Приключение собаки

Тогда Костлявый, казавшийся как бы в бесчувственном состоянии и не успевший еще подняться с колен после того, как матрос закинул его израненное тело рубашкой, вдруг вскочил на ноги с диким криком бешенства, ко всеобщему удивлению, накинулся на собаку, затем, обхватив ее обеими руками, стал с бешеной злобой кусать зубами и душить за горло. Все невольно отпрянули при виде столь необычайной схватки; никто не решился вмешаться.

Долго продолжалась эта чудовищная борьба человека с собакой: доведенный до отчаяния, до остервенения, парень кусал и держал своего противника с силой и упорством настоящего бульдога, впиваясь в его губы, в уши, в самое горло собаки зубами. Собака не могла вырваться от него: он держал ее, как в тисках, в своих судорожно сжатых руках. Оба катались по земле в диком бешенстве. Наконец Снарлейиоу схватил Костлявого сбоку за шею, но тот впился зубами в переднюю лапу собаки с такой силой, что та громко взвыла, прося защиту у своего господина. Ванслиперкен, выхватив свой рупор, со всей силой ударил им по голове несчастного Костлявого и совершенно ошеломил его, так что он поневоле выпустил собаку.

Поднявшийся в этот момент на палубу Шорт, видя происшедшее и угадав, что собака готова снова наброситься на Костлявого, угостил ее таким здоровым пинком сапога в бок, что та с визгом и воем отлетела на целую сажень и скатилась вниз с лестницы в каюту.

— Как вы смеете, мистер Шорт, бить мою собаку? — воскликнул лейтенант Ванслиперкен.

Но Шорт, не удостоив его ответом, подошел к избитому и искусанному Костлявому и приподнял его голову; тот пришел в себя. Он был страшно искусан по лицу и шее и имел рану на лбу от удара рупора. Шорт подозвал матросов и приказал им отнести Костлявого вниз, что они исполнили с особой готовностью; внизу омыли все его раны соленой водой и уложили его на его койку.

Ванслиперкен и капрал переглянулись, когда Шорт отдавал свои приказания, но ни тот, ни другой не вмешались: один боялся Шорта, другой выжидал приказания. Как только люди унесли Костлявого, капрал взял под козырек и, повернувшись на каблуках, направился вниз, унося под мышкой кошку и веревки.

Бешенство Ванслиперкена теперь еще более возросло и, засунув руки еще глубже в карманы своего пальто, с торчащим из-под мышки сплющенным в конце рупором, он быстро шагал взад и вперед по палубе, бормоча себе под нос:

— Уж я проморю его под килем, этого негодяя! Я научу его кусать мою собаку!

Что же касается самой собаки, то она не появлялась более на палубе и долго лежала, зализывая свои раны, а под конец задремала, забившись в темный угол капитанской каюты, поминутно сердито ворча во сне, как будто снова вступая в отчаянную схватку.

ГЛАВА V. Совещание, похожее на заговор

Совещание это происходило на баке королевского куттера «Юнгфрау» вечером того дня, когда злополучный Костлявый подвергся наказанию. Почти весь экипаж присутствовал на этом совещании; только капрал ван-Спиттер, который во всех подобного рода вещах стоял в оппозиции к экипажу, а также и его 6 человек солдат, составлявших хвост своего капрала, за которым они всегда и во всем слепо следовали, отсутствовали.

Председателем этого совещания был боготворимый всем экипажем Дик Шорт; его усердно поддерживали Кобль, Джэк Янсен и еще одна замечательнейшая личность из судового персонала, некий Джемми Декс. Это был чрезвычайно любопытный человек. Его красивое мужественное лицо, оттененное густыми черными баками, его длинный свиной хвостик 8, широкие могучие плечи и богатырская грудь невольно вызывали восклицание: «Какой красивый матрос!» Но — увы! — это казалось лишь до тех пор, пока Джемми сидел; стоило же только ему встать на ноги, — и вы невольно воскликнули бы: «Какой урод!» Дело не в том, что природа не доделала того, что начала так хорошо. Этот красивый торс с красивой головой был посажен на коротенькие кривые ножки, — и богатырь превращался в безобразного карлика. Но эта уродливость тела ничуть не вредила его физической силе, и весьма немногие решились бы вступить с ним в борьбу.

Джемми Декс был прекрасный моряк, сердечный и чувствительный человек, большой весельчак, балагур и шутник, записной скрипач и песенник, словом, любимец команды, без которого веселье — не веселье, и пирушка — не пирушка. Джемми был человек женатый, и если его природа обидела ростом, то он с лихвой вознаградил себя в этом отношении в жене, выбрав чуть ли не самую рослую женщину во всей Англии. Что касается ее красоты, то в этом отношении жена его не могла похвастать, но с того уровня, с которого на нее взирал ее супруг, она могла казаться даже красивой, если принять в соображение эффекты перспективы. Супруге своей Джемми также казался верхом совершенства, и она безумно ревновала его, совершено не замечая его физического недостатка, с которым, очевидно, вполне свыклась.

Таков был Джемми Декс 9, общий любимец, который, сидя теперь в кругу своих товарищей с своей неразлучной скрипкой в руках или, вернее, между ног, так как он играл на ней, как на контрабасе, время от времени побрякивал струнами, как бы аккомпанируя беседе. Это делалось для того, чтобы лейтенант Ванслиперкен думал, что его команда собралась повеселиться и побалагурить.

Двое или трое из матросов неотступно наблюдали за задней частью судна, чтобы успеть заметить вовремя появление капрала ван-Спиттера или одного из его людей, так как хотя капрал и не мог проскользнуть незаметно в компанию благодаря своим гигантским размерам, но он был всем известен своею привычкой подслушивать и все доносить командиру и потому его надо было всегда остерегаться.

— Несомненно одно, что собака — не офицер! — сказал Кобль.

— Нет, не офицер! — подтвердил Дик Шорт.

— Она не числится в судовой книге или записи, следовательно, я не вижу, как это может быть названо бунтом или заговором!

— Никак не может! — решил Шорт.

— Мейн Гот… Да, это не собака, это тифель10! — заметил Янсен. — И никто не знает, как эта погань попала на куттер!

— Об этом рассказывают диковинные вещи! — пробормотал себе под нос один из матросов.

— Этого беднягу вгонят в гроб, если так будет продолжаться! — сказал Джемми Декс, побрякивая струнами своей скрипки. — Командир до тех пор не угомонится, пока не выживет его души из его тощего тела! Бедняга, стоит только взглянуть на него теперь!

— Если не будет убита собака, то будет смерть Костлявому, это верно! — решил Кобль. — И я, право, не вижу, почему нам предпочитать жизнь этого паршивого пса человеческой жизни! Что вы на это скажете, ребята?

— Давайте повесим ее теперь же!

Опять забренчали струны.

— Нет! — проговорил Шорт.

Янсен достал из-за пояса нож и жестом показал, как бы он перерезал горло собаке.

— Нет! — сказал Шорт.

— Выбросим ее просто за борт ночью! — предложил кто-то из матросов.

— Да, а как ты ее вытащишь из каюты ночью-то? Нет брат, уж если прикончить эту гадину, так только днем!

Шорт утвердительно кивнул головой.

— Я при первом случае швырну ее за борт, — заметил Джемми Декс, — но только я желал бы знать, действительно ли это настоящая собака, или нет?

— Собака! Конечно, собака! — заметил Янсен.

— Это, конечно, всякий знает, что собака — собака, но я желаю знать, собака ли эта командирская собака?

Все молчали, а Джемми снова стал побрякивать струнами своей скрипки.

Все матросы до одного, без сомнения, желали отделаться от ненавистного для них пса, но ни один из них не имел охоты взять на себя задачу избавить остальных от этого чудовища.

Не страх наказания удерживал их от этого, а суеверный предрассудок, что выбросить за борт кошку или собаку — большой грех, и что подобный поступок навлекает несчастья. В данном же случае это суеверие усиливалось еще странными россказнями о тех обстоятельствах, при каких появилась на судне эта собака, что, в связи с ее дьявольским нравом, служило поводом к предположению, что это не простая собака, а исчадие ада, посланное самим сатаной в товарищи его верному слуге, лейтенанту Ван-слиперкену. Поэтому всякая попытка извести эту собаку неминуемо должна будет повлечь за собой всевозможные напасти и несчастья не только для смельчака, который отважится на это страшное дело, но и для всего судна и его экипажа. Даже Шорт, Кобль и Янсен, наиболее смелые и притом главари совещания, несмотря на свое сочувствие к бедному Костлявому и желание отомстить за него, не имели большого желания взяться за это дело, хотя, конечно, старались не выказать этого.

— Так вот, Билль Спюрей, — проговорил Кобль, — ты больше других знаешь о том, как эта чертова собака попала сюда на судно! Расскажи же нам все, как было, а мы послушаем да и решим все сообща, собака ли эта собака, или нет!

— Ладно! — согласился Билль Спюрей. — Я расскажу вам все, что слышал сам от Джое Джири. Сам я, как вы знаете, не был в то время на куттере, когда этот пес появился здесь. Ведь после бунта в прошлом году весь экипаж был распущен и набраны новые люди. В числе этих новичков был и я. Случайно столкнувшись в трактире с Джое Джири, я захотел разузнать у него, какого рода человек мой новый командир, и, признаюсь, то, что узнал, побуждало меня немедленно отказаться, но в ту пору все крупные суда лежали в портах, работы было мало, нашего брата матросов сотни шлялись без дела. Ну, я и пораздумал, да так и остался! Так вот что рассказал мне об этой собаке Джое. Это было в темную, бурную зимнюю ночь; буря завывала как бешеная; шкипер11 приказал привязать себя, чтобы его не смыло, так как волны заливали судно со всех сторон; кроме того, его кидало, как щепку, а с подветренной стороны был берег. Буря сорвала паруса и, наконец, снесла даже мачту, хотя на ней уже не было парусов. Люди пришли в отчаяние; спасения не было; судно без парусов и без мачт не повиновалось рулю, и все молили Бога о спасении, плача, как дети, и простирая к небу руки. Один шкипер не плакал и не молился, а слал самые страшные проклятия и небу, и ветру, и морю, и в тот момент, когда совершенно отчаявшиеся в своем спасении люди восклицали: «Боже, спаси нас от смерти!» он орал, потрясая кулаками: «Пусть черт нам поможет!» И что вы думаете? Не успел он договорить этих слов, как сверкнула ослепительная молния над самым судном, удар грома разразился над головой шкипера, но не повредил ни ему, ни судну: только синеватый шар, точно сотканный из голубого пламени, ударился о верхушку обломка мачты и затем скатился, припрыгивая к гакаборту, где стоял шкипер совсем один, так как все бежали от него, слыша его богохульство. Некоторые утверждают, будто он в этот момент с кем-то разговаривал вполголоса, но хорошенько никто не слыхал. Только вдруг он выступил вперед так смело, как от него никто не мог ожидать; за ним следом плелась эта мерзкая тварь, низко опустив голову и поджавши хвост, как она это делает всегда. Вдруг собака подняла голову и громко рявкнула, и едва это сделала, как ветер стих; она рявкнула еще раз, — и море улеглось. Шкипер стал гладить ее по голове, а она — громко лаять раз десять подряд, — и ко всеобщему удивлению и ужасу, в двух милях от нас засветились огни маяка Форланда; небо стало ясно, а море спокойно, как вода в тазу. Вот что мне рассказывал Джое, который сам в то время служил на этом куттере! — заключил Билль.

Все молчали. Наконец Янсен тихо промолвил:

— Так, значит, эта собака — не собака!

— Нет, — поддерживал его Кобль, — это дар дьявола своему любимцу и угоднику в минуту его отчаяния!

— Да! — сказал Шорт.

— Однако Костлявый не боится ее и изрядно потрепал ее сегодня. И мне кажется, что укокошить эту гадину было бы богоугодное дело! — заметил Джемми.

— Да, но ведь это не смертная собака, Джемми!

— Что там ни говори, а только Костлявый рано или поздно убьет ее, если только сумеет! — сказал Декс.

— Да, это самое настоящее дело, и как только бедняга справится, мы надоумим его на это дело. Ведь эта чертова не собака его заклятый враг: сколько он терпит от нее; ему и следует извести ее!

На этом и было решено. Не спросили только об этом самого Костлявого, который теперь спал крепким сном. Затем все разошлись и пошли вниз, считая этот вопрос исчерпанным.

ГЛАВА VI. Друзья принимают друг друга за врагов

Несмотря на все предосторожности, принятые совещавшимися на баке, беседа их была подслушана капралом ван-Спиттером, который, заподозрив, что экипаж что-то замышляет, прокрался за бульварком и залег плашмя на фокзейль 12, лежавший между двумя орудиями. Успев проделать все это незамеченным, он осторожно накрылся парусом и таким образом оставался неподвижно на все время совещания и слышал почти каждое слово. Когда все разошлись, он решил из предосторожности выждать еще несколько минут. В это самое время Ванслиперкен, одиноко шагавший по палубе, так как неразлучный его товарищ Снарлейиоу лежал, свернувшись, на кровати своего господина и сердито храпел, — размышлял о том, как бы удовлетворить две самые сильные человеческие страсти: любовь и мщение. Но это не помешало ему заметить, что на баке слишком долго продолжается какая-то беседа, и когда люди стали расходиться, он направился туда в надежде остановить кого-нибудь из оставшихся и заставить его выдать секрет беседы угрозами и страхом. И вот в тот самый момент, когда Ванслиперкен подходил к баку, капрал сбросил с себя парус и собирался подняться на ноги, но заметил, что кто-то идет в его сторону. Не дав себе времени разглядеть, кто это мог быть, он проворно юркнул под парусину, но лейтенант заметил этот маневр и, полагая, что ему удалось накрыть одного из заговорщиков, схватил гандшпук, валявшийся поблизости, и ударил им изо всей силы по притаившемуся под парусиной капралу.

— Гром и молния! — заревел под парусом капрал, полагая, что один из матросов, накрыв его в подслушивании, вздумал наказать его за это, воспользовавшись тем обстоятельством, что он закрыт, и делая вид, что не узнал его.

— Гром и молния! — орал капрал, стараясь освободиться от паруса, опутавшего его, как тенета. Но в этот момент лейтенант наградил его новым здоровенным ударом. Тогда ван-Спиттер, как разъяренный бык, вскочил на ноги, рванулся вперед и одним мощным ударом отшвырнул командира, так что тот слетел в люк и через голову скатился с лестницы, да так и остался недвижим и без сознания, ошеломленный силой удара и падения.

— Тысяча чертей! — пробормотал капрал. — Да ведь это был сам шкипер! Это виселицей пахнет, черт побери! — При одной мысли об этом весь пыл и жар его как рукой сняло. — Вероятно, он не узнал меня, не то никогда не ударил бы!

Капрал осторожно опустился вниз и убедился, что его доброжелатель в бессознательном состоянии. — Прекрасно, — решил он, зажег фонарь и, направившись в кормовую часть, со свойственной ему хитростью постучался в дверь командирской каюты, но в ответ послышалось только сердитое ворчание Снарлейиоу. Тогда он поднялся наверх на капитанский мостик, огляделся кругом и осведомился у рулевого, где г. Ванслиперкен; узнав же от него, что тот несколько минут тому назад пошел на бак, капрал последовал туда. Затем, заявив, что не нашел капитана ни в каюте, ни на баке, он пошел к старшему офицеру, который лежал, растянувшись, на своей койке. Постучавшись в его дверь, капрал окликнул его: «мистер Шорт!»

— Ну! — отозвался последний.

— Я не могу найти мистера Ванслиперкена!

— Ищите!

— Mein Gott 13, я везде искал, и на баке, и в каюте, и на мостике! Нигде его нет!

— За бортом!

— Я пришел к вам, сэр, за серьезными сведениями!

— Встаю! — сказал Шорт и соскочил со своей койки. Пока он одевался, капрал созвал всех своих людей.

Среди экипажа разнесся слух, что шкипер упал за борт, о чем не преминули шепнуть даже Костлявому, который при этом улыбнулся и пробормотал, что и Снарлейиоу вскоре последует за своим господином. В то время, когда Шорт искал командира наверху, капрал, которому отлично было известно, где его искать, со своими людьми наткнулся на бесчувственного лейтенанта, к немалому огорчению всего экипажа. Солдаты подняли командира и отнесли его в каюту, где собирались положить его на постель, но Снарлейиоу положительно воспротивился этому.

Шорт явился и осмотрел своего начальника.

— Что, он умер? — спросил капрал.

— Нет! — отозвался Шорт.

— Так что же с ним такое? Как могло это случиться?

— Расшибся, свалился! — сказал старший офицер.

— Что же мы будем делать?

— В постель его! — и с этими словами Шорт повернулся и вышел.

— Mein Gott, да ведь собака не дает ему лечь на постель! — сказал капрал.

— Попробуем положить его, не укусит же она своего господина! — сказал один из солдат и с помощью двух-трех товарищей поднял лейтенанта и почти бросил его на постель, сторонясь от собаки.

Снарлейиоу сердито заворчал и раза три жестоко укусил Ванслиперкена в щеку, после чего соскочил с кровати и ворча убрался под стол.

— Нечего сказать, милое животное! — заметил один из солдат. Никакой медицинской помощи на куттере не было, а тот небольшой запас медикаментов, который отпускался казной командиру, тотчас же продавался им одному знакомому аптекарю. Поэтому пришлось удовольствоваться одной соленой водой, которою смочили сквозь простыню лицо и голову Ванслиперкена и пощекотали ему в носу жженым перышком, что, в связи с укусами собаки, вскоре привело в чувство лейтенанта.

Капрал слегка задрожал, когда командир остановил на нем свой взгляд, и удвоил свое внимание к нему. — Mein Gott, Mynheer 14! Как это с вами случилось? — участливо осведомился он.

Ванслиперкен приказал всем выйти вон, кроме капрала, затем сообщил ему, что его кто-то сбросил с лестницы, и что, судя по фигуре, это мог быть только Янсен. Ван-Спиттер, обрадованный этим заблуждением, поспешил поддержать его, и когда лейтенант упомянул, что он заметил, что люди экипажа о чем-то совещались на баке, капрал, чтобы подслужиться, не преминул сообщить Ванслиперкену те подробности, которые ему удалось подслушать, причем признался, что нарочно с этой целью спрятался у бака.

— А где же вы могли спрятаться? — испытующим тоном спросил Ванслиперкен, у которого тотчас же мелькнула мысль, что такая громадина могла спрятаться не иначе, как только под парусом. Однако ван-Спиттер ловко вывернулся, сказав, что стоял у люка, притаившись на лестнице, и ушел только тогда, когда матросы стали расходиться.

После этого произошло длинное совещание относительно того, как спасти от смерти Снарлейиоу и каким образом втихомолку сжить со света Костлявого. Но об этом лейтенант сегодня не особенно распространялся, так как недостойное поведение его собаки, от которой он так жестоко пострадал, на время восстановило его против нее, и он уже не так горячо принимал к сердцу ее судьбу, как во всякое другое время.

ГЛАВА VII. Ванслиперкен отправляется на берег свататься ко вдове Вандерслуш

Прошло около трех недель сравнительно мирно и благополучно. За это время лейтенант Ванслиперкен оправился от своих ран. Костлявый также. Первый измышлял средства извести последнего, а последний выжидал случая покончить с собакой. Все это время Костлявому жилось лучше прежнего. Ванслиперкен смотрел на него, как на приговоренного, и относился к нему лучше и снисходительнее, а Снарлейиоу, помня свое поражение, воздерживался от нападок на своего противника даже и тогда, когда бедняга запихивал в рот черствые сухари.

Наконец «Юнгфрау» бросила якорь у берегов Голландии, так как Ванслиперкен имел секретные депеши в Гагу. Король Вилльям III посылал письма и малую толику английских денег своим голландским друзьям, зная, что они могут пригодиться ему. Добравшись до Амстердама, лейтенант вручил, кому следует, письма и деньги и ожидал ответных благодарственных писем королю.

Но отчего такая возня и суматоха на куттере? Костлявый появляется то тут, то там; капрал с проворством старого слона трусит из конца в конец палубы; даже Снарлейиоу то выбегает наверх, то спускается вниз по лестнице, ведущей в кают-компанию. Дело в том, что лейтенант Ванслиперкен отправляется на берег засвидетельствовать свое почтение и еще кое-что вдове Вандерслуш. Шлюпка уже ожидает его, а вот и сам он выходит на палубу куттера. Неужели это лейтенант Ванслиперкен? Конечно, новенький с иголочки мундир скрасит хоть кого, но следует заметить, что расшитый золотом и позументами мундир особенно красит тех, кто без мундира непригляден, люди же, которые смотрят хорошо в обыкновенном платье, всегда как будто теряют в мундире.

Поверх мундира на Ванслиперкене было форменное синее пальто с пунцовыми отворотами и обшлагами, а через плечо на широкой перевязи болтался старинный форменный кортик, украшенный серебряной насечкой, с рукояткой из слоновой кости, с золотыми нитями. Голову украшала треугольная шляпа с золотым галуном, причем один из углов образовал навес над его длинным тонким носом. Без сомнения, вдова должна была прельститься такой наружностью, и хотя говорят, то женщины ловятся, как макрель 15, на яркие цвета и галуны мундира, но вдовы — народ опытный и недолюбливают мужчин, которые походят на селедок, предпочитая жирненьких карасей. А потому их трудно заставить принять тень за нечто существенное. Но лейтенант Ванслиперкен был очень доволен собою в этот день. С торжественным и благосклонным видом он отдавал последние приказания и делал последние распоряжения своему старшему офицеру, который отвечал на все, по обыкновению, коротко и отрывисто, капралу, который выслушивал их в чисто военной позе, пожирая глазами начальство, и, наконец, Костлявому, внимавшему его словам с приниженной покорностью и тайным трепетом. Все, казалось, обстояло благополучно, и Ванслиперкен направился к шлюпке, но в самый последний момент ему предстал вопрос, как же быть с собакой? Если ее оставить на судне и оставить тут же Костлявого, то можно было сказать с уверенностью, что парень швырнет ее за борт. Взять Снарлейиоу с собой было тоже невозможно, так как аппетитная вдовушка, не терпевшая собак вообще, всеми силами души возненавидела Снарлейиоу, который однажды позволил себе забыться в ее гостиной, где царила безупречная чистота, и с того момента решительно заявила, чтобы эта собака не показывалась не только в ее помещении, а даже и близко к ее дому. Итак, взять с собой своего любимца было также невозможно. Да, но что мешало ему взять с собой Костлявого? На него воспрещение не простиралось. И припомнив, что у него есть в экономии два мешка сухарей, которые он мог по дешевой цене уступить вдовушке, лейтенант приказал Костлявому взять шапку, захватить сухари и сесть с ним в шлюпку. Теперь он мог быть сравнительно спокоен за свою собаку.

Костлявый же должен был отнести эти сухари в дом вдовы, которая была не прочь делать маленькие делишки с лейтенантом и при случае позволяла ему поухаживать за собой, особенно же после того, как между ними был заключен небольшой торг, окончившийся к ее удовольствию. Костлявый наряжался недолго: весь его парадный костюм состоял из пары туфель на босые ноги и затасканной шапки на его постоянно непокрытую голову. Когда лейтенант, Костлявый и сухари были уже в шлюпке, Снарлейиоу выказал желание сопровождать их, но ему было в этом отказано, что он принял с большим негодованием.

После отбытия командира Шорт, оставшись за старшего на судне, решил, что он может дать себе отпуск и отправиться на берег, а потому приказал готовить для себя шлюпку, оставив за старшего на куттере Кобля. Он взял с собой Янсена, Джемми Декса, еще 4 или 5 матросов и Снарлейиоу, решившего во что бы ни стало съехать на берег; Шорт ничего против этого не имел, зная, что если этот пес встретится на берегу с Костлявым, тот не преминет швырнуть в его в первый канал, которых так много в улицах Амстердама. Таким образом, Снарлейиоу получил разрешение прыгнуть в шлюпку и затем высадился с остальными на берег, откуда все отправились, по заведенному обычаю, в Луст-Хауз вдовы Вандерслуш.

Глава VIII. Козни вдовы против Ванслиперкена и Костлявого против его собаки

Вдова Вандерслуш, владелица Луст-Хауза, где проводили свое время и тратили свои деньги матросы стоявших в порту судов, занимала отдельный маленький флигель, сообщающийся через сени и заднюю дверь с ее заведением. Ее собственное жилище было очень невелико, но уютно, опрятно и удобно и выходило одним окном на улицу и одним во двор, что не мешало этому флигельку вырасти вверх до трех этажей. Внизу помещалась гостиная вдовы и ее кухня, а в первом и во втором этаже были две маленькие комнатки. Ничего лучшего для вдовы нельзя было и требовать. Кроме того, на заднем дворе у нее был целый ряд хозяйственных построек и выход на заднюю улицу.

Мистер Ванслиперкен, поздоровавшись с аппетитной вдовушкой, положил шляпу и оружие на маленький столик у окна и, сев на маленький диванчик рядом со вдовой, только что взял ее руку в свои и дал волю своим сердечным излияниям, как вдруг — о, ужас! — в комнату, точно бомба, ворвался Снарлейиоу.

— Как смели вы, Mynheer, привести ко мне в дом эту мерзкую собаку?! — воскликнула вдова, вскакивая с дивана, причем лицо ее, подобно полной луне, стало багровым от гнева.

— Уверяю вас, сударыня, что я, зная, что вы не любите животных, оставил ее на судне! Вероятно, кто-нибудь привез ее сюда! Я это разузнаю и примерно накажу виновного!

— Я люблю животных, но не таких паршивых, безобразных, неопрятных и злых, как эта! Я положительно не понимаю, как вы можете держать у себя такую гадость после того, что я вам говорила. Это не доказывает вашего чувства ко мне, если вы на зло мне держите у себя такое животное! — продолжала вдова.

— Но я уверяю вас!..

— Не уверяйте, пожалуйста, мистер Ванслиперкен, собака эта ваша, и вы можете сделать с ней, что хотите. Во всяком случае, я буду очень благодарна вам, если вы уберете ее отсюда, а так как она, быть может, не пожелает уйти без вас, то лучше уж и вам отправиться вместе с ней!

Никогда еще вдова Вандерслуш не была так резка и так немилостива по отношению к своему поклоннику. Но дело в том, что расчетливая вдовушка заметила Костлявого, сидевшего, подобно статуе долготерпения, на своих мешках с сухарями у ее порога, и вдовушку мучил вопрос — подарок это или продажный товар, и она во что бы то ни стало желала выяснить этот вопрос. Хитрость ее удалась вполне. Прежде всего лейтенант Ванслиперкен сделал то, чего никто не мог от него ожидать: он дал такой здоровый пинок ногой своей собаке, что та с воем вылетела на задний двор. Мало того, он последовал за ней еще туда, и, несмотря на попытку Снарлейиоу укусить его в ногу, чего лейтенант теперь не боялся, так как на нем были высокие сапоги и он чувствовал себя неуязвимым, он продолжал угощать собаку пинками, пока не выгнал ее совсем со двора на улицу и не захлопнул за ней калитки, которую запер на ключ. После такого подвига мистер Ванслиперкен вернулся в гостиную вдовы, где застал хозяйку с бурно колышущеюся грудью и всеми признаками гнева и обиды на лице, ожидающей извинений своего поклонника за его умышленную или неумышленную вину. Словом, она ждала, чтобы сухари были принесены ей в дар умилостивления, и когда это было сделано, так как никаких других способов умерить гнев своей богини Ванслиперкен не знал и не мог придумать, то буря постепенно улеглась. Сухари были прибраны к месту, и лейтенант снова восседал на диванчике подле дородной вдовы, держа в своих руках ее пухлую руку.

Когда Костлявый удалился, унося под мышкой пустые мешки из-под сухарей, он сначала постоял несколько минут в нерешимости у порога дома вдовы, затем, как бы приняв какое-то решение, направился в ближайшую мелочную лавочку и приобрел там иголку, крепкую, но тоненькую бечевочку и дешевую селедку. Получив все это, он вернулся к дому вдовы со стороны задней калитки и вошел в нее.

Отыскать, где был заперт Снарлейиоу, было не так трудно, так как собака ворчала и скреблась, стараясь прорыть себе лапами лазейку под дверкой. Оказалось, что ее заперли в заброшенном курятнике на заднем дворе: против этого курятника было какое-то другое строеньице, куда и забрался Костлявый и там, никем не замеченный, приступил к задуманной им операции.

Он распорол дно одного мешка и пришил этот мешок к другому, чтобы удлинить его, затем вдернул в мешок веревку, чтобы его сразу можно было затянуть наглухо. Покончив с этим, он подошел к дверке птичника, которую неутомимо грыз Снарлейиоу, и дал ему понюхать и даже откусить хвост селедки. Затем, расперев свой длинный мешок подпорками и положив его на землю у самой подъемной дверки птичника, Костлявый положил на дно мешка селедку, запах которой доводил до бешенства Снарлейиоу. Подготовив таким образом свою ловушку, парень, держа одной рукой веревку мешка, другой приподнял дверцу курятника, — и жадная собака со всех ног кинулась к селедке и очутилась в мешке, который Костлявый тотчас же затянул крепко-накрепко, а потом втащил в то строеньице, где он скрылся сам, рассчитывая бросить своего недруга в канал, когда стемнеет.

Едва только успел Костлявый управиться с своим делом и, для большей правдоподобности, разломать часть решетчатой дверки курятника, чтобы придать делу такой вид, будто собака сама прогрызла решетку и вырвалась из курятника, как вдову потребовали в ее заведение, — и Ванслиперкен, оставшись один, решил воспользоваться этой минутой, чтобы навестить своего четвероногого приятеля. С этой целью он вышел на двор и застал во дворе Костлявого.

— Что вы здесь делаете, сэр? — спросил Ванслиперкен.

— Ожидаю вас, сэр, как вы изволили приказать.

— А собака где? — продолжал лейтенант, увидев обломки и щепки дверцы.

— Полагаю, что она прогрызла дверцу и ушла!

— Куда ушла?

— Не знаю, сэр, думаю, что к шлюпке! Снарлейиоу, услыхав голос своего господина, взвыл в своем мешке. Костлявый помертвел от страха, но дородная вдовушка как раз вовремя показалась в дверях и ласково позвала Ванслиперкена, так что голос вдовы покрыл вой собаки, и лейтенант последовал за своей повелительницей, лишь наполовину убежденный в правдивости Костлявого.