворачивается к Дюгомье и Гортензии, которые уже сидят в креслах.) Вам пора жениться, мсье Виктор. Разве это жизнь? Я еще вчера Гортензии это сказал, когда мы спатеньки легли. Правда, Гортензия?

Дюгомье (уязвлен, но иронизирует). Слишком вы участливы, Эмиль.

Мажис. Возьмите, к примеру, меня. Каждый вечер, ложась в постель, что я там обнаруживаю? Прелестного цыпленочка, мою Гортензию. Разве не приятно?

Дюгомье (с отчаяньем поглядев на Гортензию). О, не сомневаюсь.

Мажис. Предположим, во мне пробудилось желание. Пожалуйста. И без хлопот.

Дюгомье. Умоляю вас, без подробностей! (Спохватываясь.) Вы же говорите с холостяком…

Мажис. А так-то что остается? Идти, несчастному, среди ночи одевшись, вылавливать на панели дамочку, у которой еще дурную болезнь подцепишь.

Гортензия с беспокойством смотрит на Дюгомье.

Дюгомье. Позвольте! Дамочка с панели, как вы изволили элегантно выразиться, это не для меня.

Мажис (заинтересованно). Ах вот как, у вас есть адресок.

Дюгомье (вконец раздраженный). Нету у меня никакого адреса.

Мажис. А как же вы обходитесь? Может, вам женщины вообще ни к чему? Говорят, есть и такие мужчины. Которым не нужно.

Гортензия. Эмиль!

Дюгомье (вымученно смеется). Дорогой Эмиль, вы становитесь нескромным.

Мажис. Ну чего там, среди своих. Это же вопрос темперамента! Не надо стыдиться. Какой есть, такой есть… А впрочем, знаете, я все понял, мсье Виктор. Я очень хорошо понял.

Гортензия и Дюгомье обмениваются взглядами, они сражены наповал.

(Растягивая удовольствие.) Хм, куда ж это опять моя трубка подевалась?

Гортензия (с усилием, дрожащим голосом). Что ты понял, Эмиль?

Мажис. Э, похоже, что когда случится иметь дело с цветной женщиной, другие тебе уже ни к чему. Преснятина какая-то, что-то вроде суррогата.

Дюгомье (приободрившись). Я никогда не имел дела с цветными женщинами.

Мажис (в зал.) И так до того дня, пока я не почувствовал, что из-за них меня гложет тоска какая-то, да, тоска. У себя, на своей собственной табуретке, я был одинок. Еще один раз отринут. Выброшен… В воскресенье, после обеда был Дюгомье, была Гортензия, был я. Я и они. Я, замешавшийся среди них. И между нами – маленький, но поток. Любовь. Я не имею в виду любовь Гортензия – Дюгомье. До этих пакостей мне дела не было. Я говорю о том, что билось между нами, Дюгомье с его россказнями, Гортензией с ее вязаньем и мною, пожиравшим засахаренные каштаны. В общем, о том, что объединяло нас… Ладно. А по пятницам что они оба делали? Они отшвыривали меня. Они захватывали все. Все – себе… Как воры, оставляя меня совсем одиноким, – я был для них меньше майского жука, меньше тли. Будто меня и вовсе не было. Значит, брак – это ничто?… А жизнь вдвоем?… Все, о чем говорится… Мне необходимо было прорваться к ним… В некотором смысле…

Во время этого монолога Дюгомье обнимает Гортензию, ведет ее к кровати. Гортензия ложится. Дюгомье снимает пиджак, аккуратно вешает его на спинку стула. Укладывается на постель. Мажис на цыпочках идет в глубь сцены. Проходя мимо вешалки, показывает на шляпу Дюгомье. Смотрит в замочную скважину, распрямляется, открывает дверь.

Гортензия (в кровати). О! (Прижимается к Дюгомье, который обнимает ее, как бы защищая.)

Мажис (идет вперед, улыбаясь). Браво! Браво! (Делает вид, что аплодирует.) Поздравляю, Гортензия. С каждым разом все удачнее получается.

Гортензия. Эмиль, клянусь тебе…

Мажис подходит к стулу, вытаскивает бумажник у Дюгомье из пиджака.

Дюгомье (лепечет). Что вы делаете?

Взяв бумажник, Мажис немедленно отскакивает.

Мажис. Да вот, мсье Виктор, беру ваш бумажник… Дюгомье (оторопев). Чтобы что?

Мажис. Чтобы взять контрибуцию, мсье Виктор. Вы, должно быть, догадываетесь, что моих скромных доходов недостаточно, чтобы обеспечить нам некоторые удобства.

Гортензия и Дюгомье смотрят друг на друга. Гортензия потрясена. Дюгомье начинает испытывать омерзение.

Гортензия. Эмиль…

Мажис (кладет бумажник себе в карман, развязно). Я все беру, не так ли?

Дюгомье (кричит). Но это мое месячное жалованье…

Мажис. Именно потому Гортензия и посоветовала мне дождаться сегодняшнего дня.

Дюгомье. Гортензия?

Гортензия. Это неправда! Не слушай его!

Мажис. О-о-о, мсье Виктор, как вы нас удивляете… Честно! Вы – первый столько шума поднимаете.

Дюгомье. Первый? (Отталкивает Гортензию, пытается встать.)

Мажис (выскальзывая из комнаты). О, не беспокойтесь! Не беспокойтесь. (Уходит в глубь сцены.)

Гортензия делает попытку задержать Дюгомье, но он в большом раздражении отталкивает ее, надевает пиджак и выходит. Гортензия падает у кровати на колени, обхватив голову руками. Слева возвращается Мажис. Он шарит в бумажнике, достает и прячет в карман деньги, рассматривает бумажки, которые там лежат, выразительно реагируя на каждую. Улыбается, качает головой, хлопает себя по ляжкам, смотрит на фотокарточку.

Mажис. Бедная мать… (И кладет бумажник обратно в карман.)

Гортензия (набрасываясь на него). Негодяй! Ты доволен, да?

Mажис. Я? Ничего себе вопрос… Кто тут рогоносец?

Гортензия. Ты хотел запятнать мою любовь. Можешь быть доволен. У тебя это получилось. Ты обесчестил меня.

Мажис. Вот это красиво! Ты мне изменила, но это я тебя обесчестил. Оригинально!

Гортензия. А деньги! Деньги, которые ты украл, да, украл.

Мажис. А он?

Гортензия. Что он?

Мажис. Он у меня жену не украл? Он крадет у меня, я у него – мы квиты. Да еще кто из нас больше крадет? Ты себя оцениваешь всего в шестьдесят две тысячи франков! Да, старуха, шестьдесят две тысячи. Он-то нам говорил, что восемьдесят получает. Еще и хвастался.

Гортензия. Он оскорбил меня.

Мажис. Женщина, обманывающая своего мужа, заслуживает оскорблений. (В зал.) Хм, думаю, что… Безупречно!

Гортензия. Он меня за воровку принимает, за шлюху. Он меня наводчицей назвал… Но зачем ты так поступил? Эмиль, так нельзя.

Мажис (мрачно). Мужчина, у которого отнимают жену, жену, которую он любит, этот мужчина имеет право на все, лишь бы вернуть ее.

Гортензия (смотрит на него, потрясенная). Но, Эмиль… Мажис. Что?

Гортензия. Я думала, что больше не нужна тебе.

Мажис. Ты ошибалась.

Гортензия отворачивается, не отрывая рук от лица. Затем поворачивается к Мажису.

Гортензия. Прости меня за то зло, которое я тебе причинила.

Мажис (берет ее за плечи). Бедная моя Гортензия! Да, мы с тобой очень несчастны. Может быть, это и моя вина… Да-да, я отдаю себе в этом отчет… Я не уделял тебе достаточно внимания, но, знаешь, я ведь могу кое-что понять. У тебя был срыв. Так бывает. (Поднимает глаза к небу, стоя за спиной Гортензии.)

Гортензия (взволнованно). Эмиль… (Пауза.) А эти деньги?

Мажис (отстраняясь). Что, эти деньги?

Гортензия. Это ведь только урок, правда? Ты их отдашь ему?

Мажис (срываясь на крик). Никогда в жизни!

Гортензия (пораженная). А что ты с ними собираешься сделать?

Мажис (твердо). Я их отдал.

Гортензия (совершенно остолбенев). Кому?

Мажис. Бедным.

Гортензия смотрит на него. Она не осмеливается ни поверить, ни уличить его во лжи.

Гортензия. Нищим? Шестьдесят две тысячи франков нищим?

Мажис. А меньше шестидесяти двух тысяч раздавать неинтересно. Ты что думаешь, достаточно давать по двадцать франков время от времени, как делает твоя матушка? Удивительные нравы у вас!

Гортензия. Но деньги-то ворованные.

Мажис. У вора ворованные…

Гортензия. А что Виктор подумает?

Мажис. Плевать, что он подумает.

Гортензия. Он решит, что мы соучастники.

Мажис. Какое это имеет значение? Ты ведь не собираешься встречаться с ним, я надеюсь… (Как будто на него накатила волна ревности.) Ты больше не увидишь его! Поклянись мне, что больше не будешь с ним видеться!

Гортензия. Нет-нет, клянусь. Но ты ведь не можешь так поступить. Как он будет жить целый месяц?… А его бедная мать?

Мажис (гневно). Мне дела нет до его матери. Это уж, право, слишком. Какой-то проходимец крадет у меня жену, а я должен думать о судьбе его бедной матери… Ну и люди!

Гортензия уходит.

(В зал.) Это действительно так… Когда задумаешься… Бедная его мать… Это неслыханно, что иногда приходится выслушивать… А знаете, что сделала Гортензия? В жизни не угадаете… Она во всем призналась своей мамочке. Почему? Почем я знаю… Разоткровенничалась. И во всем открылась… Кроме эпизода с бумажником, впрочем. Этого она ей не рассказала. Она сама не поняла, должно быть, в чем дело… Бедная Гортензия! Голова – это у нее не самое сильное место… В результате…

Входят мсье и мадам Бертулле.

Мадам Бертулле (обнимая Мажиса). Мой дорогой Эмиль. (Держит его за плечи и не отпускает.) Бедный мой Эмиль! О, я была к вам несправедлива…

Мажис. Да, мама.

Бертулле (пожимая руку Мажису, левую руку кладет ему на плечо). Вы, Эмиль, заслужили мое глубокое уважение. От имени семьи благодарю вас. Вы хорошо поступили, благородно. Иначе мы погибли бы. Благодаря вам…

Мадам Бертулле (Гортензии). Знаешь, тебе есть за что сказать ему спасибо. Так тебя простить. Немного таких, которые на это способны… Этот Дюгомье, как только я подумаю…

Бертулле. Шшш! Не будем больше об этом ничтожестве. Сыграем в карты, Эмиль? Это отвлечет вас.

Мажис (удрученно). Если хотите…

Мадам Бертулле. Как это грустно. Юноша, который был так весел.

Бертулле. Давайте, ну же, Эмиль. Не надо так драматизировать события. Перевернем страничку. Знаете анекдот про говорящую лошадь? (Заранее хохочет.)

Мадам Бертулле (сердито). Гастон!

Мажис. Оставьте, мама. Я уже забыл. (Подергивает подбородком.) Я хочу забыть.

Мадам Бертулле (с энтузиазмом). О, это великодушно,

Эмиль. Это прекрасно! (Строго.) Видишь, Гортензия?

Гортензия. Да, мама.

Мажис подходит к рампе. Семейство Бертулле уходит вместе с Гортензией.

Мажис (в зал). Только спустя некоторое время я заметил, что все началось сначала. Я имею в виду Гортензию и Дюгомье. Как ей это удалось? Не знаю. То ли она убедила его, что непричастна к истории с бумажником. То ли Дюгомье примирился со своей участью. Отвратительно, до чего иногда может довести любовь. Никакого достоинства, вообще ничего не остается. А я тем временем снова был отвергнут, меня и в грош не ставили… Совсем одинок, затерян во мраке. И все-таки я не мог без них, без Гортензии и Дюгомье. Они держали меня на расстоянии, а я не мог этого вынести. Может, это они и есть – узы брака… (Садясь на кровать). Мне казалось, что на истории с бумажником все должно было кончиться. Как бы не так. Пришлось все начинать заново. Чтобы они не могли выкинуть меня из головы, забыть обо мне. Что еще оставалось? Себя жалеть? Не особенно-то это достойное занятие. Пугнуть его? Дюгомье был куда сильнее меня. (Встает, озаренный какой-то идеей.) Тогда как отнимая у него деньги, я попадал в его самое больное место. Дюгомье-то был скупердяй. Экономный. Приносил засахаренные каштаны, но не больше двухсот граммов… И я решился… (Берет шляпу.) Пошел к нему, на улицу Жюльетт Додю. Вот так.

Мажис ждет со шляпой в руках. Справа в домашней куртке появляется Дюгомье.

Дюгомье. Вы?

Мажис (работая под простачка). По всей очевидности, мсье Виктор…

Дюгомье. Вы последний негодяй…

Мажис. Ах, мсье Виктор, как мало в вас уважения к собственной любовнице, вы не уважаете даже её мужа.

Дюгомье (сдаваясь). Вы правы.

Мажис (смотрит на него, пожимает плечами). Тем более, что я пришел сюда из-за нее. По ее поручению.

Дюгомье. Объяснитесь.

Мажис (снова работая под простачка). В каком-то смысле, мсье Виктор, вы пользуетесь услугами моей жены…

Дюгомье (у него захватило дух). Я?

Мажис. А что, кто-нибудь еще?

Дюгомье (он раздавлен). Возьмите хотя бы другой тон… Мажис. Уж какой беру, такой беру, мсье Виктор. У меня скромные доходы… (Пауза.) И большие расходы…

Дюгомье. У меня тоже. Мать на руках.

Мажис. Знаете, это ваше замечание просто дурацкое. У меня тоже есть бедная мать… Но у меня – Гортензия. Вы как считаете, это что – честно, справедливо пользоваться услугами женщины, которую содержит другой?

Дюгомье (с достоинством). Мсье!

Мажис. Отчего вы не зовете меня больше Эмилем, мсье Виктор? Я все разузнал. Не то чтобы у меня самого были такие привычки, я у сослуживцев спрашивал, они иногда прибегают к услугам профессионалок. Какая ни попади и то запросто сдерет не меньше тысячи франков. А ведь вам какая попало не подойдет, я уверен. С вашими-то замашками… Гостиница, обслуга, так у вас, глядишь, две тысячи и наберется. Каждый раз…

Дюгомье. Но о чем вы говорите?

Мажис. Хм, я говорю о том, сколько вы экономите благодаря Гортензии.

Дюгомье в ужасе. До сих пор он держал руки в карманах, сейчас он испуганно вытягивает их вперед.

(В зал.) Уж тут он должен был разозлиться. (Возвращается к Дюгомье). Экономия-то у вас выходит за мой счет, мсье Виктор. На мне экономите или на Гортензии, если вам так больше нравится. Хм, на Гортензии… Она ведь ничего, а? Ай-яй-яй! Да еще восемь или девять раз в месяц… Нет, это слишком? До этого не доходит? Пять раз?… Но Гортензия-то лучше… Никакого риска… Иллюзия, что вы любимы… Это тоже учитывается… Короче, я считаю, что если попрошу у вас пятнадцать бумажек по тысяче…

Дюгомье. Пятнадцать тысяч франков?

Мажис. Ради удобства нашей дорогой Гортензии. Я как раз собирался купить ей тапочки. Красивые тапочки…

Дюгомье (напуган). Тапочки, конечно…

Мажис (наступая). Это замечательная мысль, очень мило…

Дюгомье. Но пятнадцать тысяч франков… За простые домашние тапочки…

Мажис. О, нужно и много всего другого тоже. Гортензии необходим пеньюар. Мне бы хорошо купить домашнюю курточку. Вроде вашей… (Подходит еще ближе, щупает ткань, из которой сшита куртка.)

Дюгомье совсем сжался в комок.

У этой вполне приличный вид. Где вы такую нашли?… И вы могли бы ее надевать, когда будете приходить… Моя жена, моя кровать, моя курточка – прямо братство… Пятнадцать тысяч, мсье Виктор…

Дюгомье (стал совсем ватным). Да, конечно, Эмиль. Охотно. Вы правы…

Мажис. Я тоже думаю, что прав. (Показывая на голову.) Котелок-то этот варит.

Дюгомье. Но у меня при себе нет…

Мажис. А если поискать хорошенько, мсье Виктор…

Дюгомье. Уверяю вас…

Мажис. Сегодня только четвертое. Не скажете же вы, что истратили уже свои шестьдесят две тысячи? Разве можно быть таким транжирой…

Дюгомье (все еще испуган). Мне надо было расплатиться кое за что.

Мажис. И это кое-что важнее нас? Важнее любви? Бедная Гортензия! Она будет очень разочарована, если я вернусь с пустыми руками…