Из дневника

1 ноября. Петербург

После трех дней «итальянской забастовки» я пошла к Але и встретила ее на дороге, идущую к тете Соне. Я проводила ее до конки и узнала много нового: получено письмо от Бори. Он разрывает с Любой самым резким образом, упоминает, что был в нее влюблен, и это уже указывало на то, что «все, что было», не то, а теперь, значит, «нет религии, нет мистики» и т. д., если она его не принимает и не отказывается от Сашуры (другими словами). У Али был по этому случаю сердечный припадок, Сашура в отчаянии, а Люба все приняла спокойно. Если случится что-либо страшное, т. е. Боря сойдет с ума или убьется, будет очень тяжко, но нельзя же ради этого позволять ему поносить Сашуру. И не может же Люба ради культа блоковцев это терпеть. Боря совершенно прав, признавая свою влюбленность несовместимой с чистым религиозным культом. Я-то всегда чувствовала и знала, что все эти пышные речи и мысли основаны только на Любином женском обаянии. Обаяние это исключительно, Боря поэт и не совсем нормален. Ну, это и приняло такие чудовищные размеры. Отношение же его к Сашуре для меня неясно. Что ему от него нужно? Ведь христианство он отвергает, дети тоже, что же тогда? И почему прав Сережа? Темно это. Все, во всяком случае, очень важно не мистически, а фактически: важно в смысле оценки Бори как пророка. Ведь он все основывал на Любе, а теперь ведь все здание разлетелось – что же осталось? Это, впрочем, не совсем фактическая точка зрения. Но что же Аля и Сашура, лишенные Бори и Сережи? Особенно, Бори[28].

2 ноября. Петербург. Ночью

Боря уже перейден. Никто не плачется, Аля сказала, что он часто ошибается и совсем не то, что она думала. Ура! Только бы он уцелел, глупый мальчик.

7 ноября. Петербург

Еще новость – Боря написал Сашуре покаянное письмо[29] (все берет назад), а Любе прислал подаренные ею цветы (лилии), повитые черным крепом. Красиво. Люба сожгла их в печке, не сморгнув. Аля превозносит ее любовь к Сашуре, а я поставила ей на вид, что это так понятно. Она говорила, что не могла бы так любить; я сказала, что я-то могла, и говорила, что и она бы так любила выбранного ею. Но это, в сущности, м. б., неправда. Разве она так любила? Кокетничала направо и налево во время этой любви. Это ли любовь истинная? Боря, очевидно, опомнился и уцелел. Аля продолжает считать его «Симфонии» пророческими.

21 ноября. Петербург

Ужас пришел: сейчас я от Али. Застаю ее одну в гостиной на отоманке; говорит мне «иди домой, те барышни не придут, там эти змееныши Менделеевы». Лицо бледное, все перекоренное мукой. Я не ушла. Расспросила, в чем дело. Вчера, когда она пришла от меня домой, ее Люба обидела. Аля пришла к ней и говорит, что страшно у них: венчальные свечи горели перед образом, который страшный (Аля находит, что это дьявольщина). Люба за эти слова ее упрекала долго и строго. Она слушала, потом оправдывалась, наконец ушла к себе. Люба ее вызвала и пробовала холодно поправлять дело, сказав: «Я не хочу с Вами ссориться». Ничего не вышло. Аля сегодня мучилась целый день. Мне говорила, что жизнь ее безобразна и унизительна и никому не нужна, что не убить ее – дурно, потому что это для нее было бы благодеяние. Что Сашура без нее хорошо обойдется. Францева жизнь ничем не хороша, а мне без нее будет лучше. Рассказала мне, как турок с вывалившимися внутренностями просил его расстрелять, а ему дали пить и от этого стало только хуже. И что она – этот турок. Говорила, что мы с Францем смотрим на ее желание умереть, как на больную блажь. А у Любы уже была одна истерика и Сашура рыдал (Аля слышала, а м. б., ей это казалось), а когда ушли сестра и брат, они ушли к себе, и начались жалобные Любины речи и Сашурины ответы. Не знаю, чем это кончится; за чаем Люба смотрела угрюмо.

22 ноября. Петербург

Слава в вышних богу и на земле мир! Сегодня Аля и Люба объяснились и помирились. Малышка сама пришла разговаривать и кончилось дело ее слезами и Алиными поцелуями.

1 декабря. Петербург

В воскресенье вечер современной музыки. Прислал С. В. нам всем контрамарки и письмо мне; всех просил быть. Мы пошли. Очень он был этим доволен и ходил главным образом за Алей. Мне кажется, что после Сашуры она для него всех важнее.

Детка милая работает много. Соколов его пригласил в «Золотое руно» и вообще зовут в разные журналы и места.

3 декабря. Петербург

Вчера прихожу к нашим: ждут Борю Бугаева (только что приехал, ужинал у Палкина с Сашурой и Любой). Пришел. Первые минуты были очень натянутые, потом обошлось, сидели до 12 1/2  ч. ночи. Говорили много (весь чай) про Сережу; было опасно, но обошлось. Выяснилась окончательно его исключительная любовь к Сереже и полное к нему пристрастие при беспощадной строгости к остальным. «В Москве нет людей, кроме Сережи». Во всей Москве! Все никуда не годятся. Ведь только что было почти то же про Сашуру и Любу говорено. Теперь «возврат» к Сашуре.

О Боре не хотят говорить, обиженные его несправедливостью, а м. б., и по-другому. А уж не спускается ли он с недосягаемых высот? Деточка был восхитительно мил и добр и говорил «за маму». Маленькая молчала и цвела рядом со мной, пышно цвела. Боря высказал большую сухость.

6 декабря. Петербург

С. В. запоздал к обеду, и вдруг явился Боря. Аля на седьмом небе, вся дрожит и чуть не плачет от радости.

Ушли оба рано, почти в одно время. Боря говорил обычным языком, хотя без философских терминов к счастью. Але сказал, что вдруг перестал на нее сердиться и ей напишет подробно, что теперь об этом всем думает, т. е. об ее отношении к Сереже и пр. (был разговор в пятницу). С. В. говорил что-то скучное с Францем за обедом и временами прислушивался к Бориному бреду, который был иногда очень красив. Потом заговорили о «Балаганчике» и т. д.

Детка в это время сидел на ковре, обернувшись к Боре, и его кудрявая головенка была до того невинна и прекрасна, что С. В., очевидно, не выдержал и, обернувшись, вдруг наклонился к нему и, погладив его по кудрям, тихонько сказал: «Вы самый милый, самый хороший». Аля не поняла его движения, а я отлично поняла: сравнив его с Бориными трудными речами довольно-таки самомнительными и с Бориной лысеющей головой демона с характерными взлызами и острыми глазами под косыми бровями, он особенно пленился его несравненной красотой и детским невинным и добрым взглядом. До чего он был хорош в этот вечер. Давно такой не был. Это после ванны: личико порозовело, а кудри пушистые до того пышно вились, что нельзя было их не тронуть. А они говорили, то Боря похож на Любу. Я с негодованием не соглашалась и С. В. тоже протестовал.

16 декабря. Петербург

Он[30] ужасно, томительно тяжел, и они находят его легким. Аля говорит, что он похож весьма на Любу. Это с ее-то трезвостью, молчаливостью, спокойствием и его гомерической нервной болтливостью и залезанием в эмпиреи. Я уж молчу на все это, до того мне чужда эта точка зрения, чего-то я и тут не понимаю, и мне действительно кажется, как говорит Аля, что это все вздор. Много, ужасно много, по-моему, вздору и крайностей, которые все отпадут, как многое уже отпало. Ведь, небось, не нравилось Але все вывезенное из Москвы в первую поездку Сашуры и Любы. Сам Боря писал сатиру на «крайности мистицизма», а теперь что же говорит? То была «сказка демократа», а теперь Люба и спасение мира через нее. До чего глупы мне кажутся его вечные вопросы к ней и то значение, которое он придает ее ответам. Ну, умна она, ну, мудра, но ведь не развита-то как.

30 декабря. Петербург

Устала я, верно, что ли от людей и от музыки.

Все это улеглось от одного разговора с Алей вечером 24-го после елки, на которую меня позвали детки.

Пришел обедать позванный Алей С. В., которого все особенно радостно встретили.

А после обеда я подошла в гостиной к С. В. и заговорила с ним об его сонатах. Разумеется, не успели мы с ним сговориться, как нас перебила Аля, и разговор этот оборвался. Но зато немного спустя я тихонько сказала ему: «А что Вы думаете об цыганских романсах? Вот они считают, что они чуть не выше Бетховена». С. В. так и взвился, произошел взрыв и перепалка. Малютка в белом платье кричала: «Абсурд, абсурд! Вы бы лучше уж в этом не признавались!» Аля потемнела и бросила на меня злые взгляды, а ему бросила обвинение в нечистоте, как и Люба. Сашура говорил загадочные фразы а la Боря: «Цыганский романс это Мармеладов, ночующий на барке» и т. д. Ежеминутно слышалось: «Боря говорит, Боря думает». Я кричала, что цыганские романсы – площадная пошлость. Аля кричала: «Несчастные вы академисты, около вас вырастает свежий куст и вы его не увидите». Словом, канонада.

После чай. Мирно. Я позвала их всех к себе вечером 28-го. «Это значит, будет елка?» – сказал С. В. Восклицания и эффект.

Малые запоздали, явились, он в кофточке, она в белом платье, золотая и нежная, сияя свежестью. Веселые, с интересом, он шаловливый, требует подарков, пошли прямо в столовую.

Тогда я всех туда прогнала, заперла дверь, разложила подарки, и мы с Аннушкой зажгли елку, т. е. она зажигала, я смотрела. Я открыла дверь и всех позвала. Все вышло отлично. Детка сразу бросился к подаркам[31], остальные смотрели на елку.

Ну, дети тем временем смотрели свои подарки, маленькая и елку, детка шалил. Подарки обоим очень понравились. Много было возгласов, шалостей, беготни и пр.

Ну, ели, грызли, пили, курили, решали какие-то задачи, фокусы. Франц раскладывал бесконечные пасьянсы. Разошлись около двух.

1906 г.

6 января. Петербург

Пришли Аля с головной болью, Франц, немного погодя, маленькие. Обед был хороший.

Маленькие были удивительно милы и просты. Сообщили С. В.: «А мы заказали сюртук».

Потом его упросили сыграть что-нибудь свое. Он вдруг согласился, сел за рояль при догорающей елке и столь нежно играл и пел, что все были очарованы.

Детка говорил: «Ах, как хорошо!» Люба и Аля: «Мне ужасно нравится».

Потом пили чай и говорили о семье, о том, что «не надо жить семьями», не живите семьями. Ах, как много тут было сказано умной правды и, право, без всякой грязи. Ушли около часу.

11 января. Петербург

Вчера поехала на великий праздник – в оперу «Золото Рейна». Приехала рано, там уже были наши. Сразу нашла их и радостная села на место. Ложа была праздничная, театр праздничный, люди тоже. Сашура и Люба были прекрасны.

17 января. Петербург

Третьего дня была я у наших: обедала и пила чай. Потом детка читал стихи и шалил, потом пришел Городецкий: разговоры о Вагнере и опять стихи.

26 января. Петербург

Была днем у наших. Читали «Удивительный балаганчик», новую пьесу Сашуры для «Факелов». Красота и новизна и богатство фантазии поразительные; то же сказал накануне сам Брюсов, но местами надо бы форму исправить[32].

22 февраля. Петербург

В воскресенье была у наших. Там обедали Marie[33] и С В.

Во время чая пришел Боря от Мережковских – накануне на лекции состоялось знакомство Любы с З. Н. и Дм. Серг. Мереж<ковск>ими, а в воскресенье они с Сашурой уже у них были и Люба очень понравилась. Общая радость (и моя тоже). Боря пришел об этом поговорить. Мережк<овские> хорошо говорили о Любе. «Я ужасно полюбил Дм. Серг.! Я ужасно люблю З. Ник.!» – восклицал Боря. Мне было отчаянно неловко всех этих излияний при С. В., да и ему было должно быть не по себе.

7 марта. Петербург

Вчера было Алино рожденье. Ее засыпали цветами. Пришли свои, два раза был Боря, второй раз принес белую азалию. Дети подарили тарелки с розами. Все это хорошо, шоколад, веселая молодость. Но Аля была не очень довольна. Ей не нравится Любино поведение. Она подражает З. Н., курит, приняла залихватский тон. Боря совсем в нее влюблен. Не знаю уж, чем это кончится. Аля долго отрицала опасную и дурную сторону этого. Говорила, что Сашура светел, что ничего и пр. А вчера она мне рассказала, что у Любы постоянно виноватый вид, а Сашура, очевидно, сделал ей сцену ревности. Она истерично хохотала и не пошла к Боре, как собиралась. Я не возражаю и не настаиваю, но отлично все вижу и понимаю. Такие же они люди, как все, и все это чепуха. Мне вчера было не по себе у них. О, какая разница с прошлым годом!

19 марта. Петербург

Вчера у меня опять обедал С. В. и в 9 часов с ним пошли к нашим… у наших было двое Ивановых с молоденькой женой одного из них и Гюнтер (поэт немец из Митавы, переводчик Сашуриных и иных русских стихов).

После чая Франц ушел к Але. Все перешли в гостиную и Гюнтер читал много своих стихов и переводов.

9 апреля. Петербург

У Али была сегодня. Интересно, как идут события. Отношение к Боре совершенно поколеблено и Любу не считают ни мировой, ни священной. Боря уже не архангел с мечом, не непогрешимый, а безумно влюбленный и очень жестокий мальчик, тупо внимающий каждому слову Любы. Сашура ревнует – Люба рвет и мечет из-за того, чтобы не помешали ей видеться с Борей. Напротив того – Аля перечитывает письма С. В. к Сашуре и говорит о нем с нежностью. По выдержкам письма эти действительно прекрасны: и красивы и полны нежной любви к Сашуре, и умны и метки, и нет в них чуши и фраз.

15 апреля, поздно. Петербург

Прихожу, узнаю от Наливайки, что у Али болит голова. Спрашиваю, что экзамен[34], мне отвечает Люба: весьма! Радуюсь, поздравляю, вхожу в Сашурин кабинетик, его нет, там Пестовский[35] с Любой вдвоем. Аля приходит, идет в столовую. Она ужасно страдающая, в платке и злая, презлая.

Она мне рассказывает все и между прочим про Борю: написал длинное письмо Сашуре, где сказано между прочим: «Один из нас должен погибнуть, я увижу ее живую или мертвую; кто думает, что это только влюбленность, тот ничего не понимает». Выверты!! Аля говорит: «влюбился, как сумасшедший». Что-то сделает Люба и что будет дальше.

17 апреля. Петербург

Вчера Аля заходила ко мне, гуляли вместе. Рассказала мне про Борю: явился вчера – жалкий и общипанный, было с Сашурой очень натянуто, а Люба спокойна.

25 апреля. Петербург

Боря на будущий год здесь поселяется. Бог с ним!

31 (?) апреля. Петербург

Аля худеет и седеет с каждым днем. Говорила, что они с Сашурой, бледнея от умиления, читают о Думе, а она с Францем спорит отчаянно[36].

1 мая вечером. Петербург

Аля говорила про нее, что они с Сашурой вдруг перестали верить в Борину силу, что этот красивый волчок вдруг упал на сторону и поет все одно и то же. Предсказание С. В. начинает сбываться. Сашура даже не простился с Борей и не имеет никакой потребности с ним говорить. Последняя Борина статья не понравилась никому из них, а, вероятно, она не хуже других[37]. Люба одна еще держится за своего поклонника и бережет его душу, что обязалась делать. Глупенькая, воображает, что помогает ему. Ну да, помогает сильнее влюбляться и окончательно гибнуть. Что же будет на будущий год!

24 мая. Шахматово

Аля говорила мне сегодня со слов Сашуры: «в наше время ангелам не на что радоваться, это время черта: зелено-лиловое (Врубель), все демоническое: музыка, литература, живопись; самые лучшие люди мерзавцы и эгоисты» (сам Сашура или сама).

Больной Боря сказал в бреду, что Чайковский колдун, и все они ему поверили.

25 мая. Шахматово

Между прочим выяснилось окончательно, что она пригласила его в Шахматово[38] только потому, что думала, что этого хочет Сашура. Потом оказалось, что Сашура этого страшно не хочет. Созналась, что его зовут они часто из жалости, чтобы его покормить. И зачем это я их познакомила?

2 июня. Шахматово

Как трудно мне с обеими сестрами и как бы хорошо было пожить врозь с обеими. Софа убога до удивительности: ничего не знает, не подозревает даже о возможности выглянуть за пределы своего мира. – А мир этот, о Боже мой! Неразвита как, бедна. Аля же, яркая и интересная; Аля до чего беспорядочная, невежественная, не систематична, и какой трудный демонический характер, да еще и ненормальность. И Сашура тоже. Трудно с ними.

5 июня. Шахматово

Все внутри вскипает от многого, многого, что они говорят. Софины мнения о либералах, о Думе и пр., а с другой стороны Алино отношение к крестьянам, к прислуге. Разговоры о Боге и Антихристе, о конце, о последнем, о Любе – много еще. Все это мне ужасно тяжело слушать. А о музыке? А о любви и жалости?

Как насмешливо стали относиться ко мне и Саша и Люба. Что делать? Надо терпеть и таить в душе обиду. Насколько Аля и Саша нежнее к Краббу. Они в самом деле любят его больше меня.

12 июня. Шахматово

Говорили о браке, Аля выдала меня с головой тете Соне. Пошли охи и ахи, и начался длинный спор. Мы с Алей были против остальных, Сашура тоже был скорее за нас, Люба страшно волновалась. Софа негодовала, как всегда бывает. Аля говорила, что оно как будто и то же, что она говорит, да музыка не та, что-то чужое (и Сашура тоже сказал). Аля явно опять намекала, что все это не мое, а Софа то же, очевидно, думала. Эти намеки[39], я часто слышу и чувствую.

22 июня. Шахматово

Скучно мне, скучно с ними! Кажется, они этого не видят. Слава Богу! За исключением смешных разговоров, когда нас смешит Сашура – все почти скучно.

Приедут их милые гости и опять будет то же: Антихрист, Христос, черт, Андрей Белый, мистические моменты, «Знание». Ох, надоели!

27 июня. Шахматово

Люба сообщила, что Боря издает все «Симфонии» с посвящением ей: «Сестре и другу Л. Д. Б.». Каково кривлянье и фальшь. Я сказала: «Возбуждаю иск против хронологической неточности. Когда были написаны первые „Симфонии“, об сестре и друге не было и помину»[40]. Аля начала: «В душе моей с начала мира» и пр. Я сказала: «Едва ли это образ сестры и друга мог быть запечатлен с начала мира. Тут коренная неточность». «Каково ехидство», – сказала Аля. Люба вспыхнула: «Как тебя не любит Боря, это даже удивительно!»

4 июля. Шахматово

Ушла от них потому, что не могу с ними говорить. Чужды мне все их взгляды, их мистицизм, их отношение к жизни. Мне кажется все это глубоко фальшивым, особенно странны все эти речи в устах Любы – она переняла всю условную терминологию и будто бы все это ей вполне понятно. – «Зелено-лиловое время», «недотыкомка» и пр.

13 июля. Шахматово

Получила от лавочника «Русское слово» и то слава богу. Масса интересных подробностей[41]. К счастью, Аля и Сашура, наконец, заинтересованы. Не Люба, конечно. Она получила «Modenwelt»[42] и письмо от Бори.

1 августа. Шахматово

Сашура говорит о величии социализма и падении декадентства в смысле ненужности. За общественность, за любовь к ближним. До чего мы дожили.

7 августа. Шахматово

Много чего надо записать. Во-первых, чужие дела. Завтра Сашура едет с Любой в Москву по делам своей книги, но, главное, объясняться с Борей. Дела дошли до того, что этот несчастный, потеряв всякую меру и смысл, пишет Любе вороха писем и грозит каким-то мщением, если она не позволит ему жить в Петербурге и видеться. С каждой почтой получается десяток страниц его чепухи, которую Люба принимала всерьез; сегодня же пришли обрывки бумаги в отдельных конвертах с угрозами. Решили ехать для решительного объяснения. Аля страшно боится, что он будет стрелять в Сашуру. Завтра предстоит тяжелый день ожидания до поздней ночи. Хорошо, что я все-таки с ней. Они оба уверяют, что все кончится вздором, смеются и шутят. Люба в восторге от интересного приключения, ни малейшей жалости к Боре нет. Интересно то, что Сашура относится к нему с презрением, Аля с антипатией, Люба с насмешкой и ни у кого не осталось прежнего. Все не верят в его великую силу. Аля все еще повторяет его слова, считает его человеком необыкновенного ума и талантов. Странно мне это слышать, но перемена все же большая и теперь. Аля сама вспоминает пророчества С. В. насчет того, что перестанут любить Андрея Белого. Отношение С. В. и мое целиком принимается, однако, за ревность. В голову не приходит то, как можно смотреть на Борино кривлянье, глупости и вычуры, и как невыносимо досадно смотреть на восторги по поводу всего этого. Вот, однако, до чего довела Люба свою тщеславную и опасную игру в дружбу и сродство душ с отчаянно влюбленным молодым поэтом. Гибели его она не боится, она ей не страшна. «Она сильная и все в будущем», – говорит Аля. Хороша сила! «Думала ли я, – говорила сегодня Аля, – что дойдет до этого! А я ж считала Любу такой мудрой и верной!»

8 августа. Шахматово

Саша с Любой вернулись из Москвы. Все благополучно. Виделись с Борей. Поговорили 5 минут. Поссорились, разошлись, но он не намерен прекращать сношений и не верит в то, что Люба к нему изменилась. Саша взял из «Скорпиона» свое посвящение Боре в новом сборнике стихов[43]. Слава Богу! Разумеется, выйдет сплетня. Боря был, как всегда, безвкусен до крайности (общее мнение). Люба думала, что я буду злорадствовать. Не понимают они меня.

Еще одно: приписываемая Сереже статья, т. е. рассказ в «Золотом руне», не его. А ведь как утверждала Люба, и Аля верила. Все это заставляет меня только лучше относиться к Любе.

24 августа. Петербург

Была у наших, только что вернулась. О, сколько важного произошло без меня. Главное то, что дети решили отделиться и зажить самостоятельно; началось это еще в Шахматове, а сегодня, по приезде их, Люба смотрела уже первые квартиры и при мне решено окончательно, что они уходят. О, как жаль было Алю, как робко она просила их остаться. Какой это удар для нее, хоть и знает она, что так надо. Но скрепилась и решила все принять бодро. Детка был удивителен: мягкий, добрый и вместе мужественный; как он вырос нравственно за это время; говорит, что все больше склоняется к социализму, а если останется, обленится и все пойдет прахом. Любе не хочется, жаль комфорта, баловства и беззаботности, но идет за ним, конечно. Франц жалеет, что уходят. Это главное. А еще: Боря вызвал Сашу на дуэль. Посылал секунданта в Шахматово. О, глупый! Конечно, дуэли не было. Секунданта Кобылинского сначала Люба отчитала, потом с ним оба страшно подружились, и Боря уже прислал покаянное письмо[44]. Еще третье: Сережа женится на крестьянке, поссорился с бабушкой и со всеми своими и революционер. Вот, они как хватают, молодые-то наши! Борю Саша мягко и великодушно защищает, а Аля бранит дрянью, тряпкой, лгуном и пр.

21 октября. Петербург

Какие новости? Сначала про Алю и Сашу. Люба в дурной полосе – не любит, когда к ним приходит Аля, а недавно при мне очень ее обидела. Был длинный, тяжелый и ненужный разговор, в котором Аля, по обыкновению, унижалась. Требовала любви и доверия там, где этого нет. Странная это у нее манера. Дело в том, что Боря Б<угаев> уехал в Мюнхен по Любиному желанию, предварительно видевшись с ними здесь и наделав массу глупых и несимпатичных вещей: грозил убиться, но не убился. Она разрешила это, выбрав вместо отъезда. Он, однако, сам предпочел уехать. Напечатал в «Руне» фантастическое нечто («Куст»)[45], изображающее прекрасную огородникову дочку с «ведьмовскими глазами», зеленым золотом волос и пр., которую насильственно держит дьявольский царь, прячущий ее от Иванушки-дурачка, а она-то его, Иванова, душа и т. д. Потом Куст уже является в качестве «красивого мужчины» с синим пятном на щеке и т. д. Этот бессильный пасквиль взбесил и разволновал Алю – Люба ни гу-гу ей, а сама, оказывается, написала Боре, что не желает больше иметь с ним дела. Он ответил, перевернувшись на каблучке, что не имел в виду ни ее, ни Сашу, т. к. Куст его царственный, а Сашу он очень уважает и ценит – и т. д. Словом, Люба как бы разорвала с ним. Аля упрекала ее в том, что она ей ничего не сказала, не захотела ее успокоить, а та говорила: «А вы зачем не поверили? а зачем вы меня в копья приняли?» и т. д. Разумеется, Аля была посрамлена, а она (по своему мнению) возвеличена. Удивительно ко всему этому относится Саша. Без всякого раздражения; только Борина болтовня и кривлянье ему надоели. Ну, он-то великодушен и крупен необычайно. Ее же я считаю довольно обычной тщеславной и самолюбивой женщиной, но исключительно здоровой, страстной и обаятельной, а также способной, не интеллигентной, а именно способной. И недобрая она, и жестокая, ух – какая. Ну, довольно с ней. Саша написал драму «Король на площади». Нам с Алей она не нравится, а молодежь от нее в восторге. Еще событие: ее читали в клубе Комиссаржевской и она произвела бурю. Актеры восхищаются, литераторы не только критикуют, но шипят и злобствуют. По-моему, драма наивна, невыдержана, идея скомкана, конец никуда не годится и не мотивирован, а подробности прекрасны. Но успеху я несказанно рада. Брюсов, Соколов и «Руно»[46] просят драму наперерыв. Какой-то итог успехов Любы. Была мила с актерами и до дерзости неприятна с литераторами. Все это мне рассказала Аля на днях, когда я провела у нее от 5-и до 11-и. Сама она боится сойти с ума, говорит, что ее стережет безумие, и описывает страшные и тревожащие состояния своего духа, т. е., вернее рассудка. И я за нее боюсь. А Франц, который с полком на охране в Кронштадте, впервые распоряжался (заочно) расстрелом политических преступников и вернулся совершенно потрясенный, с другим лицом, другими чувствами, мыслями и словами. Это трагично, но сближает его с Алей. Вот, сколько нового у них. Прервал меня звонок и письмо С. В. Письмо очень замечательное. Все сплошь о Саше и о том, что художнику надо писать и творить: «для всех», что это гибель, что он не «проявляет себя» и довольно.

1 ноября. Петербург

Вчера мне было очень приятно и интересно у Али<…>

Саша читал стихи. Понравилась очень «Незнакомка». Одобрены разные «Чертенята».

29 ноября. Петербург

Была у Али 3-го дня. Были дети и Франц. В виде особого развлечения хорошенькая такса, которую принесла Люба. Пришел еще Городецкий. Я смертельно устала и под конец совсем загрустила. Насилу досидела до 11-ти часов. Несмотря на всю свою утонченность, они меня не удовлетворяют. Я страдала от их скачков, от их жестокой нетерпимости, безапелляционности, односторонности и невежественности. Боря прислал скверные стихи Саше и обоим два безвкусных портрета. Едет в Париж, к Мережковским.

Саша едет в Москву на juri в «Руно» или «Перевал»[47].

25 декабря. Петербург

Праздники наступили. Вчера у Софы пили чай с елкой. Аля сидела с Розановым, тот завел с ней разговоры об анархизме и религии. Очень умен и многое знает, с другой стороны. Катя Бекетова глумилась, т. е. главным образом насмешничала. Адам грубо врывался с пошлостями, пытаясь прекратить этот «неуместный разговор». Аля доверчиво пошла на удочку Розанова и совершенно высказалась, принимая его за своего. А говорит, что понимает людей, а я не понимаю и доверчива. Бывает и обратное. Аля рассказывала интересные вещи про Семенова. Тот вернулся из тюрьмы временно. Очень горд и надменен. Думает, что правы одни социал-демократы, и презирает поэтов. Признает только Андрея Белого.

29 декабря. Петербург

Вчера была на генеральной репетиции «Балаганчика» в числе нескольких литераторов, актеров, Али с Любой. Автор не то Аполлон, не то ребенок и ангел, мелькал то там, то здесь своей головой поэта. Он был доволен и весел и не боялся провала, и не сердился на плохих актеров. Люба веселилась в театрально-почетной обстановке и все находила прекрасным. Аля страдала на все лады, то тупостью, то остротою чувств. Во время «Балаганчика» чуть не плакала. Ну, это понятно. Завтра первое представление. Будет много родственников, но не все. Как-то примет публика? Что будет, не знаю. Вчера в антракте или перед представлением познакомилась с Урванцовым[48]. Олицетворенное добродушие <…>

Да, еще Кузмин. Музыка к «Балаганчику». Талантливо, воздушно, грустно, но не то, что говорила Люба – совсем не то, и не то, что говорила Аля.

31 декабря. Утром, Петербург

Вчера было первое представление «Балаганчика». Публика первых представлений: литераторы, художники и музыканты из новых. Несколько дам, причастных к искусству и, конечно, родственники. Учащейся молодежи сравнительно мало, только интересующаяся искусством, так или иначе. Сначала шел «Балаганчик». Играли значительно лучше, чем на генеральной репетиции, все прошло гладко; постановка, несомненно, красива и оригинальна. В общем, празднично, святочно и везде, где стихи, веет благоуханной поэзией. Во время действия был все время хохот в толпе учащейся молодежи, среди грубых и некрасивых лиц. В конце пьесы раздалось шиканье и пронзительный свист, но все покрылось громкими и дружными аплодисментами. Много раз вызывали автора, он вышел и показался во всей своей юной и поэтической красоте. Шиканье, свист и гром аплодисментов. Ему сейчас же бросили из первого ряда белую лилию и фиалки с зеленью. Это была Метнер (художница, за которой когда-то ухаживал Гиппиус[49]). Осип Дымов почему-то бросил ему свой портрет – непонятная честь! В общем, успех. Публика, разумеется, избранная, не то будет потом, и интересно, что скажут газеты. Родственники не бранились, Софа нашла, что все лучше, чем ожидала. Автор и Люба сияли. Я бегала сверху вниз и обратно, говорила с Алей и Софой, прислушивалась к разговорам. Сидела я рядом с Асиным инженером, несчастная, а рядом с ним сидел Сологуб.