Liberty

      Только пианист ждал его пока у причала спотыкающихся скитальцев.
      Когда-то будут дети у Стефани, когда-то брат ее, который не жил в ее семье, не знал ее забот и волнений, услышит от нее, что ламинат вовсе нельзя мочить, на диван садиться в мокрых джинсах запрещено, и котов нужно кормить вовремя, они, бедные, голодают, а вот ступать на паркет всегда необходимо крайне осторожно и аккуратно, не включать электрочайник, а если и включать, то отодвигать его от стены, чтобы пар, поднимаясь вверх, не портил нависающие над ним кухонные шкафы... и машину стиральную, и микроволновую печь обязательно нужно выключать, когда они запищат, и не смотреть в окна, не ходить под дождем без зонта, и с зонтом не ходить, и уходить, как будто в этом городе больше нет кукольных театров, все-таки заговорил пианист о грубости жизненных катаклизмов. А дети Стефани становятся безвольными подростками. А строки их дневников принадлежали другим.
      Не отдавай меня ее детям, крики в сонном Берлине неслись в небо Вима В.
      Рукописи до сих пор не были найдены. Но Карл знал, что где-то в Палестине затеряны письмена, прочтение которых заставит полностью пересмотреть правдоподобность библейских заветов.
      Но Анжела не боялась надоедать Карлу своими приставаниями, зубками покусывая его уши (де Голь вернулся, а ее стоматолог превратил ее зубы в маленький коралловый остров посреди цивилизации.)
      Вас услышат, только включите микрофон.
      О ней.
      Она была маленькой девочкой, играла на скрипке в людных местах, когда денег не было вовсе, а она была хрупкой и немощной, и кожа ее раздражалась от долгого трения скрипки, но она была маленькой девочкой и могла бороться с болью по-детски. Однажды она не смогла победить боль. И очень смешно было слышать людей на лавочках рядом с фальшью скрипки в детских руках. Вот-вот, смотри, хорошая машина, и квартира у меня в скором времени будет в Печерском районе... И девочку стошнило, стошнило при всех на открытый футляр от скрипки и жалкую мелочью внутри, а разговор продолжался: "Ля-ля-ля, по полной программе". Меня бы не стошнило, я бы сказал: "..........", - зачем вам эти татарские слова и словосочетания? Но сказал бы сам себе, от них не избавиться, от этих вредителей, бездушных уродов. Чувствительная детская натура.........
      * * *
      Мы все какие-то бессильные, не правда ли Альваро, и Карл заплакал, но слезы потекли из глаз Анастасии. Что вспомнила она: то, как боялись они погружения в неимоверную систему накопления впечатлений, - он погряз в накоплении, она погрязла в впечатлениях.
      - Помогите мне, - без стыда взывала Анжела, ее раздавили миллионы колес миллионов автомобилей, она впитала миллиарды осколков непроницаемых стекол разбрызганных иллюминаторов. Пианист не мог поймать полет дельфина и запечатлеть его на фотобумаге, а Карл пользовался цифровым фотоаппаратом, и Анжеле никто не помог, а очень сильно она просила. А Йос сказал однажды, что забыл, как зовут Стеллинга. Его на мгновение подвела эрудиция. Над просторами Атлантического океана с островками (пусть он будет с островами, где могут жить сексуальные меньшинства, им там понравится) будет что-то......... Но Йос уже не мог точно выразить замыслы, мозг промерз. Йос впился глазами в глобус.
      - Ты так неосторожна, ты нажимаешь на курок, ведущий меня к хлопанью дверей, отрезая навсегда меня от дня под названием "завтра", и для нас уже ничего не могло быть. Были лишь ты и я. А завтрашний день закончился неожиданным урчанием желудка. Ему не хотелось спать днем.
      А потом - небольшое отступление в сторону самых загадочных сновидений тех кошек, которые устали мечтать о египетской независимости (странные они звери). Потом - проснулось солнце.
      Зовут меня, ищут меня, у Анастасии больше не осталось сил, а что я могу сделать для нее, в моем мозгу корчится мной уродуемый образ девушки с книгами в джинсовой сумочке, с книгами со своими желтыми страницами, которые уже начинают отпускать в плавание без парусов мои имена, но детским лицам моих имен крайне сложно проститься с ними, с желтыми страницами из книг случайной девушки в кафе. Холодные рамы зеркал отражают обескураженные букеты цветов напротив. А в дожде тонут машины посреди городских загадок.
      И в слабом биении сердец юных школьников уже не звучала любовь к героям сокровенных произведений, которых рожала с болью и радостью милая учительница языка и литературы, у которой больше не осталось сил. Но славно было с ней. Уроки ее нам нравились. Мы ей дарили по праздникам цветы и шоколадные конфеты.
      Она не пряталась в учительской комнате от своих любимчиков, и всегда хотела сделать что-то занятное и запоминающееся вместе с ними. Она помнила, но ее забыли. Но она помнила...помнила, милая.
      I'd love to be back one day. Though nothing happened so significant in the place I had left other day, unless the tubes became longer and Jenny played her guitar better with more passion... Grateful eyes of her lonely fans showed nothing more than passion. That passion had no chance to disappear going nowhere on the lonely streetcar, the one named "desire", no matter we stood on the tips of our feet. We'd been looking in the nights of erotic dreams and swimming in the stereo floods of radio still. Raped sounds of lonely women grew in the freaky lights of street disaster.
      Не закрывайте глаза, когда вас фотографируют, иначе вы потом подумаете, что кадры оказались бракованными.
      Анжела уничтожала 60 % своих снимков. Но английский костюм Альваро всегда на нем смотрелся безупречно и лишь подчеркивал выгодные черты внешности Альваро Альто. Поэтому он любил его одевать. А пианист забыл о костюмах, не боялся москитов и лихорадки. У каждого есть свой почерк. Ни одна из квартир Берлина не ожидала неожиданно приехавшего пианиста, несмотря ни на что. Ни на что не смотря, он вошел в одну из них.
      Don't you want to be just a rock'n'roll girl with all those natural cosmetics of pain and taxi drivers songs in the windy streets. Like the starts of all stars in midnight routes with hurting horizons... hurting eyes... with 'yes' and blue motives of pregnant sadness. Soon the baby is born. He caught her smiling in front of the TV news break; in his special way he would gently carry her face blank and motionless to the rest-room of ending stories.
      I need defence in any bus I enter like the miracles stealer wishing million pardons from passer-byes watching suspiciously. No friends. No leave-takings. I wish I stole your heart instead of all those useless silent joys of watchmen rushing after me. Great darkest psychology plays hard with silver substance of your body. I was such a bad sofa for your hands, so soft inspector of your gaps and stretches, so . . so, though no one should intrude........
      With the same feelings occurred the night before Angel came to LA. Lipstick stuck in the mouth of the one she saw in the mirror with no visible head leaning to the no one's shoulder. She knew it would be like that but she could utter the only word of love that she hated to pronounce. That word tortured her articulation, and by all means she always tried to avoid it in use. However she could neither swallow it nor rip it with teeth and tongue at the very moment she came to LA. Oh, she could stand silently in the queue of ticket buyers, or she could split within strange prayers in the dim churches or hide in car jams drinking gasoline and playing cards with lonesome passengers. Or she could repeat the ending of the most fabulous wrack, she could start...... At least....she could start. But she changed her blood group and never more responded to her name. Yellow pages must have saved it.
      Альваро ожидал приезда пианиста, некому было переводить его вдохновенные письма Карлу. Он уже ничего не писал об Анастасии, а сообщать о ее смерти ему не хотелось. Его письма были вымыслом, он не говорил о скучном. И Карлу должно было казаться, что жизнь бьет ключом. Он сам уже готов был написать о своей действительно событийной жизни, но в ней он не нашел слов Альваро. Он осознал, что у них не просто разные языки, у этих языков разные авторы. От языкового обилия у Анжелы закружилась голова. Она пришла к Робину и осталась в его особняке. Робин встречал курьеров, которые приносили ему гвозди и шурупы известных фирм для наиболее качественного домашнего обустройства. Он брал в руку гвоздь и начинал гвоздем рисовать на стенах свое имя, а оно не слушалось его, оно выходило неразборчивым, он долбил стены, рвал гардины, бил окна, ветер встречал его, недоуменно хлеща его тщедушное тело, отрывая его голову и не возвращая на место. Голова его смеялась.
      Ни о ком.
      - Ты внутри меня.
      - Я не знал, что ты уже это чувствуешь. Но меня нет. Я лишь пытаюсь оставить тебя в покое.
      - Ты не вынул руки из карманов, когда пришел ко мне, ты оставался образом. Каким образом тебе удавалось это?
      - Неужели ты еще не устала говорить загадками? Горит ли ночь твоими глазами все так же проникновенно, как в первую ночь сотворения мира? Тогда я был совсем молод. Помнишь? А ты говорила, что я - самый красивый старик в мире, но никакого мира еще не было... Помнишь?.. Помнишь, как я смеялся над твоими фразами, а ты обижалась, как ребенок. Маленький.
      - Ты внутри меня. Делай что-нибудь......
      - Я знал, что я стану тобой. Ты.
      - Остаешься собой.
      * * *
      Нельзя остановить Робина, его руки уже истекают кровью, его собственной, серой. А Анжела не хочет жалеть его. В каком измерении он притворился мертвым, никому не было понятно. Робин лишь спал в каком-то из измерений, и Анжеле нравилось наблюдать за ним, спящим. В тронном зале жителей его династии готовились забавные интриги. Девушки просили прощения у достопочтенных молодых людей. Юноши ловили кайф. И дышали в уши девушкам, но о своих похождениях потом им было приятнее всего говорить друг с другом, делиться своими впечатлениями. Изучались маршруты родинок элитных невест. Робина нельзя обвинить в мелочности. Он изуродовал свой особняк, но его лицо отделилось от головы, отделенной от туловища, что не позволило глазам увидеть результаты маленькой войны своего хозяина.
      О себе.
      Меня поглощают чувства, они рождаются в журчании воды за окном, в песнях 20-летней давности, они крадутся парками и переулками старых городов, кружатся в трезвоне телефонов, звонков в мою дверь, они пропитали изношенные вещи, и вдруг они исчезают в моем разобранном диктофоне.
      Время голубых ночей.
      Она уже не была маленькой девочкой, и поезда, не задерживаясь в ее городе, надолго не могли вторгнуться в ее запахи и сны. Она всего лишь распадалась на части, ее тело разлагалось. Никто не знал, где она хранила ключи от дверей всех замкнутых людей. Кто-то заглядывал в воду ее глаз, кому-то не терпелось распутать ее волосы.
      Ей было приятно, когда он заходил к ней в комнату и произносил эти слова. На ладони у него были лепестки ее любимых цветов. Он не смел приносить ей цветы, отделенные от корней. Он помнил, как она плакала, увидев мальчика срывавшего цветы у ее дома, в котором уже никто не мог жить, так как веранда была заполнена магическими предметами, и людям казалось, что они постепенно умирают, скитаясь среди неизвестных комнат и окон. Лишь он мог входить к ней в комнату с лепестками на ладони и произносить эти слова, которые она забывала, если улица полнилась шумом дождя.
      Ночь, которая утонула в волнах северного моря, утаила ее попытку танцевать на ветвях папоротника неизвестной страны. Ее любовный вздох просочился в песок коралловых островов. Ей никто не встретится в утренней дымке тропических композиций.
      Я не хотел нарушать ее покой, воплощенный в прогулке по набережной уютного города, на стенах которого росли цветы, и их нельзя было представить умирающими. И она способна прекратить свою прогулку лишь в том случае, если она увидит мои глаза, блуждающие в воде.
      * * *
      Он знал, что каждый из городов будет по-особому реагировать на его визиты. Он оплевывал камни, помечая места, обрекая города на свое присутствие в каждой их частице. Слюна быстро проникала в химическую структуру.
      Жила Анастасия на Последнем переулке, а Карл - на улице Живописной. И не видели они друг друга сотни лет.
      Все узнали об их несовместимости, но ситуация подталкивала их друг к другу, но были люди, которые могли сменить им паспорта и увезти в разные страны, отправить в противоположные миры, научить их говорить на других языках, разных, но, видимо, и он, и она предположили, что именно благодаря этому они смогут вдруг понять друг друга, и сошли с ума от этой мысли.
      They have gone in the books of TV stars. They don't know even why. Alto changed his mind and started to recover. She found out the way out. He knew where is the way, but he did not realise how painful it was to be out of the way. We are drinking in the bar of lost desires and recall how beautiful we were before somebody told us we would be happier no more. We thought we would ... so long and dramatic awaiting.
      Don't worry, baby, everything's just going to be fine..... no seeking for my hands ... don't you feel them. Don't you fly alone in the most fabulous space sleeping in the synthetic minds of your groovy toys. Morning will come with the news that no more well is drilled in Kazakhstan. Everyone should know. Stars are deeper in the pocket. Two lines on the escaping surface of my face are clearly seen in mirrors of invisible desires. And eyes are starting to rain.
      Я начинаю новый этап охоты, и попытаюсь поймать в сети всех девушек с джинсовыми сумочками, в которых обязательно отдыхают желтые страницы библиотечных книг, позволяя именам внутри себя любить друг друга.
      Я выслеживал девушек на концертах самых модных музыкантов, в претенциозных клубах, на премьерах потенциально культовых фильмов, в магазинах современной одежды, где могли продаваться сумочки из джинсовой ткани. И, казалось бы, я должен был встретить девушку из кафе, но ее не было, а я забыл, где находится кафе с кофе без сахара и цветами, мертвыми, напротив. Птицы не могли мне подсказать, куда исчезла она, не попрощавшись с ними. Я звонил пианисту, а он разучился говорить, а расшифровать его музыкальные партии я был не в состоянии. Одна девочка ела мороженое, не обращая внимание на сутолоку города, у которого Дэвид Грей просил прощение за то, что он не сумел его разрушить, а лишь вписался в его систему. Рекламный блок неожиданно заканчивался и начинался заново, и мне привиделось, что девушка прячется между кадрами роликов. Я спрашивал у дальнобойщиков, не увозили ли они в даль соединения солнца и луны девушку, обезоруживающую взглядом. И даже когда я среди бескрайних тротуаров безумного мира кричал неистово незнакомым мне голосом неизвестные мне слова, и лишь она могла меня понять, я не чувствовал, как свет ее глаз, касающихся моего взволнованного дыхания, поглощал неведение в невидении.
      А Анастасия утонула в нефтяной скважине.
      Ты слишком впечатлительна; я начинаю сомневаться в том, что у женщин правомерно некое единство сопереживаний, когда ты смеешься моим шуткам, целуешь мои щеки, если я говорю тебе скрытые комплименты, или дарю открытки с сюжетами. Я приземляюсь в твои ладони, и ничего более не хочу, мне достаточно твоего тепла до конца жизни в пределах известного мне мира. Неизвестность взяла судьбу в свои руки, натуральный психоз мой теперь необъясним. Не знаю, почему я стал главным электриком на планете.....
      Waiting for the trivial telephone call from Mr. Nick Zana I realising I should be a polite young man however could not stop my creative invasion of the oil world. I was a pacifier looking for my pass. Stuart Satclife came to me at night. A girl in a rouge jacket puts a stone in her pants. No one predicted that it appeared to be a rolling one.
      No one in my dreams resembles a piano player. Though Stephanie was too persistent in looking for the password enabling her seeing..seeing a piano player in any dream of hers, thus she got lost in dreams, of hers.
      I was the one living once and again leaving home and just trying to read your heart....
      getting old at a speed of light... dear.. how shameless it is from my side to make you using your time making me losing my mind.. hard to recognise the ability to write quite a sincere letter to a person like you as if taking a chance to escape nowhere from personal 'inner' phobias. If we get to know each other... hope we would.... you'll probably find it remarkable to interpret these abortions of my life.
      Выспавшись в Рио-де-Жанейро, Альто поцеловал Анжелу, как дочь, забыв о своем фотоаппарате и о скучной беседе с Карлом на заре бразильского солнца. Весь в солнечных пятнах, он припарковал машину и влез в прокуренный светопоглощающий клуб, заказал ванильное мороженое с водкой, большой Альто курил безостановочно, Анжела тонула в океане своей менструальной крови, и странные волосы росли на ее ногах, у нее есть стерео в капюшоне ее испытанного парашюта, уносящего ее в тоску безмолвия. Велика была ответственность, которую взвалил на свои плечи Альваро, когда целовал Анжелу губами, не знавшими ничего иного, кроме вкуса гипса в лаборатории. Его модели, несомненно, догадывались, что он изменился, и штрихи его мазков на камне напоминали гроздья волос Анжелы, милой и глупой, не для стынущей бездны стона, для сладкого романа, милой и глупой. Для португальской корриды и карнавалов без права на венерические недуги.
      - Все будет хорошо, - отпуская Анжелу в Сан-Паоло, Альваро рисовал ее в своих будущих снах и сгорал от вдохновения.
      Ее ждал Карл, влюбляясь в нее еще больше, в ее отсутствующие детали. В ее одежду, когда она стояла так близко в его неожиданных воспоминаниях. В смутный взгляд ее не выспавшихся глаз, рождающих свет подиумов и объективов. Он звал ее, как сестру, руками притягивая к себе, к груди, к душе своей, раскрепощаясь, не пытаясь найти ей замену.
      - В какой-то момент мне показалось, что ты не со мной, - отрешенностью своих желаний в контексте произнесенной фразы окутал Карл Анжелу, прячущую глаза.
      Prussian blue.
      Norway seemed to be dedicated to the snowball giants. A piano player left Norway for any place. He's on the rode. Wether he remembered his sarcastic flat in the heart of Prussian blue or didn't nobody could be sure. He studied the most complicated rhythms and piano compositions and newly born cheeks of his beautiful dream to see Stephanie... And that day he lied on the warm sand in Benin looking in the sun and everything was perfect, he saw her face and definitely recalled his history in Prussian blue.
      * * *
      Примеряясь к трубам на обочинах, человек с внешностью рисковал дважды. Первый раз в жизни он не подозревал о неразделенном чувстве, чувствовал упоение от связи с человеком, который никогда не любил, но очень хотел воспитывать собственных детей. А второй раз человек с внешностью посмотрел в зеркало и внезапно вспомнил название ненаписанной книги о воспитании.
      DJ Shadow с каждодневной девочкой занимался ни чем иным, как сексом по-голландски в Китайском метро без видимого ее желания, но трижды. Они играли в пэйнтбол и выигрывали в казино, и еще больше они выигрывали на скачках, и лучами дискодвижений освещали друг друга, танцевали у океана, ехали на велосипедах в эллипс солнца на горизонте, частицы субтропического ветра и льдинки Антарктического льда заражались их присутствием. И в шоколадном мороженом таяли они, и казалось, будто они не могли усомниться в своем вечном стремлении никогда не расставаться. Их находили в итоге то там, то там, и вовсе в непредсказуемых местах убитыми, с пулевыми ранениями в висках, повешенными на столбах у обочин, впрочем, они не жалеют о судьбоносности своих взглядов, находящих друг друга привлекательными.
      Безропотно Анжела писала на карнизы небоскребов, когда летела на злополучных боингах, от сонливости хотелось испускать мочу не торопливо, размерено поливая теплой влагой все вокруг. Капельки ее падали на язык, который Альваро выставил в оконный проем, когда пытался уловить вкус ветра, еще не пришедшего, но уже принесшего тревогу. Анжела делала красивые пируэты в воздухе, дышала струей небосвода, лишь ей доступной, живая искусительница акул шоу-бизнеса, не покорная. И Стефани уже не могла ничего сказать пианисту ни на бумаге, ни на словах вечно истребляемых языков своих предков, лишь кивнуть могла в ответ на его бесконечно ожидаемые и безответные вопросы.
      - Почитай глупые рассказы о проститутках 19-го века, - рекомендовал Карл Анжеле, - ты найдешь их забавными. И всунул руки ей в нежную ночную ткань ее белья.
      Нет стен.
      Стань к стене. Остынь и устань.
      Тень.
      Маленькие вещицы, крохотные, незаметные, от них полнеют, но о них никто не говорит вслух, и внутренние голоса тешат нутро барабанных перепонок своим щемящим плачем, все из-за каких-то маленьких вещиц, они уводят в сторону и дарят бесплатный отдых от катастроф с символом столбовой двойственности, с достоянием нации без национальностей и с незнанием словарных статей, посвященных этносу. Маленькие вещицы, пустяшные, становятся классикой, золотом эпох, контрольной чертой гениальности.
      The Who explained me a lot and who I am, though Kate Bush distinctly understood me, however random nights of seldom lights disturbed the city song of love and passion. She was with eyes of the man who's come from distant clouds. And walking on the moon lonesome sounds heard I heard.
      What is ..
      Please
      Lease and tease ... mea culpa
      Cease and bring me home from source of breath ... me...breathless .
      It is so wonderful you are recording my remote voices from the behind of sorrow. Reveal so so so tenderly in line in stripe of flow low flowing blow...........
      Friends of Lea. Do it now. In pain and un-skinned implanted in decentness of any baby's dream.... Careful. You lock your life. Secrets are still strong and indispensable.
      Срывает крышу, и у Анжелы, и у Карла, и у Альваро, и у некогда умершей Анастасии. Пианист никогда не имел ее, лишь брал в займы у Стефани. Робин крышу своего особняка называл "полигоном оргий", он много времени проводил там, любил он там редко, и только самого себя, растопыривая ноги и всовывая внутрь своего ануса ручки вилок и ложек, ему было больно от того, что ни на что, кроме боли он не способен.
      Спасите дорогу на Ужгород, раскройте старые карты, где отчетливо видны контуры маршрутов к замкам песчаных королей.
      Бородатый мужчина со взмокшей от слез бородой выпил кофе, и теперь его нельзя было узнать, он окунался в мир контрастов. Его борода беспорядочно меняла цвет, бесконечно его зубы то удлинялись, то укорачивались как у оборотня, однако без причины, нервы его рвались, умирали и восстанавливались. Чудный дяденька. Он-то и соблазнил Стефани, мысленно изнасиловав.
      Это бесконечное пламя, сжигающее беспечно творчески сломленных личностей; вот она, такая большая и светлая гроза; атомные котята открывают глаза и спрашивают пустоту, чувствует ли она то же самое, если они мечтают о вечном пламени, способном остановить биение сердца.
      Где же выход, по очереди они кричали, вопль их был слышен мудрецам в любой точке планеты. Каждый чего-то хотел, и неосуществимость калечила их, неуязвимых, казалось бы, калечимых вечно, уродовала, уничтожала, но их просили хранители их тайн, проговаривали каждому внутрь душевного напряжения: "прости, раскройся хризантемой в боеголовке, расплавься в сонме ангелов небесных городов, прости, притворись родившейся не из-за родов субстанцией света и тьмы, как мы...."
      Ребенок сидел у подножия Везувия, открытые глаза ребенка не опознавали цвет магмы, летели птицы и их песни порождали смех. Странными казались птицы, умеющие летать. Восемнадцатого ноября закончилась лекарственная вода. Разобран, как игрушечный домик, расклеен на холодных столбах, расколот на части несоединимые. Сегодня каждый ощутит, как неведомая субстанция с моими чертами лица ворвется в сознание каждого, и принесет ощущение очищения, исчезнув навсегда. Улыбкой встретят избрание мной новой религии неверные, любой звук моей молитвы обязан заставить не умирать цветы, сделает оргазм бесконечным от любого движения любящих людей, и все, что кто-то кому-то не сказал, должно обрести крохотное всеобъемлющее сердце.
      И это были даже не звуки крыльев, не птицами были обладатели сверкающих на солнце перьев, ими не могли быть также люди, которые однажды могли нарастить перья и сжиться с ними, совершая изредка безобидные недолгие полеты, и не полетами были те движения, наполнявшие пространство искрометными неподражаемыми звуками. Лишь при определении далеких импульсов чьих-то радостных свиданий и отчаянных стремлений освободиться от нелюбви, тот, кто слышал звуки, слегка похожие на звуки крыльев, осознавал свое полное право соединяться с сердцами ветреных юношей и девушек, заброшенных ветром в мир иллюзий. И не в птиц превращались их крики, зовущие неведомое и неосознанное, стихию, которая не может быть живой и тучей комаров несущей малярию, либо шквалом телефонных звонков, раздражающим даже глухих стариков, телом ощущающих неуемную вибрацию материй. Чем-то иным становился их зов, тяжкий.
      Снова словно изнутри.
      При странных обстоятельствах оказались там, где были не за чем, и стартовали из ниоткуда. Мы взялись за воображаемые руки, и преодолели миллионы вспышек и отзвуков. Место, где мы договорились встретиться, постоянно изменяло широту и долготу, подобно солнцу, меняющему желания и программу телепередач. Все сели в один и тот же поезд, а потом сошли по трапу одного из самолетов в толерантность необъяснимого ощущения свободы.
      Живой в последствии ее увидеть мне не удалось, все, кто что-то мне мог о ней рассказать, всегда произносили разные имена, представляя ее. Я не запомнил ни одного из них, лишь их звучание тешило слух. Почему-то любой рассказчик подчеркивал некие детали в ее одежде, но никто более ни разу не упоминал в своих рассказах то, что она не расставалась с джинсовой сумочкой, в которой покоилась периодически тревожимая ею книга с желтыми страницами. Как будто ее не было, и она не прятала мой образ в ней, равно как и свою историю, которой не суждено было быть.
      Олег Малахов
      21.11.2001