Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Будет револьвер — будем путешествовать (сборник)

ModernLib.Net / Пратер Ричард С. / Будет револьвер — будем путешествовать (сборник) - Чтение (стр. 4)
Автор: Пратер Ричард С.
Жанр:

 

 


Абсолютно не похож на Льюиса. И с рукой все в порядке. Я полагаю, что человек может излечить руку, но от тридцатилетней привычки избавиться трудно. — Он помолчал. — ФБР случалось задерживать нескольких товарищей, которые не подходили под имеющиеся в картотеке описания — потому что сделали себе пластические операции. Они ушли в подполье с новыми лицами, новым прошлым, ни имея ничего общего с партией — до тех пор, пока они не потребуются для чего-то большого. И естественно, до тех пор они были вне подозрений.
      В заключение, Джим захотел узнать наверняка про Льюиса Толлмана. Я прилетел в Бостон два дня спустя, на автобусе добрался до маленького городка, где находилась клиника «Мерриман». Джим снабдил меня всей необходимой информацией из своего досье касательно автокатастрофы, так что я не думал, что потрачу много времени в клинике.
      Уже через полчаса секретарь держал в руках нужную карточку.
      — Верно, был у нас в то время пациент с искалеченной рукой, подходящий под это описание. Однако он попал сюда не в результате автокатастрофы. И записан не как Льюис Толлман.
      — А как он записан у вас? И с чем он сюда попал?
      Он посмотрел в карточку:
      — Мистер Артур Харрис. Пациент доктора Зерека. Доктор Зерек наш пластический хирург.
      — Могу я поговорить с доктором Зереком?
      Он покачал головой:
      — Увы, сэр. Доктор Зерек умер несколько лет назад. Плохое сердце.
      — Сердечный приступ? А когда именно это случилось?
      — А почему... подождите секунду. — Он принес из другой комнаты журнал, полистал и нашел дату. Затем опасливо посмотрел по сторонам. — Странно, что вы спросили. Он умер меньше, чем через месяц после выписки мистера Харриса.
      — Действительно, это странно.
      На следующий день я вернулся в Лос-Анджелес. Когда я рассказал Джиму, что удалось выяснить, его лицо побелело. Он нервно облизнул сухие губы.
      — Так оно и есть. Придется кое-что поменять... — Он помолчал. — Боже, я и представить не мог... Только не его...
      Вот и все, что он сказал. Мы договорились провести вместе воскресенье, сегодняшний день — а теперь он был мертв. Если он успел внести какие-либо изменения в книгу, то я хотел знать, что именно. Возможно, Гэйл знает, она ведь все набирала.

* * *

      Она жила в большом двухэтажном доме со своими родителями и братом-холостяком Фредом, который был на несколько лет старше. Фред встретил меня в дверях и провел в гостиную. Он присел на диване рядом с Гэйл, которая подняла на меня опухшие от слез глаза.
      С трудом выговаривая слова, она ответила на мой вопрос:
      — В этой книге рассказывается много о чем, Шелл. Много имен, досье, истории про коммунистов, занимающих влиятельные должности и тому подобное.
      — Не помнишь ничего такого, что могло бы объяснить...
      Она всхлипнула.
      — Нет. У меня в голове все перемешалось, Шелл. Я никогда не набирала за раз больше чем несколько последовательных страниц. Что-то из середины, затем из конца, потом из начала... Я не знаю, все так перемешалось...
      — Не помнишь имя Льюис Толлман?
      — Звучит знакомо, но... нет.
      Я посмотрел на ее брата.
      — Фред, Джим когда-нибудь упоминал...
      Он прервал меня, покачав головой:
      — Я ничего не знаю об этих вещах. Да и не хочу ничего знать.
      Я повернулся к Гэйл.
      — А рукопись случайно, не у тебя?
      — Нет, я набрала чистовик и вместе с копиями все отдала ему прошлой ночью.
      — Ладно, книга хотя бы закончена, как ты считаешь?
      Она прикусила губу.
      — Да. Завершена. Я... никогда не забуду, что он сказал. Я отдала ему последние десять страниц, он крепко обнял меня и поцеловал. Все страницы смялись. — Две большие слезы скатились по ее щекам. — Джим выглядел таким счастливым. Он сказал: «Любимая, теперь все. Ч...что ты скажешь, если мы поженимся?» — Она зарыдала, опустила голову и закрыла лицо ладонями, плечи вздрагивали. Фред положил руку ей на плечо. Я поднялся и вышел.

* * *

      Барни Гудман открыл входную дверь своего модернистского дома в пригороде Голливуда, улыбнулся своей фирменной теплой улыбкой и предложил мне войти. Покинув Гэйл, я позвонил Гудману и попросил о встрече. Я не хотел вдаваться в детали по телефону.
      Он крепко пожал мне руку и одарил своей мальчишеской улыбкой.
      — Рад вас видеть, мистер Скотт. Вы первый частный сыщик, с которым я знаком. Надеюсь, ваше расследование не касается меня?
      — Нет. Я здесь, чтобы узнать, не передавал ли вам еще Джим Брэндон свою рукопись.
      Мы прошли в маленькую обшитую панелями комнату и он указал мне на одно из двух, стоящих рядом, глубоких кожаных кресел. Когда мы уселись, он весело ответил:
      — Еще нет, но я ожидаю, что вскоре ее получу. Возможно, завтра-послезавтра.
      — Джим мертв, — сказал я. — И рукопись куда-то пропала. Я надеялся, что он уже передал...
      Гудман вскочил на ноги и уставился на меня:
      — Мертв? Как, не может быть... Он... рукопись пропала? Что вы имеете ввиду?
      Мне показалось, что он чересчур уж шокирован, но возможно он слишком опечалился смертью Джима. Я сказал:
      — Просто, она до сих пор не найдена.
      — Должно быть, он ее где-то спрятал. Вы ведь знаете, это настоящий динамит. Джим долго искал издателя, но никто кроме меня за это не взялся. Нельзя их винить; он был уверен, что и сам он, и его издатель будут обвинены в клевете. Возможно, я дурак, что согласился. — Он выпрямился и развел плечи. — Но кто-то должен был попытаться. — Свет заблестел на густых волосах Гудмана, бросив тень на его костлявое лицо. Он был похож на Вашингтона, пересекающего Делавэр, и я предположил, что он сможет пройти в Сенат, не поцеловав ни одного сопливого ребенка. Но он испортил все впечатление, добавив: — Известность такого сорта стоит дороже миллиона долларов.
      Через мгновение он опустил взгляд на меня и медленно спросил:
      — Джим действительно умер?
      — Да. И рукопись исчезла. Кроме меня только его невеста и капитан Эймос Уэйд заглядывали в нее. Но никто из нас понятия не имеет, где она.
      — Жаль. Я полагаю, они знают, что вы здесь?
      — Нет, я поговорил с невестой Джима, затем решил проверить у вас. — Я замолчал. Какого черта Гудман поинтересовался, знают ли они, где я? Никто не знал, если подумать об этом.
      — Как умер Джим? — спросил он меня.
      — Похоже, что из-за сердечного приступа...
      — Умер, — произнес он. — Как ужасно!
      — Еще хуже. Он был убит.
      Он тупо посмотрел на меня.
      — Убит? Но вы сказали...
      — Это только выглядит, как сердечный приступ. Капитан Уэйд сказал мне, что этот способ уже применялся дважды при убийствах комми. — Я продолжал говорить, но размышлял о другом. Когда я беседовал с Джимом в пятницу, он сказал: «Придется кое-что поменять...» Я решил, что он говорит о книге. Но что, если он имел ввиду издателя?
      Я почувствовал, как мое сердце колотится все сильнее и сильнее. Стараясь выглядеть безмятежным, я продолжал:
      — Как бы то ни было, он мертв. Вы все еще собираетесь издать его книгу? Если получите рукопись?
      — Изд... Конечно, но ведь... если она будет найдена, естественно, я издам ее.
      — Почему я, собственно, спрашиваю... Мы с Джимом были очень близки. Месяц назад он сказал, — я бессовестно лгал, — что передаст оригинал, черновики или что-то в этом роде, мне. Я не знаю, когда точно, но Джим сказал, что устроит так, чтобы я получил их, если с ним что-нибудь случится.
      — Отлично! Мистер Скотт, отдайте их мне, и вы можете быть уверены, что я прослежу, чтобы они будут опубликованы.
      — Я рассчитываю получить черновики через день-два. Я принесу их вам как только мы с Эймосом Уэйдом и Отделом по расследованию убийств внимательно их изучим.
      Гудман ходил по ковру взад-вперед, держа правую руку в кармане.
      — Нет, — произнес он. — Лучше, если вы принесете их сразу сюда. Я... по правде говоря, вам это не понравится, но... несколько местных офицеров полиции упоминаются в этой книге. Я не видел рукописи, но слышал об этом от Джима, — его лицо побагровело. — Я не знаю, кто именно — он скрывал имена. Но слишком много невинных репутаций может быть погублено. Может и к лучшему, если рукопись пропадет, если, впрочем, этого еще не произошло. Вы принесете ее сюда. К черту, я ее издам. Это меньшее, что мы можем сделать для Джима.
      Он был действительно сильно взволнован.
      Я медленно произнес:
      — Я не смогу этого сделать. Мне бы хотелось, но предварительно она должна быть внимательно проверена. Очень важно узнать, кто...
      Он повернул лицо ко мне:
      — Это книга важна сама по себе! Вы принесете ее мне! Это слишком важно! — он направил на меня левую руку, руку, сжатую в кулак, оттопыренный мизинец указывал прямо на меня.
      Я наполовину ожидал этого, и пытался развязать ему язык, чтобы укрепить свои подозрения, но все равно был настолько потрясен, что проговорился:
      — Льюис Толлман!
      Еще до того, как я произнес фамилию, его правая рука появилась из кармана, сжимая короткоствольный пистолет. Я уже поднимался из кресла, рука метнулась за револьвером под пиджак, но он меня поимел.
      И он знал это. Его лицо неожиданно стало жестче, старше.
      — Ты дурак, — сказал он. — Жалкий дурак.
      Я произнес глухо:
      — Ты убил Джима.
      — Конечно. — Он был спокоен, человек, разговаривающий с трупом. — Не лично, естественно, это сделала Донна, затем сожгла рукопись и копии. Она прирожденная актриса. Тебе невероятно повезло. — Он рассмеялся. — Шансы, что Брэндон узнает меня, были один к миллиону. Годы назад были предприняты меры, чтобы Национальный Комитет был проинформирован, если кто-то будет наводить справки в клинике «Мерриман» про Льюиса Толлмана или Артура Харриса. — Он помолчал, жестоко ухмыляясь мне в лицо. — Национальный Комитет. Вот насколько я значительная фигура, Скотт.
      Я выругался, почти готовый выхватить свой револьвер в надежде, что сумею сделать хотя бы один выстрел. Но, сидя в этом глубоком кресле, я был слишком стеснен, чтобы делать резкие движения.
      Толлман-Гудман спокойно произнес:
      — Мне бы не хотелось стрелять в тебя в своем доме и затем куда-то перетаскивать. Но придется, если ты меня вынудишь. — Он подождал, пока до меня дойдет, потом продолжил: — Достань свое оружие. Левой рукой. Двумя пальцами, Скотт.
      Я сделал, как он сказал; он знал свое дело. Он приказал мне встать, свести руки за головой, и я подчинился. Он выглядел самодовольным, когда злорадно начал рассказывать мне про себя. Сначала мне показалось, что он бахвалится, стараясь поднять себя в своих собственных глазах, но затем я понял, что у Барни Гудмана просто до сих пор не было возможности рассказать кому-либо о своей значимости. Всего несколько высокопоставленных коммунистов, возможно, только в Национальном Комитете, знали о том, кем он является на самом деле. Должно быть, ему часто чесалось рассказать другим то, что он поведал сейчас мне.
      — Льюис Толлман умер в тот день, когда я переступил порог клиники «Мерриман». Я получил новое лицо, помоложе, свидетельство о рождении было подделано. Моя рука была прооперирована. Я обрел полностью новую личность и перебрался в Лос-Анджелес. Меня снабдили достаточной суммой, чтобы открыть издательскую фирму. Ты должен признать, что я был осторожен. Ни единой промашки.
      — Неверно. Ты забыл о парнях вроде Джима Брэндона. И не все было полностью учтено, например твоя дурацкая привычка. И ты лжешь сам себе. Сам по себе, без поддержки партии, без их инструкций, ты никто.
      Он засмеялся.
      — Не будь таким наивным, Скотт. Ты знаешь, что это неправда. Впрочем, человек имеет право на свое мнение, в этой стране ведь демократия. — Он снова рассмеялся.
      Я поддерживал разговор, пытаясь тянуть время. Но Гудман приказал мне пихнуть револьвер к нему. Не сводя с меня глаз, он наклонился, поднял мой 38-й и положил себе в карман — и тут я вспомнил про пистолет Джима.
      Я совсем позабыл про маленький 32-й Джима, до сих пор лежащий в кармане моего пиджака. Я весь напрягся. Мне нужно было, чтоб он отвел взгляд от меня всего на мгновенье, и тогда я выхвачу пистолет. Но он был профессионалом. Неожиданно за окном позади его я уловил на мгновение блеснувший свет фар. Кто-то подъезжал к дому. Или проехал мимо.
      Гудман продолжал говорить:
      — Кроме того, вскоре я буду в Сенате.
      — Сначала тебя должны избрать.
      — Все уже рассчитано, Скотт. Число голосов, которые я получу, все. Все спланировано на ближайшие двадцать лет. Меня изберут.
      Я размял, как смог, руки за головой.
      — Кажется, кто-то подъехал, Гудман.
      Он продолжал улыбаться. Я понадеялся, что я прав, и автомобиль в самом деле подъехал к дому. Потому что прервут нас или нет, но я собирался попытаться выхватить 32-й. Я представил Барни Гудмана в Сенате, при поддержке пропагандистской машины, о которой писал Джим, это казалось вполне вероятным. Через десять, пятнадцать лет, он вполне сможет стать советником президента.
      Входная дверь хлопнула. Брови Гудмана взметнулись, но пистолет оставался недвижим, и он не сводил с меня взгляда. Я опустил правую руку на дюйм, затем еще ниже... Дверь в комнату распахнулась и кто-то вошел.
      — Барни, я только что из...
      Ее голос неожиданно умолк. Гудман повернул голову, чтобы посмотреть на нее. Это был тот шанс, которого я ждал. Мне не нужно было смотреть на нее, потому что я знал этот хриплый с придыханием голос. Как только Гудман отвел взгляд, я сунул руку в карман пиджака, схватил револьвер и прыгнул в сторону, выхватывая его на лету.
      Гудман вскрикнул, резко развернулся и выстрелил прежде чем я навел 32-й на него; пуля обожгла мне руку. Я нажал спусковой крючок дважды. Он покачнулся, выстрелил в меня снова и промахнулся. На белоснежной рубашке у него под пиджаком выступила кровь, и он стал медленно заваливаться вперед. Дуло его пистолета опустилось, но он выстрелил еще раз, и пуля вошла в ковер. Он опустился на колени.
      Теперь у меня было достаточно времени, чтобы прицелиться, и мой следующий выстрел угодил ему прямо в лоб.
      Донна бежала к двери, когда я позвал:
      — Не так быстро, Донна.
      Она сделала еще один шаг и замерла с опущенными руками, сжимая и разжимая ладони. Она ссутулилась, ожидая пулю в спину.
      — Повернись, — приказал я. — Я не собираюсь в тебя стрелять. У тебя есть слишком много чего нам рассказать, детка.
      Я сидел у телефона, ожидая полицию, направив пистолет на Донну. Будет много крика по поводу того, что произошло, но я чист. То, что расскажет Донна, пойдет мне на пользу. Но и без нее, полагал я, у меня не было бы проблем. Так было записано черным по белому, в параграфе 197. Гудман направлял на меня пистолет, старался убить меня.
      Но даже если бы он не был вооружен, даже если бы он просто стоял столбом, когда я убил его, все равно это попадало бы под параграф 197. По крайней мере, в моей книге. Это Уголовный Кодекс, раздел 197 — самозащита.

Подставной убийца

      «The Build-Up» 1956
      Голова моя пульсировала. В основании черепа острой точкой сосредоточилась боль. Когда я отнял руку от этой точки, рука была липкая. Я заставил себя открыть глаза и увидел на пальцах темные пятна. Все еще смутно сознавая, что со мной, я пошевелил правой рукой, и из нее что-то выпало на пол. Это был револьвер — мой маленький, 32 калибра, револьвер. Я частный детектив — вот почему я всегда ношу с собой оружие.
      Слева возле меня было открытое окно. Это было подозрительно. Мне не следовало сидеть возле окна на неудобном стуле. Я с трудом поднялся на ноги и оперся рукой о подоконник. Внизу, на глубине шести ярдов, пролегала Главная улица. Главная улица Альтамиры, в штате Калифорния. Я начал кое-что припоминать. Здесь, в «Рэлей Отель» играли в карты. Мы играли в покер, и нас было пятеро: Вик Фостер, Хэнни Хастингс, Берт Стоун, Артур Джейсон, и я — Шелл Скотт.
      Я обернулся. Крытый сукном стол лежал на боку посреди комнаты, вдоль него на ковре лежали деньги. На вид их было около тысячи, не больше. На полу лежала также пара стаканов из-под виски. Все выглядело как после драки.
      Потом я увидел его.
      Он лежал на спине, по ту сторону стола, с открытыми глазами и остановившимся взглядом. Его белая сорочка была залита кровью. Это был Хэнни Хастингс, с простреленной в двух местах грудью. На его лице, под носом и на губах, также темнели кровавые пятна. Ни пульса, ни дыхания — он был несомненно мертв.
      Последним, что я помнил, было то, что за карточным столом нас осталось трое — Вик Фостер, Хэнни и я — двое других ушли за несколько минут до этого. Потом Фостер встал, подошел к окну глотнуть свежего воздуха и зашел мне в тыл. И сразу же — треск выстрелов. И погас свет.
      Вой полицейской сирены вернул меня к действительности. Выглянув в окно, я увидел две машины, остановившиеся у тротуара. Из них выскочили полицейские и поспешили в здание. Мой маленький револьвер, который я выронил, приходя в себя, все еще валялся у моих ног. Я поднял его и вытряхнул барабан. В нем были две пустые гильзы.
      С минуту я стоял, заставляя себя думать. Какой-нибудь бандит из Борнео быстро бы сообразил, что Фостер убил Хэнни и подстроил все так, будто убийца — я, ведь Фостер ничего не делал наполовину. Но с полицией дело не так просто, мне придется долго и подробно объяснять, особенно теперь, так как уже две недели газеты допекают полицию за то, что они до сих пор не нашли убийцу одного профсоюзного деятеля по имени Тайпер. При таких обстоятельствах они быстро провернут дело об убийстве Хэнни, может быть, даже, что они быстро раскроют и тайну убийства Тайпера.
      Губы у меня распухли, были разбиты и болели: меня били, когда я потерял сознание. Лицо Хэнни тоже было в крови. Все выглядело так, как будто мы с ним подрались — это могло объяснить и шишку у меня на голове. То, что неделю назад я дал Хэнни по физиономии, едва ли могло мне помочь.
      Я бросился из номера вниз по лестнице и был уже на третьем этаже, когда услышал топот взбирающихся по ступенькам ног. Я не знал, насколько я известен полиции, но я знал, что у меня в кармане револьвер убийцы. Справа от меня была открыта дверь в комнату 302, и я увидел маленькую пожилую горничную отеля, которая перестилала постель, сменяя белье. Я подскочил к двери, сорвал с себя пиджак и только перекинул его через руку, как полицейские появились на площадке лестницы.
      Я гневно посмотрел через дверь на горничную. Полицейские приостановились.
      — О'кей, детка, — закричал я. — Раз ты так, смотри — будешь жариться в аду!
      У горничной отвисла челюсть и округлились глаза, а я захлопнул дверь с такой силой, что на площадке зазвенело эхо. Я резко повернулся, надел пиджак и направился к лестнице. Оба офицера следили за мной, один особенно пристально оглядел меня — мои светлые волосы, лицо, распухшие губы, отмечая про себя мой рост и мое телосложение. Это означало, что они уже получили кое-какие сведения о внешности «убийцы».
      — Каково? — завопил я, обращаясь к ним.
      Они переглянулись. Я провел пальцем по вздутым губам и забормотал:
      — Сукина дочь, кошка проклятая, — и проскочил мимо них. Пожав плечами, они пошли дальше по лестнице.
      Как только они скрылись из виду, дверь приоткрылась, и маленькая почтенная горничная выглянула в коридор.
      — Что я такого сделала? — спросила она мне вслед.
      Я уже спускался в вестибюль. Очутившись там, я огляделся. Из вестибюля отеля можно было непосредственно пройти в несколько магазинов. Я вошел в один из них — цветочный. Несколько тысяч долларов, бывших в моем бумажнике, исчезли, пока я был без сознания, но в кармане брюк я нашел несколько монет, купил дюжину роз и вышел с ними на улицу.
      Я весь вспотел, но душевная буря ничем не проявлялась на моем лице. Многолетняя игра в покер с высокими ставками научила меня владеть собой и контролировать свое поведение, но внутри меня все бурлило. Никто не остановил меня, и я облегченно дошел до стоянки такси. Проехав кварталов двенадцать от отеля, я пересел в другое такси, оставив в первом купленные розы, и вышел из второго за три квартала до Грин-парка. В парке я храбро зашел на газон, подняв по дороге брошенную кем-то газету, сделал из пиджака подобие подушки и растянулся на траве, закрыв газетой лицо.
      Я думал о четырех людях, с которыми сегодня, в четверг, почти до четырех часов дня играл в покер. Вик Фостер — поверенный в делах и заурядный политик с блестящими идеями, который дважды проваливался на выборах в Конгресс. Высокий костлявый человек с худым, обвислым угловатым лицом. Фостер похож на старинного шерифа с «Дикого Запада», который позволил себе расслабиться после того, как очистил город от преступников, уложив их выстрелами в спину. Низенький, толстый, беловолосый Артур Джейсон — судья на выездных сессиях. Берт Стоун, пятидесяти лет от роду и шести футов четырех дюймов ростом, с большим красным носом, который выглядит так, будто кто-то заехал в него кулаком. Стоун — бизнесмен, владелец самого крупного в Альтамире радио и телевизионного агентства и ателье по ремонту аппаратуры. Насколько я понимаю, его можно склонить на «особую» работу, если дать подходящую цену. Несколько месяцев тому назад у него были неприятности из-за того, что он, как утверждали, приладил подслушивающее устройство к телефону одного местного полицейского. Обвинение вызвало двухдневную сенсацию в газетах, но все завершилось заявлением, что это «ошибка».
      Хэнни Хастингс до сегодняшнего дня был человеком, имевшим в городе значительный вес. Член муниципального совета, он знал большинство альтамирских — и многих государственных — «шишек» настолько, что называл их просто по именам, и несколько раз я слышал, как его называли устроителем и посредником в разных делах, в том числе даже в отношениях между преступниками и полицией. Если вы хотели устроить какое-нибудь дельце, существовала формула: «Поговорите с Хэнни». Теперь всему этому конец.
      Похоже, что преступники перессорились между собой, однако это не объясняло, почему меня избрали козлом отпущения. И еще одно обстоятельство меня беспокоило. Если бы полиция прибыла в отель на несколько минут раньше, они нашли бы меня на полу, в бессознательном состоянии — а люди без сознания не делают дырок в других людях. Каким же образом Фостер мог знать, что к появлению полицейских я буду уже на ногах?
      Я вернулся в мыслях к завершению нашей партии в покер. Мы, все пятеро, сидели вокруг стола, сумма ставок уже намного превышала сто тысяч долларов, и примерно треть этой суммы лежала грудой против меня. Джейсон сидел справа от меня, Стоун и Хэнни — слева. Мне везло. Но я чувствовал, что это беспокоит только одного из партнеров — Фостера. Угловатое лицо Фостера хмурилось при каждом моем успехе, и он все мрачнее вглядывался в свои карты. К этому времени я уже имел о нем весьма полное представление. Удивительно, как много можно узнать о человеке, играя с ним в покер. Следя за ним уголком глаза, я увидел, как он поднял руку и тихонько подергал себя за мочку левого уха.
      Всякий раз, когда Фостер бывал в затруднении, или когда его что-либо беспокоило, он бессознательно теребил мочку левого уха. Сейчас этот жест показывал, что дела его плохи. В данный момент в куче денег было десять тысяч. Я отсчитал десять тысяч и, бросив деньги на середину стола, сказал:
      — Добавляю столько же. Для большего интереса.
      Стоун почесал свой большой нос, потом он и Хэнни бросили свои карты на карты на середину стола.
      Фостер сказал:
      — Хотите все купить, а, Скотт? Черт, у меня ничего нет.
      Он показал двух королей. Я начал сгребать деньги.
      Фостер спросил:
      — Шелл, вы все еще носите тот игрушечный револьвер?
      Я похлопал себя по левой подмышке.
      — А как же?! — Я посмотрел на деньги, лежащие на столе. — Ведь при мне будет сто тысяч, когда я уйду отсюда.
      Он усмехнулся.
      — Только если при помощи револьвера.
      — С такими игроками, как вы, он мне не нужен. Сдавайте.
      Он не стал сдавать. Он сказал:
      — Да, везет вам в картах, что правда, то правда. Счастлив в картах, несчастлив в любви.
      — Не всегда же.
      — Всегда.
      Он не улыбался. Он думал о Глории.
      Фостеру я очень не нравился сегодня, да и в любой другой день тоже, может быть, он даже ненавидел меня. Мы оба видели Глорию Мелоуз весьма часто, но последнее время Фостеру не везло: уже с месяц как она проводила время только со мной. Никто не мог бы осудить Вика Фостера за то, что его возмущало такое переключение внимания со стороны Глории, потому что Глория — это прекрасное сновидение, которое остается с вами, когда вы просыпаетесь.
      Глория Мелоуз — стройная и тоненькая, но с массой того, что называется сексапил, определяйте это как хотите, но она имела его в изобилии. Глаза глубокие и томные, как грех, губы выразительнее, чем у иной женщины вся ее внешность, мягкий хрипловатый смех, как у увертливого дьявола. Она играла на рояле и пела в ночном клубе в деловой части города, пела своим тихим голоском, от которого вы чувствовали, будто у вас по спине скользят белые пальцы, и который превратил обыкновенную поп-балладу в любовный шепот. Она обладала всем, что ей требовалось, и всем, что было нужно мне. Я — двадцатидевятилетний холостяк, но с Глорией чувствовал, будто становлюсь тридцатилетним папой. Может быть, я был в нее влюблен, в этом я еще не был уверен. Но насчет Вика Фостера я не сомневался. Он-то был в нее влюблен.
      Стоун и Джейсон встали, сказали, что покера с них достаточно, и почти сразу же ушли. После трех сдач Фостер тоже сказал «хватит», потом подошел к окну, якобы для того, чтобы подышать свежим воздухом. Через минуту он отошел и остановился у меня за спиной. Я смотрел на Хэнни, когда это все случилось.
      Хэнни не выказал никакого удивления, просто посмотрел поверх моей головы и снова опустил глаза — вот и все. Но то, что произошло несколько секунд спустя, должно быть очень удивило его.
      Лежа в парке под газетой, наброшенной на лицо, я пытался вспомнить, почувствовал ли я тогда боль от удара. Теперь-то я хорошо знал, где мне больно.
      Из парка я отправился в «Дорман Отель», тоже на главной улице, прямо через дорогу от «Рэлей Отеля». Маленький седой клерк у стойки взглянул на меня, не показав и виду, что знает меня. Только один номер был свободен — на шестом этаже, с окнами на Главную Улицу, из него час назад выехал некий «мистер Браун». Но он был, судя по описанию, шести футов и трех или четырех дюймов ростом, с шевелюрой седых волос и с большим толстым носом. Значит «Браун» был Берт Стоун. Я заплатил за одну ночь.
      В номере я включил радио и подошел к окну. Прямо напротив через улицу было окно номера 612 в «Рэлей». Мне виден был тот неудобный стул, на котором я сидел перед тем, как лишился сознания. Радио возбужденно передавало что-то, звучавшее как последние известия. Я уловил слова «Шелл Скотт».
      Ваше собственное имя неминуемо привлечет ваше внимание, но особенно, если первое имя — Шелл, и вам бы хотелось держать его в секрете. Очевидно, я включил радио после описания сцены убийства, но диктор перешел к характеристике убийцы и представил меня весьма выразительно, включая эпитеты «вооружен и опасен». Потом последовала интересная информация. Вик Фостер, судья Джейсон и Берт Стоун рассказали полиции, что они, вместе с Хэнни Хастингсом и Шеллом Скоттом сыграли очень приятную и «дружественную» партию в покер, после чего они трое ушли, оставив Шелла Скотта наедине с Хэнни Хастингсом. И это все, что они знают. Но в этом они готовы присягнуть, охотно и добровольно, как добрые честные граждане, заинтересованные в сохранении законности и порядка.
      Для полиции и для среднего гражданина свидетельство этих троих выдающихся граждан прозвучит как истинная правда, но все, что я скажу, будет воспринято как естественная попытка убийцы выгородить себя и свалить вину на других.
      Это был хитро задуманный план, они подстроили все достаточно убедительно. Но у меня оставался один козырь: я был жив и свободен, на что эти бродяги не рассчитывали. Из своего номера я позвонил каждому из трех домой и на работу, но нигде никто не ответил. Ну и черт с ними. Надо было спешить. Я вышел из отеля, поймал такси, доехал до Энн-Стрит, пересел в другое такси и отпустил его за три квартала до дома, где жила Глория — на тихой, обсаженной деревьями, Пеппер-Стрит. Мне открыла Глория. Уже почти смеркалось, и она была одета, собираясь на работу. На ней было нарядное платье, короткое и стимулирующее, как выстрел в лоб, и прозрачное, как мартини, с плавающими в нем двумя оливками. Мой приход ее не удивил, но вид у нее был несколько встревоженный.
      Приблизившись ко мне вплотную, она заглянула мне в лицо.
      — Шелл, дорогой мой, я надеялась, что ты придешь. Я все слышала по радио. Ведь ты не...
      — Нет, детка. Я не убивал. Ты одна?
      Она кивнула, притянула меня к себе и буквально закрыла мною дверь, приперев меня к ней спиной.
      — Шелл, дорогой, я знала, что это не ты... но как это случилось...
      — Об этом потом. Меня ищут почти все полицейские в городе. Некогда объяснять. Ах, детка, нет, для ЭТОГО тоже нет времени. — Я оттолкнул ее от себя, и мы сели, потом я сказал: — Глория, мне крепко пришили это убийство, а орудовал Фостер. В городе никто не знал лучше его, чем ты. Вот почему я здесь, правда, ненадолго. Если у тебя есть хоть какая-нибудь идея, почему Фостер и его дружки убили Хэнни и теперь пытаются повесить это на меня — а именно это и случилось — то скажи мне. Я должен выбраться из этой ямы и должен найти Фостера.
      Темные карие глаза, длинные ресницы, нежный неулыбающийся рот. Ее язычок медленно прошелся по красной нижней губке, она покачала головой.
      — Не знаю, Шелл. Вик был здесь позавчера вечером. Когда я не могла с тобой встретиться, помнишь?
      — Ага.
      — Он просил меня выйти за него. Но я сказала — нет, что я даже больше видеть его не хочу. Ты знаешь, почему. Не хочу никого видеть, кроме тебя. Так ему и сказала.
      — И как он?
      — Разозлился. Он уже до этого выпил, а тут уж стал заливать по-настоящему. А потом вскоре с воплями убрался.
      Я закурил.
      — Фостер ничего не говорил о Хэнни? Что он вообще тебе говорил?
      Она нахмурилась.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11