Родерик Аллейн - Обманчивый блеск мишуры

Найо Марш

Обманчивый блеск мишуры

СПИСОК ДЕЙСТВУЮЩИХ ЛИЦ

Хилари Билл-Тосмен — владелец поместья Холбедз.

Слуги в Холбедзе:

Казберт — управляющий.

Мервин — старший лакей.

Найджел — второй лакей.

Уилфред (Киски-Ласки) — повар.

Винсент — садовник и шофёр.

Том — временный помощник на кухне.

Гости Холбедза:

Трой Аллейн — известная художница.

Полковник Фредерик Блохтон Форестер — дядя Хилари.

Миссис Форестер — жена полковника.

Альфред Маульт — слуга полковника.

Мистер Берт Смит — эксперт по антиквариату.

Крессида Тоттенхейм — невеста Хилари.

Представители закона:

Майор Мачбенкс — начальник тюрьмы в Вэйле.

Суперинтендант Рейберн — полицейское отделение вДаунло.

Суперинтендант Родерик Аллен — отдел уголовного розыска.

Инспектор Фокс — отдел уголовного розыска.

Сержант Томпсон — специалист по отпечаткам пальцевотдела уголовного розыска.

Сержант Бейли — фотограф отдела уголовного розыска.

Прочие гости и констебли.

Глава 1

ХОЛБЕЛЗ

1

— Когда мой предок разорился во время великой депрессии, — произнёс Хилари Билл-Тосмен, легонько постукивая кончиками пальцев одной руки о другую, — он занялся ремеслом старьёвщика. Вам не мешает моя болтовня?

— Нет.

— Спасибо. Учтите, что я не имею в виду ничего унизительного. Итак, обратившись к костям и тряпкам, он вступил в отношения партнёрства с моим дядюшкой Бертом Смитом, который к тому времени уже имел в своём распоряжении лошадь, повозку и какой-никакой жизненный опыт. Кстати, “дядюшка” — это титул, присвоенный из чистой любезности.

— Да?

— Завтра вы с ним познакомитесь. Мой предок, к тому времени недавно овдовевший, заплатил за партнёрство тем, что расширил бизнес, привнеся в него фамильные реликвии, которые удалось утаить от хищных кредиторов. Среди них оказалась довольно дорогостоящая мейссенская ваза, которую с точки зрения эстетической я всегда считал исключительно уродливой. Дядюшка Берт — а ему тогда явно не хватало эрудиции, присущей представителям высших кругов названной профессии, — вне всякого сомнения, вывалил бы данный предмет вместе с прочим наследством под ближайший забор, однако папочка сумел раздобыть чёткий документ без всякой казуистики и отправил дядюшку на Бонд-стрит, где тот провернул ослепительную сделку.

— Великолепно. Пожалуйста, не двигайте руками.

— Постараюсь. Партнёры процветали. К тому моменту, когда мне исполнилось пять, у них уже были две лошади, две повозки и положительное сальдо в банке. Между прочим, поздравляю вас: вы не сделали ни единого намёка на фирму “Стептой и Сын”. О своих новых знакомых я сужу именно с этой точки зрения. Мой отец, неожиданно открывший в себе яркий коммерческий талант, воспользовался все той же депрессией и скупил многое по дешёвке, чтобы — пусть и ценой потрёпанных в период нестабильности нервов — продать дорого. Наконец настал знаменательный день, когда он надел лучший костюм, повязал галстук, на который уже имел полное право, и сбыл остатки фамильного достояния своему доброму приятелю, королю Фаруку, за непомерную сумму. А была это венецианская люстра, на удивление вульгарная.

— Подумать только!

— Операция имела самые благоприятные последствия: поток благодеяний остановила лишь смерть Его Величества, однако к тому времени мой отец учредил на Саут-Молтон-стрит магазин, а дядя Берт, избрав для себя более подходящее окружение, заправлял целой конюшней лошадей с повозками и наслаждался значительно расширившимся кругозором.

— А вы?

— Я? Вплоть до семилетнего возраста я делил двухкомнатные апартаменты на Смолс-Ярд, переулок Чип-джек, номер четыре, с моим отцом и названым дядей.

— Входили в курс дела?

— Можно сказать и так. Заодно я постигал основы английской литературы, искусствоведение, начала арифметики. Образованием руководил отец. Каждое утро он задавал три урока, которые следовало вызубрить к возвращению его и дяди Берта после дневных трудов. После ужина папочка занимался продолжением моего обучения до тех пор, пока я не падал со стула.

— Бедный мальчик!

— Вы так думаете? Знаете, мои дядя и тётя считали точно так же. Я имею в виду родственников моего отца с материнской стороны, полковника и миссис Форестер. С ними вы завтра тоже познакомитесь. Их зовут Блохтон и Колумбелия Форестер, но в семейном кругу они всегда были дядя Блох и тётя Клумба. Эти прозвища стали настолько привычными, что перестали забавлять.

— Они вмешались в ваше образование?

— Вот именно. Деловая активность моего отца позволила им перебраться в Ист-Энд. Как-то раз тётушка Клумба — в то время энергичная молодая женщина — постучала зонтиком в мою запертую дверь и, получив доступ внутрь, дала волю своему языку, причём её невоздержанным комментариям весьма крепко, хотя и менее бурно, вторил супруг. Ушли они в полной ярости и тем же вечером вернулись с предложением.

— Взять на себя заботу о вашем образовании?

— И заботы о моей особе. Так сказать, целиком. Сперва отец послал их к черту, несмотря на своё хорошее отношение к родственникам, но в конце концов поддался на уговоры, поскольку наше обиталище подлежало сносу из-за антисанитарии, а новое подыскать было очень и очень непросто. Думаю также, что на него подействовали слезы, проливаемые службой защиты детей. Как бы то ни было, в итоге я отправился к дяде Блоху и тёте Клумбе.

— Вам у них понравилось?

— Да. Контакта с отцом я не терял. Он помирился с Форестерами, и мы часто обменивались визитами. Когда мне исполнилось тринадцать, дела отца шли уже настолько хорошо, что он был способен оплачивать мою учёбу в школе, которую когда-то кончал сам. К счастью, он записал меня туда с самого рождения. Это обстоятельство несколько облегчило для нас обоих неприятную необходимость быть кому-то обязанными, однако я сохранил живейшее чувство признательности дяде и тёте.

— Мне не терпится с ними познакомиться.

— Их считают эксцентричными личностями. Впрочем, мне так не кажется. Вам придётся составить собственное мнение.

— А в чем заключается их эксцентричность?

— Ну…, в общем, в пустяковых отклонениях от общепринятых норм поведения. Например, они никогда не отправляются в путь без зелёных холщовых зонтиков весьма почтённого возраста. Зонтики раскрываются с самого утра, поскольку дядя и тётя предпочитают их прохладную тень прямому свету. Кроме того, они возят с собой большую часть семейных сокровищ: тётя Клумба — свои драгоценности, дядя Блох — акции и ценные бумаги, и они оба — несколько очень милых предметов искусства, с которыми я и сам ни в коем случае не пожелал бы расстаться. Ещё они прихватывают крупные суммы наличными. Купюры обычно лежат в чемодане со старой дядиной формой. Он в отставке.

— Пожалуй, это действительно немного эксцентрично.

— Вы так считаете? Может быть, вы и правы. Но продолжим. Моё образование, сперва не выходившее за рамки общепринятого, было, по настоянию отца, расширено. Я овладел научными аспектами той области коммерции, в которой проявил особый талант. Ко времени смерти отца я уже считался признанным авторитетом европейского масштаба по обширному периоду китайской керамики. Мы с дядюшкой Бертом сильно разбогатели. Как говорится, чего бы я ни касался, все обращалось в золото. Короче говоря, я принадлежал к классу имущих. Ну и для полного комплекта — честное слово, это почти смешно, — я стал дико удачливым игроком и сорвал на скачках два больших приза, не облагаемых налогом. Пример мне подал дядя Берт.

— Прекрасно.

— Да, неплохо. Богатство позволило мне удовлетворить собственные причуды, которые вы, пожалуй, сочтёте не уступающими эксцентричности дяди и тёти.

— Например?

— Например, возьмите хоть этот дом. И слуг. Особенно, наверное, слуг. Начиная со времён Тюдоров и вплоть до первого десятилетия девятнадцатого века Холбедз принадлежал моим предкам Билл-Тосменам. Фактически их род считался в этих местах самым древним и уважаемым. Его девизом искони было простое слово “Уникальность”, то есть отсутствие ровни. Предки следовали не только духу этого девиза, но и его букве: они отвергали сословие пэров и вели себя так, будто в их жилах текла королевская кровь. Может быть, я тоже кажусь вам надменным, но, уверяю, что по сравнению с ними я — скромная фиалка у обросшего мхом камня.

— Почему же столь гордый род оставил Холбедз?

— Потому, дорогая моя, что семья разорилась. Они вложили все, что имели, в Вест-Индию и потеряли все до последнего пенни при отмене рабства. Могу только сказать, что так им и надо. Поместье было назначено к продаже с торгов, но находилось в весьма скверном состоянии, по каковой причине никто им не соблазнился, а поскольку время тогда не внушало надежд на светлое будущее, то Холбедз просто кинули на произвол судьбы агонизировать в руинах.

— Вы его выкупили?

— Два года назад.

— И восстановили?

— Именно этим я сейчас и занимаюсь.

— За бешеные деньги?

— Вот именно. Впрочем, надеюсь, результаты не вызывают у вас возражений?

— Никаких. Ну, что ж, пока все, — сказала Трой Аллен.

Хилари встал и устремился взглянуть на свой портрет.

— Потрясающе! Я в восторге, что вы не изменяете так называемой пластической живописи. Право, было бы очень неприятно оказаться сведённым к набору геометрических фигур, какими бы привлекательными они ни казались с абстрактной точки зрения.

— Да?

— Да. Хотя, конечно, Королевская антикварная гильдия, или КАРГа, как её прозвали, без сомнения, сочтёт этот портрет авангардным. Как насчёт коктейля? На часах уже половина первого.

— Можно мне сначала привести себя в порядок?

— Разумеется! Вы, вероятно, предпочитаете сами управляться со своими инструментами, но если нет, то Мервин, я уверен, с удовольствием вымоет ваши кисти. Он, если помните, до того, как угодить в тюрьму, был художником-оформителем.

— Прекрасно. В таком случае мне остаётся только отмыться самой.

— Когда будете готовы, присоединяйтесь ко мне.

Трой сняла рабочий халат, поднялась по лестнице, прошла в свою восхитительно тёплую комнату, оттёрла руки в ванной и начала приглаживать коротко остриженные волосы, глядя при этом в окно.

За парком, частично облагороженным садовниками, тянулись болота. Под свинцово-серым небом они словно перетекали одно в другое, безразличные ко всему, даже к своей косматой мантии из низкого кустарника, и гнетуще пустынные. Между двумя тёмными холмами виднелся короткий участок дороги, ведущей к тюрьме. Ветер нёс ледяную крупу.

“Не хватает только собаки Баскервилей, — подумалось Трой, — и слава Богу, что хозяину пока не Пришло в голову устранить этот недостаток”.

Прямо под её окном приткнулась покосившаяся оранжерея, которая когда-то, должно быть, тянулась вдоль всего восточного крыла. Хилари уверял, что скоро она будет снесена, но пока что развалины не радовали глаз. Сквозь разбитые стекла торчали верхушки молодых ёлок, все остальное покрывал слой грязи, а с одной стороны крыша полностью обвалилась. Хилари сказал, что когда Трой в следующий раз навестит Холбедз, она будет взирать на лужайки и кипарисовую аллею, ведущую к фонтану с каменным дельфином. Интересно, смогут ли эти новшества хоть сколько-нибудь смягчить гнетущее впечатление от зловещих холмов в отдалении?

Между будущим садом и болотами тянулся распаханный склон, посреди которого крутилось и размахивало рукавами на декабрьском ветру потрёпанное пугало, похожее на жалкий призрак Арлекина.

В поле зрения показался человек в зюйдвестке; наклонивший голову навстречу ветру, он толкал перед собой тачку.

“Винсент, — решила Трой. — Садовник и шофёр… А он чем прославился? Мышьяк? Кажется, да. И, по-моему, все это правда. Или нет?” Пугало бешено раскачивалось на своей палке. Ветром вперемешку со снежной крупой уносило два клочка соломы.

2

Трой жила в Холбедзе всего пять дней, но уже успела проникнуться броским великолепием дома и его несколько вызывающей атмосферой. Когда она появилась здесь, чтобы написать портрет владельца, Хилари обронил два-три намёка на необычность обслуживающего персонала. Сперва Трой решила, что это всего лишь неудачный розыгрыш, однако вскоре поняла свою ошибку.

За ланчем им прислуживали Казберт, к которому Хилари обращался как к дворецкому, и второй лакей, Найджел.

Казберт был лысым человеком лет шестидесяти, с громким голосом, большими руками и постоянно потупленным взором. Обязанности свои он выполнял безупречно, как и его помощник, но в целом оба держались несколько напряжённо, вернее, натянуто. Они как бы старались стушеваться, как можно меньше попадаться на глаза, причём создавалось впечатление, что стоит обратить на них внимание, и они тут же затрясутся от страха. Их манеры так и подмывало назвать вороватыми. Трой не смогла решить, насколько в таком впечатлении повинны намёки хозяина, а насколько её непосредственные наблюдения, но в любом случае ей было непросто привыкнуть к слугам, набранным из числа убийц.

Казберт, например, убил любовника своей жены, симпатичного молодого парня. Хилари пояснил, что благодаря наличию смягчающих обстоятельств смертную казнь заменили пожизненным заключением, которое, в свою очередь, сократили до восьми лет за примерное поведение.

По словам Хилари, Казберт — безобиднейшее создание в мире. Просто молодчик, которого он накрыл в постели со своей женой, обозвал его рогоносцем и плюнул в лицо. Тут любой бы не выдержал.

Бывшего художника-оформителя Мервина осудили, кажется, за то, что он убил вора с помощью так называемой “детской ловушки”. “Знаете, — говорил Хилари, — его, честное слово, совершенно напрасно обвинять в случившемся. Он же не собирался никого убивать, а просто хотел задержать того, кто попробует проникнуть в дом. Человек всего-навсего неверно оценил потенциальную энергию старой железки, пристроенной на верхушке двери. Вполне понятно, что приговор просто сразил Мервина, и бедняга повёл себя настолько неудовлетворительно, что был переведён в Вэйл”.

Двое остальных слуг тоже совершили по убийству. Повара звали -Уилфредом, но среди своих он носил прозвище Киски-Ласки за любовь к кошкам.

“Он, собственно говоря, и учился на повара, — рассказывал Хилари, — просто оказалось, что он мужчина не на все сто процентов, потому и попал в тюрьму. А там ему в один несчастный день попался стражник, который терпеть не мог кошек и плохо обращался с ними. Из-за этого они с Уилфредом подрались. Первым напал Уилфред. Получилось так, что тюремщик сильно ударился головой о стену камеры и умер. Меру наказания, понятное дело, значительно утяжелили”.

Второй лакей Найджел долгое время работал конюхом, а затем формовщиком восковых изделий, пока не свихнулся на религиозной почве. Хилари говорил, что бедняга попал в секту каких-то фанатиков, не выдержав тягот жизни. Однако никакого облегчения не последовало, вот его разум и не выдержал, и в припадке умоисступления Найджел убил одну особу, о которой до сих пор говорит не иначе как о “грешной леди”. Его отправили в Бродмур, где — хотите верьте, хотите нет — он исцелился.

— Надеюсь, я не покажусь ему грешной? — спросила Трой.

— Нет-нет, даю вам слово. Вы относитесь к совершенно другому типу женщин, да и Найджел полностью пришёл в себя. Он стал очень уравновешенным человеком, только иногда плачет, когда вспоминает о своём преступлении. Кстати, у него дар скульптора. Если на Рождество будет снег, я попрошу его слепить что-нибудь для нас из снега.

Наконец, в поместье служил садовник Винсент. После завершения разбивки парка предполагалось нанять целый штат садовников, а пока обходились одним Винсентом и временными рабочими.

— Фактически, — говорил Хилари, — он не убийца. Он пал жертвой нелепого недоразумения по поводу небрежного обращения с препаратом мышьяка и более дурацкого, чем обычно, состава присяжных. Однако удачно поданная апелляция несколько поправила положение, правда, после мучительного интервала. В общем, Винсент — прирождённый неудачник.

— Но каким образом вам удалось так подобрать слуг? — поинтересовалась Трой.

— Уместный вопрос! Видите ли, купив Холбедз, я решил не только восстановить его былой вид, но и возродить прежние обычаи. Однако мне не улыбалось сносить угрюмое ворчание деревенской карги или маяться с супружеской парой каких-нибудь неаполитанцев, которые сперва продержат меня пару недель на макаронах, а потом испарятся без предупреждения. С другой стороны, порядочные слуги, особенно те, которых можно найти в данной местности, меня тоже не устраивали. Поразмыслив, я решил нанести визит своему будущему соседу, начальнику тюрьмы Вэйл. Его зовут майор Мачбенкс. Я изложил ему своё дело и добавил, что, по моему мнению, из всех категорий преступников приятнее всего убийцы. Разумеется, убийцы определённого сорта. Тут я провожу чёткое различие. Громилы, которые стреляют, колотят полицейских и так далее, совершенно не подходят. Такие люди просто опасны. Зато бедолаги, осуждённые за последствия одного-единственного взрыва эмоций в самых провоцирующих к нему обстоятельствах, как правило, отличаются примерным поведением. Мачбенкс полностью поддержал мою теорию. Мы немного посовещались и наконец пришли к соглашению, что по мере освобождения подходящих персонажей я получу право первого выбора. С точки зрения администрации тюрьмы моё предложение — неплохая форма социальной реабилитации бывших заключённых. Ну, и поскольку я богат, то мог гарантировать щедрую оплату.

— И на примете у майора были подходящие личности?

— Мне пришлось подождать. Первое время я жил очень просто, в четырех комнатах в восточном крыле, только с Казбертом и Киски-Ласки. Затем снабжение постепенно наладилось. Вэйл — не единственный мой источник. Скрабс и, как в случае с Найджелом, Бродмур также внесли свой вклад. Учтите, кстати, что моё начинание вовсе не так уж оригинально. Идея возникла ещё в викторианскую эпоху у небезызвестного Чарльза Диккенса, а доработана до удобоваримого состояния сэром Артуром Вингом. Я просто приспособил её к обстоятельствам и довёл до логическою завершения.

— Мне кажется, — робко заметила Трой, — что существует небольшая вероятность… Видите ли, Рори, мой муж, в принципе мог участвовать в аресте одного или нескольких ваших слуг. Они не…?

— Вам совершенно не из-за чего волноваться. Во-первых, они не знают о том, что вы замужем за суперинтендантом, а во-вторых, это не имеет для них никакого значения. Насколько мне известно, у них нет никаких претензий к полиции, быть может, за исключением Мервина, бывшего художника-оформителя, если помните. Он считает, что было не совсем справедливо так сурово наказывать,его за устранение одного из представителей общественного слоя, на борьбу с которым должны быть направлены усилия полиции. Впрочем, он гораздо больше зол на прокуратуру и суд, чем на арестовавших его офицеров. — Что свидетельствует о присущем ему великодушии, — пробормотала Трой Подобные беседы имели место во время первых сеансов. Теперь, спустя пять дней, Хилари и Трой вполне освоились друг с другом. Работа над портретом продвигалась. Трой писала непривычно быстро, почти без поправок. Все шло хорошо.

— Я так рад, — сказал Хилари, — что вы остаётесь на Рождество. Хорошо бы ваш муж мог присоединиться к нам!… Думаю, мои действия не оставили бы его равнодушным.

— Он в Австралии.

— Ваша временная утрата — моя большая удача, — галантно произнёс Хилари. — Чем мы займём сегодняшний вечер? Может быть, ещё сеанс? Я целиком к вашим услугам.

— Прекрасно! Тогда ещё часок, пока светло, а потом мне бы хотелось побыть одной, — ответила Трой, глядя на своего хозяина глазами художника. Колоритная фигура, но как же легко, перенося её на полотно, сбиться на карикатуру. Этот овальный лоб, пышная шевелюра, поразительно голубые глаза и вечно приподнятые уголки неулыбчивого рта… Впрочем, разве любое изображение не является в той или иной степени карикатурой?

Трой очнулась от размышлений, обнаружив, что Хилари разглядывает её не менее внимательно.

— Послушайте, — довольно резко заговорила она, — вы случайно не разыгрываете меня? Я имею в виду слуг и так далее.

— Нет.

— Нет?

— Уверяю вас, нет.

— О'кей. Тогда займёмся делом. Я минут десять отдохну, соберусь с мыслями, а затем продолжим, если вы, конечно, станете позировать.

— О чем разговор? Это доставляет мне огромное удовольствие.

Трой вернулась в библиотеку. Её кисти, как всегда, были отмыты скипидаром, но сегодня их дополнительно обернули прекрасной чистой тряпкой. Испачканный краской рабочий халат аккуратно повешен на спинку стула. Рядом со скамейкой появился дополнительный столик, покрытый бумагой.

— Снова Мервин, — промелькнуло в голове у Трой. — Бывший оформитель, погоревший на любви к детским ловушкам.

И тут же, словно вызванный этой мыслью, в комнате появился Мервин: насторожённый, с тёмной щетиной на впалых щеках.

— Извините, — произнёс он, добавив чуть погодя “мадам”, словно только что вспомнил о правилах вежливости, — не нужно ли ещё чего-нибудь?

— Ничего, огромное вам спасибо. Все чудесно, — ответила Трой с несколько наигранным энтузиазмом.

— Мне показалось, — пробормотал Мервин, не сводя глаз с портрета, — что вам может понадобиться дополнительное место…, мадам.

— Да, так будет удобнее. Спасибо.

— Вам было тесновато.

— Да, но теперь все в порядке.

Мервин больше ничего не добавил, но и не ушёл. Он продолжал глядеть на портрет. Трой, которая терпеть не могла обсуждать свои неоконченные работы, повернулась к нему спиной и начала готовить палитру. Обернувшись, она едва не вскрикнула, обнаружив его рядом с собой.

Однако Мервин всего-навсего решил подать ей рабочий халат. Он держал его кончиками пальцев, как вышколенный лакей держит ценное манто. Трой не ощутила его прикосновения, когда он помогал одеться.

— Огромное вам спасибо, — повторила она как можно отчётливее, стараясь, чтобы это не прозвучало неприветливо.

— Благодарю вас, мадам, — отозвался Мервин; как всегда при обмене подобными любезностями, Трой с трудом подавила искушение спросить: “За что?” (“Неужели за то, что обращаюсь с ним, как со слугой, хотя знаю, что он убийца?” — мысленно ответила она себе на невысказанный вопрос.) Мервин удалился, деликатно прикрыв за собой дверь.

Вскоре после этого вошёл Хилари, и около часа Трой работала над его портретом. Затем спустились су мерки. Хозяин проронил, что ждёт звонка из Лондона. Трой сказала, что, пожалуй, пойдёт прогуляться. Она чувствовала, что им пора отдохнуть друг от друга.

3

Неровная дорожка пересекала пустошь, которой по замыслу Хилари предстояло превратиться в нечто необыкновенно приятное. Тропинка вела мимо развалин оранжереи к вспаханному полю на склоне, видному из окна комнаты Трой.

Вот и пугало, которое так причудливо дёргается под порывами зимнего ветра: набитая соломой ветошь на неустойчивой палке, воткнутой в землю. Одеянием служили эдвардианский фрак и пара чёрных брюк. Голову изображала пузатая сумка, на которую натянули колпак. На концах поперечной перекладины уныло болтались и хлопали от ветра сморщенные перчатки. Звук напоминал призрачное эхо театральной овации. Трой не сомневалась, что Хилари лично приложил руку к сотворению этого подобия стража полей.

Он долго и подробно объяснял ей, насколько точно пытается восстановить Холбедз и каких чудовищных затрат времени и денег это требует. Пока удалось проследить судьбу портретов и выкупить их, обить стены шёлком, отчистить панели, воссоздать прежний вид потолков. Быть может, в реставрационном пылу Хилари откопал в какой-нибудь коллекции поблекших викторианских гравюр и набросок этого поля с жестикулирующим пугалом на среднем плане.

Трой обогнула поле и вскарабкалась на крутой склон. Болота наконец-то остались позади, тропинка перешла во вполне сносную дорогу. Трой неторопливо двинулась по ней в направлении расступающихся холмов. С этого места открывался прекрасный вид на поместье Холбедз. Трой полюбовалась строгими пропорциями дома, похожего на букву “Е” без средней чёрточки. В библиотеке висела гравюра восемнадцатого века, так что Трой без труда представила себе вместо царящего запустения террасы, дорожки, искусственные горки, пруд и ухоженные газоны. Затем она отыскала взглядом на западном фасаде своё окно с безобразными останками оранжереи под ним. Из нескольких труб на крыше клубами вырывался дым, до Трой долетел запах горящих дров. На переднем плане уменьшенный перспективой пигмей — Винсент — катил свою тачку. На заднем плане бульдозер медленно расчищал дорогу под грандиозные реставрационные планы Хилари. Там ещё высились остатки размётанного бомбой рукотворного холма, воздвигнутого некогда причудой хозяев над изящным озерцом. Именно его восстановлением и занимался бульдозер: он выскребал дно будущего пруда и сдвигал землю в бугор, вершину которого, без сомнения, увенчает когда-нибудь “Каприз Хилари”.

Разумеется, думала Трой, это будет очень красиво, однако существует большая разница между “ещё есть” и “так было”, которую не сотрут — во всяком случае, для него — никакие газоны, пруды и скульптуры.

Трой отвернулась и зашагала навстречу северному ветру.

Вдруг её глазам предстала иная картина, размытая, словно изображение слайда на экране, когда в диапроекторе сбивается резкость. У её ног лежал Вэйл, буквально — “Дол”, и Трой подумала, как же это мягкое поэтическое слово неуместно при данных обстоятельствах, поскольку относится не только к долине, но и к тюрьме с её пересохшими рвами, заборами, сторожевыми вышками, плацами, бараками и рядами труб. Вид тюрьмы, похожей отсюда на макет, заставил Трой вздрогнуть. Её муж иногда называл Вэйл “Домом, где разбиваются сердца”.

Ветер полными пригоршнями швырял ледяную крупу и тут же уносил её прочь косыми полосами, отчего вид на тюрьму казался однотонной гравюрой.

Прямо перед Трой высился дорожный знак: “КРУТОЙ СПУСК. Опасные повороты. Лёд. Сбросить скорость”.

Словно наглядная иллюстрация к этому предупреждению, со стороны Холбедза тяжело подъехал по крутой дороге крытый фургон, притормозил рядом с Трой, лязгнул передачей и осторожно пополз в Вэйл. За первым же поворотом он исчез, но на дороге вскоре появился человек в громоздком макинтоше и твидовой шляпе. Он поднимался на холм. Когда он вскинул голову, Трой увидела раскрасневшееся лицо, седые усы и голубые глаза.

Она уже собиралась повернуть назад, но теперь это было бы неловко, поэтому Трой помедлила. Мужчина поравнялся с ней, приподнял шляпу, поздоровался и, поколебавшись, добавил:

— Крутой здесь подъем. Голос был приятным.

— Да, — согласилась Трой. — Я, пожалуй, сыграю отбой. Я поднялась сюда со стороны Холбедза.

— Тоже довольно сложно, не правда ли? Хотя, конечно, не так, как с моей стороны. Простите, пожалуйста, но не вы ли знаменитая гостья Хилари Билл-Тосмена? Моё имя Мачбенкс.

— О, да. Он говорил мне…

— Я почти каждый вечер поднимаюсь сюда, чтобы потренировать ноги и лёгкие. Знаете, очень хочется выбраться из низины.

— Могу себе представить.

— Да. Хотя затея не из лёгких, не так ли? Но я не имею права удерживать вас дольше на этом зверском ветру. Надеюсь, мы ещё увидимся у рождественской ёлки.

— Я тоже на это надеюсь.

— Вам, наверное, кажутся странными порядки, заведённые в поместье?

— По крайней мере, непривычными.

— Конечно. Но я, знаете ли, целиком за это. Целиком и полностью.

Майор ещё раз приподнял свою влажную шляпу, взмахнул палкой и отправился восвояси. Снизу из тюрьмы донёсся звук колокола.

Трой вернулась в Холбедз.

Они с Хилари выпили чаю, уютно устроившись перед горящим камином в небольшой комнате, которая, как пояснил Хилари, была некогда будуаром его пра-прапрабабушки. Её портрет висел над камином. Судя по изображению, это была довольно вредная старая леди с чертами, отдалённо напоминающими черты самого Хилари. Комната была обита шёлком цвета зелёных яблок, окна украшали шторы с розами. Обстановка состояла из защитного экрана, французского столика, нескольких элегантных стульев и обилия фарфоровых безделушек.

— Я уверен, — сказал Хилари, проглотив кусок горячей булочки с маслом, — что вы считаете этот покой чересчур женственным для одинокого холостяка. Но он ждёт свою хозяйку.

— Вот как?

— Да. Её зовут Крессида Тоттенхейм, и она тоже приедет завтра утром. Мы собираемся объявить о нашей помолвке.

— И на что же она похожа? — спросила Трой, успевшая понять, что Хилари предпочитает прямые вопросы.

— Ну…, дайте подумать… На вкус, пожалуй, солоновата с лёгким ароматом лимона.

— Как жареная форель?

— Я могу сказать только одно: она не похожа ни на кого и ни на что.

— А все-таки?

— В таком случае она похожа на то, что вам наверняка захочется нарисовать.

— Ого! Вот откуда ветер дует?

— Да, причём сильно и неуклонно. Погодите, пока вам не представится возможность взглянуть на неё, а затем скажете, не возникло ли у вас желания принять ещё один заказ от Билл-Тосмена, причём на сей раз гораздо более приятный. Вы обратили внимание на пустое пространство на северной стене обеденного зала?

— Да.

— Оно предназначено для портрета Крессиды Тоттенхейм.

— Понятно.

— Она настоящая красавица, — произнёс Хилари тоном беспристрастной оценки. — Подождите, и вы сами это увидите. Кстати, она принадлежит театру…, то есть почти принадлежит. Она посещала академию, а затем перешла к занятиям неким “органическим экспрессивизмом”. Я пытался возражать, что это бессмысленный, неуместный и неблагозвучный термин, однако мои слова не произвели на Крессиду ни малейшего впечатления.

— И чем же они там занимаются?

— Насколько могу судить, они снимают с себя одежду, что в случае Крессиды может только доставлять удовольствие, и закрывают лица бледно-зелёными вуалями, что, опять-таки по отношению к Крессиде, является нелепым искажением исходного материала. Это положительно портит все впечатление.

— Забавно, но непонятно.

— К сожалению, тётя Клу не совсем одобряет Крессиду, хотя она очень нравится дяде Блоху. Он опекает её с тех пор, как её отец, младший офицер, был убит в оккупированной Германии, спасая жизнь дяде.

— Понятно.

— Знаете, чем вы мне нравитесь, если оставить в стороне ваш безусловный талант и особое художественное чутьё? Полным отсутствием так называемого украшательства. Вы — замечательное явление целого периода в живописи. Честное слово, не будь Крессиды, я бы непременно начал ухаживать за вами.

— Что полностью лишило бы меня необходимого для художника душевного равновесия, — веско произнесла Трой.

— Вы предпочитаете не сближаться с людьми, которых рисуете?

— Это мой главный принцип.

— Я вас вполне понимаю.

— Ну и прекрасно.

Хилари дожевал булочку, смочил салфетку горячей водой, вытер пальцы и подошёл к окну. Раздвинув усеянные розами шторы, он уставился в темноту.

— Идёт снег. Дядю Блоха и тётю Клумбу ждёт весьма романтический переезд через болота.

— Вы хотите сказать, что они приезжают сегодня?

— Ах, да, я и забыл предупредить вас. Мне же позвонил их дворецкий. Они выехали рано утром и должны появиться к ужину.

— У них изменились планы?

— Нет, это вполне ожидаемое решение. Дядя с тётей начинают готовиться к визиту дня за три до назначенного срока и просто уже не могут вынести ожидания надвигающегося отъезда. Вот они и собрались отправиться в путь пораньше. Я пойду отдыхать. А вы?

— Я, пожалуй, тоже. Меня потянуло в сон после прогулки.

— Это вина северного ветра. Пока к нему не привыкнешь, он действует как наркотик. Я прикажу Найджелу разбудить вас в половине восьмого, хорошо? Ужин в восемь тридцать, колокол в восемь пятнадцать. Приятного отдыха, — с этими словами Хилари распахнул перед нею дверь.

Проходя мимо хозяина, Трой внезапно как-то очень резко ощутила исходящий от мистера Хилари аромат благополучия, хотя было не совсем понятно, что же именно служит его источником: высокий рост, отличный костюм или нечто более экзотическое.

4

Поднявшись в свою спальню, Трой застала там Найджела, который приготовил для вечера её платье из жатого шелка и все, что к нему полагалось. Ей оставалось только надеяться, что он не счёл этот ансамбль греховным.

Когда она вошла в комнату, Найджел стоял на коленях перед камином, тщетно стараясь раздуть ещё ярче и без того прекрасно горящий огонь. Его волосы были настолько светлы, что Трой искренне обрадовалась отсутствию красного оттенка в окаймлённых белыми ресницами глазах. При её появлении Найджел поднялся и приглушённым голосом осведомился, не понадобится ли ещё что-нибудь. Его взгляд при этом не отрывался от пола. Трой поспешно заверила, что больше ничего не нужно.

— Ночь, похоже, будет бурной, — добавила она, стараясь, чтобы се голос звучал естественно, а не как в трагическом монологе.

— На все воля Божья, миссис Аллен, — без тени улыбки ответил Найджел и удалился.

Трой пришлось напомнить себе горячие заверения Хилари в том, что Найджел в полном рассудке.

Она приняла горячую ванну и, наслаждаясь душистым паром, попыталась решить вопрос, насколько деморализующим может оказаться подобный образ жизни, если вести его достаточно долго. Вывод, с точки зрения Найджела, несомненно, оказался бы греховным;

Трой же пришла к убеждению, что, по крайней мере, в данный момент такой образ жизни лишь усиливает её положительные качества. Затем она немного подремала перед камином. В доме царила глубокая тишина, а снаружи все падал и падал снег. В половине восьмого Найджел постучал в дверь, и Трой встала, чтобы переодеться. Зеркало отражало её в полный рост. Она с удовольствием полюбовалась своим отражением в платье цвета рубина. Оно удивительно шло ей.

Тишину нарушили звуки чьего-то приезда. До Трой донёсся шум мотора, хлопанье дверцы, затем, после значительной паузы, в коридоре у соседней двери послышался разговор. Пронзительный женский голос прокричал, похоже, у самого порога:

— Ничего подобного! Чепуха! Кто там говорит об усталости? Мы не будем переодеваться. Я вам говорю: мы не будем переодеваться!

Спустя некоторое время снова тот же голос:

— Тебе же не нужен Маульт, правда? Маульт! Полковнику вы не нужны. Разберёте вещи позже. Я говорю: он может разобрать вещи позже!

“Дядя Блох, очевидно, глуховат”, — подумала Трой.

— Да перестань ты суетиться из-за бороды! — добавил тот же голос.

Дверь закрылась. Кто-то прошёл по коридору. “Из-за бороды? — удивилась Трой. — Неужели она говорила о бороде?” Минуты две из соседней комнаты не доносилось ни звука. Трой решила, что либо полковник, либо его жена удалились в ванную, но это предположение было тут же разрушено мужским голосом, раздавшимся словно из платяного шкафа Трой:

— Клу! А моя борода!

Ответ разобрать не удалось. Вскоре после этого Трой услышала, как Форестеры покидают свои апартаменты. Она сочла за лучшее не спускаться сразу вслед за ними, чтобы дать родственникам возможность пообщаться между собой, и глядела на огонь в камине до тех пор, пока в башенке над конюшней не ударил колокол. Хилари уверял, что раздобыл его среди прочего добра, награбленного Генрихом Восьмым из монастырей. Трой очень интересовал вопрос, не напоминает ли Найджелу этот звук о прежних молитвенных собраниях.

Она постаралась стряхнуть с себя мечтательное настроение и спустилась в зал, откуда стоящий на страже Мервин направил её в зелёный будуар.

— В библиотеке ничего не трогали…, мадам, — добавил он со значительной, но довольно глупой улыбкой.

— Благодарю, — ответила Трой.

Мервин предупредительно распахнул перед нею дверь.

Хилари в смокинге цвета сливы стоял перед камином вместе с Форестерами. Полковник оказался неожиданно старым человеком несколько апоплексической комплекции с белоснежно-седыми волосами и усами. Однако никакой бороды у него не было. В ухе торчал слуховой аппарат.

Вид миссис Форестер вполне соответствовал её голосу: суровое лицо со ртом, похожим на капкан, несколько выпуклые глаза, впечатление от которых усиливалось очками, и жидкие седые волосы, туго собранные на затылке в пучок. Юбка, по длине нечто между миди и макси, явно скрывала под собой не одну фланелевую рубашку. Шерстяная кофта была желтовато-коричневой, довольно тусклого оттенка. Шею украшал двойной ряд превосходного, как показалось Трой, натурального жемчуга, а пальцы были унизаны старомодными кольцами, в углублениях которых виднелись остатки мыла. В руках миссис Форестер держала сумочку с вязаньем и носовым платком.

Хилари провёл церемонию представления. Полковник Форестер отвесил Трой лёгкий поклон. Миссис Форестер коротко кивнула.

— Как вам? Не холодно? Не простужаетесь?

— Спасибо, ничуть.

— Я спрашиваю потому, что вам, должно быть, приходится много времени проводить в душных перегретых студиях, рисуя обнажённую натуру. Я говорю: рисуя обнажённую натуру!

Трой поняла, что миссис Форестер совершенно автоматически повторяет окончание любых своих фраз на фортиссимо. Привычка эта выработалась из-за мужа, который не мог обходиться без слухового аппарата.

— Но, дорогая тётушка, меня миссис Аллен изображает отнюдь не в обнажённом виде, — заметил Хилари, потягивая коктейль.

— Уж это было бы нечто!

— Мне кажется, что вы судите о художниках только на основании “Жизни богемы”. Или ещё и “Трильби”?

— Я видел в “Трильби” сэра Бирбома Три; — вмешался полковник Форестер. — Он очаровательно умирает, падая навзничь на стол. Просто великолепно!

Дверь тихо стукнула, и на пороге появился человек со встревоженным лицом. В глаза бросился шрам, как от старого ожога, который оттягивал вниз угол рта.

— Привет, Маульт, — сказала миссис Форестер.

— Извините, сэр, — обратился вошедший к Хилари, — я только хотел успокоить полковника. С бородой все в порядке, сэр.

— А, прекрасно, Маульт. Превосходно, чудесно и изумительно, — откликнулся полковник Форестер.

— Спасибо, сэр, — сказал Маульт и удалился.

— А в чем там дело с вашей бородой, дядя Блох? — осведомился Хилари, к глубокому облегчению Трой.

— Не с бородой, а с бородищей, мой милый! Я боялся, что её забудут, и потом, она ведь могла пострадать при перевозке.

— Этого не произошло, Фред. Я говорю: не произошло!

— Знаю, так что все в порядке.

— Неужели, полковник, вы собираетесь изображать Санта-Клауса? — осмелилась спросить Трой.

Полковник со слегка лукавым видом наклонился к ней.

— Я знал, что вы так и подумаете. Но ничего подобного. Я друид. Ну, как?

— Вы хотите сказать…, что принадлежите…?

— К поддельному древнему Ордену, члены которого нацепляют на себя бороды из ваты и валяют дурака каждый второй вторник? — перебил Хилари.

— Это грубо, дорогой мой, — запротестовал полковник.

— Ладно, не буду. Однако, — продолжил Хилари, обращаясь к Трой, — в поместье Холбедз не допускаются ни Дед Мороз, ни Санта-Клаус, ни как вы там ещё предпочитаете называть этого тевтонского старика. Его заменяет гораздо более древний и подлинный персонаж: великий предтеча всех наблюдателей и почитателей зимнего солнцеворота, передавший — добровольно или не очень — многие свои познания преемникам-христианам, то есть друид.

— И обещаю, что викарий не будет против. Ничуть, — серьёзно вмешался в разговор полковник.

— Это меня не удивит, — ядовито вставила его жена.

— Во всяком случае, он будет присутствовать на Сочельнике. Итак, я буду друидом. Я играю эту роль каждый год с тех пор, как поместье перешло в руки Хилари. Конечно, будет ёлка со звездой и массой всякой мишуры: ведь придут дети из Вэйла и прочих окрестностей. Я обожаю этот праздник. А вам нравятся маскарады?

Полковник задал этот вопрос таким встревоженным тоном, что Трой сочла себя обязанной выразить самый горячий энтузиазм и почти ожидала предложения принять участие в переодевании.

— Дядя Блох — блистательный актёр, — сказал Хилари, — а его борода вообще нечто потрясающее. Её делали по специальному заказу, и она не посрамила бы самого Короля Лира. А парик! Он не имеет ничего общего с побитыми молью жалкими подделками. Вот увидите.

— Он теперь выглядит несколько иначе, — возбуждённо воскликнул полковник. — Его заново уложили. Парикмахер считал, что он был длинноват и потому смотрелся несколько смешно. В таких вещах приходится быть очень внимательным.

Хилари принёс бокалы. Два из них — с ломтиками лимона — дымились.

— Ваш ром, тётушка Клумба, — сообщил он. — Скажите, если мало сахара.

Миссис Форестер завернула очки в платок и села.

— По-моему, все в порядке. Ты, случайно, не положил дяде мускатного ореха?

— Нет.

— Хорошо.

— Вам, наверное, кажется, что пить ром до обеда несколько необычно, — обратился полковник Форестер к Трой, — однако мы решили, что после путешествия он пойдёт нам на пользу. Обычно это наш напиток на ночь.

— Пахнет приятно.

— Хотите попробовать вместо “Белой леди”? — предложил Хилари.

— Думаю, я останусь ей верна.

— Я тоже. Итак, мои дорогие, — продолжил Хилари, обращаясь ко всем, — в этом году у нас будет скромный праздник в тесном семейном кругу. Кроме вас, приедут ещё только Крессида и дядя Берт. Обоих ждут завтра.

— Ты до сих пор помолвлен с Крессидой? — спросила его тётя.

— Да, договорённость пока сохраняется. Я очень надеюсь, тётушка, что на второй взгляд Крессида понравится вам гораздо больше.

— Не на второй, а на пятидесятый. А может, сотый.

— Я имею в виду, на второй после нашей помолвки.

— Ax, так… — двусмысленно протянула тётушка.

— Ну, тётя… — Хилари замолчал и потёр нос указательным пальцем. — Во всяком случае, не забывайте, что я познакомился с ней в вашем доме.

— Тем прискорбнее. Я предупреждала твоего дядю. Говорю, Фред, я предупреждала тебя!

— О чем, Клу?

— Об этой твоей Крессиде Тоттенхейм!

— Она вовсе не моя, Клу. Ты всегда так странно выражаешься.

— По крайней мере, тётя, я надеюсь, что вы измените своё мнение, — сказал Хилари.

— Надеяться можно, — отрезала она и спросила Трой:

— Вы встречались с мисс Тоттенхейм?

— Нет.

— Хилари думает, что она вполне подходит этому дому. Мы все ещё говорим о Крессиде! — проревела миссис Форестер в сторону своего мужа.

— Я знаю. Я слышал.

На этом разговор прервался. Они в молчании допили свои бокалы. Миссис Форестер шумно дула на ром, чтобы остудить его.

— Мне кажется, — начал Хилари после паузы, — что Рождество в этом году получится ещё лучше, чем раньше. Я придумал для вас новый выход, дядя Блох.

— Вот как? В самом деле? Какой?

— Вы появитесь с улицы. Через французское окно из-за дерева.

— С улицы! — возопила миссис Форестер. — Я правильно поняла тебя, Хилари? Ты собираешься выставить своего дядю на двор, в полуночную тьму, в метель? Я говорю: в метель?!

— Только на несколько мгновений, тётя Клу.

— Ты, надеюсь, не забыл, что у твоего дяди больное сердце?

— Все будет в порядке, Клу.

— Мне это не нравится. Я говорю…

— Уверяю тебя! Я буду одет достаточно тепло.

— Фу! Я говорю…

— Нет, ты послушай!

— Не шипи, Клу. У меня сапоги на меху. Продолжай, старик. Так ты говоришь…

— Я достал замечательную запись колокольчиков и храпящей оленьей упряжки. Не перебивайте! Я провёл собственное исследование и убеждён, что в данном случае наблюдается частичное совпадение тевтонской и друидической традиций, а если нет, так будет наблюдаться, — затараторил Хилари. — Итак, дядя Блох, мы услышим, как вы снаружи кричите “Хэй!” оленям, а затем вы появляетесь.

— Боюсь, мой мальчик, я уже не смогу крикнуть “Хэй!” достаточно громко, — озабоченно сказал полковник.

— Об этом я тоже подумал. Я добавил возглас к звуку колокольчиков и храпу. Это сделал Казберт. У него необычайно зычный голос.

— Прекрасно, прекрасно.

— У нас соберутся тридцать один ребёнок и ещё около дюжины родителей. Как обычно, арендаторы, фермеры и обслуживающий персонал.

— Тюремщики? ОТТУДА? — спросила миссис Форестер.

— Да. Семейные. С жёнами и детьми. Двое.

— Мачбенкс?

— Если он сможет освободиться. У него свои заботы. Капеллан готовит нечто удивительно унылое: рождественский праздник при максимуме безопасности, — ядовито пояснил Хилари. — Не думаю, что кто бы то ни было примет праздничный перезвон за сигнал тревоги.

— Надеюсь, — мрачно заговорила тётя Клу, сделав глоток из бокала, — вы все знаете, чего хотите. В отличие от меня. Я предчувствую неприятности.

— Что за невесёлые мысли, тётя! — сказал Хилари. Вошёл Казберт и объявил, что ужин подан. У него действительно был очень громкий голос.

Глава 2

СОЧЕЛЬНИК

1

Прежде чем разойтись по комнатам, они прослушали местный прогноз погоды. Снегопад обещали в течение всей ночи и весь Сочельник, однако к Рождеству он должен был прекратиться. С Атлантики надвигался тёплый фронт.

— Мне всегда казалось, — заметил Хилари, — что “тёплый фронт” — это декольтированная леди времён Регентства, которая прикладывает к груди скомканный край шлейфа, чтобы согреть его. Шлейф, разумеется.

— Не сомневаюсь, что Крессида в числе своих грядущих обязанностей сыграет для тебя эту сомнительную интермедию, — сухо произнесла тётя Клу.

— Знаешь, дорогая, мне кажется, у неё получилось бы, — сказал Хилари, целуя тётку на ночь.

Вешая красное платье в шкаф, Трой обнаружила, что ниша, в которую он был встроен, примыкает к аналогичной нише в комнате Форестеров, так что оба помещения разделяет лишь тонкая перегородка.

Миссис Форестер, кажется, тоже занималась размещением своего туалета. До Трой долетел скрип вешалки, и она едва не подпрыгнула, услышав собственное имя, произнесённое громким голосом чуть ли не в самое ухо:

— Трой! Странное имя для христианки.

— …не…, понятно…, известна… — глухо донёсся, словно из-под рубашки, голос полковника.

— Моё мнение тебе известно, — сварливо отозвалась миссис Форестер. — Я говорю…

Конечно, это было неэтично, но Трой просто не могла себя заставить отойти от шкафа.

— …не доверяю… Никогда не доверяла, — продолжал голос. — Тебе это отлично известно… Небольшая пауза — и финальный выкрик:

— …или поздно, все будет оставлено на милость убийц!

Дверцы шкафа с той стороны сердито хлопнули. Трой легла в постель с лёгким головокружением, однако было ли это обстоятельство вызвано лукулловым пиром, устроенным Хилари и Киски-Ласки, или странной обстановкой дома, она решить не могла.

Трой была уверена, что сразу заснёт, как только коснётся головой подушки, но минуты проходили за минутами, а она все лежала без сна, прислушиваясь к тихому потрескиванию дров в камине и вздохам ночного ветра. Скорее всего в её бессоннице виноват ром.

Спустя некоторое время ей стало казаться, что снаружи доносятся голоса. “Я все-таки сплю”, — сонно пробормотала она. Порыв ветра, заставивший загудеть каминную трубу, сменился тишиной, в которую внезапно снова ворвались призрачные голоса и стихли, словно где-то уменьшили громкость телепередачи.

Нет, положительно, на улице под её окном мужской голос, точнее, два голоса вели неразборчивую беседу.

Трой встала, добралась при свете угасающего камина до окна и раздвинула шторы.

Оказывается, тьма была вовсе не такой уж густой. Открывшийся перед её глазами пейзаж вполне мог бы вдохновить Джейн Эйр ещё на один рисунок. Среди чёрных теней несущихся облаков сияла луна в своей последней четверти, отбрасывая на сугробы длинную белую дорожку. На заднем плане маячили болота, на переднем, под окном, блестели остатки разбитых стёкол в рамах оранжереи. Чуть поодаль металось пламя двух факелов, ближайший из которых высвечивал на земле жёлтый круг. Свет второго плясал на стенке деревянного ящика, выхватывая надпись “Музыкальный инструмент. Не кантовать”. Ящик стоял на чем-то вроде санок, поскольку двигался совершенно бесшумно.

Его волокли двое мужчин, склонив покрытые капюшонами головы. Первый махнул рукой, указывая куда-то, затем повернулся навстречу ветру. На его плечах было нечто вроде верёвочной лямки. Второй человек упёрся руками в перчатках в заднюю стенку ящика и начал его подталкивать. Он повернул голову, чтобы легче было дышать, и на мгновение поднял лицо. Трой узнала Найджела.

Шофёра и садовника Винсента, который, собственно говоря, вовсе и не был отравителем, она видела всего один раз с вершины холма, однако не сомневалась, что лямку тянул именно он.

— Хоп! — крикнул бесплотный голос, и загадочная процессия двинулась вдоль западного крыла к центральному двору. Луна спряталась в тучи.

Прежде чем забраться обратно в постель, Трой взглянула на часы на каминной полке и с удивлением обнаружила, что сейчас всего лишь десять минут первого.

Наконец она уснула. Разбудил её звук раздвигаемых штор. Сквозь окно лился бледный свет.

— Доброе утро, Найджел, — поздоровалась Трой.

— Доброе утро, мадам, — пробормотал тот и, потупив глаза, поставил на столик у кровати поднос с чаем.

— Много ли снега выпало?

— Не сказать, чтобы много, — вздохнул он, направляясь к дверям.

— Но ведь ночью снег шёл довольно густо? — рискнула спросить Трой. — Вы, наверное, замёрзли, пока тащили санки?

Найджел остановился и впервые глянул ей прямо в лицо. Бесцветные глаза, окаймлённые белыми ресница-, iи, были круглыми, как у куклы.

— Я случайно выглянула в окно, — пояснила Трой, не совсем понимая, почему, собственно, она чувствует испуг. Найджел несколько секунд не двигался, потом пробормотал:

— Да? — и направился к выходу, но уже с порога все-таки добавил:

— Это сюрприз. Дверь за ним закрылась.

Спустившись к завтраку, Трой поняла, в чем именно заключался этот сюрприз.

Снегопад волшебно изменил пейзаж, заставив его мерцать под слабым зимним солнцем. Болота застыли бело-голубыми волнами, деревья покорно несли на плечах тяжёлые эполеты, а площадка, где работал бульдозер, сверкала яркой белизной.

Комната для завтрака находилась в западном крыле и имела выход в коридор, который упирался в дверь библиотеки. Сама библиотека, будучи торцовой комнатой западного крыла, открывала обзор сразу на три стороны.

Трой хотелось взглянуть на свою работу. Она прошла в библиотеку и несколько минут придирчиво взирала на портрет, покусывая большой палец, а затем выглянула из окна во двор. Точно в его центре стоял уже частично облепленный снегом прямоугольный предмет, в котором Трой без труда узнала из-за надписи на боку загадочный деревянный ящик.

Найджел и Винсент деловито суетились вокруг него, выгребая лопатами из тачки снег и плотно утрамбовывая его у основания ящика в форме ступенек, каркасом для которых служили коробки и рейки. Понаблюдав за ними несколько минут, Трой вернулась в комнату для завтрака.

Хилари стоял у окна с тарелкой каши в руках. Он был один.

— Привет, привет! — воскликнул он при виде Трой. — Вы посмотрели, как они работают? Разве это не прелесть: творческий порыв полной лопатой! Найджел сегодня в ударе. Я так доволен, вы и представить себе не можете!

— А что они делают?

— Модель могилы моего прапра — Бог весть в какой степени — дедушки. Я дал Найджелу фотографии, ну и, конечно, он не раз видел оригинал в церкви округа. Какой комплимент! Я польщён до глубины души. Ящик должен изображать пьедестал, а лежащая на нем фигура будет в натуральную величину. Право, это очень мило со стороны Найджела.

— В полночь я выглянула из окна и видела, как они волокли ящик мимо дома.

— Похоже, вдохновение снизошло на Найджела внезапно, и он разбудил Винсента, поскольку сам бы не справился. Верхняя сторона ящика сегодня утром уже была красиво покрыта слоем снега. Как хорошо, что Найджел снова начал творить. Присоединяйтесь ко мне. Возьмите немного рыбного салата или ещё чего-нибудь. Вам нравится что-то предвкушать?

В этот момент появились Форестеры, привнеся с собой атмосферу домашнего сельского уюта. Полковник был очарован активностью Найджела и непрерывно возносил ему хвалы, забыв про стынущую в тарелке кашу. Жена привела его в чувство.

— Надеюсь, — сказала она, кинув гневный взгляд на Хилари, — это полностью займёт их хоть на некоторое время.

Трой так и не решила, какого же все-таки мнения миссис Форестер придерживается по поводу эксперимента Хилари с бывшими убийцами.

— Крессида и дядя Берт прибывают поездом три тридцать в Даунло, — сообщил Хилари. — Если моё присутствие в библиотеке необязательно, я хочу их встретить.

— Сеанс лучше провести до ланча, — сказала Трой.

— Освещение из-за снега, наверное, изменилось?

— Весьма вероятно. Посмотрим. — А какого рода портреты вы пишите? — требовательным тоном осведомилась миссис Форестер.

— Исключительно хорошие, — сухо ответил её племянник. — Вы находитесь в обществе знаменитости, тётя Колумбелия.

К безмерному изумлению Трой, миссис Форестер подмигнула ей, сделала вытянутое лицо и фыркнула:

— Ухти-тухти!

— Ничего подобного! — обиженно возразил племянник.

— Совершенно бесполезно спрашивать, как именно я пишу, — сказала Трой, — поскольку я не умею говорить о своей работе. Если вы загоните меня в угол, то я выберусь оттуда, пробормотав нечто абсолютно невразумительное. Наверное, каждый рисует как может.

Произнеся последнюю фразу, Трой смутилась, точно школьница.

— Вы несравненны, — нарушил воцарившееся молчание Хилари.

— Ничего подобного! — пылко возразила Трой.

— Посмотрим, когда будет готово, — заключила миссис Форестер. Хилари фыркнул.

— В Итоне я сделал пару акварелей, — припомнил полковник Форестер. — Ничего особенного, конечно, но, по крайней мере, я их нарисовал.

— Это уже кое-что, — согласилась его жена, и Трой решила, что лучше не скажешь.

Завтрак закончился в относительном молчании. Они уже собирались подняться из-за стола, когда вошёл Казберт и встал рядом с Хилари в позе, живо напомнившей о метрдотеле.

— Да, Казберт? — спросил Хилари. — В чем дело?

— Мишура, сэр. Она прибудет в три тридцать. Слуги интересуются, нельзя ли её взять со станции.

— Я привезу. Это для ёлки. Попроси Винсента все приготовить, ладно?

— Конечно, сэр.

— Хорошо.

Хилари с довольным видом потёр руки и предложил Трой начать сеанс. Когда он закончился, они вместе вышли на улицу посмотреть на успехи Найджела.

Успехи оказались весьма значительными. Надгробное изображение жившего в XVI веке Билл-Тосмена уже обретало форму. Руки Найджела так и мелькали. Он пригоршнями прихлопывал снег и тут же обрабатывал его взятой из кухне деревянной лопаткой. В его работе была какая-то одержимость. Он даже не взглянул на зрителей. Шлёп-шлёп, скрип-скрип — и так без конца.

И тут Трой впервые встретилась с поваром Уилфредом по прозвищу Киски-Ласки. Он вышел во двор в поварском колпаке, клетчатых брюках и белоснежном фартуке. Пиджак был залихватски накинут на плечи. В руке Уилфред держал гигантских размеров половник. В общем, выглядел он так, словно только что сошёл с игральной карты набора “Счастливая семья”. Его круглое лицо, большие глаза и широкий рот только усиливали это впечатление.

Увидев Трой и Хилари, Уилфред поклонился, поднеся багрово-синюю руку к накрахмаленному колпаку.

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, леди.

— Доброе утро, Уилфред, — откликнулся Хилари. — Вышли приложить руку к лепке?

Киски-Ласки смущённо засмеялся и запротестовал:

— Ни в коем случае, сэр. Я бы не осмелился. Мне просто показалось, что скульптору может понадобиться половник.

В ответ на это косвенное обращение Найджел просто молча покачал головой, ни на секунду не прерывая работу.

— Все ли в порядке в вашем королевстве? — поинтересовался Хилари.

— Да, сэр, спасибо. Мы хорошо управляемся. Мальчик из Даунло — отличный паренёк.

— Ну и прекрасно, прекрасно, — несколько поспешно, как показалось Трой, произнёс Хилари. — А как дела с пирожками?

— Они будут ждать вас сразу после чая, сэр, если изволите, — весело воскликнул Киски-Ласки.

— Если они не уступают вашим прочим блюдам, то это будет нечто исключительное, — сказала Трой.

Трудно было решить, кому больше польстили её слова: повару или хозяину.

Из-за угла западного крыла показался Винсент с очередной тачкой снега. При ближайшем рассмотрении стало видно, что это худой человек с печальными глазами. Он искоса глянул на Трой, вывалил свой груз и с грохотом покатил тачку прочь. Киски-Ласки, пояснив, что он выскочил всего на секунду, широко улыбнулся, отчего на его щеках заиграли ямочки, и ретировался в дом.

2

Крессида Тоттенхейм оказалась невероятно элегантной блондинкой, настолько элегантной, что красота казалась всего лишь ненавязчивым приложением. Она была в собольей шляпке. Соболиный мех обрамлял лицо, свисал с рукавов и украшал верх обуви. Когда верхняя одежда была снята, оказалось, что Крессида не столько одета, сколько обтянута чем-то вызывающе простым.

Слегка раскосые глаза, тонкий рот, подчёркнутая линия чуть-чуть сдвинутой набок шляпки, сдержанные манеры. При разговоре она то и дело произносила “знаете”. Трой не любила писать подобный тип женщины, и это обстоятельство могло оказаться просто ужасным:

Хилари не спускал с неё вопросительного взгляда.

Зато к мистеру Берту Смиту Трой почувствовала мгновенную симпатию. Это был маленький человечек с дерзким лицом, ясными глазами и сильным ирландским акцентом. Его щеголеватый костюм тоже словно бросал вызов приличиям. По-видимому, несмотря на свои семьдесят лет, он отличался прекрасным здоровьем.

Встреча вновь прибывших с Форестерами оказалась весьма интересной. Полковник приветствовал мисс Тоттенхейм с робким восхищением, назвав “дорогая Крессида”. Его обращение к мистеру Смиту было невероятно сердечным. Он долго тряс его руки, повторяя “здравствуй, здравствуй, дружище!” с радостным смеoом.

— Здравствуй, полковник, — отозвался мистер Смит, — Ты прекрасно выглядишь. Просто молодцом, это уж точно. А что тут толкуют про твоё превращение в доброго короля Тингама? Да ещё с усами. Усами! — вдруг проревел мистер Смит, обращаясь к миссис Форестер. — Черт, это должно быть забавно. В его возрасте! Усы!

— Глух мой муж, мистер Смит, а не я, — веско произнесла миссис Форестер. — Вы уже не первый раз совершаете подобную ошибку.

— Где только моя голова! — весело охнул мистер Смит, кивнув Трой и хлопнув полковника Форестера по спине. — Сорвалось с языка, как сказал мясник, уронив в корзину недоразделанную голову.

— Дядя Берт — старый комедиант, — сказал Хилари, обращаясь к Трой. — Он прекрасно говорит по-английски, если захочет, но любит разыгрывать спектакль под названием “учтите, я кокни”. Во всяком случае, для дяди Блоха. Ты ведь всегда подзуживаешь его, дядюшка Блох, не так ли?

Мисс Тоттенхейм поймала на себе взгляд Трой и слегка опустила глаза.

— Да неужели? — польщенно спросил полковник. После взаимного обмена комплиментами мистер Смит несколько угомонился, и они все вместе отправились пить чай, который на этот раз был сервирован в столовой и не имел ничего общего с милым тет-а-тет Трой и Хилари в зеленом будуаре. Над обществом витал дух скованности, причём отказ Крессиды взять на себя роль хозяйки нисколько не разрядил атмосферу.

— Бога ради, дорогой, не проси меня ничего разливать, — заявила она томно. — Ты же знаешь, что мне, право, больше подошли бы брюки. Я, знаете, испытываю к подобным обязанностям нечто вроде идиосинкразии. Это не моя роль.

Миссис Форестер несколько секунд в упор смотрела на Крессиду, а затем сказала:

— Быть может, Хилари, ты поручишь это мне?

— С удовольствием, дорогая тётушка. Как в старые добрые времена, правда? Когда дядя Берт начал посещать Итон-сквер после того, как смирился с моим похищением.

— А что мне оставалось? -, aставил мистер Смит. — Таков уж обычай. Живи и давай жить другим. Зачем сердиться на то, чего не изменишь?

— Ты на свой лад очень порядочный человек, Смит, — заметила миссис Форестер. — И мне кажется, что мы научились понимать друг друга. Какой чай вы предпочитаете, миссис Аллен?

“Я очутилась среди людей, которые говорят именно то, что думают, и тогда, когда думают. Словно дети, — размышляла про себя Трой. — Это очень необычно и может закончиться чем угодно”.

Правда, к мистеру Смиту это не относилось. Он явно себе на уме и ни в коем случае не покажет, что на самом деле думает о присутствующих.

— А как поживают твои бандиты, Хилл? — спросил он, забавно склонив набок голову, чтобы не капнуть на себя маслом с булочки. — Все ещё ничем не проштрафились?

— Конечно, дядя Берт, но, прощу вас, выбирайте выражения. Я ни за что на свете не хотел бы, чтобы вас услышали Казберт или Мервин. А ведь кто-то из них может войти в любой момент.

— О Боже, — пробормотал мистер Смит, ничуть не смутившись.

— Эта зияющая пустота над камином, — протянула Крессида. — Ты собираешься повесить сюда мой портрет, да, дорогой?

— Да, дорогая, — ответил Хилари. — Собственно говоря… — тут он тревожно поглядел на Трой, — я уже пытался завести об этом речь.

Реплика Крессиды спасла Трой от очень неприятного положения.

— Я предпочла бы гостиную. Знаете, чтобы не смешивать себя с супом и быть подальше от мрачных предков, — добавила она, окинув критическим взглядом остальные портреты.

Хилари густо покраснел и ответил только:

— Посмотрим. В эту минуту вошёл Мервин, чтобы передать поздравления повара и сообщить, что пирожки готовы.

— О чем это он? — раздражённо спросила Крессида. — Какие ещё пирожки после чая? Кстати, дорогой, я терпеть не могу пирожков с мясом.

— Я знаю, дорогая. Я, между прочим, тоже. Но это древний обычай. Откусывая первый кусок, надо загадать желание. Церемония, как велит традиция, проводится на кухне. Достаточно будет просто попробовать хоть крошечку. Уилфреду это будет очень приятно.

— А на кухне есть кошки? — спросила Крессида. — Не забудь, я не переношу кошек.

— Мервин, — обратился к слуге Хилари, — попросите Киски-Ласки убрать Лапушку и Подлизу, хорошо? Он поймёт.

— Надеюсь, — сказала Крессида, обращаясь к Трой. — У меня, знаете, положительно аллергия на кошек. Эти животные совершенно выводят меня из себя. У меня начинается нервный срыв, стоит мне только заметить кошку.

Она ещё довольно долго распространялась на эту тему; Трой устала считать, сколько раз прозвучало слово “знаете”.

— Я буду рада, — громко сказала миссис Форестер, — возобновить своё знакомство с Лапушкой и Подлизой.

— Больше, чем со мной, — взорвалась Крессида, впервые обратившись к миссис Форестер, но так и не взглянув на неё.

— Что касается твоих слуг, Хилари, — продолжила тётя, — я вполне разделяю твоё убеждение, что повар был совершенно прав, когда подрался с человеком, который плохо обращался с кошками. Я говорю…

— Да, тётушка, я знаю. Мы все с этим согласны! О, дорогая, ты — восхитительное исключение, — тут же поправился он, предвидя протест своей возлюбленной. — Так пойдёмте пробовать пирожки!

В кухне их встретил кланяющийся и улыбающийся Киски-Ласки, однако Трой показалось, что его глаза таят жестокую обиду. Она проступила гораздо явственнее, когда из-за наружной двери донеслось гневное мяуканье. Наверное, Лапушка и Подлиза, решила Трой.

Краснощёкий мальчик проворно проскользнул в дверь, плотно прикрыв её за собой. Кошачий концерт оборвался.

— Прости нас за кошечек, Уилфред, — извинился Хилари.

— Ничего, сэр, — ответил повар, искоса глянув на мисс Тоттенхейм; краснощёкий мальчик, надувшись, смотрел через окно во двор и зализывал царапину на тыльной стороне ладони.

Пирожки красовались на огромном блюде посреди кухонного стола. Трой с облегчением отметила, что они маленькие. Хилари объявил, что каждому по очереди полагается взять пирожок, попробовать его и загадать при этом желание.

Впоследствии Трой не раз вспоминала эти несколько минут, когда они в смущении стояли вокруг стола. Это были практически последние мгновения зачарованного спокойствия в Холбедзе.

— Вы первая, тётушка, — предложил Хилари.

— Вслух? — осведомилась миссис Форестер. Племянник как-то чересчур поспешно заверил её, что высказывать желание вслух вовсе не обязательно.

— Тем лучше, — сказала она, взяла пирожок и откусила сразу чуть ли не половину. Прожёвывая этот огромный кусок, миссис Форестер не сводила глаз с Крессиды Тоттенхейм. Трой внезапно встревожилась. Ей показалось, что она угадала желание тёти Клумбы. С тем же успехом миссис Форестер могла объявить его во всеуслышание. Она хотела, чтобы помолвка была расторгнута.

Следующей была очередь Крессиды. Она приложила громадные усилия откусить как можно меньше и проглотила эту крошку, как пилюлю.

— А желание? Вы не забыли загадать желание? — встревоженно осведомился полковник Форестер.

— Совершенно забыла, — сказала она и тут же издала визг на пределе слышимости. Из её красивого рта полетели кусочки пирожка.

Все невольно вскрикнули, а мистер Смит пробормотал слово из четырех букв. Крессида трясущейся рукой указывала на окно во двор. Там, за стеклом, сидели две кошки — одна пёстрая, другая полосатая. Они жалобно заглядывали в кухню и отчаянно мяукали, хотя внутрь не доносилось ни звука.

— Но, дорогуша! — выговорил Хилари, не делая ни малейшей попытки скрыть раздражение.

— Мои бедняжки! — воскликнул Киски-Ласки глубоким баритоном.

— Я не выношу КОШЕК, — ныла Крессида.

— В таком случае, — спокойно заявила миссис Форестер, — вам никто не мешает убраться из кухни.

— Нет, нет, — суетился полковник. — Нет, Клу, нет, нет, нет! О Господи! Посмотрите только!

Кошки тем временем начали отчаянно царапаться в окно. Трой, которая очень любила этих милых животных, сочувствовала им от всей души. Ей даже стало жалко, когда они внезапно прекратили рваться на кухню, повернулись на подоконнике и спрыгнули во двор, махнув хвостами. Однако Крессида снова взвизгнула, прижала руки к ушам и затопала ногами, словно негритянский танцор.

— Все в порядке, — сухо сказал мистер Смит. Полковник Форестер принялся утешать Крессиду несвязным рассказом о каком-то офицере, чьё отвращение к кошкам неким таинственным образом помешало его карьере. Совершенно непостижимо, но Крессида опустилась на кухонный стул, уставилась на полковника и затихла.

— Пустяки! — сказал Хилари тоном тихого отчаяния. — Продолжим. Как, миссис Аллен?

Трой взяла пирожок и страстно — настолько горячо, что чуть было не произнесла это вслух, — пожелала, чтобы в Холбедзе не случилось ничего ужасного. Пирожок оказался очень вкусным, и Трой сделала Уилфреду комплимент.

Затем настал черёд полковника Форестера.

— Вы все были бы очень удивлены, если бы узнали про моё желание, — гордо сообщил он. — Да, удивлены.

Полковник закрыл глаза и храбро атаковал свой пирожок.

— Восхитительно! — сказал он.

— Какие мягкие! — воскликнул мистер Смит и мгновенно проглотил свой пирожок, громко чавкая.

Последним отдал дань древней традиции Хилари, после чего все покинули кухню. Крессида сердито объявила, что примет пару таблеток аспирина и полежит в постели до самого ужина.

— Я не хочу, чтобы меня беспокоили, — добавила она, глядя на своего жениха.

— Тебя никто не потревожит, моя прелесть, — с готовностью откликнулся Хилари.

Его тётя издала смешок, который с равным успехом можно было назвать фырканьем.

— Мы с твоим дядей, как обычно, минут десять подышим воздухом, — сообщила она племяннику.

— Но, тётушка, уже слишком поздно. На улице темно, и может пойти снег. — Мы всего-навсего пройдёмся по главному двору. Ветер, как я полагаю, с востока.

— Хорошо, — уступил Хилари. — Дядя Берт, вы не хотите поговорить о делах?

— С удовольствием. В любой момент, — сказал мистер Смит.

Трой довела до общего сведения, что пойдёт взглянуть на свою работу. Общество разошлось.

По дороге в библиотеку Трой вновь поразила тишина, царящая в Холбедзе. Тишина и спокойствие. Пол устилал толстый ковёр. Редкие лампы отбрасывали на стены приглушённый свет. Центральное отопление работало, пожалуй, даже слишком хорошо. Трой казалось, что она идёт по окутанному паром тоннелю.

Вот и дверь в библиотеку. Она была слегка приоткрыта. Трой открыла её пошире, сделала пару шагов вперёд и ещё не успела выпустить ручку, как что-то сильно ударило её по голове.

По лицу потёк ручеёк скипидара. Трой не было больно, она даже не испугалась, но изумление полностью лишило её способности рассуждать. Немного погодя она вспомнила про выключатель, нащупала его и зажгла свет.

Библиотека как библиотека: тёплая, тихая, пахнущая кожей, каминными поленьями и краской. Портрет стоит на своём месте, рядом с ним скамья и кисти.

А на ковре у её ног лежит баночка для масла и скипидара.

По лицу стекает едкий ручеёк.

Первым делом Трой отыскала на скамье чистую тряпку и вытерла лицо. Хилари на портрете не сводил с неё загадочного взгляда.

— Хорошенькое дельце, — пробормотала Трой. — Не вы ли ввели меня в это милое общество, а?

Она повернулась к двери и с удивлением обнаружила, что она закрыта. По лаково-красной поверхности змеилась струйка масла и скипидара. Интересно, могла ли дверь закрыться сама? Словно в ответ на этот немой вопрос дверь скрипнула и приоткрылась на пару дюймов. Трой вспомнила, что так случалось часто, наверное, из-за слабого замка.

Однако её, безусловно, кто-то закрыл.

Несколько секунд Трой собиралась с духом, затем быстрым шагом направилась к двери, распахнула её и с трудом подавила крик. Она стояла лицом к лицу с Мервином.

Это ошарашило её гораздо больше, чем удар по голове. В горле что-то пискнуло, как бывает в кошмарном сне.

Лицо Мервина было пепельно-серым.

— Что-нибудь случилось, мадам? — спросил он.

— Это вы закрыли дверь? Только что?

— Нет, мадам.

— Зайдите, пожалуйста.

Ей показалось, что он сейчас откажется, однако Мервин вошёл, сделал четыре шага и застыл на том месте, где на ковре все ещё лежала баночка.

— Это она наделала бед, — сказала Трой.

— Позвольте мне, мадам.

Мервин поднял баночку, подошёл к скамье и поставил её на место.

— Взгляните на дверь, — сказала Трой.

— Позвольте мне, мадам.

Трой поняла, что Мервин уже все видел. Он вошёл в комнату, пока она вытирала лицо, тихонько выбрался обратно и закрыл за собой дверь.

— Банка стояла на верхушке двери, — сказала Трой. — Она свалилась мне на голову. Детская ловушка.

— Не очень приятно, — прошептал Мервин.

— Да. Неприятно.

— Это не я! — вырвалось из груди Мервина. — Я никогда! Господи, клянусь, я никогда!…

— Честно говоря, я не понимаю, зачем бы вам…

— Верно, — лихорадочно подтвердил он. — Господи, совершенно верно. Зачем бы я… Я!

Трой принялась стирать струйку с двери. Она снималась чисто, не оставляя за собой ни следа.

Мервин достал из кармана платок, опустился на колени и яростно набросился на пятно на ковре.

— Мне кажется, чистый скипидар все снимет, — сказала Трой.

Мервин растерянно огляделся. Она взяла со скамьи бутылочку и протянула ему.

— А! — бросил он и снова взялся за работу. Его шея блестела от пота. Он что-то бормотал себе под нос.

— Что? — переспросила Трой. — Что вы сказали?

— Он увидит. Он все замечает. Скажут, что это сделал я.

— Кто скажет?

— Все. Все они.

Трой услышала свои слова:

— Смойте остатки водой с мылом и подложите снизу побольше половиков. Она имела в виду половики, лежавшие изнаночной стороной вверх вокруг её рабочего места. Их принесли из кухни, чтобы уберечь ковёр.

Мервин поднял глаза! В них застыло выражение испуга, как у нашалившего ребёнка.

— Вы не скажете, мадам? Правда? Не захотите, чтобы меня выгнали? Ведь это не я, честное слово! Я никогда… Я же не спятил ещё… Я никогда…

— Хорошо, хорошо! — почти прокричала Трой. — Не начинайте заново! Вы уже сказали, что это не вы, и я…, собственно говоря, я вам верю.

— Благослови вас Бог, леди.

— Ладно, с этим все. Но если это не вы, то кто же? Кто мог такое устроить?

— А это уже другой вопрос, правда? Что, если я знаю?

— Вы знаете?

— Я ведь могу догадываться, правда? Кое-кого пытаются настроить против меня. Грязь, извините за выражение, гонят на всех нас. Все пострадают…

— Я не понимаю, о чем вы. Пока, кажется, одна я…

— Вы, леди! Простите, но вы всего лишь новенькая, понимаете? Это все против меня. Подумайте сами, леди.

Мервин сидел на корточках и глядел на неё снизу вверх. Его лицо пылало.

— Простите, мадам, — растерянно пробормотал он, поймав её взгляд. — Право, не знаю, что вы обо мне думаете. Я забылся. Извините.

— Все в порядке, — успокоила его Трой. — Но мне хотелось бы, чтобы вы просто объяснили…

Мервин вскочил и попятился к двери, судорожно наматывая себе на руку превратившийся в тряпку платок.

— Ох, мадам, мадам! Подумайте чуть-чуть сами!

С этими словами он исчез.

Только в своей комнате, смывая масло и скипидар с волос. Трой вспомнила, что Мервин был осуждён за то, что убил вора при помощи “детской ловушки”.

3

Если из-за “кошачьего концерта” Крессида сильно утратила свои позиции, то за ужином с успехом восстановила их и даже упрочила, во всяком случае, так показалось Трой. Мисс Тоттенхейм последней спустилась в парадную гостиную, где сегодня — впервые — общество собралось в ожидании приглашения за стол.

Она была в потрясающем брючном костюме, который плотно облегал её тело. При каждом движении ткань переливалась, как расплавленное золото, отчего создавалось впечатление неимоверного богатства и потрясающей красоты. Трой услышала, как у Хилари перехватило дыхание, как тихо присвистнул мистер Смит и как, не выдержав, что-то проворчала миссис Форес-тёр. Полковник же просто заявил во всеуслышание:

“Дорогая, вы ослепительны!” И тем не менее у Трой так и не возникло желания писать портрет Крессиды, и вопросительные взгляды Хилари вызывали у неё самые неприятные чувства.

На этот раз подали коктейли с шампанским. Казберту помогал Мервин, и Трой старательно избегала смотреть в его сторону. Ей почему-то казалось, что она не столько принимает участие в вечере, сколько следит за разыгрывающимся представлением. Красивая комната, ощущение уюта, лёгкости, ненавязчивой роскоши утратили свою ценность и стали восприниматься как нечто нереальное, стерильное, лишённое истинной жизни.

— Интересно, — раздался рядом с ней голос Хилари, — что означает это выражение на вашем лице? Вопрос, конечно, неуместный, но вы вовсе не обязаны отвечать.

Прежде чем Трой успела что-нибудь сказать, он продолжал:

— Крессида красавица, не правда ли?

— Правда, только не просите меня рисовать её.

— Я предчувствовал, что к этому идёт.

— Получилось бы плохо.

— Почему вы говорите с такой уверенностью?

— Её портрет в моем исполнении не доставил бы вам никакого удовольствия.

— Или, быть может, доставил бы слишком много удовольствия. Опасного сорта.

Последнюю реплику Трой сочла за лучшее оставить без ответа.

— Что ж, да будет так, — сказал Хилари. — Ещё один коктейль? Вы, конечно, не откажетесь. Казберт!

Он остался рядом с ней и просто стоял, спокойно наблюдая за своей невестой, однако Трой казалось, что их разговор продолжается.

За ужином Хилари усадил Крессиду на место хозяйки, и Трой подумала, как блистательна она в этой роли и с каким удовольствием Хилари будет демонстрировать свою жену перед гораздо более изысканным обществом, чем эта странная небольшая компания. “Как одушевлённое свидетельство своего богатства”, — мелькнуло в уме.

Очевидно, благодаря шампанскому Крессида, если можно так выразиться, искрилась больше обычного. Для начала она воркующим голосом затеяла с Хилари шутливую ссору, высмеивая великолепие поместья, а затем, когда он обиженно нахмурился, весело закончила:

— Только не подумайте, что я могла бы отказаться хоть от самой малости. Нет, Холбедз заставляет кровь Тоттенхеймов в моих жилах бурлить, как…

Тут она почему-то запнулась и кинула взгляд на миссис Форестер, которая скрестила руки на груди и весьма недоброжелательно поглядела на неё.

— Короче говоря, — махнула Крессида рукой в сторону Хилари, — я обожаю все это.

Полковник Форестер внезапно провёл по глазам и губам своими старческими, в прожилках, пальцами.

— Дорогая! — растроганно произнёс Хилари и чокнулся с Крессидой.

Шампанское, очевидно, подействовало и на мистера Берта Смита. Он тараторил с Хилари о делах, и Трой решила, что дядя Берт вряд ли преувеличивает свою проницательность. С учётом этого обстоятельства ничего удивительного в успехах фирмы, пожалуй, не было. Более того, ей показалось даже, что мозгом и сердцем дела был именно мистер Смит, тогда как наболю Хилари оставалась черновая работа.

Полковник Форестер с некоторым удивлением прислушивался к этому разговору, и поскольку он сидел рядом с Трой, то спустя некоторое время коснулся её руки и попросил ввести его в курс дела.

— Вы все поняли? — полушёпотом обратился он к ней, поглаживая слуховой аппарат.

— Не совсем. В делах я — совершенная курица, — пробормотала она в ответ, к явному облегчению полковника.

— Неужели? Я тоже! Полный осел! Но ведь мы можем сделать понимающий вид, правда?

— Я не сумею. Мне лучше сразу сдаться.

— Зато все это жутко умно. Просто страшно. Вы согласны? — спросил полковник, приподняв брови.

Трой кивнула. Полковник с хитрым видом прикусил губу и пожал плечами.

— Раз уж мы такие бестолковые, лучше не вмешиваться.

Наверное, именно так он болтал со смазливыми девушками лет пятьдесят назад, когда был лейтенантом, подумалось Трой. И начиналось это под звуки вальса с эстрады, весело и беззаботно, а завершалось мимолётным поцелуем в оранжерее на страх всем старым тётушкам. Интересно, не познакомился ли он со своей Колумбелией на полковом балу? А предложение сделал, пригласив её прогуляться по балкону? Трой не могла представить себе только одного: как же выглядела тётя Клумба, когда была молода. Неприступной особой? Просто красивой девушкой? Кокеткой?

— …А я и говорю: мол, сделайте одолжение. Называйте, как вам больше нравится. Иными словами, ноты мои, скрипка ваша. А он: “Превосходная, серьёзная коллекция”. Да! Попался старичок. Клюнул на фабричный ширпотреб.

— Я не сомневаюсь, дядя Берт, что вы правы, — подытожил Хилари и обратился к своей тётушке:

— У вас прекрасные гранаты, тётя. Я их что-то не помню.

— Подарок твоего дяди на серебряную свадьбу, — пояснила она. — Я надеваю их нечасто.

На чёрном шерстяном жакете миссис Форестер, накинутом поверх шёлкового платья, сверкала большая бриллиантовая брошь, шею охватывали жемчуга, а на пальцах переливалось удвоенное количество перстней.

Мистер Смит, отвлекшись наконец от высоких финансовых соображений, тоже обратил своё внимание на жену полковника.

— Как, все сразу? Очень мило получилось. Выходит, вы и правда возите все с собой? В железной коробке?

— “Все моё ношу с собой”, — заявила миссис Форестер.

— Прямо античный спектакль. Но как поведёт себя хор?

— Ну, честное слово, тётя… — вмешался протестующим тоном Хилари, кинув опасливый взгляд в спину Казберта.

— Кстати, дорогой, это мне напомнило… — начала Крессида.

— О чем, моя прелесть? — осторожно поинтересовался Хилари.

— Да так, о пустяках. Простое любопытство насчёт завтрашнего дня. Знаешь, вечер, ёлка. Она будет в гостиной, не правда ли? Мне просто интересно, как задуман спектакль. Ну, режиссура и все такое…

Это был первый случай, когда Крессида в присутствии Трой по-хозяйски озаботилась делами в Холбедзе, что доставило Хилари немалое удовольствие. Он немедленно пустился в пространные объяснения. Были упомянуты и колокольчики, и магнитофонная лента, и появление полковника Форестера через французское окно в качестве друида, не забыты ёлка, ёлочные украшения и сам сценарий вечера. Полковник Форестер прислушивался с живым интересом.

Темы хватило на весь остаток ужина. Крессида с восхитительным апломбом продолжала играть роль хозяйки и, в нужный момент, прежде чем закипавшая миссис Форестер успела что-либо предпринять, наклонилась к ней с обезоруживающей улыбкой и спросила:

— Ну как, тётя Клу, встаём?

У Трой возникло подозрение, что подобное обращение к своей будущей родственнице Крессида позволила себе впервые. Во всяком случае, миссис Форестер выглядела совершенно ошарашенной.

— Я, по крайней мере, пойду, — сказала она, живо вскочила и направилась к выходу, однако её супруг оказался там раньше и галантно распахнул дверь перед женой.

— Мы ненадолго, — доверительно сообщил он, оглянувшись на Трой. — Хилари говорит, что надо ещё обо многом позаботиться: и о ёлке, и о мишуре, и обо всем таком. Вам нравится предвкушать что-либо?

Когда дамы вошли в гостиную, Винсент, Найджел и краснощёкий мальчик деловито втаскивали через французское окно стройную, слегка запорошённую снегом ёлку. Она была надёжно укреплена в зеленой трубе, которая, в свою очередь, крепилась на чем-то сильно напоминающем автомобильный домкрат. В дальнем углу комнаты поверх превосходного ковра был постелен кусок плотной зеленой ткани, на который и водрузили ёлку.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.