Техника государственного переворота

При всем лицемерном миролюбии вожаков рабочих организаций среди чернорубашечников тоже насчитывались убитые. Не надо думать, будто фашистам никогда не приходилось туго. Иногда целые деревни, кварталы, области брались за оружие. Всеобщая забастовка была сигналом к восстанию. Чернорубашечников атаковали в домах, на улицах вырастали баррикады, группы рабочих и крестьян занимали деревни, шли в города, охотились на фашистов. Достаточно вспомнить резню в Сарцане, чтобы убедиться, что рабочие были не столь лицемерны, как их вожаки. В июле 1921 года в городке Сарцана были убиты пятьдесят чернорубашечников; раненых добивали даже на носилках, у дверей больниц; сотню других, спасшихся из города бегством, искали по лесам толпы женщин и мужчин с вилами и серпами. Хроника гражданской войны в Италии в 1920-1921 годах, то есть хроника подготовки фашистского переворота, изобилует такими случаями бесчеловечного насилия.

Чтобы положить конец революционным забастовкам и восстаниям рабочих, которые становились все более масштабными и порой даже охватывали целые области, фашисты выработали новый метод: систематическая оккупация неспокойных районов. В определенный день чернорубашечники собирались на мобилизационные пункты: тысячи и тысячи вооруженных людей — иногда пятнадцать, а то и двадцать тысяч обрушивались на города, поселки, быстро перемещаясь на поезде или грузовике из одной области в другую. В считанные часы вся область была оккупирована, и в ней объявлялось осадное положение. Все, что оставалось от местной социалистической или коммунистической организации — Палаты труда, профсоюзные комитеты, рабочие ячейки, редакции газет, кооперативы, — было разгромлено или методично разрушено. Красногвардейцев, не успевших скрыться, поили касторкой, избивали и снова поили; два-три дня подряд на площади в сотню квадратных километров без отдыха работали дубинки. К концу 1921 года эта тактика, систематически применявшаяся во все больших масштабах, сломала хребет политической и профсоюзной организации пролетариата. С опасностью красной революции было покончено навсегда. У гражданина Муссолини большие заслуги перед родиной, думали буржуа всех мастей; теперь, когда его миссия выполнена, чернорубашечники могут уйти на покой. Но очень скоро им пришлось убедиться, что победа фашизма над трудящимися сломала хребет и государству.

XV

Тактика, примененная Муссолини для захвата власти, могла быть разработана и воплощена в жизнь только марксистом. Ни в коем случае не следует забывать, что Муссолини получил марксистскую подготовку. Особенностью революционной ситуации в Италии, вызывавшей смех и негодование у Ленина с Троцким, была неспособность итальянских коммунистов воспользоваться на редкость благоприятным стечением обстоятельств: близкие к восстанию всеобщие забастовки 1919 и 1920 годов, кульминацией которых было занятие предприятий рабочими в северной Италии в 1920 году, не выдвинули ни одного руководителя, способного повести горстку храбрецов на штурм государства. На фоне всеобщей забастовки какой-нибудь маленький Троцкий из провинции смог бы взять власть в свои руки, не спросив разрешения у короля.

Муссолини оценивал ситуацию с точки зрения марксиста, он не верил в успех восстания, которое ему пришлось бы направить одновременно против правительственных сил и против сил пролетариата. Презрение к социалистическим и коммунистическим вожакам, не решавшимся захватить власть, не мешало ему презирать тех, кто, подобно Д'Аннунцио, собирался свергнуть правительство, не заручившись сперва поддержкой или хотя бы нейтралитетом рабочих организаций. Муссолини не дал бы сломать себе хребет всеобщей забастовкой: в отличие от глубоко национального Габриэле он не позволял себе недооценивать роль пролетариата в революционной игре. Его чувство современности, его марксистское понимание политических и социальных проблем нашего времени помогли ему осознать, что в 1920 году изолированный националистический заговор в бланкистском духе не имеет никакой надежны на успех.

Не надо усматривать в тактике фашистского государственного переворота замысел реакционера: у Муссолини не было ничего от Д'Аннунцио, от Каппа, Примо де Ривера или Гитлера. Как марксист, взвешивал он силы пролетариата и их роль в революционной ситуации 1920 года, как марксист, пришел к заключению, что прежде всего надо уничтожить профсоюзные объединения трудящихся, на которые, несомненно, стало бы опираться правительство при защите государства. Всеобщей забастовки он боялся: урок Бауэра не прошел для него даром. Официальные историки фашизма, желая доказать, что он не был реакционером, ссылаются на его программу 1919 года. Действительно, фашистская программа 1919 года, в которую искренне верило большинство чернорубашечников (старая гвардия до сих пор осталась верна идеалам 1919 года), была республиканской и демократической. Но марксистская подготовка Муссолини видна не в программе 1919 года, а в концепции фашистского государственного переворота, в ее логике, в ее методе и железной последовательности в ее осуществлении. Дальше мы увидим на примере Гитлера, во что может превратиться тактика, изобретенная марксистом, в истолковании и исполнении реакционера.

Те, кто хотел видеть в фашизме лишь способ защиты государства от коммунистической опасности, или же просто реакцию на политические и социальные завоевания пролетариата, считали, что Муссолини к середине 1921 года уже сделал свое дело, что игра его сыграна, и чернорубашечникам можно уйти на покой. К тому же выводу, но по совершенно другим причинам, пришел и Джолитти в марте 1921 года, после всеобщих забастовок, показавших всю грозную мощь фашизма. Гражданская война достигла пугающих масштабов: обе стороны несли тяжелые потери, но эта кровавая борьба, изобиловавшая беспримерными по жестокости эпизодами, закончилась поражением пролетарских сил. Для Джолитти, который разыгрывал против фашизма профсоюзную карту, крах рабочего движения стал полной неожиданностью: фашизм вышел победителем из кровавой схватки, его боевой задор ясно показывал, каковы его дальнейшие планы, и он был великолепно вооружен для борьбы с государством. Что же можно было противопоставить фашизму? Профсоюзы уже завершили свою миссию по защите государства. Политиче7-960 ские партии, составлявшие большинство в парламенте, были бессильны против этой могущественной вооруженной организации, опиравшейся на насилие и беззаконие. Оставалось лишь попытаться парламентаризировать фашизм, — старая тактика либерала, который за предыдущие тридцать лет создал в Италии тип парламентской диктатуры на службе у монархии, лишенной конституционных предрассудков. Муссолини осуществлял свою политическую программу без ущерба для революционной тактики и позволил вовлечь себя в эту игру лишь в разумных пределах. На майских выборах 1921 года фашистская партия согласилась войти в Национальный блок, — так, с помощью всеобщего избирательного права, Джолитти намеревался опорочить и разложить воинство чернорубашечников.

Формирование Национального блока проходило с большими трудностями. Конституционные партии не желали становиться на одну доску с вооруженной организацией, у которой была республиканская программа. Но Джолитти беспокоила не партийная программа 1919 года, более или менее республиканская и демократическая: его беспокоила тактика фашистов и задачи этой тактики. Целью Муссолини был захват власти; и надо было признать его предвыборную программу, чтобы отдалить фашизм от главной задачи его революционной тактики. Джолитти вел честную игру только плохими картами, и на этот раз ему повезло не больше, чем когда он хотел нечестно сыграть на соперничестве Д'Аннунцио и Муссолини. Фашизм не дал заманить себя в парламентскую ловушку, а остался верен своей тактике: пока два десятка депутатов-фашистов, прошедших в парламент на майских выборах, раскалывали Национальный блок, чернорубашечники применяли к республиканским и католическим профсоюзам те же насильственные методы, с помощью которых они разогнали профсоюзы социалистов. Перед восстанием надо было убрать с дороги все организованные силы, как левого, так и правого толка, способные поддержать правительство, помешать фашистам, напасть на них с тыла в решающий момент государственного переворота. Надо было предотвратить не только всеобщую забастовку, но и смыкание в единый фронт правительства, парламента и пролетариата. Фашизму необходимо было создать вокруг себя вакуум, превратить в tabula rasa любую группировку, политическую или профсоюзную, пролетарскую или буржуазную — профсоюзы, кооперативы, рабочие ячейки, Палаты труда, газеты, политические партии. К большому удивлению реакционной и либеральной буржуазии, думавшей, что фашизм отжил свой век, и к большой радости рабочих и крестьян, чернорубашечники, разогнав республиканские и католические организации, взялись за либералов, демократов, масонов, консерваторов и вообще всех благонамеренных буржуа. Борьба с буржуазией вдохновляла фашистов гораздо больше, чем борьба с пролетариатом. Штурмовые отряды Муссолини состояли по большей части из рабочих, мелких ремесленников и крестьян. И потом, борьба против буржуазии была уже борьбой против правительства, против государства. Либералы, демократы, консерваторы, призывавшие фашистов войти в Национальный блок, поспешившие записать Муссолини в «спасители родины» (вот уже полвека Италия просто изобилует «спасителями родины»: то, что вначале было высокой миссией, превратилось чуть не в профессию, а от страны, которую слишком много раз спасали, можно ждать чего угодно), никак не могли признаться самим себе, что целью Муссолини было не традиционное спасение Италии, а захват власти. Вот эта его программа была гораздо искреннее, чем программа 1919 года. Теперь для либеральной и реакционной буржуазии не было ничего более противозаконного и вопиющего, чем насилие фашистов, столь горячо одобрявшееся ими, пока оно было направлено против пролетарских организаций. Кто бы мог подумать, что Муссолини, такой замечательный патриот в пору своей борьбы с коммунистами, социалистами и республиканцами, вдруг станет таким опасным человеком, честолюбцем без буржуазных предрассудков, заговорщиком, рвущимся к власти через голову короля и парламента?

Если фашизм стал опасен для государства, то в этом виноват Джолитти. Фашизм надо было задушить сразу, с самого начала объявить вне закона, подавить силой оружия, как это было сделано с Д'Аннунцио. Этот «националистический большевизм» выглядел гораздо опаснее, чем большевизм русского толка, который буржуазии теперь уже, можно сказать, не был страшен. Смогло бы правительство Бономи исправить ошибки правительства Джолитти? Для Бономи, старого социалиста, проблема фашизма сводилась к проблеме полицейских мер. Между этим марксистом, который с помощью реакционной полицейской тактики пытался задушить фашизм прежде, чем он созреет для власти, и Муссолини, стремившимся выиграть время, в последние месяцы 1921 года завязалась беспощадная борьба, сопровождавшаяся репрессиями, актами насилия и кровопролитными столкновениями. Хотя Бономи и удалось создать против чернорубашечников единый фронт буржуазии и пролетариата (рабочие, при поддержке правительства, усиленно трудились над восстановлением своих организаций), революционная тактика Муссолини продолжала неуклонно прогрессировать. После срыва перемирия между фашистами и социалистами недостаток мужества и проницательности у буржуазных партий, их беззастенчивый эгоизм, борьба с насилием чернорубашечников методом примитивного, ура-патриотического макиавеллизма в конце концов деморализовали армию трудящихся. Тысяча девятьсот двадцать второй год начинался грустной и сумрачной картиной: фашизм, с жестокостью и методичностью, понемногу взял под свой контроль все жизненно важные центры страны. Политические, военные и профсоюзные организации фашистов пронизывали всю Италию. Карта полуострова, этот сапожок со всеми городами, селами, беспокойными, пылкими, враждующими между собой людьми, теперь, словно татуировка, лежал на правой ладони Муссолини. Бономи пал, взвихрив облако пыли, погребенный под обломками политического, профсоюзного, буржуазного, пролетарского мира. Государство, осаждаемое в Риме фашистами, которые уже заняли всю страну, было отдано на милость победителя: его авторитет, рассыпавшийся в прах, сохранялся лишь на сотне крохотных островков — в префектурах, муниципалитетах, полицейских казармах, — разметанных по всей Италии нарастающим приливом революции. Между королем и правительством началось размежевание, и тот, и другие боялись ответственности, и трещина эта все углублялась — таково извечное коварство конституционных монархий. Король опирался на армию и сенат, правительство — на полицию и парламент: это, естественно, вызвало подозрения у либеральной буржуазии и у трудящихся.

Летом 1922 года, когда Муссолини сообщил стране, что фашизм готов к взятию власти, правительство огромным усилием попыталось предотвратить восстание, прорвать осаду фашистов, подняв на борьбу рабочих и крестьян. В августе по приказу своего рода комитета общественного спасения, объединявшего демократическую, республиканскую партию и Всеобщую конфедерацию труда, началась всеобщая забастовка. Это была так называемая «легалитарная забастовка», последний бой, который защитники свободы, демократии, законности и государства давали армии чернорубашечников накануне восстания. Наконец-то Муссолини мог расправиться с самым большим, единственным по-настоящему опасным врагом фашистского переворота: всеобщей забастовкой, которая уже три года грозила сломать хребет революции, контрреволюционной забастовкой, которую он три года сдерживал, ведя непрестанную борьбу с пролетарскими профсоюзами. Правительство и реакционная буружазия, организовав контрреволюционное движение рабочих против фашизма, надеялись обуздать революционный порыв чернорубашечников, еще на какое-то время отвести от государства революционную опасность. Но на места бастующих вставали отряды фашистских штрейкбрехеров, а жесточайший натиск чернорубашечников в двадцать четыре часа разбил защитников государства, сплотившихся под красным знаменем Всеобщей конфедерации труда. Не в октябре, а в августе выиграл фашизм решающую битву за власть: после провала «легалитарной забастовки» правительство Факты, слабого, честного и законопослушного человека, продолжало существовать лишь для того, чтобы прикрывать короля.

Хотя фашистская программа 1919 года, в которую искренне верила старая гвардия чернорубашечников, была программой республиканской, король не нуждался в защите правительства Факты. Перед захватом власти Муссолини внезапно отрекся от своей республиканской программы, и возгласом «Да здравствует король!» дал сигнал к восстанию. Фашистский переворот был начисто лишен той театральности, которой его наделяют казенные плутархи, больные высокопарностью, красноречием и литературой. Не было ни громких фраз, ни картинных поз, ни величественных жестов в духе Цезаря, Кромвеля или Бонапарта. Легионы чернорубашечников, идущие на Рим, к счастью, не были римскими легионерами, вернувшимися из Галлии, и Муссолини не был одет как римский консул. История не пишется по выпущенным к случаю олеографиям или картинам придворных художников. Трудно представить, откуда у Наполеона, написанного Давидом, мог взяться его гениальный ум, столь ясный, столь прозорливый, столь близкий нашему времени, и подобающий человеку, так же непохожему на портрет Давида или статую Кановы, как Муссолини непохож на Юлия Цезаря или кондотьера Коллеоне. На некоторых олеографиях чернорубашечники во время октябрьского восстания 1922 года гуляют по итальянской земле среди триумфальных арок, мавзолееев, колонн, портиков и статуй, под летающими в небе орлами, как будто фашистский переворот состоялся в Италии времен Овидия и Горация, в исполнении римских легионеров и в постановке самого Юпитера, озабоченного тем, как бы ему соблюсти конституционные приличия и выдержать в спектакле стилизацию под античность. На других олеографиях Муссолини 1922 года изображен в духе 1830-х годов: Муссолини-романтик среди неоклассического пейзажа, пешком или верхом на коне, во главе фашистских легионов, окруженный членами квадрумвирата или военно-революционного комитета: на фоне суровых и мрачных окрестностей Рима, развалин акведуков Муссолини кажется персонажем с картины Пуссена, из элегии Гете, из драмы Пьетро Косса, из стихотворения Кардуччи или Д'Аннунцио; можно подумать, по карманам брюк у него рассованы книги Ницше. Эти олеографии — апофеоз дурного вкуса в итальянской культуре и литературе за последние полвека. Глядя на подобные изображения фашистского переворота, диву даешься, как это Муссолини смог свергнуть правительство и захватить власть.

В Муссолини 1922 года нет ничего олеографического: это наш современник, хладнокровный и дерзкий, неистовый и расчетливый. Верный своей концепции революционной тактики, он тщательно, до мельчайших подробностей разрабатывает план государственного переворота. Все противники фашизма — профсоюзные объединения рабочих, коммунисты, социалистическая, республиканская, католическая, демократическая, либеральная партии, — к моменту восстания оказались вне игры. Всеобщая забастовка, окончательно подавленная в августе, уже не сможет сорвать восстание: рабочие не осмелятся бросить работу и выйти на улицу. Кровавые карательные меры против « легалитарной забастовки» навсегда сломили боевой дух пролетариата. Когда Муссолини в Милане поднял черное знамя восстания, фашистские бригады техников и специалистов быстро взяли под контроль все стратегические пункты технической структуры государства. За сутки вся Италия была захвачена двухсоттысячной армией чернорубашечников. Сил полиции, карабинеров, королевской гвардии оказалось недостаточно для восстановления порядка в стране: повсюду, где бы полицейские ни пытались выбить чернорубашечников с занятых ими позиций, эти попытки захлебывались под огнем фашистских пулеметов. Руководство восстанием осуществлялось по плану, разработанному Муссолини, из Перуджи, где находился генеральный штаб революции, членами квадрумвирата, или военно-революционного комитета Бианки, Бальбо, Де Векки и Де Боно. Пятьдесят тысяч человек были стянуты в окрестности Рима для похода на столицу: войско чернорубашечников начинает осаду монархии с криком: «Да здравствует король!». И конституционный монарх вынужден предпочесть новоиспеченную лояльность Муссолини, за которым — двести тысяч винтовок, испытанной лояльности безоружного правительства. Когда совет министров решает дать на подпись королю декрет, устанавливающий на всей территории Италии осадное положение, король вроде бы отказывается его подписать. Что тогда произошло, в точности неизвестно, но факты таковы: осадное положение было объявлено, однако продлилось всего полдня. Слишком мало, если правда, что король подписал декрет, и чересчур долго, если он не подписал его.[9]

Благодаря своей революционной тактике, систематически применявшейся в течение трех лет кровопролитной борьбы, фашизм стал хозяином Италии гораздо раньше, чем чернорубашечники вошли в Рим. Восстанию оставалось лишь свалить правительство. Ни осадное положение, ни объявление Муссолини вне закона, ни вооруженное сопротивление не смогли бы в октябре 1922 года сорвать фашистский переворот. «Благодаря Муссолини, — говорил Джолитти, — я понял, что государство должно обороняться не от программы революции, а от ее тактики». И с улыбкой добавлял, что не сумел воспользоваться полученным уроком.

XVI

Люди, не верящие в гитлеровскую опасность, никогда не упускают случая иронически заметить, что Германия — это не Италия. Правильнее было бы сказать, что тактика Гитлера — это не тактика Муссолини. Когда в 1930 году я приехал в Германию, чтобы поближе познакомиться с так называемой гитлеровской опасностью, мне часто приходилось слышать вопрос: можно ли считать Гитлера немецким Муссолини? Помню, я ответил на это г-ну Симону, главному редактору «Франкфуртер цайтунг», что Италия в 1919-1922-ом, как и в последующие годы, не потерпела бы у себя Гитлера. Такой ответ, по-видимому, не удовлетворил его, и он оборвал разговор.

На самом деле Гитлер — лишь карикатура на Муссолини. Подобно некоторым итальянским плутархам, больным высокопарностью, красноречием и литературой, а также националистам почти всей Европы, Гитлер видит в Муссолини лишь разновидность Юлия Цезаря в модном костюме и в цилиндре, испорченного чтением Ницше и Барреса, живо интересующегося изобретениями Форда и системой Тейлора, сторонника промышленной, политической и моральной стандартизации. Возможно, Гитлер, этот полнеющий, заносчивый австриец с маленькими усиками над короткой и тонкой губой, с жесткими недоверчивыми глазами, с неуемным честолюбием и циничными намерениями, как все австрийцы, питает слабость к героям Древнего Рима и к культуре итальянского Возрождения, однако он не настолько лишен чувства юмора, чтобы не понимать: Германия времен Веймарской республики — не та страна, которую может завоевать мелкий буржуа из Верхней Австрии, переодетый Суллой, Цезарем или кондотьером. Пусть даже он и не чужд того особенного эстетизма, который присущ людям, стремящимся к диктатуре, все равно невозможно поверить, будто он (по утверждению его противников) обнимает бюсты кондотьеров в мюнхенских музеях. Будем справедливы: Гитлер хотел бы подражать Муссолини, но лишь так, как северный человек, немец, хочет подражать человеку с юга, латинянину. Он думает, будто можно осовременить Муссолини, переделав его на немецкий лад, — но из этого не выйдет даже пародии на классицизм. Его идеальный герой — Юлий Цезарь в тирольском костюме. Просто удивительно, как это в климате Веймарской республики могла созреть такая карикатура на Муссолини, которая вызвала бы смех даже у итальянского народа.

Гитлер, австриец из Браунау, непохож на бюст Муссолини работы Вильдта (в виде римского императора, с повязкой верховного понтифика на лбу), или на конную статую работы Грациози, гордо возвышающуюся у стадиона в Болонье (этакий джентльмен XV века, для благовоспитанного героя слишком лихо сидящий в седле). Вместе с тем Гитлер не таков, каким его изображают противники. «Гитлер, — пишет Фридрих Хирт, слишком горячий поклонник Штреземана, чтобы справедливо относиться к вождю национал-социалистов, — по виду типичный уроженец Баварии или Верхней Австрии. Зайдите в любой магазин или кафе в Браунау или Линце в Австрии, либо в Пассау или Ландсхуте в Баварии — и вы заметите, что все приказчики и все кельнеры смахивают на Гитлера». По мнению противников Гитлера, единственным успехом этого человека, которого, конечно, нельзя принять за приказчика из Браунау или кельнера из Ландсхута, но который все же несет на себе печать немецкой буржуазной посредственности, является ораторское искусство, обаяние благородного, пылкого, мужественного красноречия.

Не следует ставить в вину Гитлеру то, что одним лишь красноречием он сумел подчинить железной дисциплине сотни тысяч здравомыслящих людей, бывших фронтовиков, закаленных четырьмя годами войны. И несправедливо было бы осуждать его за то, что он сумел убедить шесть миллионов избирателей отдать голоса за его политическую, социальную и экономическую программу, — тоже не в последнюю очередь благодаря красноречию. Ибо не имеет смысла доискиваться, в чем именно залог успеха: в его словах иди в его программе. О катиливариях следует судить не по их ораторскому искусству и не по их политической программе, а только по их революционной тактике. Нам важно определить, действительно ли Веймарская республика находится под угрозой гитлеровского государственного переворота, а точнее — какова революционная тактика этого чересчур красноречивого Катилины, который собирается захватить власть в Германии и навязать немецкому народу свою диктатуру.

Боевая организация национал-социалистов построена по примеру фашистской боевой организации 1919-1922 годов. Вся Германия охвачена сетью гитлеровских ячеек с центром в Мюнхене. Революционный костяк партии составляют национал-социалистские штурмовые отряды, набранные из бывших фронтовиков, имеющие военизированную структуру; в руках вождя, умеющего ими воспользоваться, они могли бы представлять серьезную опасность для Германии. Укрепленные опытными офицерскими кадрами Германской империи, вооруженные револьверами, ручными гранатами и дубинками (склады снарядов, винтовок, пулеметов и огнеметов эшелонированы по всей Баварии, в Рейнской области и вдоль восточных границ), они являют собой великолепно оснащенную и обученную военную организацию, готовую к государственному перевороту. Подчиненные железной дисциплине, раздавленные деспотической волей своего вождя, который претендует на непогрешимость и осуществляет внутри партии ж°сткую диктатуру, штурмовые отряды представляются не национальной революционной армией немецкого народа, а слепым орудием гитлеровского честолюбия. Ветераны Великой войны, мечтавшие пойти на штурм рейха и под знаменем со свастикой сражаться за свободу германского отечества, начинают понимать, что в итоге они служат честолюбивым планам и личным интересам речистого, циничного политикана, для которого революция сводится к партизанщине в предместьях, перестрелкам с красногвардейцами, бесславным стычкам с расфранченными рабочими или изголодавшимися безработными, к победе на общегерманских выборах на фоне стрельбы в рабочих кварталах больших городов.

В Кенигсберге, Берлине, Дрездене, Мюнхене, Нюрнберге, Штутгарте, Франкфурте, Кельне, Дюссельдорфе, Эссене офицеры-штурмовики признавались мне, что чувствуют себя униженными, низведенными до роли преторианцев при революционном вожде, отрабатывающем на своих же сторонниках приемы полицейских операций, которые понадобятся ему в один прекрасный день для навязывания своей личной диктатуры немецкому народу. В самой национал-социалистской партии свобода совести, чувство собственного достоинства, ум и культура преследуются с тупой и беспощадной ненавистью, отличающей диктаторов-теократов. Гитлеру, хоть он и австриец, не хватает ума понять, что некоторые старинные правила иезуитской дисциплины сегодня устарели даже для ордена иезуитов, и что весьма опасно применять их к политической партии, ставящей себе целью борьбу за национальное освобождение немецкого народа. Нельзя выиграть битву за свободу с солдатами, которые не смеют поднять глаз.

Гитлер принижает своих сторонников не только тем, что применяет против них полицейские приемы, насаждает доносительство и двуличие, но также и своей революционной тактикой. После смерти Штреземана красноречие Гитлера делалось все более героическим и воинственным, в то время как его революционная тактика медленно сдвинулась в сторону парламентского пути к захвату власти. Первые симптомы этой эволюции проявились в 1923 году. После провала мюнхенского путча Гитлера, Кара и Людендорфа весь революционный пыл Гитлера уходит в красноречие. Национал-социалистские штурмовые отряды постепенно превращаются в «гитлеровских молодчиков».

Нынешний кризис в партии Гитлера начался после смерти Штреземана. Только этот грозный противник мог заставить Гитлера выложить карты на стол и вести честную революционную игру. Штреземан Гитлера не боялся: этот миролюбивый человек питал некоторую слабость к насильственным методам борьбы. 23 августа 1923 года, в речи на собрании промышленников Штреземан заявил, что не колеблясь прибег бы к диктаторским мерам, если бы обстоятельства потребовали этого. В то время гитлеровские штурмовики еще не превратились в «гитлеровских молодчиков», преторианцев на службе у речистого разбойника: они еще были революционной армией, посвятившей себя борьбе за свободу немецкого отечества. Смерть Штреземана позволила Гитлеру отойти от насильственных методов борьбы, что привело к резкому падению авторитета штурмовиков в партии. Штурмовики превращаются во вражеское гнездо. Гитлер боится экстремистского крыла своей партии. Их мощь — в тактике насилия. Туго придется Гитлеру, если штурмовые отряды заберут слишком большую силу: возможно, государственный переворот и осуществится, но он никоим образом не приведет к диктатуре Гитлера.

Не армии недостает национал-социалистскому экстремизму, а вождя. Штурмовики, еще вчера воображавшие, будто они борются за свободу рейха, начинают понимать, что они лишь слепые орудия чужого властолюбия. Вспышки недовольства, замечаемые с недавних пор среди национал-социалистов, происходят не из-за неудовлетворенного честолюбия какого-нибудь маленького начальника, как утверждает Гитлер, но от глубокого разочарования штурмовиков: они видят, что Гитлер раз за разом упускает случай поставить вопрос о восстании.

Возможно, экстремисты национал-социализма и неправы, считая Гитлера псевдореволюционером, оппортунистом, «адвокатом», воображающим, будто революцию можно сделать одними речами, военными парадами, угрозами и парламентским шантажом. После шумной победы на выборах, когда в рейхстаге оказалась целая сотня депутатов от гитлеровской партии, внутрипартийная оппозиция, не приемлющая оппортунистической тактики Гитлера, все громче выступает за решение вопроса о власти путем восстания. Гитлера упрекают в том, что он опасается риска, связанного с революционной тактикой, что он боится революции. Один из командиров штурмовых отрядов говорил мне в Мюнхене, что Гитлер — это Юлий Цезарь, который не умеет плавать и замешкался на берегу Рубикона, слишком глубокого, чтобы его можно было перейти вброд. Его жестокость по отношению к собственным сторонникам можно объяснить лишь опасениями, что придется пойти у них на поводу, что партийные экстремисты, штурмовики, горячие головы против воли вынудят его встать на путь восстания. Главная его забота — предупредить удар в спину со стороны экстремистов в партии, укротить штурмовиков, превратить их в свое послушное орудие. Как все катилинарии, которые не сразу могут сделать выбор между компромиссом и восстанием, Гитлер вынужден время от времени идти на уступки экстремистам, как, например, уход из рейхстага части депутатов национал-социалистов, но за этими уступками он никогда не теряет из виду конечную цель своей оппортунистической политики — приход к власти законным путем. Правда, что отказываясь от насильственных методов, от вооруженной борьбы за власть, он все больше отдаляется от революционного духа своих сподвижников, что национал-социализм теряет на революционной арене все, нажитое им на арене парламентаризма: но Гитлер знает, что таким образом он завоевывает симпатии все более и более широких слоев избирателей, обеспечивает своей политической программе поддержку огромного большинства мелкой буржуазии, которая необходима ему для того, чтобы оставить опасную роль Катилины и перейти на более надежную роль законно избранного диктатора.