Произведения для детей (Том 1)

      Мгновеньем в опасности люди живут,
      Оно не воротится снова...
      Он понял, что прорван его парашют,
      И дернул кольцо запасного.
      Беду отвратил он движеньем одним.
      Серебряный купол раскрылся над ним,
      И снова могучая сила
      Его на лету подхватила.
      И, плавно спускаясь с холодных высот,
      Услышал он вновь, как гудит самолет,
      Плывущий по бледному своду.
      Услышал, как лает на острове пес...
      Но тут его ветер куда-то отнес
      Он сел не на остров, а в воду.
      Помог парашют человеку в беде,
      Но стал его недругом лютым.
      И долго, барахтаясь в талой воде,
      Боролся пловец с парашютом.
      Его парашют, словно парус, тянул.
      Он вымок насквозь - до рубашки,
      Но все же он встал и с трудом отстегнул
      Застывшими пальцами пряжки.
      Он вышел на лед, - утомленный борьбой,
      Воды наглотавшись студеной,
      И свой парашют потащил за собой...
      Нельзя же оставить - казенный!
      - 7
      Возник этот остров из старого льда,
      А почвенный слой его черный
      Сюда нанесла по песчинке вода
      Веками работы упорной.
      Стоит здесь не больше недель четырех
      Холодное, бледное лето.
      Растет из-под снега один только мох
      Седого и черного цвета.
      Весною здесь пуночка робко поет,
      Проворная, пестрая птичка.
      Тепло возвещают утиный прилет
      Да черных гусей перекличка.
      Посылки и письма привозит сюда
      Зимою упряжка собачья,
      А летом дорогой, свободной от льда,
      Приходит и судно рыбачье.
      Но редки такие событья в году,
      А год у полярников долог.
      Живут одиноко в снегу и во льду
      Два парня: радист и попавший в беду
      Гидролог-метеоролог.
      По радио только они узнают
      О том, что творится на свете...
      Но в самую злую из горьких минут
      Пришел к ним на выручку третий.
      - 8
      Никто б не узнал офицера, врача
      В продрогшем насквозь человеке.
      Он шел, за собой парашют волоча,
      И наземь текли с него реки.
      Вошел и сказал он: - А где же больной?
      Нельзя нам минуты терять ни одной!
      Сменил он одежу, умылся, согрел
      Над печкой озябшие руки.
      Потом он больного, раздев, осмотрел
      По правилам строгой науки.
      В дорожном мешке инструменты нашел,
      А вечером вместе с радистом
      Он вымыл и выскоблил стены и пол,
      Чтоб все было свежим и чистым.
      И только тогда принялись за еду
      И час провели в разговоре
      Усталые люди - в избушке на льду
      Среди необъятного моря...
      - 9
      А утром, когда за вспотевшим окном
      На солнце капель зазвенела,
      Приехавший гость, освежившийся сном,
      Оделся и взялся за дело.
      Не зря он вчера парашют приволок:
      Теперь - после стирки и сушки
      Он шелком блестящим покрыл потолок
      И голые стены избушки.
      Блестят серебром инструменты и таз.
      Больному хирург оперирует глаз.
      Бежит за мгновеньем мгновенье...
      И в эти мгновенья бегущие спас
      Товарищ товарищу зренье.
      Придет катерок через восемь недель,
      Доставит врача к самолету.
      А раненый раньше покинет постель
      И выйдет опять на работу.
      На море и небо он будет смотреть,
      На все, что нам дорого в мире...
      Для этого стоило в бурю лететь
      На край отдаленный Сибири.
      Для этого стоило прыгать с высот
      В седой океан, на изрезанный лед,
      Куда не пройти пешеходу,
      Куда не доплыть пароходу,
      Где лодки своей не причалит рыбак,
      Не ждет самолетов посадочный знак,
      Где даже упряжке полярных собак
      В такую погоду
      Нет ходу!
      КТО ОН?
      - 1
      Из-за моря-океана
      Отдохнуть от всяких дел
      Мистер Смолл из Мичигана
      К нам в столицу прилетел.
      Прилетел на две недели,
      Чтоб увидеть, какова
      Не в кино, а в самом деле
      Эта красная Москва.
      С голубым цветком в петлице,
      В белой шляпе набекрень
      Колесил он по столице
      На машине целый день.
      За рекой, в тиши окраин,
      Он у спутника спросил:
      - Извините, кто хозяин
      Этих загородных вилл?
      Из окна автомобиля
      Спутник вывеску прочел
      И сказал: - На этой вилле
      Отдыхает Комсомол.
      В тихом парке на лужайке
      Высоко взлетает мяч.
      Паренек в зеленой майке
      За мячом несется вскачь.
      - Чья спортивная площадка?
      Кто играет в баскетбол?
      Проводник ответил кратко
      Тем же словом: - Комсомол.
      И сказал румяный янки,
      Член конгресса и богач:
      - Есть, как видно, деньги в банке
      У владельца этих дач!
      - 2
      По дороге перед будкой,
      Где висел афишный лист,
      Задержался на минутку
      Любознательный турист.
      - В оперетте - "Перикола".
      А в балете - "Красный мак".
      А в театре Комсомола
      "Сирано де Бержерак".
      Видно, дорого он стоит,
      Этот мистер Комсомол.
      Под Москвой он дачи строит
      И театры приобрел!
      Мимо берега крутого
      Пароход, гудя, прошел.
      На борту блестело слово
      Золотое: "Комсомол".
      Иностранец хитровато
      Бровью рыжею повел
      И сказал: - Какой богатый
      Этот мистер Комсомол!
      Мне рассказывали в Штатах,
      Будто нет у вас богатых.
      Между тем в СССР
      Есть еще миллионер!
      Я прошу вас на прощанье:
      Если с вами он знаком,
      Вы устройте мне свиданье
      С вашим знатным земляком!
      - 3
      Мимо каменных заборов
      Едет за город турист,
      Слышит ровный гул моторов
      И ремней протяжный свист.
      Надпись четкую у входа
      Переводчик перевел:
      - "Комсомольский цех завода"...
      Вот он, мистер Комсомол!
      Шли с портфелями ребята
      Из ворот соседних школ.
      - Вот, - заметил провожатый,
      Вот он, мистер Комсомол!
      Над Москвою реял летчик,
      Как над скалами орел.
      - Вот, - промолвил переводчик,
      Вот он, мистер Комсомол!
      Не откажется он с вами
      Повидаться, мистер Смолл,
      Но, как видите вы сами,
      Очень занят Комсомол!
      КАК ПЕЧАТАЛИ ВАШУ КНИГУ
      Мне говорили много раз
      Знакомые ребята:
      - Стихи, пожалуйста, для нас
      Скорее напечатай!
      Я написать стихи готов,
      Ребята дорогие,
      Но не печатаю стихов
      Печатают другие.
      Я был на фабрике такой,
      Где вам готовят книжки.
      Там в самой первой мастерской
      Есть ящики без крышки.
      Их люди кассами зовут.
      В них буквы разные живут
      Свинцовые,
      Литые,
      Заглавные,
      Простые.
      На клетки ящик разделен,
      По букве в каждой клетке,
      И запрещает ей закон
      Перелезать к соседке.
      Наборщик знает, где, какой
      Хранится знак печатный,
      Берет привычною рукой
      И ставит аккуратно.
      Строка к строке, строка к строке.
      За рядом ряд ложится.
      И вот сверкает на доске
      Свинцовая страница.
      Как полк солдат, в строю стоят
      Все буквы, цифры, точки.
      И где стоит свинцовый ряд,
      Там в книжке будут строчки.
      Но утомителен для глаз
      Наборный труд старинный.
      Пускай работает за нас
      Наборная машина.
      Она и строчки соберет
      И отольет в пластинки.
      А ты работаешь, как тот,
      Кто пишет на машинке.
      Но все же бодро до сих пор
      Живет на белом свете
      Заслуженный ручной набор,
      Проживший пять столетий.
      ----
      Сейчас набор пойдет в печать,
      В машину ляжет скоро.
      Но прежде надо оттиск снять
      С готового набора.
      По строчкам валиком мазнут
      И тиснут отпечаток,
      Чтобы увидеть, нет ли тут
      Ошибок, опечаток.
      Но вот наборщик лист собрал,
      Теперь страницы свяжет,
      А уж в машине круглый вал
      Их свежей краской смажет.
      Пошла, пошла машина в ход
      Бесшумным шагом скорым.
      Бумага белая идет,
      Чтоб встретиться с набором.
      Выходит комом первый лист,
      Но это только проба.
      Теперь, печатник-машинист,
      Глядеть ты должен в оба,
      Чтобы печать была чиста,
      Красива и опрятна,
      Чтоб на поверхности листа
      Не появились пятна.
      С бумагой встретится на миг
      Набора лист свинцовый
      И уж страницы наших книг
      Оттиснуты, готовы.
      Взяла машина лист простой
      И наложила краску
      И вот писатель Лев Толстой
      Рассказывает сказку.
      Хоть у машины нет ума,
      Машина знает дело:
      Листы нарежет вам сама
      И сложит их умело.
      А переплетчик их сошьет,
      Края обрежет миюм.
      Потом оденет в переплет,
      И вот пред вами - книга!
      Теперь нам надо разобрать
      Свинцовые страницы:
      Ведь буквы могут нам опять
      Для книжек пригодиться.
      На них лежит дорожный прах
      Налет свинцовой пыли.
      Они и в горьковских строках,
      И в гоголевских были.
      Иная буква так умна:
      Печатала немало.
      И в астрономии она
      И в химии бывала!
      Когда рассыпанный их строй
      Вернется в цех наборный,
      Их покрывает толстый слой
      Машинной краски черной.
      ----
      Приятно книжки почитать.
      А сделать их попробуй!
      Искусство тонкое - печать
      И требует учебы.
      Мы знаем славных стариков,
      Печатающих книжки,
      А рядом с ними у станков
      Работают парнишки.
      Один хороший паренек
      Знаком со мною лично.
      Он невелик и невысок,
      Но трудится отлично.
      Он предан делу всей душой,
      И посмотреть приятно,
      Как он командует большой
      Машиною печатной.
      Хоть говорят, что ростом он
      Не более аршина,
      Ему послушна, точно слон,
      Огромная машина.
      Меня печатал он не раз,
      И эту книжку тоже
      Мы вместе сделали для вас
      Я и Смирнов Сережа.
      Работа сложная - печать.
      И всем рабочим цеха
      Должны мы счастья пожелать,
      Здоровья и успеха!
      КАК ИСКАЛИ НАТАШУ
      Отряд приехал в лагерь,
      Над крышей вьются флаги.
      В полях, в лесах, в овраге
      Мы слышим голоса.
      Несутся звуки горна,
      Взбегая вверх задорно,
      И будят луг просторный
      И дальние леса.
      Машины разгрузили,
      Шоферов накормили,
      И вновь автомобили
      Отравились в Москву.
      Приезжие ребята
      И Надя, их вожатый,
      Идут на склон покатый,
      Садятся на траву.
      Они - вторая смена.
      Уже скосили сено.
      Плывет комбайн степенно.
      Уборка началась.
      Но вот к вожатой Наде
      Подходит рослый дядя.
      - Кто, - говорит, - в отряде
      За старшего у вас?
      Нужна нам помощь ваша.
      Пропала внучка наша,
      По имени Наташа,
      Трех с половиной лет.
      Жена и дочка Валя
      Орехи с нею рвали,
      Да внучку прозевали
      Глядят - девчонки нет.
      Моя старуха с дочкой
      Обшарили все кочки.
      Коль не найдем до ночки,
      Ребенка не спасти.
      В колхозе нашем "Горки"
      Все нынче на уборке.
      А вы, ребята, зорки,
      Попробуйте найти!
      - Найдем! - сказала Надя,
      На лес далекий глядя.
      Кто из ребят в отряде
      Отправится со мной?
      - Мы все! - сказали Вова,
      И Катя Иванова,
      И Шура Глазунова,
      И Петя Куренной,
      И Кузнецова Зойка,
      И Вероника Бойко
      С Мариной Ильиной,
      И Бондарева Ленка,
      И Громов Константин,
      И длинный Нестеренко,
      И маленький Фомин.
      - Товарищи! Два слова!
      Мы предлагаем план,
      Сказали Белкин Вова
      И Бондарев Иван.
      Давайте для разведки
      Разделим лес на клетки.
      А лучше цепью редкой
      Прорежем лес насквозь.
      Прочешем лес гребенкой
      Нельзя ж искать ребенка,
      Как курица цыпленка,
      Без плана, на авось!
      - Да только, чур, смотрите,
      Сказал Малеев Витя,
      Грибов в пути не рвите
      И ягоды лесной!
      - Кто будет рвать орехи,
      Тем будет на орехи!
      Идем не для потехи!
      Добавил Куренной.
      Ребята входят в чащу,
      В густой и темный лес.
      Над ними шелестящий
      Колышется навес.
      Здесь делом каждый занят
      В закатной тишине.
      Вон дятел барабанит
      На розовой сосне.
      Пригнулась ветка ниже,
      Упал лесной орех.
      И белки красно-рыжей
      Сверкнул пушистый мех.
      Снует народ пернатый
      Вокруг примолкших гнезд,
      И тихо в час заката
      Посвистывает дрозд.
      - А я нашла чернику.
      Да как она крупна!
      Позвала Веронику
      Марина Ильина.
      - Нашла? - спросили Вова,
      И Катя Иванова,
      И Шура Глазунова,
      И Петя Куренной.
      И сразу гулко, звонко
      Откликнулись вдали:
      - Нашли, нашли ребенка!
      - Две девочки нашли!..
      Когда же понемногу
      Горячка улеглась,
      Спросила Надя строго:
      - С чего ж у вас тревога,
      Ребята, началась?
      Краснея, Вероника
      С Мариной Ильиной
      Признались, что черника
      Была всему виной.
      Пришлось им перед всеми
      Вину свою признать.
      - Ну вот, нашли же время
      Чернику собирать!
      За нами ночь вдогонку,
      Домой идти пора.
      Но как в лесу девчонку
      Оставить до утра?
      - Взглянуть бы сверху надо
      Взберись-ка на сосну,
      Вожатая отряда
      Сказала Фомину.
      Фомин быстрее белки
      На дерево залез.
      Кругом - кустарник мелкий
      И рослый, старый лес,
      Вон пышная рассада
      Молоденьких дубков,
      Как дети из детсада
      Меж дедов-стариков.
      Ручей струится тонкий,
      А там - туманный луг.
      Но нет в лесу девчонки,
      Как ни гляди вокруг!
      Опять бредут ребята,
      Проходит долгий час.
      Последний свет заката
      Меж соснами угас.
      Последний свет заката
      Угас, блеснув огнем,
      И говорят ребята:
      - Неужто не найдем?
      - Нет, - Надя им сказала,
      Прошли мы полпути
      Во что бы то ни стало
      Должны мы след найти!
      Хоть, правда, поздновато,
      Но старшие ребята
      Пускай идут со мной,
      А младших вместе с Натой,
      Со звеньевой вожатой,
      Отправим мы домой.
      - Домой? Да что ты, Надя!
      Послышалось в ответ.
      Все старшие в отряде,
      В отряде младших нет!..
      Луна встает над чащей,
      И луч ее косой
      Покрыл кусты дрожащей
      Туманной полосой.
      Идут-бредут ребята
      Гуськом, за шагом шаг.
      И вдруг с крутого ската
      Фомин скользнул в овраг.
      С горы Фомин Сережка
      Скатился, словно мяч,
      Опомнился немножко
      И слышит тихий плач.
      Он слышит голос тонкий
      Из-за густой листвы.
      Что это? Плач ребенка?
      А может, крик совы?
      Но плач затих. Ни звука
      В овраге не слыхать.
      Кричит Фомин: - А ну-ка,
      Заплачь, заплачь опять!
      Да нет, никто не плачет.
      В лесу шумит листва,
      Журчит ручей. Ну, значит,
      То вскрикнула сова.
      Во мраке куст колючий
      Хватает Фомина.
      Но вот из темной тучи
      Прорезалась луна.
      И сразу стал просторней
      Овраг в лучах луны.
      Торчат, чернея, корни
      Березы и сосны.
      Густой кустарник колкий
      Теснится у ручья.
      Как мелкие осколки,
      В кустах блестит струя.
      Фомин идет смелее.
      Вдруг что-то вдалеке,
      В лучах луны белея,
      Мелькнуло в лозняке.
      Забилось сердце звонко
      У Фомина в груди:
      Среди кустов девчонку
      Он видит впереди.
      Идет она, хромая,
      С корзиночкой в руке.
      Одна нога босая,
      Другая в башмачке.
      Идет, тревожно дышит,
      Глядит на каждый куст
      И плачет, чуть услышит
      Далекий треск иль хруст.
      Фомин ползет вдогонку,
      Крадется позади
      И вдруг позвал девчонку:
      - Наташа, погоди!
      Но девочка сначала
      Метнулась, как зверек,
      От страха закричала,
      Пустилась наутек.
      Фомин за ней: - Наташа!
      Твой дед, сестра и мать
      И все ребята наши
      Пришли тебя спасать!
      Наташа поглядела
      Назад из-за ствола
      И медленно, несмело
      К Сереже подошла.
      Приставшие колючки
      Он снял с ее волос
      И, взяв ее на ручки,
      Через кусты понес.
      Наташа понемножку
      Становится смелей.
      - Я уколола ножку.
      Гляди-ка, кровь на ней!
      Он обвязал ей пальчик:
      - Ну вот и не болит!
      - Спасибо, дядя мальчик!
      Наташа говорит.
      Но вновь исчезла в туче
      Бродячая луна,
      И снова куст колючий
      Хватает Фомина.
      Фомин прибавил шагу
      И слышит сквозь листву,
      Как по всему оврагу
      Разносится "ау"!
      "Ау!" - несется снова
      Из темноты ночной.
      Да это Надя, Вова,
      И Катя Иванова,
      И Шура Глазунова,
      И Петя Куренной,
      И Кузнецова Зойка,
      И Вероника Бойко
      С Мариной Ильиной.
      - Нашел! - кричит Сережа
      И слышит, как вдали
      Звенит: - Ура, Сережа!
      И маленькая тоже
      Кричит: - Меня нашли!
      С крутой горы ребята
      И Надя, их вожатый,
      Гуськом, замедлив шаг,
      Спускаются в овраг.
      Идут цепочкой Вова,
      И Шура Глазунова,
      И Катя Иванова,
      И Петя Куренной,
      И Кузнецова Зойка,
      И Вероника Бойко
      С Мариной Ильиной.
      Фомин передовому
      Ребенка отдает,
      Передовой - другому,
      А там и третий ждет.
      Потом четвертый, пятый,
      Шестой,
      Седьмой,
      Восьмой...
      И вот идут ребята
      С Наташею домой.
      Горнисты будят лагерь.
      Трава блестит от влаги.
      Горит на алом флаге
      Рассветная заря.
      Несутся звуки горна,
      Взбегая вверх проворно,
      И вторят им задорно
      Другие лагеря.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      В первый том Собрания сочинений входят оригинальные стихотворные произведения С. Я. Маршака для детей {В составлении настоящего тома принимали участие члены комиссии по литературному наследию С. Я. Маршака В. Д. Берестов, А. И. Любарская, И. С. Маршак.}.
      В письме М. Горькому от 9 марта 1927 года С. Я. Маршак рассказывал:
      "К детской литературе я пришел странным путем. В 1913 году я познакомился с очень любопытной школой в южном Уэльсе (Wales). Дети жили там почти круглый год в палатках, легко одевались, вели спартанский образ жизни, участвовали в постройке школьного дома. Я прожил с ними около года - и это было счастливейшим временем моей жизни. Во всяком случае, это было единственное время, когда я чувствовал себя здоровым. После революции я работал в наших колониях для ребят. Блейк и народная детская поэзия - вот еще что привело меня к детской литературе. А к тому же у меня дома есть читатели, которые иногда заказывают мне книги - мои маленькие сыновья" {Здесь и далее письма С. Я. Маршака цитируются по 8-му тому настоящего Собр. соч.}.
      О своем дальнейшем творчестве для детей С. Маршак писал в автобиографии:
      "Оглядываясь назад, видишь, как с каждым годом меня все больше и больше захватывала работа с детьми и для детей. "Детский городок" (1920-1922), Ленинградский театр юного зрителя (1922-1924), редакция журнала "Новый Робинзон" (1924- 1925), детский и юношеский отдел Ленгосиздата, а потом "Молодой гвардии", и, наконец, ленинградская редакция Детгиза (1924-1937)".
      Вспоминая о той обстановке, в которой протекала его работа в эти годы, Маршак писал Горькому:
      "В отделе дет. литературы Госиздата, когда мы начинали работу, преобладали профессиональные детские писательницы и переводчицы. Большинство книг о природе, технике, путешествиях - было переводом или компиляцией. Детей приучали к литературно-безличному, шаблонному, переводному языку. Бывали и хорошие книги, но редко. Значительная часть старой детской литературы отметалась по педагогическим соображениям. В последнее время выработался новый шаблон - бытовая беллетристика и поэзия для детей (дет. дом, школа, беспризорные, пионеры, дети - участники гражданской войны) с псевдосовременным жаргоном и надуманным бытом, или "производственная" литература - довольно сухая и скучная. Трудно было начинать в таких условиях" (9 марта 1927 г.).
      Трудно для С. Я. Маршака, так как он подходил совсем с иными требованиями к детской книге. В том же письме к Горькому изложены требования, которые Маршак предъявлял авторам книг для детей и которым всегда следовал сам:
      "В книжках для маленьких мы избегаем "сюсюканья" - подлаживанья к детям. Нет ничего лучше народных детских прибауток, песенок, считалок, скороговорок-тараторок, "дразнилок". Очень важно достигнуть в детской книге четкости, пословичности. Как говорит мой товарищ по работе - художник Лебедев, текст книжки дети должны запомнить, картинки вырезать, - вот почетная и естественная смерть хорошей детской книжки" {Кроме В. Лебедева, стихи С. Я. Маршака для детей иллюстрировали Л. Бруни, Ю. Васнецов, О. Верейский, В. Горяев, А. Ермолаев, Л. Зусман, А. Каневский, В. Конашевич, Н. Кочергин, Ю. Коровин, Кукрыниксы, В. Курдов, Б. Кустодиев, М. Митурич, А. Пахомов, К. Петров-Водкин, Ю. Пименов, П. Радлов, М. Родионов, К. Ротов, Н. Тырса, Н. Цейтлин, М. Цехановский, Е. Чарушин, С. Чехонин и др.}.
      Этих принципов С. Я. Маршак придерживался до последних дней.
      В 1963 году, отвечая молодому поэту В. Левину, Маршак снова высказал мысли относительно того, какой должна быть детская поэзия.
      "Прежде всего, я думаю, стихи для маленьких должны быть настоящими стихами, без рассудочности, от всего сердца, от радости душевной.
      Во-вторых, в них должно быть ясное чувство формы, цельность рисунка, каким бы коротким или длинным не было стихотворение. Так, как это бывает в лучших народных песенках, сказочках (вроде "Репки") или считалках. Должна быть свежесть и чистота языка.
      В-третьих, стихи должны быть полны действия, игры, воображения, то есть меньше всего похожи на те вялые стишки и песенки, которые читают и поют во многих детских садах.
      Людям, пишущим для маленьких, надо учиться у народа, у лучших мировых поэтов - и у детей".
      Новые качества детской литературы не сразу и не легко встретили признание. Долгое время критики предъявляли к детской книге примитивно-утилитарные, вульгарно понятые педагогические требования. Горечь от изматывающей борьбы с подобными критиками также нашла отражение в письме Маршака Горькому:
      "Очень мешает нам в работе отношение педагогов (а они почти единственные, к сожалению, критики и рецензенты дет. литературы). Почти всегда они оценивают произведение только со стороны темы ("Что автор хотел сказать?"). При этом они дают похвальные отзывы часто явно бездарным произведениям и порицают талантливые книжки, не подходящие под их рубрики. Прежде всего они боятся сказочности и антропоморфизма. По их мнению, фантастика (всякая) внушает детям суеверие. Напрасно в спорах мы указывали, что всякий поэтический образ грешит антропоморфизмом - оживлением, очеловечиванием всего окружающего. Один из педагогов на это ответил мне: если поэтическое сравнение употребляется со словом "как" ("то-то, как то-то"), тогда можно; если же без слова "как", - то сравнение собьет ребят с толку. Веселые книжки - особенно те, в которых юмор основан на нелепице упрекают в легкомыслии и в том, что они вносят путаницу в детские представления" (письмо от 9 марта 1927 г.).
      О характере примитивной, утилитарно-педагогической критики того времени можно судить, например, по отзыву рецензента М. Семеновского в журнале "Детская литература" (1932, э 13) о таких стихах Маршака, как "Багаж", "Человек рассеянный", "Мастер-ломастер":
      "Эти веселые и легко запоминающиеся (благодаря формальному мастерству Маршака) куплеты не преследуют никаких воспитательных, агитационных или познавательных целей. Функция их чисто развлекательная". Далее рецензент возмущался переизданием этих стихов. В том же журнале (1933, э 12) критик С. Болотин негодовал по поводу одного из классических произведений советской детской литературы - "Почты" Маршака:
      "В этой книге, посвященной описанию кругосветного путешествия письма за своим адресатом, почти совершенно отсутствует познавательный элемент". Но, пожалуй, шедевром критического недомыслия можно считать отзыв о знаменитом "Пожаре" Маршака (см. прим. к стихотворению). Большую роль в оздоровлении критической атмосферы сыграли выступления М. Горького по вопросам детской литературы. С. Я. Маршак вспоминает в письме к литературоведу В. Д. Разовой:
      "В 1930 году Горький выступил в "Правде" со статьями, в которых защищал то дело, которое делал я и мои ленинградские товарищи, от нападок педологов и рапповцев ("Человек, уши которого заткнуты ватой" и др.).
      В 1933 году Алексей Максимович пригласил меня к себе в Сорренто. Там по его просьбе я составил проект записки о положении в детской литературе. Проект этот Горький окончательно проредактировал и послал в ЦК. Речь шла о необходимости создания Детиздата - специального издательства детской и юношеской литературы.
      В том же году он поместил статью в "Правде" ("Литературу - детям"), сославшись на мою статью в двух номерах "Известий" ("Литература - детям").
      Тогда же (а может быть, позже) Алексей Максимович опубликовал письмо к пионерам в "Правде" с вопросом о том, что ребята читают и о чем бы хотели почитать. Множество полученных от ребят писем он передал мне и попросил ответить ребятам на страницах "Правды", что я и сделал. Готовясь к съезду писателей, Горький уделял много времени и внимания детской литературе и настоял на том, чтобы мой доклад ("О большой литературе для маленьких") был содокладом к его докладу" (письмо от 26 апреля 1962 г.).
      В своих статьях, в частности "О безответственных людях и о детской книге наших дней", Горький утверждал, что как раз гонители увлекательного забавного в детской книге относятся к воспитанию безответственно.
      Между тем работа Маршака над своими стихами свидетельствует именно о глубочайшем чувстве ответственности за воспитательное воздействие книг, говорит о его высокой творческой требовательности.
      От издания к изданию поэт неустанно шлифовал свои произведения. "Его точность, - пишет Виктор Шкловский, - была результатом долгой работы. Количество вариантов и уточнений у Маршака бесчисленно" (В. Шкловский, Старое и новое, "Детская литература", М. 1966, стр. 31).
      Иногда, как, например, в "Пожаре", переделка была направлена на то, чтобы приметы времени соответствовали и сегодняшнему дню.
      В некоторых случаях автору пришлось переделывать стихи под давлением критики, и зачастую подобные переделки его, естественно, не удовлетворяли. Например, в письме читательнице 3. Н. Гомоюновой от 16 декабря 1961 года поэт замечает:
      "Мне и самому было в свое время очень жалко выбрасывать из книги "Детки в клетке" стихи про обезьянку. Настояли на этом педагоги, уверявшие редакцию и меня, будто содержание и самый ритм этих стихов проникнуты такой грустью, что почти все ребята при чтении их не могут удержаться от слез.
      То же самое говорили они о стихотворении "Львица".
      Теперь бы я, пожалуй, не послушался этих критиков. Но когда я был моложе, мне трудно было спорить с редакцией и с педагогами, претендовавшими на абсолютное знание детской психологии".
      Не вполне удовлетворял Маршака и поздний вариант "Мистера Твистера", что нашло отражение, например, в письме Маршака читателю Д. Балашову:
      "Я не стал бы объяснять Вам, почему и при каких обстоятельствах внесены мною те или иные изменения, если бы по письму Вашему я не почувствовал, что имею дело с честным и требовательным читателем. (А таких "сердитых" читателей я очень ценю.) А дело обстояло так.
      В начале 30-х годов, когда была выпущена эта книга, издать ее было очень нелегко. Только вмешательство Горького помогло мне выпустить ее в свет. Несмотря на то, что она была направлена против расизма, ее выход в свет считали несвоевременным. Затруднения были и при каждом переиздании книги. Редакции убеждали меня, будто бы интуристы перестанут ездить к нам, если несколько швейцаров могут объявить мистеру Твистеру бойкот. Помню, я очень неохотно согласился на изменения, но спорить тогда было трудно, а книга казалась мне нужной и своевременной. Основная же идея ее при этом сохранялась.
      Вы правы: "В рожи прохожим бензином дыша" было лучше, чем "в лица прохожим". Лучше и по смыслу и по звучанию. Но тут тоже пришлось уступить лжепедагогическим соображениям людей, боявшихся в детской книге "грубого слова".
      Вообще-то я не из уступчивых. Но книга для детей быта в то время под такой строгой опекой, что не всегда удавалось настоять на своем - особенно в деталях" (письмо от 21 января 1963 г.).
      Но такого рода переделки были редкими исключениями. Как правило, подавляющее большинство вариантов и уточнений у Маршака вело к совершенствованию произведения. Читатель, особенно неискушенный, находящийся под гипнозом первого знакомства со стихами, не всегда по достоинству мог оценить новый вариант стихотворения. Одному из таких читателей К. Зеленому Маршак писал: