Летучий голландец

– Тебе повезло, что ты не с ними, – сказал Уилл. Ева Соррентино тоже лежала на плоту; ее глаза были закрыты, а одежда перепачкана машинным маслом. Уилл Драммонд, втащивший их обоих на плот, был без рубашки. В руках он держал весло.

– С Евой все в порядке? – спросил Роуленд.

– Да, – ответил Уилл. – Но у нее сильный шок. Ей сейчас лучше поспать. Смотри, не видно ли где кого-нибудь еще. – Он начал грести, и неуклюжий плот поплыл.

Роуленд увидел, что все тело Уилла покрыто глубокими шрамами от каких-то старых ран. Но сейчас ему было не до расспросов. Он огляделся. Туман, или пар, или что это было – стал намного прозрачнее. Меньше чем в пятидесяти ярдах от них Роуленд ясно увидел «Потерянное счастье». Его нос и корма были задраны вверх, а точка разлома – низ буквы «V» – находился глубоко под водой, вместе с каютой Роуленда и всеми его записями. Вокруг плавали обломки: разломанные шпангоуты, канаты, куски палубного настила, клети, брусья; на всем блестела нефть.

За одной из клеток Уилл заметил плеск и повел плот туда, надеясь, что это кто-то уцелевший. На самом деле то была зебра, вся покрытая нефтью. Заметив их, она поплыла к плоту; ее глаза были дикими от страха. Зебре удалось закинуть передние копыта на плот, и она попыталась взобраться; плот едва не перевернулся под ее весом. Уилл поднял весло и сильно ударил зебру по носу, пытаясь отогнать ее. Роуленд одной рукой держался за плот, а другой схватил Еву: она начала соскальзывать в море. Уилл продолжал колотить зебру, пока та не оставила своих попыток и не уплыла.

Несмотря ни на что, Уилл продолжал поиски, но больше никаких признаков жизни не обнаружил. Концы буквы «V» становились все короче и прямее; разбитый корабль громко трещал; его положение становилось все более неестественным.

– Теперь нам лучше убраться отсюда, – сказал наконец Уилл.

Плот начал медленно отплывать от корабля в открытое море, когда произошла любопытная вещь. Из моря высунулась чья-то рука, вся в нефти, и схватила Еву Соррентино за левую руку, свисавшую за борт.

Роуленд подумал, что спасся кто-то из членов экипажа. Но голова и плечи, показавшиеся из воды, принадлежали крупной обезьяне, которая жалобно смотрела на них своими карими глазами. Уилл снова поднял весло и бил обезьяну по голове, пока у нее не потекла кровь. Животное отпустило Еву и отплыло от плота. На руке Евы остались три глубокие царапины в том месте, где ее схватила обезьяна, но девушка так и не пришла в сознание.

Солнце уже почти зашло, и Уилл отвел плот примерно на милю от «Потерянного счастья», когда два конца судна наконец с грохотом сомкнулись, и оно провалилось в глубины моря. Теперь плот продолжал плыть на запад, лишь слегка направляемый веслом. Когда стемнело, Уилл совсем перестал грести и прижался к Еве, чтобы согреть ее – а может, себя, потому что остался без рубашки. Вскоре откуда-то с востока донеслось громогласное журчанье, напугавшее их – как будто кто-то спускал воду из гигантской ванны. Еще некоторое время после этого воздух отвратительно пах. Потом очистился, и все звуки утихли, кроме волн, бившихся о плот. На их пути попадались клочья тумана, но теперь это был прохладный северный туман. Волны, что иногда заливали плот по краям, были, как и положено, холодными – ледяная вода северного моря. Успокоенный, Роуленд тоже наконец заснул.

11

Холодная вода ударила Роуленда Вандерлиндена по лицу. Он выплюнул соль – и сон – и огляделся. Ночное небо покрывали синяки после драки с рассветом – драки, которую оно проиграло: из-за восточной стены мира выглядывало солнце. Светило напомнило Роуленду о красном воспаленном глазе одного старого волхва, которого он однажды встретил в деревне на краю пустыни: старик натирал свои глаза пеплом, чтобы выглядеть еще более устрашающе.

Роуленд начал дрожать, но не от этого воспоминания: на нем были только рубашка и брюки, а морской бриз был холодным. Он позавидовал Уиллу и Еве, которые лежали на другом конце плота, обнявшись, как любовники. Уилл открыл глаза.

– Ты ничего не слышишь? – спросил он тихо. Роуленд прислушался.

– Нет.

– Послушай снова, – сказал Уилл.

Роуленд послушал. Ничего, кроме плеска волн о плот. А потом он услышал далекий грозный грохот. «Только не это!» – подумал он. Сердце забилось быстрее, и он схватил весло, напряг глаза и стал всматриваться в горизонт, ища источник зловещего звука. И снова услышал грохот, шедший с той стороны, которую еще не осветило солнце. Он слышал его снова, и снова, и снова – ритмичный и отчетливый шум. Этим грохотом море приветствовало песчаный берег.

– Прибой! – сказал он.

Теперь Ева тоже открыла глаза. Они с Уиллом расцепили объятия, и все трое начали всматриваться во мрак. Там, на расстоянии всего нескольких сот ярдов, был он – черный контур острова на фоне океанского горизонта, который был уже не таким темным.

– Остров не очень большой. Надо постараться не проскочить мимо, – сказал Роуленд. Он дал Уиллу весло. – Управлять будешь ты, – сказал он и соскользнул за борт.

Холодная вода на секунду парализовала его, но он схватился за край веревки и стал молотить окоченевшими ногами, очень медленно толкая плот в сторону берега. Так он плыл минут десять или даже больше.

Потом что-то густое и лохматое, что-то кошмарное обвилось вокруг его ног. В панике Роуленд отчаянно задергал ими, пытаясь залезть на плот.

– Уилл! – закричал он.

Уилл Драммонд нагнулся над ним и поднял весло, готовый ударить того, кто схватил Роуленда, кем бы тот ни был. А потом опустил весло.

– Все в порядке, – сказал он. – Твои ноги запутались в водорослях, и все.

Роуленд поверил ему, потому что уже почувствовал, что ноги достали дно. Плот застрял на камнях там, где было уже по пояс. Уилл помог Еве слезть в воду, и все трое шли вброд последние пятьдесят ярдов до берега, а потом, с трудом передвигая ноги, по песку к дюнам, окруженным чахлым кустарником. Они нашли ложбину, укрытую от морского ветра. Солнце стояло уже высоко, и воздух постепенно теплел. Замерзшие и промокшие, они сели на землю.

В ложбину заскочила черно-белая собака, увидела их и убежала, повизгивая от страха.

Роуленд встал, удерживая равновесие на непривычно качающейся почве. Он проследил взглядом, куда побежала собака, но не увидел ничего, кроме высоких дюн.

– Пойду посмотрю, – сказал он. – Может, у нее есть хозяин.

Уилл тоже попробовал подняться, но тут же снова сел, морщась от боли. Закатал штанину на правой ноге. Под коленом был глубокий порез длиною в шесть дюймов. Колено страшно распухло.

– Я лучше немного посижу, – сказал он. Ева заговорила впервые.

– Нехороший порез, – сказала она. Потом посмотрела на свою собственную левую руку и потрогала багровые царапины.

– Я не помню, откуда они взялись, – сказала она. Роуленд хотел рассказать, как Уилл защищал ее от обезьяны, но побоялся, что она не оценит.

– Оставайтесь здесь оба, – сказал он.

Роуленд увидел белое здание маяка на ближайшем мысе. В пятидесяти ярдах позади него, на холме за высокими дюнами, стоял дощатый домик; его труба рисовала на голубом утреннем небе белые каракули.

Когда Роуленд подошел, черно-белая собака подбежала к нему, а потом понеслась обратно в домик, встала у двери и залаяла – пронзительно и нервно.

Роуленд продолжал идти, собака продолжала лаять.

Дверь домика открылась.

– Робби! Тихо! – закричал коренастый человек в мятой одежде – не старый, но лысый, с остатками черных волос и черной бородкой с проседью. Он был потрясен, увидев Роуленда у своих дверей, но все же исключительно вежлив:

– О, к нам гость! – сказал он. – Так-так! С вами все в порядке?

– Я не один, – сказал Роуленд.

12

Герберт Фроглик, маленький бородатый человек, пошел с Роулендом на берег и помог Уиллу добраться до своего домика. В этом жилище была одна комната, и беспорядок в ней был такой, что Уилла пришлось вести от двери до койки, искусно лавируя между кипами толстых книг и разбросанными бумагами. Большую часть комнаты занимал огромный стол, на котором лежали карты, карандаши, компасы и транспортиры. Фроглик смахнул часть бумаг с кровати, увеличив этим хаос на полу.

За все это время он не задал ни одного вопроса – только громко давал указания. Когда Уилла наконец разместили на койке, маленький человек пробрался к настенному шкафчику с лекарствами и вынул оттуда что-то дезинфицирующее и бинты. После чего вполне профессионально промыл ногу Уилла и перевязал ее. Фроглик посадил Еву на деревянный – единственный – стул у стола и продезинфицировал царапины на ее руках.

– Этот остров называется Сокрушенная отмель, – сказал он наконец. – Это ММП – Морской Метеорологический Пост. Я слежу за маяком и записываю погоду и графики приливов и отливов в этой зоне.

Фроглик сходил в угол комнаты, служивший кухней, и приготовил кофе и бутерброды с консервированным мясом. Трое выживших жадно набросились на еду. Роуленд рассказал хозяину об их путешествии, о тумане, о странном подъеме и падении судна, о спасении на плоту.

Фроглик слушал с огромным интересом.

– Очень странно, – произнес он, когда Роуленд закончил. А потом рассказал, что накануне вечером он тоже наблюдал кое-что необычное. Он гулял по берегу с Робби около семи вечера, как раз перед заходом солнца. И где-то в морской дали вдруг услышал громкий рокот, какого раньше никогда не слыхал. Робби страшно испугался. Через несколько минут Фроглик увидел, что к берегу идет необыкновенно большая волна. На всякий случай он поднялся на высокие дюны. Волна пришла и ушла, море успокоилось. Он снова отправился на берег и увидел, что песок по всей длине выкрашен в желтоватый цвет, и на него выброшены тысячи рыб, умирающих или уже мертвых. И запах был тоже необычный – резкая вонь. – Следующий прилив смыл почти все следы, – сказал Фроглик. – Но запах перепутать было невозможно ни с чем – это сера. Думаю, ваш корабль попал прямо на подводный вулкан в момент извержения. Вы испытали на себе очень редкое явление в анналах метеорологии. Да, вам очень повезло. – Он сказал это с явной завистью.

Роуленду стало интересно, что же это за человек.

– Сколько вы здесь работаете? – спросил он.

– Семь лет, – сказал Фроглик. – Корабль привозит все необходимое четыре раза в год.

Роуленд осмотрелся. В домишке не было никаких предметов роскоши; и они уже выяснили, что удобствами служат соседние дюны.

– Вы ученый-отшельник, – сказал он. Похоже, Фроглик был польщен.

– Я здесь очень счастлив, – сказал он. – Но не беспокойтесь, вам не придется ждать здесь долго. Ведь корабль снабжения должен прибыть уже завтра. Он отвезет вас в Галифакс.

Когда стемнело, Фроглик зажег керосиновую лампу, висевшую на потолке, и снова продезинфицировал раны. Уилл сказал, что он чувствует себя намного лучше, и уступил койку Еве. Ее царапины воспалились, и она морщилась, когда Фроглик осторожно промывал их.

После этого Фроглик отправился проверить маяк. Вернувшись, он добавил в печку дров, а потом вынул бутылку бренди из шкафа в углу и налил понемногу каждому в жестяные кружки. Сел у стены, рядом с Роулендом и Уиллом, и рассказал им о своих метеорологических обязанностях на острове: главная – ежегодный отчет о погодных аномалиях и других природных феноменах, заслуживающих особого внимания.

– Это извержение вызовет огромный интерес в Центре Управления, – сказал он.

Ночной ветер мрачно завывал за окнами. Робби сидел у ног хозяина и время от времени скулил в ответ, потому что порой звук этот был настолько выразительным и осмысленным, что казалось – вот-вот удастся разобрать слова. «Будто печальный зов моряков, погибших в этих морях», – подумал Роуленд.

Если не считать Фроглика, компания была необщительной. Может, виной тому было бренди, но Роуленд внезапно оцепенел от усталости и почти не слушал. Уилл откинул голову назад и дремал, прислонившись к стене. Ева немного полежала, глядя в потолок, а потом закрыла глаза и вскоре заснула. Около девяти вечера Фроглик достал одеяла и погасил лампу.

На следующее утро Роуленд проснулся и вышел на прогулку. Небо покрывали тучи и дул очень сильный ветер. От грохота волн земля у него под ногами дрожала так, что казалось, остров не сильно отличается от корабля. Когда Роуленд вернулся в хижину, Фроглик уже промыл раны Евы и Уилла и приготовил кофе и бутерброды.

– Корабль будет здесь около полудня.

Ева лежала в кровати и тихо разговаривала с Уиллом. Через несколько минут она со слезами на глазах подошла к Роуленду.

– Я хочу поговорить с тобой, – сказала она. – На улице.

Роуленд вышел вместе с ней из домика. Она плотно закрыла за ними дверь и заговорила. Роуленд не мог не заметить, как она красива в утреннем свете, хотя на глазах у нее были слезы, а губы дрожали.

– Ты поплывешь на этом корабле? – спросила она.

– Конечно, – ответил он. – Мы ведь не хотим застрять здесь еще на три месяца, правда?

Она взяла его за руку и очень пристально посмотрела ему в глаза.

– Ты мне нравишься, Роуленд, – сказала она. – Ты знаешь об этом?

Он не совсем понял, к чему она клонит.

– Ты мне тоже нравишься, Ева, – ответил он.

– Тогда почему бы тебе не остаться здесь? – спросила она с отчаянием в голосе.

– Остаться здесь? – повторил он. – Почему надо здесь оставаться?

– Я не сяду на этот корабль, – сказала она. – И ни на какой другой тоже. Я поклялась, что если доберусь до твердой земли, никогда ее не покину.

– Тогда почему ты не попросишь остаться Уилла? – спросил Роуленд. – Ты же знаешь, что тебе по-настоящему нравится он, а не я.

– Я уже просила его, – сказала она. – Он не хочет. Говорит, что это место слишком напоминает ему о родине, и он здесь не будет счастлив.

Роуленд был тронут; его даже не очень озадачило ее признание, что он для нее – избранник номер два.

– Тогда почему тебе не поехать с ним? – спросил он. – Куда бы Уилл ни поехал, вы будете счастливы вдвоем.

Ева покачала головой.

– Никогда! – ответила она. – Я не выдержу еще одного плавания.

– Даже ради любви? – спросил Роуленд.

– Даже ради любви, – ответила Ева. Она глубоко вздохнула и пошла обратно в дом; Роуленд последовал за ней.

Робби кинулся здороваться с Евой и восторженно завилял хвостом. Уилл наблюдал с койки, как она подошла к Герберту Фроглику, который сидел на корточках на полу и пил кофе из помятой жестяной кружки.

– Фроглик, – начала она.

– Да? – ответил он. Фроглик очень смущался, когда Ева с ним заговаривала.

– Я остаюсь здесь, – сказала она напряженно, словно ожидала, что он будет спорить. – Ты понимаешь, что я имею в виду? Я не поплыву на этом корабле.

Фроглик ничего не сказал, поэтому Ева продолжила.

– Я остаюсь здесь, – сказала она. – Я могу наводить порядок. Я умею готовить. На этом острове наверняка полно животных – птиц, грызунов и еще кого-нибудь. Я хочу и о них тоже все узнать.

Фроглик опять ничего не сказал, и тогда она поменяла тактику.

– Ты не против, если я останусь? – Ева спросила это иначе – мягко упрашивая; так она говорила бы с робким упирающимся животным.

– Нет, – ответил он, на этот раз спокойно. – Я совсем не против.

Она улыбнулась и посмотрела на него очень ласково; Роуленд никогда не видел, чтобы она смотрела так на кого-нибудь, даже на Уилла. Возможно, свидетелями этого чуда бывали только ее звери.

Все улыбались. Уилл, лежавший на кровати, Фроглик и Ева. Роуленд тоже не мог сдержать улыбки. Глядя на Еву, на раскрывшуюся в ней нежность, он почувствовал, что почти завидует Фроглику.

В тот же день спасительный корабль пришел и встал на якорь в нескольких сотнях ярдов от берега. На землю выгрузили необходимые припасы; Ева дала письменные показания о том, как затонуло «Потерянное счастье». Потом обоих мужчин переправили на корабль. Уилла проводили в каюту, а Роуленд остался на палубе. Когда корабль отчалил, Герберт Фроглик и Ева Соррентино все еще стояли на берегу и смотрели. Она была не очень высокой, но все равно оказалась на голову выше Фроглика. Они какое-то время махали кораблю, а потом развернулись и вместе с Робби пошли к домику.

Роуленд задумался, что с ними будет дальше. Он знал, что самые невероятные на первый взгляд союзы часто процветают, в то время как внешне многообещающие часто таят в себе какую-нибудь червоточину, что пагубно сказывается на их долговечности. Роуленд смотрел, как Ева и Фроглик исчезают за дюнами, зная, что он вряд ли увидит их когда-нибудь снова или хотя бы узнает, какое продолжение будет у их истории. Чтобы узнавать, чем кончаются истории, человеку необходимо пускать корни, оставаться где-то надолго, если нужно – даже на всю жизнь. Роуленд был уверен, что ему суждено узнать конец только одной истории – его собственной.

13

В больнице Камберлоо было относительно тихо – как обычно в больницах, – когда Томас Вандерлинден рассказывал мне о встрече Роуленда и Уилла, о гибели «Потерянного счастья» и о том, как они спаслись. Меня захватила его история. Теперь, когда он взял кислородную маску и сделал несколько глубоких вдохов, реальность навалилась на меня всеми типичными для больницы звуками, доносившимися из коридора.

Меня очень интересовало, почему Роуленду понадобилось рассказывать Рейчел о том, что Еве Соррентино очень нравился Уилл Драммонд. Когда Томас отложил маску, я спросил его об этом.

– Мне самому это любопытно, – сказал он. – Может, Роуленд думал, что ей необходимо знать, что Уилл нравился другим женщинам. Что у него был выбор. Ей действительно было важно каждое слово.

В этот момент вошла простерилизованная фигура дежурной сестры с подносом пузырьков и шприцев.

– Пора делать уколы, – сказала она. – После этого вас посмотрит доктор.

– Я приближаюсь к концу, – сказал мне Томас. Что он имел в виду – самого рассказчика или его историю? Мне не хотелось об этом думать.

– Я приду завтра, – сказал я. – Мне не терпится узнать, что было дальше.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

УИЛЛ ДРАММОНД

Мы храним в себе все чудеса, которые ищем вне себя:

вся Африка и все ее загадки есть в нас самих.

Сэр Томас Браун «Religio Medici», 1642[11]

1

Как обычно, на следующее утро я пару часов просидел в саду, пытаясь думать о «Ковбое в килте». И, как обычно, поднял взгляд на изгородь и вспомнил еще один из тех случаев, когда мы с Томасом здесь беседовали.

– Наверное, вы не читали Базилия Медика? – спросил он, не слишком надеясь, что я его читал. – Он был одним из наиболее выдающихся испанских врачей и эссеистов середины XVI века. Он утверждал, что тело – это зеркало духа, и таким образом в нем самом хранится лекарство от всех физических недугов.

Я попытался изобразить понимание.

– Его трактат «Exteriorum Expositio»[12] начинается с самых очевидных примеров, – сказал Томас. – Например, большинство из нас согласится, что физический феномен улыбки является отражением того, что душа уловила что-то смешное. – Он посмотрел на меня очень многозначительно. – Или, если вы зеваете, это связано с тем, что вашему разуму не интересно то, что вам говорят: зевота – признак скуки.

Я только что подавил зевок, поэтому теперь усиленно заморгал и кивнул.

– Для Базилия, – продолжал Томас Вандерлинден, – это стало только отправной точкой. Он пошел намного дальше. Этот ученый утверждал, что каждый физический недуг порожден непосредственно духом больного. То есть если вы заболели простудой, или малярией, или дизентерией, или любой из множества человеческих болезней, которые поражали мир того времени – даже бубонной чумой! – все они являются отражением вашего внутреннего состояния. И наоборот, Базилий утверждал, что силой духа можно излечить тело.

Чтобы показать, что внимательно слушаю, я сказал:

– Многие люди считают, что плохое здоровье – результат психологических стрессов.

Томас не обратил совершенно никакого внимания на мой комментарий, а заговорил о древней теории темпераментов, согласно которой элементы четырех основных телесных типов могут гармонично сочетаться, принося здоровье. Он провел параллель с акупунктурой, которая игнорирует западное понимание физиологических процессов тела. Томас говорил о психологии и выдающихся ученых, Юнге и даже Фрейде, их теориях, согласно которым Бессознательное влияет на человеческое поведение самым существенным образом.

Я попробовал явить интерес.

– А если упадешь со стремянки и сломаешь ногу? – спросил я. – Можно признать, что человек упал со стремянки, потому что его мысли витали где-то далеко. Но если ты уже сломал ногу – даже если согласиться, что это случилось оттого, что был невнимателен – как твой дух может вылечить эту ногу?

– Вы поставили вопрос, который задавал себе и Базилий, – сказал Томас. – Как и многим врачам того времени, ему приходилось ездить на поля сражений, где он видел людей с ужасными ранами; так что у него была возможность проверить свои теории. В битве при Гессебеллерине в 1562 году он добился назначения главным врачом армии. Так вот, Базилий заметил, что скорость выздоровления раненых солдат, судя по всему, зависит исключительно от их душевного состояния. У тех, кто был настроен оптимистично, процесс выздоровления действительно заметно ускорялся. Пессимисты, даже будучи сильнее физически, очень быстро умирали.

– Но причиной самих ран, – сказал я, – наверняка были пушки и стрелы врага, а не внутренние механизмы. Что Базилий говорил об этом?

– Ничего, – сказал Томас. – Он был категорически против дальнейших исследований на эту тему.

Это реплика меня поразила в самое сердце.

– Что? – сказал я. – Разве это не то же самое, что человек, которого вы упоминали на днях – Матвей Парижский – говорил о путешествиях? Полный отказ от своих убеждений? Не извращение ли это, на самом деле?

Томас кивнул.

– Этих оригинальных – или, как вы их называете, извращенных – мыслителей не следует осуждать с такой легкостью. Базилий посчитал, что более важно защищать мистические свойства духа, нежели изучать их. Он пришел к выводу, что тайна иногда лучше, чем знание. Возможно, он прав.

Когда я пришел в тот день в больницу Камберлоо с кофе в руках, Томас лежал с кислородной маской на лице. Он выглядел более изможденным, чем обычно. Я сказал, что сегодня утром сидел в саду, и скоро он тоже туда вернется. Но я понял, что сейчас он вовсе не настроен на светские беседы. Томас сделал несколько глубоких вдохов через маску и отложил ее. Потом снова обратил свой взор к тому дню, когда Роуленд наконец встретился с Рейчел.

2

Никто не перебивал Роуленда, пока в библиотеке дома Рейчел он рассказывал о своей первой встрече с Уиллом Драммондом.

Но Томас видел, что мать начинает беспокоиться. Она внимательно слушала о том, как пошло ко дну «Потерянное счастье», как выжившие добрались до Сокрушенной отмели, о решении Евы Соррентино. Теперь она хотела, чтобы Роуленд поведал ей о самом Уилле.

– Он не рассказывал тебе о своей жизни до того, как вы встретились? – спросила она. – Я надеялась, что ты знаешь что-нибудь об этом.

– Я как раз к этому перехожу, – ответил Роуленд, улыбаясь ее нетерпению. – На самом деле, только после того, как мы покинули Сокрушенную отмель и добрались до Галифакса, он впервые рассказал мне что-то о себе. Нас поселили в старом отеле, где мы ждали расследования кораблекрушения. Все, что я сейчас расскажу тебе, случилось, пока мы были там. Нам пришлось ждать расследования несколько дней, и мы много разговаривали, в основном сравнивая наши воспоминания о случившемся на «Потерянном счастье». Но когда Уилл узнал меня поближе, он стал откровеннее.

– Прошу тебя, пожалуйста, расскажи, о чем он говорил, – взмолилась Рейчел.

Роуленд сделал глоток бренди.

– Уилл не был любителем приукрашивать события, – сказал Роуленд. – Он рассказывал только голые факты, и мне самому приходилось угадывать, что он думает. Несомненно одно: у него была тяжелая жизнь…

Роуленд и Уилл сидели в своей комнате в отеле «Макларен». Был дождливый вечер. Они поели рыбы с картошкой, и теперь распивали бутылку дешевого виски. Роуленд рассказывал Уиллу о своей жизни все – и о причинах путешествия в Англию, и о возвращении теперь к той неопределенности, которая ждет его дома.

Быть может, причиной было виски, но Уилл расслабился, и Роуленду не составило труда вызвать товарища на разговор о его собственной жизни.

Он родился в горах, сказал Уилл, недалеко от того места, где Роуленд впервые увидел его в поезде; в маленькой шахтерской деревушке под названием Тарбрай, в самом обыкновенном шахтерском доме. Его отец работал на поверхности – у него были больные легкие после долгих лет работы в забое. Когда Уилл был совсем маленьким, он всегда уже лежал в постели, когда отец возвращался ночью с работы, раздевался по пояс и мылся над кухонной раковиной. Жена вытирала его перед камином. У нее были не в порядке нервы, и она мало общалась с людьми, кроме своего мужа и сына. Они никогда много не разговаривали. Уилл ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из них даже песенку мурлыкал, и ему было удивительно, когда другие люди насвистывали или пели так, будто музыка для них естественна.

Уилл пошел в тарбрайскую школу, но учился не слишком хорошо. Само собой разумелось, что он, как и все мальчики деревни, станет шахтером, когда ему исполнится тринадцать. Именно так Уилл и сделал – вместе со всеми своими одноклассниками.

Когда мальчикам в первый раз пришлось спускаться на шахтовом подъемнике, они этому не сильно обрадовались. Все знали об одноногих мужчинах в Мюиртоне. Но в подъемник все равно заходить пришлось. Они спустились так быстро и остановились так резко, что Уилл подумал – его желудок вывернет наизнанку.

Теперь мальчики находились на глубине пяти тысяч футов под землей, и там было так тепло, что пришлось снять куртки.

– Теперь вы знаете, на что похож ад, – сказал бригадир новичкам. Тоннель был темный, но через каждые двадцать метров висели керосиновые лампы, и они могли не спотыкаться о рельсы, по которым перевозят уголь. Люди не снимали касок; у новичков их еще не было.

Все пошли к забою; бригадир сказал, что это до него от ствола шахты миля. Уилла это не испугало, хотя штольня была высотой в пять футов. Но даже в тринадцать лет Уилл был ростом пять футов восемь дюймов, и это значило, что ему пришлось идти согнувшись. Примерно через пять минут у него от усилий заболела спина. Боль была так сильна, что он подумал – его стошнит.

Кто-то закричал:

– Осторожно!

Уилл перепугался, резко поднял голову – и ударился ею о потолок. То же произошло и с остальными новичками.

Шахтеры смеялись над ними от души. Каждый год они проделывали этот трюк с новичками, пока тем еще не выдали каски. К этому моменту Уилл был весь в поту, и его тело страшно болело. Некоторые рыдали. Бригадир назвал их плаксами и сказал, что их уволят, если они не пойдут вперед.

Этот путь показался Уиллу самым долгим в его жизни, хотя длился всего полчаса.

Новичкам в первый день не пришлось выполнять никакой работы. Они должны были только смотреть на то, что происходит, и понимать, чем будут заниматься всю оставшуюся жизнь. Сначала мальчики смотрели на крепильщиков, которые ставили деревянные опоры, поддерживающие свод. Потом – на вентиляционщиков: эти носили канареек в клетках и следили за чистотой штреков и штолен от газов, вызывающих взрывы. Бригадир объяснил новичкам, как легко здесь умереть. Каждый должен полагаться на других.

Тяжелее всего приходилось самым сильным шахтерам в угольном забое. Большую часть времени они стояли на коленях и сверлили дыры для динамита, потом вырубали уголь. У всех зарплата зависела от выработки.

Уилл не понимал, сколько теперь времени, но скоро положенные часы прошли, и шахтеры отправились в долгий путь обратно к подъемнику. Все новички до смерти этого боялись. Уилл одеревенел за долгий день и думал, что будет просто не в состоянии проделать обратную дорогу. Но сознание того, что они идут домой, помогло, и Уилл смог справиться с болью. Бригадир сказал, что пройдет неделя или две, пока новички привыкнут ходить, согнувшись в три погибели.

Потом все наконец дошли до подъемника и петардой вылетели на поверхность. Как же прекрасно стоять прямо и дышать свежим воздухом! Отец Уилла, страшно довольный, встречал его наверху.

Уилл проработал в тарбрайской шахте пять лет, по шесть дней в неделю. Время года не имело значения, потому что под землей был только один сезон – темное жаркое лето. Уилл не находил спасения даже во сне: ему снилось, что он внизу, в шахте. В общем и целом жизнь Уилла состояла из сплошной тьмы, пота и угольной пыли, першения в горле и ушибов на руках и ногах. Иногда на работе мужчины смеялись и шутили, но где-то на задворках сознания их не отпускали тревожные мысли о взрывах газа и о том, что они могут быть погребены заживо. Уилл подозревал, что все шахтеры чувствовали себя так же, как он, но никто и никогда об этом не говорил, даже когда случались аварии. Разве у простого рабочего человека есть выбор?

Однако скоро Уилл узнал, что жуткие вещи могут происходить и на земле, на свежем воздухе.

Одним дождливым утром, в пятницу, Уилл с отцом ушли на шахту, как обычно, в половине пятого. Мать была чем-то расстроена – с ней это часто случалось, но они никогда не знали, почему, – и отец, уходя, погладил ее по руке, чтобы подбодрить. Мать стояла у окна, отодвинув штору, и смотрела, как они уходят. Ее черно-белая кошка Минди сидела у нее на плече.