Голос ночной птицы

Мэтью должен был уйти — речь магистрата превратилась в лепет. Он не мог видеть этого человека — такого гордого, величественного и такого правильного — на грани превращения в оглупленного горячкой идиота.

— Я иду, — сказал он, но остановился перед выходом из спальни. Голос его стал мягче: в суровости не было бы смысла. — Вам ничего не нужно?

Вудворд с трудом сделал вдох и выдохнул.

— Я хочу... — начал он, но агонизирующее горло грозило закрыться, и ему пришлось начать снова. — Я хочу... чтобы было как раньше... между нами. До того, как мы приехали в этот ужасный город. Я хочу, чтобы мы вернулись в Чарльз-Таун... и жили дальше, будто этого ничего никогда не было. — Он с надеждой посмотрел на Мэтью. — Хорошо?

Мэтью стоял у окна, глядя на залитый солнцем поселок. Небо голубело, хотя ощущалось, что еще может хлынуть ливень. Он знал, что хочет услышать от него магистрат. Он знал, что ему так будет легче, но это была бы ложь. И он сказал тихо:

— Я бы очень хотел, чтобы это было возможно, сэр. Но мы с вами оба знаем, что это не так. Я смогу быть вашим клерком... я смогу быть под вашей опекой и жить в вашем доме... но я взрослый человек, сэр. Если я откажусь от битвы за правду, когда я ее вижу, что же я буду за человек? Уж конечно, не тот, каким вы меня учили быть. Поэтому... ты меня просишь о том, чего я не в силах тебе дать, Айзек.

Долгое, мучительное молчание. Потом раздался пустой, высохший голос магистрата:

— Оставь меня.

Мэтью вышел, унося ненавистный приговор вниз по лестнице, где ожидал Бидвелл.

Глава 3

— Магистрат вынес свое решение, — сказал Мэтью.

Рэйчел, сидевшая на скамье, завернувшись в грубое одеяние и надвинув на голову капюшон, не шелохнулась, когда Мэтью с Бидвеллом вошли в тюрьму. Сейчас она только кивнула, показывая, что понимает, какой документ сейчас будет прочтен.

— Давай послушаем!

Бидвелл так спешил, что потребовал идти пешком, а не ждать, пока будут готовы лошади и карета, и сейчас грыз удила от нетерпения.

Мэтью встал под люком в крыше, который был открыт. Развернув документ, он стал читать преамбулу спокойным, лишенным эмоций голосом. Бидвелл у него за спиной бегал туда-сюда. Но хозяин Фаунт-Рояла резко остановился, когда Мэтью дошел до фразы, начинавшейся словами: "Я признаю вышеназванную подсудимую виновной".

Раздался увесистый стук — это Бидвелл ударил кулаком по ладони в победном восторге. Мэтью вздрогнул, но внимание его было все обращено на Рэйчел.

— С оговоркой, — продолжал Мэтью. — Подсудимая не совершала убийство непосредственно, но вызвала его совершение своими словами, действиями или содействием.

— Ну да, но это ведь то же самое? — провозгласил ликующий Бидвелл. — С тем же успехом она могла сделать это собственными руками!

Мэтью чистейшим усилием воли сумел продолжать:

— По обвинению в убийстве Дэниела Ховарта я признаю вышеназванную подсудимую виновной, с оговоркой. — При слове "виновной" Рэйчел тихо вскрикнула и опустила голову. — Данная оговорка состоит в том, что подсудимая не совершала убийство непосредственно, но вызвала его совершение своими словами, действиями или содействием.

— Великолепно, великолепно!

Бидвелл радостно хлопнул в ладоши.

Мэтью яростно поглядел на его расплывшуюся физиономию.

— Вы не могли бы себя сдерживать? Здесь не пятицентовый балаган, где нужны возгласы с галереи для идиотов!

Бидвелл лишь расплылся шире.

— Да говори что хочешь! Только продолжай читать этот благословенный приговор!

Работа Мэтью — столько раз выполненная по повелению магистрата перед преступниками обычными и экстраординарными — превратилась в испытание выдержки. Он должен был читать дальше.

— По обвинению в колдовстве, — читал он Рэйчел, — я признаю вышеназванную подсудимую... — Тут ему почти наглухо сдавило горло, но страшное слово должно было быть произнесено, — виновной.

— О радостное слово! — чуть не крикнул Бидвелл.

Рэйчел не издала ни звука, только подняла дрожащую руку, будто то слово, которое неминуемо должно быть сказано, обрушится физическим ударом.

— Властью, данной мне как магистрату колонии, — читал Мэтью, — я настоящим приговариваю вышеназванную подсудимую Рэйчел Ховарт к сожжению на костре, как предписывает Королевский Закон. Приговор подлежит исполнению в понедельник, мая двадцать второго дня, года тысяча шестьсот девяносто девятого от Рождества Христова.

Закончив ненавистную работу, Мэтью уронил руку с документом.

— Часы твои сочтены! — сказал стоящий у него за спиной Бидвелл. — Пусть твой хозяин спалил сегодня школу, мы отстроим ее!

— Мне кажется, вам следует удалиться, — сказал Мэтью, слишком опустошенный, чтобы повысить голос.

— И ты пойдешь к своей награде на том свете, зная, что все твои попытки уничтожить мой город пропали зря! — бушевал Бидвелл. — Когда ты сдохнешь, Фаунт-Роял поднимется снова в силе и славе!

На эти язвительные комментарии Рэйчел не ответила, если вообще услышала их сквозь пелену обрушившегося на нее несчастья.

Но Бидвелл еще не закончил.

— Воистину это день, данный Богом! — Он не смог сдержаться: протянул руку и хлопнул Мэтью по спине. — Вы отличную работу сделали с магистратом! И превосходный приговор! А теперь... я должен бежать распорядиться насчет приготовлений! Чтобы вырезали столб, и, клянусь кровью Христовой, это будет лучший столб из всех, у которых была сожжена любая чертова ведьма! — Он бросил сквозь решетку гневный взгляд на Рэйчел. — Пусть твой хозяин всех своих демонов с цепи спустит на нас, чтобы вредить нам отныне и до утра понедельника, но мы это вытерпим! В этом, ведьма, можешь не сомневаться! И скажи своему чернохренному псу, что Роберт Бидвелл не знал в своей жизни неудач, и Фаунт-Роял не станет исключением! Слышишь? — Он уже обращался не к Рэйчел, а озирал тюрьму, и голос звучал надменно и громогласно, будто посылая предупреждение ушам самого Дьявола. — Мы будем жить здесь и процветать, какие бы мерзости ты ни напустил на нас!

Кончив хлопать крыльями, Бидвелл направился к выходу, но остановился, заметив, что Мэтью за ним не пошел.

— Пошли! Прочитаешь приговор на улицах!

— Я подчиняюсь приказам магистрата, сэр. Если он потребует, чтобы я прочел это публично, я так и сделаю, но не раньше, чем он прикажет.

— Нет у меня ни времени, ни настроения с тобой пререкаться! — Тут губы Бидвелла скривились в мерзкой усмешке. — А-а! Да, понимаю, чего ты тут забыл! Собираешься ее утешать! Видел бы Вудворд эту душещипательную сцену, она бы его еще на два шага к могиле подтолкнула!

Первым побуждением Мэтью было подойти и дать по роже так, чтобы то, что у этого типа вместо мозгов, из ушей брызнуло. Но весьма вероятная последующая дуэль ничего не дала бы, кроме работы могильщику да еще перевранного на табличке имени. Поэтому он сдержался и только бросил на Бидвелла кинжальный взгляд.

Бидвелл заржал, и это было как дуновение мехов на сдерживаемый Мэтью жар.

— Нежная и трогательная минутка между ведьмой и ее последним завоеванием! Клянусь, лучше бы тебе было полежать на коленях миссис Неттльз! Но делай что хочешь! — Следующая колкость была адресована Рэйчел: — Демоны, старики или младенцы в джунглях — тебе безразличен вкус, кого ты сосешь! Ладно, порадуйся напоследок, потому что в ближайший понедельник ты дорого за все заплатишь!

Он повернулся и совершил свой выход, подобно надменной птице, синева которой была цветом его костюма.

Когда же Бидвелл ушел, Мэтью понял, что слова — слишком слабое средство, чтобы передать его скорбь. Он свернул документ, поскольку его надлежало официально зарегистрировать в Чарльз-Тауне.

Рэйчел заговорила, не открывая лица.

— Вы сделали все, что могли. И за это я вам благодарна.

Голос ее, хотя слабый и безжизненный, был полон достоинства.

— Послушайте! — Мэтью шагнул вперед и взялся за прут решетки. — До понедельника еще...

— Уже близко, — перебила она.

— И все же время есть. Пусть магистрат вынес приговор, но я не прекращу свое расследование.

— Можете с тем же успехом и прекратить. — Она встала и откинула с лица капюшон. — Дело кончено, согласны вы с этим или нет.

— А я не согласен! — выкрикнул он. — И никогда не соглашусь! — Мэтью захлопнул рот, устыженный тем, что вышел из себя. Он уставился на грязный пол, подыскивая какое-то подобие членораздельного ответа. — Согласиться с подобным... это значило бы принять его, что для меня невозможно. Я никогда, никогда, сколько живу, не приму такого... такой неправильной казни невинной жертвы.

— Мэтью? — тихо позвала она, и он поглядел на нее. Они секунду смотрели друг на друга. Рэйчел подошла ближе, но остановилась, прилично не дойдя до решетки. — Живи дальше, — сказала она.

Он не нашел ответа.

— Я уже мертва, — сказала она. — Мертва. Когда в понедельник меня поведут сжигать, тело еще будет здесь, чтобы питать пламя... но той женщины, которой я была до того, как убили Дэниела, давно уже нет. С тех пор, как меня привели в эту тюрьму, меня не стало. В какой-то момент у меня была надежда, но сейчас я вряд ли вспомню, что это за чувство.

— Вы не должны оставлять надежду, — настойчиво сказал Мэтью. — Пока есть день, есть...

— Хватит, — сказала она твердо. — Пожалуйста, прекратите. Вы думаете, что поступаете правильно, ободряя мой дух... но это не так. Пришло время принимать реальность и отбросить эти... фантазии, будто меня можно спасти. Тот, кто совершил эти убийства, слишком умен, Мэтью. Слишком... демоничен. Против такой силы у меня нет надежды, и я не хочу притворяться, будто она есть. Притворство не поможет мне подготовиться к костру, а это сейчас — мой высший долг.

— Мне вот-вот что-то станет ясно, — ответил Мэтью. — Что-то важное, хотя я еще не знаю, как это связано с вами. Но я думаю, что связано. Я думаю, что нашел первые пряди той веревочки, что должна привести меня...

— Я вас умоляю, — шепнула она, и только слезы, показавшиеся на глазах, выдавали ее чувства, — умоляю перестать играть с Судьбой. Меня вам не освободить. И спасти мою жизнь вы тоже не сможете. Неужели вы не понимаете, что дошли до конца?

— До конца я еще не дошел! Я вам говорю, я нашел...

— Вы нашли что-то такое, что может что-то значить, — перебила Рэйчел. — И после понедельника можете изучать это хоть год, но я не могу больше желать свободы, Мэтью. Меня ждет костер, и я должна — должна — провести это время в молитве и приготовлении. — Она глянула на солнечные лучи, льющиеся сквозь отдушину в крыше, на безоблачное синее небо над ней. — Когда за мной придут, я... я буду бояться, но я не могу показать им страх. Ни Грину, ни Пейну... и особенно Бидвеллу. Я не могу позволить себе заплакать, закричать или забиться в судорогах. Я не хочу, чтобы они потом у Ван-Ганди хвастались, как меня сломали. Будут пить, хохотать и вспоминать, как я просила пощады под конец. Если есть Бог в Небесах, он запечатает мне уста в то утро. Пусть они посадили меня в клетку и оголили, измазали грязью и назвали ведьмой... но в визжащее животное им меня не превратить. Даже на костре. — Глаза ее снова встретили взгляд Мэтью. — У меня есть одно желание. Можете вы его исполнить?

— Если это возможно.

— Это возможно. Я хочу, чтобы вы ушли отсюда и не возвращались.

Мэтью не знал, чего ожидать, но эта просьба была такой же болезненной — и внезапной, — как пощечина.

Рэйчел смотрела на него пристально. Когда он не смог ответить, она сказала:

— Это не просто желание, это требование. Я хочу, чтобы этот город вы оставили позади. Как я уже сказала: живите дальше. — И все еще он не мог собрать мысли для ответа. Рэйчел приблизилась еще на два шага и коснулась его руки, сжимавшей прут решетки. — Спасибо, что вы верили в меня. — Ее лицо было совсем рядом. — Спасибо, что слушали. Но все кончено. Пожалуйста, поймите это — и примите.

Мэтью обрел голос, хотя и почти неслышный.

— Как я смогу жить дальше, зная, что была совершена такая несправедливость?

Она едва заметно и криво улыбнулась ему.

— Несправедливости совершаются каждый день. Такова жизнь. Если вы до сих пор не знаете этого, то вы куда хуже понимаете этот мир, чем я думала. — Она вздохнула, и ее рука упала с его руки. — Уходите, Мэтью. Вы сделали все, что могли.

— Нет, еще не сделал.

— Сделали. Если вам нужно, чтобы я освободила вас от ваших воображаемых обязательств по отношению ко мне... то вот. — Рэйчел махнула рукой перед его лицом. — Вы свободны.

— Я не могу просто так уйти, — сказал он.

— У вас нет выбора. — Она снова подняла на него глаза. — Идите, идите. Оставьте меня одну.

Она повернулась и пошла к своей скамье.

— Я не сдамся, — сказал Мэтью. — Пусть сдались вы... но я клянусь, что не сдамся.

Рэйчел села и наклонилась над ведром с водой. Сложив ладонь чашечкой, она поднесла воду ко рту.

— Не сдамся, — повторил он. — Слышите?

Она надвинула капюшон на голову, снова закрыв лицо, и ушла в собственное одиночество.

Мэтью понял, что может стоять здесь сколько хочет, но Рэйчел удалилась в убежище, где только для нее есть место. Он подозревал, что это место воспоминаний — быть может, воспоминаний о лучших временах, — которые не дали ей сойти с ума в долгие часы заключения. Он еще понял с уколом душевной боли, что его общество более не приветствуется. Она не хотела, чтобы ее отвлекали от внутреннего диалога со Смертью.

Действительно, надо было уходить. И все же он задержался, глядя на ее неподвижный силуэт. Может быть, он надеялся, что она еще что-то скажет, но она молчала. Мэтью чуть постоял и повернул к двери. Ни движения, ни звука от Рэйчел. Он попытался снова заговорить, но не знал, что можно сказать. "Прощайте" — единственное вроде бы подходящее слово, но очень не хотелось его произносить. Мэтью вышел под жестокое солнце.

Вскоре до его ноздрей донесся запах обугленного дерева, и он остановился возле почерневших развалин. Вряд ли что-то осталось в них такое, что наводило бы на мысль, будто здесь когда-то была школа. Все четыре стены рухнули, крыша провалилась. Он подумал, не найдется ли среди углей проволочная рукоять от остатков ведра.

Мэтью чуть не рассказал Рэйчел о своих находках прошедшей ночи, но решил не сообщать по той же причине, по которой не стал говорить Бидвеллу: в данный момент секрет лучше всего держать под замком в собственном подвале. Ему нужен был ответ на вопрос, зачем Уинстон тайно привозит греческий огонь из Чарльз-Тауна и с его помощью предает сожжению мечты Бидвелла. И еще ему нужны были от Уинстона подробности — если тот сможет их сообщить — о так называемом землемере, который приезжал в Фаунт-Роял. Поэтому задание сегодняшнего утра было ясным: найти Эдуарда Уинстона.

У первого же встречного — фермера с трубкой, который нес корзину желтого зерна, — он спросил, где находится дом Уинстона, и получил ответ, что это обиталище находится на улице Гармонии — рукой подать до кладбища. Мэтью быстрым шагом припустил к этой цели.

Действительно, дом находился в нескольких шагах от первого ряда могильных табличек. Мэтью отметил, что ставни закрыты, из чего следовало, что Уинстона дома быть не должно. Жилье никак нельзя было назвать просторным, и вряд ли в нем было больше двух или трех комнат. Дом был когда-то выбелен, но со временем известка облезла, оставив клочковатые стены. Мэтью пришло в голову, что этот дом в отличие от особняка Бидвелла и некоторых крепких еще фермерских домов своей запущенностью напоминает хижины невольничьего квартала. Он продолжал идти по дорожке, состоявшей из утоптанного песка и дробленых ракушек, и, дойдя до двери, громко постучал.

Ждать пришлось недолго.

— Кто там? — раздался голос Уинстона — резкий и слегка, похоже, неразборчивый — изнутри дома.

— Мэтью Корбетт. Могу я с вами поговорить?

— Это о чем? — На сей раз в голосе слышались явные усилия скрыть неуравновешенность состояния владельца. — О ведьме?

— Нет, сэр. О землемере, который приезжал в Фаунт-Роял четыре года назад.

Молчание.

— Мистер Бидвелл мне говорил, что вы его сопровождали по городу, — надавил Мэтью. — Я бы хотел знать, что вы о нем можете вспомнить.

— Я... я не помню этого человека. А теперь, если вы меня извините... у меня дела с бухгалтерскими книгами.

Мэтью сомневался, что у Уинстона есть другие дела, кроме как пить и планировать очередной пожар.

— У меня есть информация, относящаяся к Рэйчел Ховарт. Вы не хотели бы взглянуть на решение магистрата? Я только что прочел его ей.

Почти сразу раздался звук отпираемой задвижки. Дверь приоткрылась на несколько дюймов — достаточно, чтобы лучи солнца проникли в дом и упали на осунувшееся небритое лицо Уинстона.

— Решение? — спросил он, прищуриваясь на свет. — Оно у вас с собой?

— Да. — Мэтью показал свернутый документ. — Можно войти?

Уинстон колебался, но Мэтью знал, что кости уже брошены. Дверь открылась так, чтобы Мэтью мог войти, и закрылась у него за спиной.

В маленькой прихожей на плетеном столике горели две свечи. Рядом с ними, перед той скамьей, где сидел недавно Уинстон, стояла приземистая синяя бутыль и деревянная кружка. До этого момента Мэтью думал, что Уинстон — судя по его обычной опрятной внешности и утонченным манерам — воплощение деловой аккуратности, но вдруг его мнение столкнулось с резко противоположной действительностью.

В этой комнате стошнило бы свинью. На полу лежали россыпью рубашки, чулки и брюки, которые Уинстон не дал себе труда подобрать. Запах мокрой и заношенной одежды — в сочетании с запахом тела от некоторых предметов белья — был далеко не привлекателен. Кроме того, пол усеивали скомканные бумажки, рассыпанный табак, осколки глиняной трубки, несколько книг с разорванными переплетами и еще куча всяких вещей, переживших свою полезность, но не направленных в соответствующую мусорную яму. И даже узкий очаг едва не захлебывался золой и мусором. Можно было без особого преувеличения сказать, что вся комната напоминала мусорную яму, и Мэтью содрогнулся при мысли, как может выглядеть спальня. Ведро воняющего серой химиката может оказаться там далеко не самым противным.

Неподалеку стоял стол, который Уинстон принес обратно из тюрьмы. Теперь Мэтью понимал, почему его так тщательно чистили перед тем, как принести туда, — его поверхность представляла собой мешанину смятых и заляпанных чернилами бумаг, догоревших дотла свеч и беспорядочной груды бухгалтерских книг. Даже странно было, что Уинстон способен найти в этом крысином гнезде чистый лист бумаги или непролитую чернильницу. В результате этого короткого, но информативного осмотра Мэтью понял, что все дела Уинстона с Бидвеллом происходили в особняке, поскольку Уинстон не желал открывать состояние своего жилища — а возможно, и своего ума — работодателю.

Сейчас Уинстон наливал себе синей жидкости в кружку. Он был одет в длинную серую ночную рубаху, на которой виднелось множество следов небрежной штопки, а также несколько прожженных дыр, из чего Мэтью понял, что власть этого человека над огнем не распространялась на искры из трубки.

— Так что, — спросил Уинстон, — значит, приговор вынесен? — Он заглотнул порцию своей радости, в которой Мэтью определил сидр или ром. — Давайте расстелите его здесь.

Мэтью расстелил, но держал на документе руку, потому что отвечал за него. Уинстон наклонился и стал читать каллиграфический почерк.

— Что ж, никаких сюрпризов. Значит, ее сожгут в понедельник?

— Да.

— Самое время. Ее надо было отправить на костер еще месяц назад, всем было бы лучше.

Мэтью свернул приговор и с отвращением оглядел обстановку.

— Вы всегда так живете?

Уинстон собирался сделать очередной глоток, но кружка остановилась на полпути.

— Нет, — ответил он язвительно. — Моих слуг отозвали. А обычно у меня здесь ливрейный лакей, горничная и поломойка, которая горшок заодно моет. — Кружка подвинулась ко рту, и Уинстон вытер губы тыльной стороной руки. — Можете идти, Сэр Ваше Преподобие.

Мэтью слегка улыбнулся, но натянуто. "Сэр Ваше Преподобие" — так на жаргоне трущоб назывались человеческие экскременты.

— У вас была долгая ночь, — сказал он.

— Долгая ночь? — поднял брови Уинстон. — В смысле?

— В смысле... долгая ночь. Я полагал, что вы встаете рано, а потому, наверное, работали в предрассветные часы.

— Работал... — Уинстон кивнул. — Да, я всегда работаю. — Он показал на заваленный стол. — Видите? Считаю его денежки. Его пенсы и гинеи да собачьи доллары. Его приход и расход. Вот что я делаю.

— Как-то вы не очень гордитесь своими достижениями для мистера Бидвелла, — сказал Мэтью. — Он ведь весьма полагается на вашу службу?

Уинстон поглядел на Мэтью — покрасневшие глаза насторожились.

— Вы можете идти, — повторил он с более зловещей интонацией.

— Сейчас пойду. Но мистер Бидвелл предложил мне найти вас и спросить про того землемера. Поскольку вы его сопровождали, я надеялся...

— Землемера? Да я его едва помню! — Уинстон снова хватанул из кружки, и на этот раз струйка потекла по его подбородку. — Это когда было? Четыре года назад?

— Или около того.

— Проваливайте! — проворчал Уинстон. — Нет у меня времени на ваши глупости!

Мэтью набрал в грудь воздуху:

— Ошибаетесь. Есть.

— Что?Вы хотите, чтобы я вас вышвырнул?

Мэтью спокойно ответил:

— Мне известно о вашей ночной деятельности.

Рука самого Господа опустилась остановить время и заглушить все звуки.

Мэтью продолжал, пользуясь преимуществом момента:

— Кроме того, у меня одно из тех шести ведер, которые закопали мистер Роулингс со своими спутниками. Поэтому нет смысла сегодня вечером идти их перепрятывать. А седьмое ведро, которое вы унесли с собой, очевидно, где-то в тайнике?

Рука Господа — могучий инструмент. Она превратила Эдуарда Уинстона в истукана с отвисшей челюстью. Еще через несколько секунд кружка выпала из руки Уинстона и стукнулась об пол.

— Я думаю, что убрали в тайник, — сказал Мэтью. — Вы ведь кистью пользовались, чтобы мазать стены домов, которые потом поджигали? Я угадал? Средство должно быть мощное.

Уинстон не шевельнулся, не издал ни звука, вообще почти не дышал. Цвет его лица и темную ткань ночной рубахи нельзя было отличить друг от друга.

Мэтью секунду оглядывал заваленную барахлом комнату, потом заговорил снова.

— Мое предположение таково, — начал он. — В одну из ваших поездок в Чарльз-Таун по поводу поставок, куда вас сопровождал Николас Пейн, к вам обратился некто, пользующийся влиянием. Возможно, мистер Данфорт, владелец судов и причалов, либо кто-то другой, столь же заинтересованный в том, чтобы Фаунт-Роял никогда не вырос таким, каким его рисует честолюбие мистера Бидвелла. Подозреваю, что вы отправили мистера Пейна с каким-то поручением, когда вступали в этот контакт. Он ведь не знает?

Мэтью не ожидал ответа от Уинстона и потому не был разочарован.

— Вряд ли он знает, — продолжал Мэтью. — Я думаю, это интрига ваша, и только ваша. Вы хотели воспользоваться обвинениями против Рэйчел Ховарт и поджечь как можно больше пустых домов, ускоряя тем самым процесс опустения других. Пока что я прав?

Уинстон медленно опустился на скамью все еще с открытым ртом.

— Проблема была в том, что в такую сырую погоду нужно что-то для поджога. — Мэтью пнул брошенную на полу одежду носком башмака. — Ведра химиката приходилось смешивать в Чарльз-Тауне и тайно везти сюда морем. У экипажа было несколько тяжелых рейсов, я полагаю. Но мистер Роулингс должен был иметь выгоду от такого риска. Я склонен думать, что вы от этого риска тоже ее имеете. А может быть, вам обещали должность в Чарльз-Тауне после падения Фаунт-Рояла?

Уинстон приложил руку ко лбу. Глаза его остекленели от потрясения.

— Надо отдать вам должное, вы не унижаете себя отрицанием, — заметил Мэтью. — Но мне все же любопытно. Бидвелл мне сказал, что вы у него работаете восемь лет. Почему же вы переметнулись к его врагам?

Уинстон уже прижимал к лицу обе руки. Дыхание его стало прерывистым, плечи сгорбились.

— Я достаточно видел человеческой природы, чтобы предположить. — Мэтью подошел к заваленному столу и стал перелистывать одну из бухгалтерских книг, продолжая рассуждать вслух. — Вы лучше всякого другого знаете, сколько стоит Бидвелл. Вы видите его богатство без прикрытия, вы видите его планы на будущее и видите... собственное существование, которое, судя по тому, как вы живете, весьма бедно. Так что я склоняюсь к мысли, что все это вертится вокруг вашей очевидной нищеты. Что вам обещали — особняк в Чарльз-Тауне? Статую в вашу честь? Что конкретно обещали вам, мистер Уинстон?

Уинстон потянулся дрожащей рукой к синей бутылке, поднес ее ко рту и как следует глотнул для храбрости. Опустив бутылку, он сморгнул слезы и сказал:

— Деньги.

— Существенно больше, чем платил вам Бидвелл?

— Больше, чем... я мог бы заработать за две жизни. — Он снова всерьез приложился к бутылке. — Где вам знать, что это такое — на него работать. Быть рядом с ним... вот таким, как он есть. Он на одни парики тратит каждый год столько, что я мог бы жить на это как принц. А одежда, а еда! Если бы вы знали цифры, вы бы поняли, и вас бы возмутила, как и меня, философия этого человека: ни одного лишнего шиллинга на нужды слуг, но не щадить золота на прихоти хозяина!

— Я не стану его защищать, скажу только, что это право хозяина.

— Ни у кого такого права нет! — с жаром возразил Уинстон. — Я образован, начитан, смею сказать, не бездарен! Но для него я не лучше раба! Даже хуже! В конце концов, Гуду Бидвелл хотя бы скрипку купил!

— Различие в том, что Гуд — раб, а вы — свободный человек. И можете сами выбирать себе работодателя. Хотя... — Мэтью кивнул. — Вы, кажется, так и сделали.

— Ах вы... чистоплюй! — Уинстон повернулся к Мэтью с выражением невероятного отвращения. — Посмотрите на мой дом и посмотрите на его дом! А потом загляните в бухгалтерские книги и увидите, кто управляет его деньгами! Я! Он строит из себя такого безупречного бизнесмена, а на самом деле только и умеет, что запугивать и хвастаться. Мне следовало бы быть партнером в его предприятиях за тот успех, к которому я их приводил! Но его действия показали мне ясно, что Бидвелл берет чужие успехи и выдает их за свои.

Он поднял палец, подчеркивая свои слова:

— А вот провальное предприятие — это дело другое. Неудача — это всегда вина кого-то другого... и этот другой должен быть изгнан из его царства. Я уже видел, как это бывает. Когда провалится затея с Фаунт-Роялом — а она провалится, сколько бы домов я ни сжег и сколько бы ни жарилась ведьма на своем костре, — начнется пушечная пальба обвинениями по всем возможным целям. В том числе и по этой. — Он ударил себя кулаком в грудь. — Так что, я должен смирно сидеть у него в передней и ждать мановения его пальчика, пока буду сползать в нищету? Ну нет! И к вашему сведению — можете распорядиться этим как хотите, — не я пошел на контакт. Они вышли на контакт со мной, пока мы с Пейном занимались в Чарльз-Тауне каждый своим поручением. Сперва я отказался... но тогда предложение подсластили домом и местом в Совете Судоходства. А поджигать дома — это была моя идея.

— И весьма умная, — сказал Мэтью. — Вы спрятались за юбками Рэйчел Ховарт и за тенью Дьявола. Вас не волновало, что не меньше трех пожаров были приписаны ей?

— Нет, — ответил Уинстон без колебаний. — Если вы прочтете документ, который у вас в руках, то увидите, что обвинений в поджоге там нет. Она сама слепила кукол, совершала убийства и якшалась с Сатаной. Я просто воспользовался ситуацией к своей выгоде.

— Просто? — повторил Мэтью. — Мне кажется, что простоты в списке ваших качеств нет, мистер Уинстон. Я бы выбрал слово "хладнокровно".

— Если вам так больше нравится, — сказал Уинстон с едкой улыбкой. — От Бидвелла я научился, что с огнем надо бороться огнем, а со льдом — льдом. — Он сощурился. — Ладно. У вас есть ведро. Я полагаю, вы его спрятали? — Он подождал, пока Мэтью кивнул. — Кто еще знает?

— Если вы рассматриваете насилие как решение, я бы посоветовал вам передумать. Есть человек, который знает, но пока что ваш секрет вне опасности.

Уинстон нахмурился:

— То есть как? Вы не собираетесь бежать доносить Бидвеллу?

— Нет. Как вы сами указали, пожары не включены в обвинения против мадам Ховарт. Я охочусь за лисой поумнее — и похладнокровнее — вас.

— Извините за тупость, но о чем вы говорите?

— Ваши чувства к Бидвеллу меня не касаются. И что вы будете делать с этой минуты, также не моя забота. Пока не будет новых поджогов, спешу добавить.

Уинстон испустил вздох облегчения.

— Сэр, — сказал он, — я низко и благодарно кланяюсь вашему милосердию.

— У моего милосердия есть цена. Я хочу узнать про того землемера.

— Про землемера, — повторил Уинстон и потер виски обеими руками. — Я же вам говорю... почти не могу его припомнить. Да и вообще, зачем это вам нужно?

— Мой интерес — мое личное дело. Вы помните, как его звали?

— Нет... Постойте... дайте мне минутку... — Он закрыл глаза, явно стараясь сосредоточиться. — Кажется... Спенсер... Спайсер... что-то в этом роде. — Уинстон открыл глаза.

— У него была борода?

— Да... большая борода. И он ходил в шляпе.

— В треуголке?

— Нет... Такая... с широкими полями, от солнца. Как у фермера или путешественника. И еще... одевался он тоже по-сельски.

— Вы его водили по Фаунт-Роялу. Как по-вашему, сколько времени вы с ним провели?

Уинстон пожал плечами:

— Кажется, почти всю вторую половину дня.

— И не помните его внешности?

— Борода и шляпа, — сказал Уинстон. — Все, что я могу вспомнить.

— Вероятно, это все, что вам полагалось помнить.

Уинстон глянул вопросительно:

— К чему относятся эти слова?

— Они относятся к манипуляциям памятью, — ответил Мэтью. — К тому, в чем моя лиса очень здорово разбирается.

— Если в ваших словах есть смысл, я не в силах его уловить.