Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Река Богов

ModernLib.Net / Научная фантастика / Макдональд Йен / Река Богов - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Макдональд Йен
Жанр: Научная фантастика

 

 


      — Но ведь люди всегда могут случайно столкнуться со знаменитостью где-нибудь на улице, встретить на пляже, в аэропорту или даже в обычном магазине...
      — Неужели? Знали вы кого-нибудь, кто вот так, как вы говорите, случайно сталкивался со знаменитостями?
      — Ну, я слышала... А...
      — Вы понимаете, что я имею в виду? Мы получаем информацию обо всем через тот или иной носитель. И чего греха таить, я — настоящая знаменитость, и моя слава также вполне реальна. Более того, полагаю, что в наши дни именно слава творит реальность. Вы согласны со мной?
      В голосе Лала Дарфана звучат ноты из бесконечного се риала с его героем. Это голос, созданный для того, чтобы соблазнять, и он уже обвивает Наджью кольцами искушения. Лал вопрошает:
      — Можно мне задать вам личный вопрос? Он совсем простой. Какое самое раннее ваше воспоминание?
      Она всегда так близка, та ночь огня, хаоса и страха... Отец берет ее с кровати, несет куда-то на руках, по всему полу разбросаны бумаги, в доме страшный шум, в саду мечутся какие-то огни. В основном она помнит только это. Конусы света фонарей, покачивающиеся над розовыми кустами. Бегство по поселку. Проклятия отца, заглушаемые звуком мотора. Он все поворачивает машину, поворачивает и поворачивает. А свет фонарей — ближе и ближе. Отец ругается, но проклятия его звучат как-то уж слишком вежливо — ведь полиция явно пришла за ним.
      — Я лежу на заднем сиденье автомобиля, — говорит Наджья. — Я лежу, вытянувшись всем телом. Вокруг ночь. Мы очень быстро едем по Кабулу. Машину ведет отец, мать сидит рядом с ним, но я не вижу их из-за высоких спинок передних сидений. Я понимаю, что они беседуют, а их голоса доносятся откуда-то издалека. Да, еще включено радио. Родители хотят что-то услышать, но я не могу ничего разобрать... — Теперь она знает, что это должно было быть сообщение о нападении на дом и том, что выписан ордер на их арест. До того, как полиция закроет аэропорт, оставалось всего несколько минут. — Я вижу, как мимо меня проносятся уличные фонари, нахожу в их чередовании удивительный, хоть и однообразный ритм: вначале свет каждого из них освещает меня, за тем спинку моего сиденья, а потом исчезает в окне...
      — Потрясающий образ! — восклицает Лал Дарфан. — Сколько вам тогда было лет? Три или четыре года?
      — Еще не было четырех.
      — У меня тоже есть одно очень раннее воспоминание. Именно благодаря ему я знаю, что я не Вед Прекаш. Помню шаль «пейсли», развевающуюся на ветру. Небо было голубым и безоблачным, и край шали вился где-то сбоку. Мне все это видится словно в кадре, однако основное действие проходит за ним. Да, только край шали, и сильный ветер, но вижу с предельной отчетливостью... Мне говорят, что все происходит на крыше нашего дома в Патне. Мама взяла меня наверх, чтобы уберечь от испарений, отравляющих все внизу на уровне первого этажа, и я лежу на одеяле, а надо мной зонтик.
      Шаль незадолго перед тем выстирали, она висит на веревке и сушится. Странно, я помню, что веревка шелковая. Воспоминание о том, что она шелковая, не менее яркое, чем все остальное. Мне было самое большее два года. Вот. Два воспоминания... Вы, конечно, скажете: ваше выдумано, а мое — настоящее. Но... кто знает? Вполне возможно, вам что-то рассказали, а вы с помощью воображения превратили чужой рассказ в собственное воспоминание, однако оно может быть и ложным, искусственно созданным и имплантированным в сознание.
      Сотни тысяч американцев считают, что их разум оккупирован серыми человечками-инопланетянами, которые загнали им специальный механизм в задний проход и таким манером контролируют их сознание. Фантазия — и, вне всякого сомнения, ложные воспоминания, но неужели из-за этого они становятся нереальными, поддельными людьми? В конце концов, из чего состоят наши воспоминания? Из белковых молекул с разным зарядом. В этом мы все вряд ли сильно отличаемся друг от друга, как я полагаю. Дирижабль в виде громадного слона, глупая диковинка, которую сделали по моему заказу; наше представление о том, что мы летим над Непалом. Все перечисленное — не более чем различные сочетания по-разному заряженных молекул белка. Хотя подобное можно сказать о чем угодно. Вы называете то, о чем я говорю, иллюзией, а я называю это фундаментальным основанием моей вселенной. Полагаю, что я вижу ее весьма отличным от вас образом... впрочем, откуда мне знать? Откуда мне знать, что то, что кажется мне зеленым, вы тоже воспринимаете как зеленое? Мы все заперты в маленьких коробках своих «Я» из кости или из пластика, Наджья. И никому из нас не суждено из них выбраться. Можем ли мы в таком случае доверять воспоминаниям?
      Не знаю, как ты, гадкий компьютер, а я доверяю, думает Наджья Аскарзада. Я вынуждена им доверять, ибо то, что я есть, создано этими воспоминаниями. Причина, по которой я нахожусь здесь, болтаю, сидя в нелепом, наполовину виртуальном, наполовину реальном «куполе удовольствий» со звездой телевизионных «мыльных опер», страдающей манией величия, коренится исключительно в тех самых давних воспоминаниях о свете и движении.
      — Но в таком случае вы — как Лал Дарфан — сильно рискуете? Я имею в виду Законодательство Гамильтона относительно Искусственного Интеллекта...
      — «Сыщики Кришны»? Евнухи Маколея, — отвечает Лал Дарфан с желчью в голосе.
      — Я это к тому, что для вас сказать, будто вы обладаете самосознанием — а именно об этом, как мне представляется, и шел разговор, — равносильно подписанию собственного смертного приговора.
      — Я вовсе не говорил, что обладаю самосознанием или какими-либо чувствами, что бы все подобные слова ни значили. Я — сарисин уровня 2,8, и меня узкое положение вещей вполне устраивает. Я лишь высказываю свое право на реальность, на то, что я не менее реален, чем вы.
      — Значит, вы не смогли пройти тест Тьюринга?
      — Я и не должен проходить тест Тьюринга. И не стал бы его проходить. Тест Тьюринга!.. Да что он доказывает? Давайте я вам опишу его. Классический антураж: две запертые комнаты и «маленький гений» со старомодным компьютерным монитором в центре. Посадим вас в одну комнату, а Сатнама из Отдела по связям с общественностью — в другую. Думаю, именно он организовал нынешнюю прогулку — с девушками работает, как правило, он. Надо сказать, что Сатнам большой пижон... «Компьютерный гений» у монитора задает вопросы, вы набираете ответы. Стандартная процедура. Задача Сатнама — убедить «гения» в том, что он женщина. Он может лгать, изворачиваться, говорить что угодно, лишь бы заставить поверить в эту явную ложь. Думаю, вы прекрасно понимаете, что ему не составит большого труда добиться успеха. Но неужели тот факт, что Сатнам убедит компьютер, что он женщина, на самом деле сделает Сатнама женщиной? Не думаю. По крайней мере Сатнам уверен в обратном. Чем в таком случае попытка компьютера выдать себя за сознательное существо отличается от только что описанной мной ситуации? Может ли имитация, модель явления, рассматриваться как само это явление, или же в разуме присутствует нечто настолько уникальное, что делает его единственным в своем роде явлением, которое невозможно подделать? Что все подобные эксперименты доказывают? Только нечто относительно природы самого теста Тьюринга как теста и кое-что относительно опасности полагаться на тот минимум информации, которым может воспользоваться любой сарисин, достаточно сообразительный, чтобы пройти тест Тьюринга... Сарисин, который, с другой стороны, достаточно сообразителен для того, чтобы названный тест провалить.
      Наджья Аскарзада воздевает руки, изобразив притворную беспомощность и полную покорность неопровержимым доводам Лала.
      — Должен сказать, что кое-что в вас мне очень нравится, — говорит Лал Дарфан. — Например, вы не потратили целый час на глупые вопросы о Веде Прекаше, словно он и является истинной звездой. Однако это напомнило мне о том, что я уже должен начинать гримироваться...
      — О, простите! Спасибо!.. — восклицает Наджья, пытаясь изобразить словоохотливую разбитную девицу, которую, к ее великому сожалению, прервали на полуслове.
      На самом деле она рада, что ей наконец-то удалось выбраться из умственного пространства этого педантичного создания.
      То, что, по ее планам, должно было получиться легким, поверхностным, ненавязчивым и слегка китчевым, превратилось в некий вариант экзистенциальной феноменологии с привкусом постмодернистского ретро. Наджья без всякого восторга думает о том, что скажет ее редактор, не говоря уже о пассажирах трансамериканского экспресса Чикаго — Цинциннати, достающих свои «инфлайты» из кармашков на сиденьях.
      Лал Дарфан блаженно улыбается, а его кабинет начинает растворяться. Наконец остается только улыбка в стиле Льюиса Кэрролла, но и она постепенно исчезает в гималайском небе, да и само гималайское небо сворачивается и ускользает куда-то в самые дальние уголки сознания Наджьи. И вот она снова сидит, окруженная системой средств визуализации, на вращающемся кресле с обилием аппаратуры по переработке белков, представляющей длинную, уходящую куда-то вдаль перспективу. Словно «мозги в бутылках» в научно-фантастическом фильме.
      — Он вполне убедителен, не правда ли?
      Голос Сатнама-Который-Несколько-Задается действительно звучит агрессивно. Наджья снимает лайтхёк, все еще чувствуя некоторую спутанность сознания из-за полного погружения в атмосферу интервью.
      — Я думаю, что он думает, что он думает...
      — Именно так, как мы его программировали. — У Сатнама имеется стиль, специально выработанный для общения с прессой, и такая же одежда плюс необычайная самоуверенность. Но Наджья замечает маленький трезубец Шивы на платиновой цепочке у него на шее. — Суть в том, что Лал Дарфан столь же четко запрограммирован, как и его герой Вед Прекаш.
      — Именно. В том-то и суть — в разнице между видимостью и реальностью. Если люди могут поверить в реальность виртуальных актеров, то что же еще в таком случае они способны проглотить, не подавившись при этом?..
      — Ну, не надо раскрывать все карты. — Сатнам улыбается, проводя ее в следующее отделение. Сейчас он очень мил, думает Наджья. — А здесь у нас «метамыльный» отдел, где Лал Дарфан получает сценарий, от которого, как ему кажется, он совершенно не зависит. И наш «метамыльный» отдел ничуть не менее важен, чем собственно «мыльный».
      Отдел представляет собой большую «ферму» из рабочих станций. Перегородки из темного стекла: сотрудники работают здесь в полумраке, освещаемом мерцанием мониторов. Руки разработчиков движутся в нейропространстве. Наджья с трудом подавляет дрожь от мысли о том, что и она могла бы провести всю свою жизнь в подобном месте, куда никогда не попадает солнечный свет...
      Какой-то случайный лучик касается высоких скул, безволосого черепа, изящная тонкая рука приковывает к себе внимание Наджьи, и теперь наступает ее черед оборвать Сатнама.
      — Кто это?
      Сатнам вытягивает шею.
      — А, это Тал, новичок здесь. Он занимается разработкой обоев с визуализацией.
      — Мне кажется, следовало бы употребить местоимение «эно», — замечает Наджья, пытаясь получше разглядеть ньюта.
      Она не знает, почему ее так удивило присутствие здесь, в производственном отделе, представителя третьего пола. В Швеции ньюты склонны выбирать творческие профессии, а самая популярная индийская «мыльная опера» должна быть особенно привлекательной для них. Наджья вдруг начинает понимать, что всегда полагала, будто уходящая во тьму столетий история индийской транс- и бисексуальности была надежно сокрыта от нескромных взоров и прочно табуирована.
      — «Эно», «оно», «он» — как вам угодно... «Эно» — модное местоимение в наши дни. Некоторых из них приглашают на важные приемы с большими шишками.
      — Юли. Русская модель. Я попыталась пробиться на встречу, взять у него интервью, у этой... этого «эно».
      — Но променяла его на Толстого Лала?
      — Нет, меня в самом деле очень интересует психология актеров-сарисинов.
      Наджья не может удержаться и снова бросает взгляд на ньюта. «Эно» поднимает взгляд. Их глаза на какое-то мгновение встречаются. Взгляд Юли ничего не выражает, «эно» просто смотрит, холодно и равнодушно, затем вновь возвращается к работе. Руки «эно» ваяют символы.
      — Толстый Лал не знает, что персонажи и сюжет представляют собой базовые пакеты, — продолжает Сатнам, ведя Наджью среди мерцающих рабочих станций. — Мы продаем лицензии, и различные национальные трансляционные компании включают в них собственных актеров-сарисинов. В Мумбаи и в Керале Веда Прекаша играют разные актеры, которые в тех краях не менее знамениты и популярны, чем Толстый Лал здесь.
      — Все есть лишь версия всего остального, — замечает Наджья, пытаясь что-нибудь понять в изысканных движениях длинных пальцев ньюта.
      Выйдя в коридор, Сатнам продолжает болтовню:
      — Значит, вы и в самом деле из Кабула?
      — Я уехала оттуда, когда мне было четыре года.
      — Мне об этом почти ничего не известно. Я уверен, что...
      Наджья резко останавливается и поворачивается к Сатнаму. Она на полголовы ниже eгo, однако, увидев выражение ее лица, он делает шаг назад. Наджья хватает Сатнама за руку и чертит номер «UCC» у него на тыльной стороне ладони.
      — Вот мой номер. Позвоните. Возможно, я отвечу. Могу предложить прогуляться, но если мы куда-нибудь и пойдем, то место буду выбирать я. Согласны? А теперь спасибо за экскурсию. Думаю, что выход смогу найти сама.
 
      Когда Наджья на фатфате подъезжает к обочине, он уже стоит в том самом месте, где обещал, не опоздав ни на минуту. По просьбе журналистки Сатнам одет не так, как обычно, хотя на нем по-прежнему трезубец Шивы. Она уже много их видала — у самых разных мужчин.
      Он усаживается на сиденье рядом с Наджьей.
      — Я собиралась с вами расплатиться за экскурсию, помните? — спрашивает девушка.
      Рикша въезжает в хаотическое коловращение уличного движения.
      — Туром-загадкой? Очень хорошо, даже интересно, — отвечает Сатнам. — А вы написали статью?
      — Написала, поставила точку, развязалась с этим, — говорит Наджья.
      Она действительно наскоро отстучала сегодня статью на своем компьютере на террасе «Империал интернэшнл», здешнего общежития для рюкзачников, в котором снимает комнату. Наджья выедет оттуда сразу же, как только из журнала пришлют гонорар. Австралийцы действуют ей на нервы. Они стонут и жалуются по любому поводу.
      Суть в том, что у Наджьи есть бойфренд. Его зовут Бернар. Он француз, лентяй с отвратительными манерами, убежденный в собственной гениальности. У Наджьи есть подозрение, что Бернар живет в гостинице только ради того, чтобы без особого труда добывать себе новых девочек — таких, как она. Но он практикует тантрический секс, и у него стоит с любой женщиной не менее часа: по крайней мере, пока он распевает свои гимны. До сих пор тантра с Бернаром заключалась для Наджьи в том, что ей приходилось по двадцать, тридцать, сорок минут сидеть у него на коленях и тянуть за кожаный ремешок, обвязанный вокруг его члена, затягивая петлю все крепче и крепче, заставляя член напрягаться все больше и больше, пока глаза Бернара не начинали вылезать из орбит и он не восклицал, что Кундалини пошла вверх. В переводе на обычный язык это означало: таблетки наконец-то подействовали. Наджье такой вариант тантры совсем не нравится. И вариант бойфренда тоже. Сатнам также не относится к ее типу мужчины примерно по тем же причинам, что и Бернар, но все-таки это не более чем игра, развлечение — «почему бы и нет»? Наджья Аскарзада выжала из своих двадцати двух лет столько, сколько смогла, и ограничивало девушку только некоторое чувство ответственности за слишком частые «почему бы и нет?», которые и привели ее в Бхарат наперекор мнению учителей, друзей и родителей.
      Нью-Варанаси переходит в старый Каши постепенно. Улицы начинаются в одном тысячелетии и заканчиваются в другом. Шпили небоскребов, взмывающих в заоблачную высь, соседствуют с запущенными проулками и деревянными лачугами, построенными лет четыреста назад. Виадуки метро и подвесные дороги проносятся мимо разрушающихся древних храмов, напоминающих дряхлые фаллосы из песчаника. Сладковато-приторный аромат гниющих цветочных лепестков перекрывает даже запах неисчислимых выхлопов от спиртовых двигателей, смешиваясь в урбанистическое благоухание, которым города прикрывают вонь бездонных клоак. Бхаратская железная дорога содержит дворников со специальными метлами для сметания цветочных лепестков с путей. Каши производит миллионы и миллионы лепестков, и стальные колеса не в состоянии с ними справиться.
      Моторикша сворачивает в темный переулок с множеством маленьких магазинчиков и лавок. Бледные пластиковые манекены, безрукие и безногие — однако, тем не менее, улыбающиеся, — покачиваются на крюках у них над головой.
      — Можно ли узнать, куда меня везут? — спрашивает Сатнам.
      — Вы очень скоро увидите...
      А правда состоит в том, что Наджья здесь никогда раньше не бывала. Но с того самого момента, когда она услышала, с каким восторгом квохчут австралийцы о своей необычайной смелости, выражающейся в факте посещения этого загадочного места, которое у них, как ни странно, не вызвало ни малейшего отвращения, девушка искала повод отправиться в названный таинственный клуб.
      Она не имеет ни малейшего представления о том, где находится, но, когда болтающиеся на крюках манекены уступают место проституткам, стоящим в открытых магазинных витринах, понимает, что водитель везет их в нужном направлении. Большинство дамочек явно восприняли западную моду: они затянуты в лайкру и демонстрируют прохожим вызывающего вида обувь. Лишь немногие придерживаются местной традиции и сидят в железных клетках.
      — Ну, приехали, — говорит рикша.
      «В бой! В бой!» — восклицают неновые огни над крошечной дверью, расположенной между магазином индуистских ритуальных сувениров и чайной стойкой, за которой проститутки распивают «лимку». Кассир сидит в уютной жестяной кабинке у самой двери. На вид ему можно дать лет тринадцать или четырнадцать, однако чувствуется, что из-под своей найковской шапочки он уже всего навидался. За ним начинается лестница, ведущая в поток ослепительного флюоресцентного света.
      — Тысяча рупий, — говорит он и протягивает руку. — Или пять долларов.
      Наджья платит в местной валюте.
      — Должен признаться, я несколько иначе представлял себе наше первое свидание, — говорит Сатнам.
      — Свидание?.. — переспрашивает Наджья, которая ведет его по лестнице, то поднимающейся вверх, то вдруг резко сворачивающей в сторону, спускающейся вниз и обрывающейся на каком-то балкончике над обширной залой.
      Зала когда-то явно использовалась в качестве склада. Болезненно-зеленоватый цвет стен, заводские лампы, кабели, световые люки на потолке — все говорит о прошлом этого помещения. Теперь оно превращено в арену. Вокруг пятиметрового шестиугольника, усыпанного песком, ряды деревянных скамей, расставленные амфитеатром, как в лекционной аудитории. Все здесь изготовлено из промышленной древесины, украденной в Агентстве скоростных перевозок Варанаси, которое постоянно чувствует нехватку наличных денег. Стойки обиты упаковочными панелями. Наджья отнимает руку от перил и чувствует, что ладонь стала липкой — на ней смола.
      Все помещение бывшего склада вздыблено: от кабинок, где делаются ставки, и мест борцов у самого ринга до задних рядов балкона, где мужчины в клетчатых рабочих сорочках и дхоти залезли на скамьи, чтобы лучше разглядеть происходящее внизу. Публика почти полностью состоит из мужчин. Немногие женщины, присутствующие здесь, пришли с явной целью подцепить кавалера.
      — Я ничего не знал об этом месте, — говорит Сатнам. Наджья чувствует вонь сбившихся в кучу тел, запах пота, множество других первобытных ароматов. Она протискивается вперед и смотрит вниз. Деньги быстро меняют владельцев за маклерским столом. Мелькают затрепанные банкноты. Кулаки сжимают веера рупий, долларов и евро. Маклеры отслеживают путь каждой пайсы. Все взгляды устремлены на деньги, за исключением взгляда одного человека, стоящего прямо напротив нее у самой арены. Он смотрит вверх так, словно ощущает тяжесть ее пристального взгляда. Он молод и очень ярок. Явно из местной шпаны, думает Наджья. Их глаза встречаются.
      Зазывала, пятилетний мальчишка в ковбойском костюме, ходит по залу, заводя аудиторию, а двое мужчин с граблями превращают окровавленный песок в дзенский садик. У мальчика на шее маленький микрофон.. Его странный голосок, одновременно и мальчишеский, и старческий, пропускается сквозь сложную звуковую систему. Слыша эту странную смесь невинности и опыта, Наджья думает: быть может, перед нею брахман?.. Нет, настоящий брахман находится в кабинке в первом ряду: на первый взгляд он кажется десятилетним пацаном, одетым как двадцатилетний парень. Его окружают девицы, будущие телестарлетки. Зазывала — просто еще один уличный мальчишка. Наджья видит, что он дышит часто и тяжело. И вдруг понимает, что рядом с ней нет Сатнама.
      Шум, начавший уже было стихать, снова взрывается волной грохота и хриплых воплей, как только команды выходят на арену, чтобы продемонстрировать своих главных бойцов. Они поднимают их на руках высоко над головой, обносят вокруг ринга — так, чтобы все могли увидеть, за что платят деньги.
      «Мини-саблезубые» — жуткие создания. Оригинальный патент принадлежит одной небольшой калифорнийской компании, занимающейся генной инженерией. Вмонтируй в обычного Felis Domesticus* [Кот домашний] восстановленную ДНК ископаемого Smilodon Fatalis** [Саблезубый тигр (вымершее животное)]. Результат — карликовое саблезубое чудовище размером с дикую американскую кошку, но с клыками по моде верхнего палеолита и с соответствующими манерами. Названные создания пережили короткий период звездной популярности, потом их владельцы обнаружили, что эти звери слишком часто становятся причиной исчезновения их собственных и соседских кошек, собак, других домашних любимцев, а потом и маленьких детей. Компания, повинная в производстве маленьких монстров, заявила о банкротстве еще до того, как на нее посыпались исковые заявления, однако на права обладателей патента уже начали активно покушаться в бойцовских клубах Манилы, Шанхая и Бангкока.
      Наджья с интересом наблюдает за девушкой атлетического сложения в бюстгальтере и широченных шароварах, которая торжественным шагом обходит арену, подняв высоко над головой своего чемпиона. Это большой, серебристого окраса полосатый кот с телосложением крошечного военного самолета. Гены убийцы! Роскошный, восхитительный монстр! На когти ему надеты специальные кожаные протекторы. Наджья видит, что девушка преисполнена гордости за питомца и любви к нему. Толпа ревет от восторга перед животным и его владелицей. Зазывала вспрыгивает на низкий подиум. Маклеры раздают кучу бумажных талонов. Соревнующиеся уходят в кабинки.
      Девушка вонзает в кота шприц со стимулирующим средством, а ее коллега-мужчина подносит к носу животного специальное возбуждающее вещество. Они крепко держат своего зверя. Все затаили дыхание. На арену опускается мертвая тишина. Зазывала трубит в маленький горн. Соревнующиеся срывают с когтей своих питомцев протекторы и бросают животных на арену.
      Толпа сливается в едином вопле, в единой жажде крови. Наджья Аскарзада ревет и бушует вместе с толпой. Единственное, о чем она сейчас способна думать, — это два бойцовых кота на арене, бросающиеся друг на друга, рвущие соперника клыками и когтями. Кровь приливает ей к голове, к ушам и глазам.
      Все происходит с поразительной быстротой и жестокостью. Всего через пару секунд у милого серебристого полосатого кота одна нога уже болтается на лоскутах кожи. Кровь хлещет из открытой раны, но зверь издает страшный вопль, призывая противника продолжать поединок, пытается увернуться и ринуться вперед. Он лязгает жуткими смертоносными зубами, однако почти тут же падает на спину и начинает извиваться в судорогах, взбивая тучи окровавленного песка. Победители уже подцепили своего чемпиона за ошейник и с огромным трудом пытаются оттащить злобную визжащую тварь в загон. Серебристый полосатый кот стонет и воет, наконец кто-то встает с судейской скамьи, подходит к нему и бросает на голову зверю шлакобетонный блок.
      Девушка в бюстгальтере еще некоторое время стоит и мрачно наблюдает за тем, как раздавленное существо вытаскивают с арены. Она прикусила губу. Наджья обожает ее, обожает того юношу, с которым встретилась взглядами, обожает всех и всё здесь, на этой залитой кровью арене. Сердце бешено колотится, из груди вырывается горячее дыхание, она сжимает кулаки и дрожит, у нее расширены зрачки, а мозг пылает. Наджья жива на восемьсот процентов и пронизана каким-то неведомым ей доселе чувством. И вновь она встречается взглядом с местным гангстером. Он кивает девушке, но Наджья видит: парень переживает тяжелую утрату.
      Победители выходят на ринг, и толпа восторженно бушует. Зазывала орет что-то в звуковую систему, а на маклерской скамье вовсю идет раздача денег... денег... денег... Вот зачем ты приехала в Бхарат, Наджья Аскарзада, говорит она себе. Чтобы ощутить жизнь до самого предела... и смерть... иллюзию и реальность... Чтобы что-то прожгло насквозь эту чертову благоразумную, добропорядочную, терпимую шведскость. Чтобы почувствовать безумие и необузданность мира. Ее соски набухают. Наджья чувствует сексуальное возбуждение. Война, война за воду, война, которую она отрицает, привела ее сюда, та война, которой все страшатся и которая становится все более неизбежной. Но она больше не боится. Она ее страстно желает.

5
Лиза

      На расстоянии четырехсот пятидесяти километров над Западным Эквадором Лиза Дурнау прорывается сквозь стаю боббетов, которые, высоко подняв яркие хохолки, разлетаются в разные стороны, быстро перебирая своими мощными ногами. Лесные дали оглашаются их тревожными криками. Пасущийся в поле молодняк встревожен: звереныши задирают головы, в страхе поднимаются на задние лапы, а затем с визгом ныряют в сумки родителей. Сауромарсупиалы, достающие Лизе до пояса, в ужасе отскакивают от девушки, которая бежит в спортивных штанах, футболке и туфлях. Недавний выводок пытается забиться к родителям в сумки головами вперед.
      Эти звери принадлежат к числу самых успешных видов «Биома-161». Леса с условным названием «За Восемь Миллионов Лет До Нашего Времени» буквально кишат ими. Для «Альтерры» реальный день равен ста тысячам моделируемых лет, поэтому к завтрашнему дню они уже могут вымереть. Высокий и влажный лес из деревьев с зонтичными кронами будет высушен климатическим сдвигом. Но сейчас, в данный экологический момент, во временном срезе того, что в другую эпоху и на совсем другой Земле станет северной Танзанией, они наделены абсолютной властью.
      Беготня боббетов встревожила группу трантеров, жующих листья деревьев трюдо. Крупные, но медлительные дендрофаги разбегаются врассыпную. Их внутренние костные пластины под полосатой шкурой цвета старого китайского фарфора движутся подобно хитрому механизму. Защитная окраска работы Уильяма Морриса* [Английский литератор, провозвестник эстетизма и доктрины «Искусство для искусства» (1834 — 1896)], насмешливо думает Лиза Дурнау. Ботанический аспект — произведение Рене Магритт** [Бельгийская художница-сюрреалист (1898 — 1967)]. Листья на деревьях трюдо представляют собой почти идеальные полушария, сами деревья высажены в долине через равные промежутки, а все вместе производит впечатление живой иллюстрации к какой-то статистической теории. На некоторых ветвях повисли семенные коробочки, подобно маятникам раскачивающиеся на ветру. Они способны разбрасывать семена на сотни метров, стреляя ими словно из пистолета. Именно с помощью подобного механизма и достигается идеальная математическая правильность в расположении растений. Таким образом ни одно из деревьев трюдо не оказывается загубленным густой кроной другого, а в густой листве скрывается целый мир самых разных живых организмов.
      Между деревьями мелькают пробегающие тени. Стайка бэкхемов-паразитов отскочила от мертвого трантера, в которого только что были отложены яйца. Йистават, парящий высоко вверху, опускается немного ниже, затем делает резкий рывок, круто отклоняется в сторону и захватывает в кожную сетку между задними лапами неповоротливую заврохироптеру. Хитроумное сальто, движение хищного клюва — и охотник возвращается на обычный курс. Неуязвимая и неприкосновенная для всех здешних обитателей Лиза Дурнау продолжает свой путь. Любой бог бессмертен в собственном мире: в течение последних трех лет она была директором, менеджером и медиатором «Альтерры» — «параллельной Земли», эволюционирующей в ускоренном ритме на одиннадцати с половиной миллионах компьютерах «Реального мира».
      Бэкхемы. Трантеры. Трюдо. Лизе Дурнау нравятся шалости таксономии «Альтерры». Здесь принципы, давно используемые в астрономии, наконец-то применены в альтернативной биологии. Как только что-то появляется у вас на жестком диске, вы сразу же даете ему имя. Макконки и мастроянни, огунвы, хаякавы и новаки. Хаммадии, куэстры и бьорки.
      Все это так похоже на Лалла.
      Лиза снова вошла в обычный ритм. Таким манером она может двигаться до бесконечности. Некоторые во время пробежек слушают музыку. Иные болтают, читают электронную почту или новости. Другие заставляют своих сарисинов-секретарей предоставлять краткую информацию о событиях дня. Лиза Дурнау проверяет, что нового появилось среди десяти тысяч биомов, существующих на одиннадцати с половиной миллионах компьютеров, принимающих участие в самом крупном эксперименте по эволюции. Ее обычный путь пролегает петлей вокруг кампуса Канзасского университета. В восхитительном и загадочном бестиарии Лизы всегда есть что-то удивительное и способное вызвать восторг. К примеру, какое-нибудь новенькое название, взятое из телефонного справочника, которым проштамповано новое фантастическое создание, только что вылезшее из силиконовых джунглей. Когда на 158-м хосте биома в Гвадалахаре путем эволюционного скачка от насекомых произошли первые артротекты, она испытала то чувство острого удовлетворения, какое переживает читатель триллера при новом, замысловатом и совершенно непредсказуемом повороте сюжета. Никто не мог предвидеть появления лопесов, но и их существование было каким-то загадочным образом запрограммировано в исходных правилах. Затем, два дня спустя, результатом эволюции стали паразитогенные бэкхемы, появившиеся в Ланкашире, и это вновь потрясло ее. Подобное тоже было весьма трудно предсказать.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9