– Но сперва я должен обсудить с вами еще одну вещь. Речь идет о размере моего гонорара. Насколько я помню, вы сказали, что я могу рассчитывать на все, чем вы располагаете.
– Я и сдержу свое слово, будьте вы прокляты! Но в пределах разумного. Не пытайтесь меня ободрать.
– Ни в коем случае! Но если бы я получил в качестве оплаты своих трудов ваше жизнеописание и сжег бы его в искусственном камине моей уютной квартирки, я был бы полностью удовлетворен.
Разумеется, я бы этого не сделал. По крайней мере, без разрешения Гидеона Чейма.
В трубке послышался страшный шум, настоящая какофония звуков.
Я собирался сказать мистеру Чейму, что пошутил и привезу его проклятую рукопись. Только сначала посплю часиков двенадцать. Но докричаться до него я не смог. Шум в трубке продолжался.
Вначале мне показалось, что Гидеон Чейм пытается что-то сказать. Потом снова раздались эти: "Гх", "Акх", "Ккх" – и наконец последовал такой поток междометий, что я не в силах его описать.
Я услышал грохот, тяжелый глухой удар и что-то вроде бульканья. Чейм, наверное, уронил телефон. Послышались шаги, скрип ботинок, сначала тихий, потом громкий и снова тихий. Наверное, рядом с трубкой кто-то ходил.
– Алло! – крикнул я. – Алло! Гидеон? Послушайте, старина...
Кто-то поднял трубку. Мне ответил женский голос. Наверное, это была медсестра.
– Алло! – сказала она.
– Алло! Что происходит? Куда делся мистер Чейм?
– Он... О! Он... О господи! – Голос был крайне взволнован. "Видно, новенькая", – подумал я. – Он упал и... умер.
– Что! Вы шутите!
Она спросила, кто звонит. Вопрос прозвучал нелепо. Ведь было очевидно, что обитатель этой палаты больше не ответит.
Я положил трубку. Сел. Задумался.
Заметил, что в комнате стало прохладно. В Южной Калифорнии на рассвете, перед восходом солнца, поднимается легкий ветерок и наступает приятная прохлада.
Это потому, что вы не читали и не прочтете "Я", автобиографию Гидеона Чейма.
Глава 19
С третьим бокалом виски в руке я высунулся из окна и вдохнул утренний смог, наполнив легкие бензином, керосином, радиоактивными осадками, стронцием-90, ДДТ, опьяняющим чадом дизельного топлива и другими ароматами просыпающегося города.
Говорят, глубокое дыхание полезно, но я как-то не почувствовал себя лучше. Отчего бы? Депрессия? Но это не похоже на меня. Может быть, подействовал восход солнца? На горизонте показался край светила. Но я видел также маслянисто-серые клубы, проблески зловеще-красного, мертвенные оттенки зеленовато-синего и желто-зеленые тона, напоминающие о желчи. И это картина кисти природы? Пожалуй, ей следует избрать другое хобби.
Вот, наверное, в чем дело: в этом угрюмом восходе. А может, в том, что столько людей недавно отдали концы. Всего за несколько последних часов. И за несколько последних минут. Не только здесь, в Лос-Анджелесе и Голливуде, но и повсюду. В разных уголках Земли. Люди умирают как мухи. Грустно было об этом думать.
Вообще размышлять о смерти – невеселое дело. Обычно я все-таки думаю о живых.
Возможно, нехарактерное для меня чувство депрессии, опустошенности объяснялось еще и тем, что я, как оказалось, выкладывался, расследуя это дело, задаром. Практически задаром.
От скончавшегося Чейма я не мог уже получить ничего. Но на Глэдис Джелликоу, хотя оно и не требовало всех двадцати четырех часов, у меня все же ушло два календарных дня, и я почти непрерывно был занят, за исключением тех двадцати минут, что мне удалось поспать. Так что я предъявил ей счет на двести долларов. Ей это показалось жестоким, о чем она мне и сообщила по телефону. Я разозлился и сказал, что, если ей кажется это дорого, она может пустить по ветру эти доллары, бумажку за бумажкой.
Итак, от Чейма никаких миллионов. От дорогой Глэдис, может, двести долларов, а может, – ни шиша.
Но кто говорит, что счастье в деньгах? Только не я. Конечно, деньги играют в жизни важную роль. Но черт с ними! Была и другая сторона в этом деле, более существенная: оно закончилось для меня счастливо.
В меня стреляли, но ни разу не попали. Я участвовал всего в одной рукопашной схватке, да и то вышел победителем.
Но самым замечательным событием, благодаря которому все мне казалось пустяком, было знакомство с Сильвией Ардент и Зиной Табур.
Не так часто мужчине выпадает такая удача в жизни – познакомиться и, скажем так, узнать даже одну такую женщину, как Зина Табур или Сильвия Ардент. Мне казалось, счастье мое безмерно.
Отнять это счастье у меня никто не мог – кроме меня самого. И исполнившись мазохистскими настроениями, я мысленно простился с этими красавицами навсегда. На миг я ощутил боль потери. Но только на миг.
Ведь у меня останутся воспоминания. Чудесные воспоминания. Моя память навсегда сохранит прекрасные мгновения, которые из двадцати четырех часов непрерывной деятельности, разговоров и прочего были самыми яркими минутами. Эти картины всегда будут стоять перед моим взором.
Я все еще стоял у окна, глядя на небеса, окрашенные в багряные, красные и желтые тона. Казалось, они были больны и вот-вот испустят последний хриплый вздох.
Позади зазвонил телефон.
Кто мог звонить в такой час? Еще одна Глэдис? Это было бы уже слишком. Я сразу понял, что меня ждет, стоило мне взглянуть на ее лицо и удавоподобную фигуру... Нет, вряд ли это какая-нибудь Глэдис. Таких, как она, найдется немного.
Я знал, кто мне не мог позвонить: Эдди Лэш, Рыкун Макги, Маккиффер, Виктор Пайн. Все они мертвы. А также Гидеон Чейм и Уилфред Джефферсон Джелликоу. Не могли позвонить Кларенс Ладлоу, Уоррен Барр, хозяин бара и некоторые другие, кто оказался за решеткой. Сколько людей угодило в тюрьму или в могилу! Похоже, все, кого бы я ни коснулся, превращались в хладные трупы. Но оказалось, не все.
Я схватил трубку.
– Да! – рявкнул я. – Что за...
– Зелл?
– Гм?
– Зелл, это ты?
– Привет... Зина? Да, это Шелл. Что... что ты хочешь?
– Тебя, Зелл. – Голос был немного странный не похожий на Зинин, но с ее звонким "з".
– Меня? – настороженно спросил я.
– Тебя.
– Зачем?
– Зкажу, когда приедешь зюда.
– Приеду? Да я только что уехал... навсегда... я полагаю. Зина?
– Да?
– У тебя какой-то чудной голос. Непохожий.
– Прозто потому, что это Зильвия.
Я окаменел:
– Зиль... Сильвия? Какая Сильвия?
– Сильвия Ардент.
Я услышал ее веселый смех:
– Зелл?
– Сильвия?
– Нет, это Зина. Хочешь поговорить з Зильвией?
– Послушай, у меня нет настроения для... для... Что это все значит?
– Ну... ты значала разбудил Зильвию, потом разбудил меня. И теперь мы обе зовзем уже прознулизь.
– Это я, кажется, уже понял. Но Сильвия была на "Индейском ранчо", когда я ее разбудил. Как же оказалось...
– Она мне звонила, но у меня были заткнуты уши, и я не злышала. А когда ты разбудил меня, я позвонила ей. Мы обо взем поговорили, и она приехала зюда.
– О чем это обо всем вы поговорили? – Она не ответила, и я тупо переспросил: – Приехала туда, да?
Я услышал приглушенный голос Зины, как будто она повернула голову в сторону: "Зильвия, он хочет знать, ты и правда здезь? Как его убедить?" И тут они обе стали кричать и болтать одновременно:
– Зелл, Шелл, мы обе здесь, Зина и я.
– Разве ты не убедилзя? Ты злышишь? Зильвия говорит вмезте зо мной?
– Да. И что же? – Я немного подумал. – Ага, понятно, – продолжал я. – Я разбудил Сильвию, потом тебя. И вы, хитрюги, встретились и решили мне отомстить. Тоже разбудить меня. Но я, ха-ха, даже еще не ложился.
Наверное, они слушали обе, приложив два прелестных ушка к трубке, потому что сначала заговорила одна, потом другая:
– Шелл, мы и правда решили тебе отомстить. По-своему. Ты ужасный тип, знаешь? Ты...
– ...зекзуальный маньяк, Зелл. Вот ты кто...
– ...бабник, развратник...
– ...тебе должно быть зтыдно...
– Мы провели голосование, Шелл. И решили...
– Голосование? – ухитрился я вставить слово. – На какой предмет?
– Стоит ли Зине и мне тебя простить...
– Значала мы решили, что не зтоит, но потом выпили джина з тоником, позмотрели на возход золнца...
– Джина с тоником? – удалось переспросить мне. Поверьте, это нелегко, когда говоришь сразу с двумя обольстительницами. Особенно если они навеселе... слегка с приветом... такие очаровательные, стройные, пылкие...
Я отвлекся, а диалог в трубке продолжался:
– В первом голозовании ты проиграл. Два голоза были против.
– Потом мы проголосовали еще раз. Один – за, один – против. А последний раз – два голоса против.
– Только наоборот, не так, как первый раз. Ты выиграл выборы, Зелл.
– Выиграл? Наверное, вы хлебнули слишком крепкого тоника. Какие такие выборы я выиграл?
– Не хочу говорить по телефону. Не взе можно зказать по телефону.
– Мы тебе все объясним, когда ты приедешь, Шелл.
– Так ты приедешь? Зкажи, Зелл.
– Приехать туда? Где вы обе?
– Конечно.
– А почему бы и нет?
– А-а, понимаю. Вы посовещались и решили меня убить.
– Что ты, Зелл! Мы не зобираемзя этого делать.
– Шелл, ты боишься к нам приехать?
– Изпугалзя, да? Зелл Зкотт – труз? Зтреляет, деретзя з мужчинами, а з женщинами трузит...
– Неправда!
– Тогда приезжай. И поскорее.
– Даже если бы я согласился сделать такую глупость, мне еще надо одеться. Я собирался ложиться спать. На мне только мой... мой несколько необычный халат.
– Приезжай, в чем езть, одетый, неодетый. Какая разница?
– Но... но вдруг меня арестуют? У меня и так хватает проблем с копами. Они и в самом деле могут меня сцапать. Я этого просто не переживу.
– Папочка, даем тебе десять секунд на размышление. Иначе прощай навеки.
– Лучше зоглашайзя, дорогой. Она не шутит. И я тоже!
– Десять... девять... восемь...
– Вы что, смеетесь! – крикнул я. – Да вы ж меня на Луну запулите. Или убьете. Засаду устроите...
– Земь... шезть... пять...
Они даже считали по очереди.
– Послушайте, не могу же я выскочить, размахивая фалдами своего китайского халата. Появиться на улице в таком виде – это десять лет заработать. Да особенно на улицах Голливуда. О господи!..
– Четыре...
– Но...
– Три...
– Но...
– Два...
– Ну...
– Один!
– Не кладите трубку! Я выезжаю!
– Поторопись, Шелл.
– Да, дорогой, поторопизь.
Это были последние слова, которые я услышал. Я положил трубку, схватил ключи от машины и выскочил за дверь.
Может, они свихнулись. Может, свихнулся я. Может, они собрались зло и жестоко подшутить надо мной. Запрут, например, дверь и будут смотреть в окно и хохотать как безумные.
Или, может...
Я вскочил в машину, включил зажигание и вылетел из гаража на аллею, а потом на улицу. "Что бы ни случилось, – думал я, – это – жизнь, дружище, и если хочешь жить, время от времени приходится рисковать".
А если речь идет о такой прелестнице, как Зина Табур, которая в одну-единственную ночь способна доставить удовольствия всей "Тысячи и одной ночи", или о такой соблазнительной красотке, как Сильвия, которая, родись она эскимоской, растопила бы на Аляске все иглу? В общем, рисковать.
Свернув на дорогу, ведущую к Зине... и Сильвии, я взглянул на утреннее небо и был поражен его красотой. В рассветной сероватой дымке оно сияло всеми оттенками алого, розового, багряного и фиолетового.
Такие великолепные восходы – одна из достопримечательностей Южной Калифорнии.
