Но ведьме было не до объяснений. Она развернулась, словно маленький черный ураган из развевающихся плаща и юбки, и выбежала за ворота.
Как в забытьи шла она по дороге, а в голове вызревал план. О волшебной метле ведьма вспомнила, только когда, остановившись на отдых, оперлась на нее.
Бок, Глинда, даже Фрекс — каким разочарованием стали они для нее! Так ли они изменились за прошедшие годы, или это она по своей наивности раньше не замечала, кем они были на самом деле? Окончательно утратив веру в человечество, ведьма хотела теперь только одного — попасть домой. Чтобы ни на кого не сорваться, она не стала заходить в таверну. Ночь была теплая, и ведьма решила отдохнуть под открытым небом.
Она лежала без сна на краю ячменного поля. Взошла луна, огромная, как это бывает, когда она только поднимается из-за горизонта, и высветила воткнутый в землю шест с поперечной перекладиной, готовый стать крестом для распятия или опорой для пугала.
Почему ведьма не объединилась с сестрой и не повела вместе с ней армии против Гудвина? Почему, когда Нессароза попросила ее о помощи, она отказала и вернулась в Киамо-Ко, где просидела последние семь лет? У нее была возможность объединить силы с сестрой, а она не воспользовалась этим — почему? Неужели из-за жалких семейных обид?
За что бы она ни бралась, какое бы дело ни начинала — все оканчивалось неудачей. Почему?
Терзаемая мыслями о гибели сестры, раздавленной, как козявка, ведьма поднялась и взяла новый курс. Дороти никуда не денется: она будет идти по Дороге из желтого кирпича до самого Изумрудного города. Ее всегда удастся перехватить. А пока ведьма завершит дело, начатое пятнадцать лет назад. Мадам Кашмери все еще жива.
6
За прошедшие годы Шиз превратился в настоящую денежную машину. Расположенный в историческом центре университет почти не изменился, только кое-где появились новые корпуса. Зато город разросся вширь, подпитываемый лихорадящей предвоенной экономикой. Сам воздух здесь горячил и волновал кровь: Шиз деловито пыхтел и с каждым вздохом преумножал свое богатство. Посреди Вокзальной площади устремилась ввысь огромная, желтеющая медью мраморная колонна — памятник «Дух империи». Заводы выпускали в небо столбы черного дыма. Камни, прежде голубовато-серые, темнели от сажи. Серели чахлые деревья. И нигде не было ни одного Зверя.
Крейг-холл странным образом преобразился: одновременно постарел и помолодел. Ведьма решила не связываться с привратником и перелетела через стену в огород, куда когда-то чуть ли не на колени ей упал Бок. Овощные грядки с фруктовым садом остались, а вот прилегавшая к ним раньше лужайка исчезла — теперь на ее месте стояло каменное сооружение, над блестящими дверями которого виднелась надпись «Театр музыки и драмы сэра Чафри и леди Глинды».
На дорожку, о чем-то щебеча и прижимая к груди учебники, вышли три девушки, будто тени из прошлого, призраки Нессарозы, Глинды и ее самой. У ведьмы подогнулись колени; и она оперлась на метлу, чтобы не упасть. Как же, оказывается, она постарела!
— Как бы мне увидеть директора? — спросила она.
Студентки недоуменно посмотрели на нее, потом одна, самая бойкая, объяснила. Кабинет находился все там же, в главном здании.
— Там вы ее и найдете, — закончила девушка. — Она всегда в это время пьет чай.
«Странно, даже не спросили, откуда я взялась и что делаю в огороде, — подумала ведьма. — Видно, охрана здесь нестрогая, еще и не таких, как я, пропускает. Тем лучше — проще будет сбежать».
Директриса теперь обзавелась пухлым старичком-секретарем.
— Вы договаривались? — спросил он. — Нет? Тогда я проверю, свободна ли она.
Он заглянул в кабинет.
— Проходите, — сказал он, высунувшись. — Метлу можете оставить здесь, на стойке для зонтиков.
— Нет-нет, благодарю, — отказалась ведьма и вошла внутрь.
Директриса поднялась ей навстречу из кожаного кресла.
Это была не мадам Кашмери, а низенькая, розовощекая, энергичная женщина с медно-рыжими волосами.
— Простите, я не расслышала вашего имени, — извинилась она. — Вы ведь из стареньких, а я тут совсем новенькая. — Она рассмеялась собственной шутке. — Я даже не представляла, сколько прежних выпускниц сюда возвращаются, чтобы вспомнить юность. Присоединяйтесь ко мне пить чай. Так как вас зовут?
— Когда я училась здесь, меня звали Эльфабой, — не без усилия произнесла ведьма. Только сейчас она поняла, как давно это было. — Спасибо за ваше приглашение, но боюсь, мне придется отказаться. Я спешу. Я думала, что здесь все еще руководит мадам Кашмери. Не знаете, где ее можно найти?
— Даже не знаю, как вам это сказать, — начала директриса — Д° последнего времени мадам Кашмери регулярно посещала Изумрудный город, вместе с самим императором занималась вопросами образования в Озе. Но недавно ее здоровье сильно пошатнулось, и теперь она лежит в дочернике — я хотела сказать, в Дочернем корпусе; он назван так, потому что построен на пожертвования дочерей Крейг-холла, наших выпускниц. Мне жаль вас огорчать, но боюсь, ее конец уже близок.
— Можно я загляну к ней поздороваться? — спросила ведьма. Она не умела притворяться, но директриса была еще слишком неопытна и наивна, чтобы заподозрить неладное. — Я была одной из ее любимых учениц, она мне очень обрадуется.
— Подождите, я позову Громметика, он вас проводит. И еще надо бы спросить сиделку, сможет ли мадам вас принять.
— Не надо, не зовите Громметика, я знаю дорогу. С сиделкой я все улажу, да и загляну всего на секундочку. А потом вернусь к вам, и мы поговорим о пожертвовании в университетский фонд.
На памяти ведьмы это была первая ложь в ее жизни.
Дочерни к оказался приземистой башенкой вроде силосной, примыкающей к часовне, в которой отпевали профессора Дилламонда. Уборщица объяснила, что покои мадам Кашмери находятся этажом выше, за дверью с императорским гербом.
Минутой позже ведьма остановилась перед указанной дверью. Императорский герб изображал воздушный шар, прославляя чудесное прибытие Гудвина в Изумрудный город, а под шаром — два скрещенных меча. Издали шар с висящей под ним корзиной напоминал оскаленный в улыбке череп, а мечи — зловещий крест. Ведьма приблизилась, повернула ручку и вошла внутрь.
Здесь было несколько комнат, все забитые почетными грамотами и памятными подарками от вельмож Изумрудного города, в том числе от самого императора. Ведьма прошла через гостиную, где, несмотря на теплую погоду, горел камин, миновала кухню с чуланом, забаррикадировала комодом дверь в ванную, откуда доносились чьи-то всхлипывания, и прошла в спальню.
На огромной кровати, выполненной в виде феникса, высоко на подушках покоилась мадам Кашмери. Золоченые голова и шея птицы поднимались над изголовьем, крылья распростерлись по сторонам, а лапы соединились у изножия. Куда приткнуть хвост, столяр, видно, так и не догадался. Поза у птицы получилась странной, как будто ее отбросило назад мощным выстрелом или как будто она по-человечески рожала то скопище плоти, которое давило ей на живот и опиралось на грудь.
На полу близ кровати лежала стопка газет и поверх нее старомодные очки. Но время чтения уже миновало. Жизнь покинула кошмарную Кашмери, оставив от нее только мертвенно-серое тело. Ее руки лежали сложенными на животе, открытые, слегка выпученные глаза были неподвижны. Она все так же напоминала гигантскую рыбу, только без рыбного запаха. Рядом горела недавно зажженная свеча, и в комнате все еще витал серный спичечный запах.
Из ванной послышался стук.
— Что, нет здесь детей, за которых можно спрятаться? — с ненавистью прошипела ведьма и замахнулась метлой. Но мертвому телу было уже все равно.
Не помня себя от ярости, ведьма ударила мадам Кашмери метлой по лицу, но прутья даже не оставили следа. Тогда она потянулась к каминной полке, ухватила почетный кубок потяжелее и обрушила его мраморной подставкой на голову бывшей директрисе. Проломленные кости треснули, как дрова в огне.
Ведьма оставила кубок в руках умершей, памятной надписью вверх, на обозрение всякого, кто зайдет в комнату. «За все, что вы для нас сделали», — гласила она.
7
Ведьма пятнадцать лет ждала возможности убить директрису — и опоздала на какие-то жалкие несколько минут. Неудивительно, что теперь ей хотелось хотя бы Громметика растерзать на части, но она удержалась. Быть пойманной и осужденной за надругательство над трупом заклятого врага еще куда ни шло, но за отмщение железке — нет уж!
Она перекусила и проглядела газеты в кафе, потом, борясь со скукой, прошлась по магазинам. Ей хотелось увидеть, как город воспримет смерть Кашмери, услышать, что об этом будут говорить, узнать, как работает новая государственная машина. Вряд ли ей когда-нибудь еще представится такой случай: она не собиралась возвращаться ни в Шиз, ни в столицу.
К вечеру ведьма забеспокоилась. Что, если новая директриса пытается замять скандал? Тем более что речь шла о покушении на особу, приближенную к императору. Так ведь о ведьмином поступке никто и не узнает! Она стала перебирать в голове, кому бы признаться. Кто побежит доносить властям? Кроп? Шень-Шень? Фэнни? Или хотя бы маркграф Десятилуговья, надменный Эврик?
Уже смеркалось, когда ведьма добралась до особняка, расположенного на краю Шиза, в глубине парка или, как это теперь называлось, Императорского сада. Подобно соседним домам, он был окружен стеной, вдоль которой валялись разбитые бутылки, и имел собственную охрану со злыми собаками. С собаками у ведьмы давно был общий язык, а стену она попросту перелетела и, опустившись на террасу под возглас перепуганной служанки, вошла в дом.
Эврик сидел в кабинете, подписывал бумаги элегантным пером и потягивал желтое, как мед, виски из хрустального бокала.
— Я же сказал, что на коктейль не выйду, разбирайся сама. Неужели не понятно? — начал он и осекся. — Как вы сюда попали? Кто вы, мы знакомы?
— Конечно, знакомы. Помнишь зеленую студентку из Крейг-холла?
— Ах да! Как бишь тебя зовут?
— Раньше звали Эльфабой.
Маркграф зажег лампу: в комнате уже заметно стемнело.
— Ну садись, раз пришла, — сказал он. — Выпьешь?
— Самую малость.
Из всей их университетской компании только Эврика красил возраст. Он и в студенческие годы был невероятно хорош собой, а теперь стал просто загляденье: крепкий, осанистый, свежий, с пышными платинового цвета волосами, зачесанными назад. Умеет же человек сохранить то, чем щедро одарила его природа, — подумала ведьма, сделав глоток из предложенного бокала.
— Чем обязан такой чести? — спросил Эврик, долив себе виски. — Или сегодня день такой особый, что все повторяется?
— В каком смысле?
— А вот в каком. Гуляю я сегодня, как обычно, по парку со своей охраной и вижу, устанавливают балаган для завтрашнего представления. Народу, конечно, сюда навалит, студентов, рабочих, праздных зевак и этих болтунов из Малого Гликкуса. Труппа из подростков, увязавшихся небось за циркачами. Но главное — заправляет всем вонючий гном!
— Вонючий?
— Ну, вонючий, отвратительный, не в этом дело. Штука в том, что это тот самый гном, которого я видел, когда еще был студентом.
— Оригинально.
— Я, конечно, удивился, но значения не придал. И тут, будто из того же времени, появляешься ты. Разве ты не ходила тогда с нами в «Приют философа»? Когда нас, вдрызг пьяных, затащили на оргию, и Тиббета так отделал Тигр, что… Да ты ходила, точно.
— Нет, вряд ли.
— Разве? Маленький пронырливый Бок ходил, и Фэнни, и Фьеро, по-моему, и кто-то еще… Неужели не помнишь? Там еще была такая гадкая старуха Якль и этот гном. Они впустили нас, и бр-р — аж сейчас в дрожь бросает.
— Не может быть! — вскричала ведьма, едва не уронив бокал. — Не может быть, чтобы старуху звали Якль! Это безумие, я, наверное, ослышалась. Нет, Эврик, я отказываюсь верить, чтобы через двадцать лет ты вот так сразу вспомнил имя какой-то старухи.
— Я даже помню, как она выглядела. Темная такая, лысеющая старуха в парике, с карими глазами. Они с гномом — не знаю, как его зовут, — были вместе. Почему бы мне не помнить ее имени?
— Да ты даже мое имя забыл!
— Ты — другое дело. Ты и близко меня не пугала так, как она. — Эврик ухмыльнулся. — Ты вообще меня не пугала. Я тогда грубияном был, да? Наглецом?
— Таким и остался.
— Ха, и ты не первая, кто это говорит. Похоже, с моим опытом я могу уже претендовать на звание заслуженного наглеца.
— Я пришла, чтобы сказать тебе, что убила сегодня мадам Кашмери. — Ведьма даже поразилась, насколько правдиво звучат ее слова. — Я специально выбрала тебя как человека, которому поверят.
— Ух, зачем же ты ее убила?
— Да так, много причин. — Ведьма гордо выпрямилась. — Она это заслужила.
— Да ну? Ангел мщения никак позеленел?
— Ага. Чтоб никто не догадался.
Они обменялись улыбками.
— Кстати, раз уж речь зашла о мадам Кашмери. Когда выяснилось, что ты сбежала, она собрала нас, твоих друзей и приятелей, и прочла нам любопытную лекцию.
— Ты никогда не был моим другом.
— Меня это не спасло. Кашмери достала твою характеристику и зачитала нам отзывы разных учителей, что ты дерзкая, постоянно идешь на конфликт и противопоставляешь себя коллективу — что-то вроде этого. Точно не помню. Она даже предупредила, что ты можешь попытаться чуть ли не вовлечь нас в студенческое восстание. Что тебя всеми силами надо избегать. Нессароза была в ужасе.
— Немудрено, — хмуро проворчала ведьма.
— И Глинда тоже. Она едва не надломилась, как тогда, после того, как профессор Дилламонд упал на увеличительное стекло.
— Как? Кто-то еще верит в эту наглую ложь?
— Хорошо, хорошо, будь по-твоему — после того как его зарезали неизвестные разбойники. То есть мадам Кашмери — ты хочешь, чтобы я это сказал? Зачем ты все-таки ее убила?
— Она сделала свой выбор. У нее была возможность дать студенткам нормальное образование, а связавшись с Гудвином и занявшись промывкой мозгов, она предала всех, кто верит в свободомыслие. И потом, эта страшная женщина виновна в убийстве профессора Дилламонда, сколько бы ты над этим ни смеялся.
Ведьма осеклась. В своих словах она услышала отголосок того, что когда-то давно сказала княгиня Настойя. «Никто не определяет твою судьбу, кроме тебя самой, — внушала ей Слониха. — Выбирать тебе».
— А ты ее — убивать? — перехватил инициативу Эврик. — Кулаками-то махать каждый дурак мастер, как кричали мы в детстве, когда нас лупили те, кто посильнее. Злом ведь зла не исправишь. Слушай, оставайся-ка ты на ужин. У нас как раз гости.
— Чтобы ты успел вызвать полицию? Нет уж, спасибо.
— Делать мне больше нечего! Стану я опускаться до доносов.
Голос его звучал убедительно.
— Тогда ладно, — согласилась ведьма. — Кстати, на ком ты женат? На Фэнни, на Шень-Шень или на ком-то еще?
— Да какая разница? — ответил Эврик, плеснув себе еще виски. — Я никогда не мог удержать подобные мелочи в голове.
Кладовая у маркграфа оказалась настоящим рогом изобилия, повар — гением, вина — сказкой. Были здесь и улитки с чесноком, и жареные петушиные гребешки с кориандром и кисло-сладким апельсиновым соусом, и нежнейший лимонный торт со взбитыми сливками, от которого ведьма отхватила себе исполинский кусок. Хрустальные бокалы никогда не пустели, разговоры перескакивали с пятого на десятое, и когда маркграфиня провела насытившихся гостей в залу и усадила в мягкие кресла, в глазах у ведьмы гипсовая лепнина на потолке кружилась, как сигаретный дым.
— Да ты пьяна, — заметил Эврик.
— Все твое красное вино.
— Тебе нельзя сейчас никуда идти. Оставайся. Я распоряжусь, чтобы служанка приготовила тебе комнату, замечательную спальню с очень красивым видом на остров, где стоит чудесная беседка.
— Меня не интересуют искусственные виды.
— Неужели ты не хочешь посмотреть, что напишут про Кашмери в завтрашних газетах? И напишут ли вообще?
— А ты мне их пошли. Нет, Эврик, мне правда надо идти, дохнуть свежего воздуха, — сказала ведьма, убеждая себя. — Маркграфиня, господа, мне было очень приятно.
— Взаимно, — сухо произнесла хозяйка. — Правда, не стоило рассуждать про зло за едой. Это портит аппетит.
— Вы так меня и не переубедили, — оживился Эврик. — Я все еще считаю, что зло — это не сами дурные поступки, а то, как отвратительно после них себя чувствуешь. Абсолютных оценок для поступков не существует. Во-первых…
— …Беспомощность властей — перебила ведьма. — Закоснелое мышление. И вообще, почему все так стремятся к абсолютной власти?
— Зло — это душевная болезнь, как жадность или тщеславие, — вмешался медный магнат. — А как мы знаем, жадность и тщеславие давно движут миром, и не всегда к худшему.
— Зло — это отсутствие добра, — рассудила его любовница, журналистка из шизского «Обозревателя». — Мир стремится к порядку, к процветанию жизни. Отсутствие этого порядка и есть зло.
— Ерунда, — распалялся Эврик. — Зло — признак низкого нравственного развития. Дети по природе своей — сущие дьяволята. А преступники среди нас — это те, кто так и не повзрослел.
— По-моему, зло — это присутствие, а не отсутствие, — сказал художник. — Это некая чуждая человеку демоническая сущность. Сами по себе люди не злы.
— Даже я? — спросила ведьма, увлекшись своей ролью. — Убийца?
— Да будет вам, — ответил ведьме художник. — Мы все стремимся выставить себя в самом выгодном свете. Обычное человеческое самолюбие. Вы не исключение.
— Зло — не сущность, не вещь — это свойство, как красота…
— Это сила, как ветер…
— Это зараза…
— Это одно из первоначал, несовершенство творения…
— Правильно, давайте все валить на Безымянного Бога.
— Но создал ли Бог зло нарочно или по ошибке?
— Ничего подобного, зло не предвечно, оно вполне земное и возникает из-за разобщенности тела и души. Зло привнесено плотью, это животный инстинкт, заставляющий причинять другим боль, вот и все…
— А что, боль бывает очень даже приятной, особенно когда ты в узких кожаных сапожках, а руки связаны сзади…
— Нет-нет, вы ошибаетесь, зло по своей сути так же нравственно, как и добро; это торжество порока над добродетелью. Можно сколько угодно спорить и рассуждать, но в глубине души вы все равно понимаете…
— Зло — это не желание, а действие. Многие ли из вас, сев за один стол с невоспитанным хамом — которых здесь, конечно, нет, — не захотят перерезать ему глотку? А кто это сделает? Желание естественно, оно возникает у каждого, но только воплотившись в действие, оно становится злом.
— Да нет же! Подавлять такое желание — это действительно зло. Я вот никаких желаний не подавляю.
— Ах, перестаньте! — воскликнула маркграфиня. — Весь вечер вы ведете себя так, будто не слышали, что несчастную пожилую женщину убили в ее собственной постели. Разве она не человек? Разве у нее не было души?
— Дорогая, — сказал Эврик сквозь зевоту, — ты так чиста и наивна, что это даже трогательно, но иногда доходит до смешного.
Ведьма поднялась, не удержалась на ногах, упала в кресло и снова встала, уже опираясь на метлу.
— Зачем вы это сделали? — с чувством спросила ее хозяйка.
Ведьма пожала плечами.
— Да хотя бы для собственного удовольствия. Кто знает, может, зло — это род искусства?
Нетвердой походкой она двинулась к двери.
— Дураки, — заявила ведьма, обернувшись. — Вместо того чтобы позвать полицию, весь вечер меня развлекали.
— Ну что ты, это ты нас развлекала, — галантно возразил Эврик. — Думаю, это лучший вечер за целый год. Даже если окажется, что никого ты на самом деле не убивала. Браво!
Гости похлопали.
— На самом деле, — сказала ведьма у выхода, — вы все неправы. Вы смотрите на зло только с одной стороны. То вы рассуждаете о проявлении зла в человеке и забываете о вселенском зле, то наоборот. Это как в старой басне: как выглядит детеныш дракона в яйце? Неизвестно, потому что стоит разбить скорлупу, чтобы посмотреть на дракона, — и он уже не в яйце. Зло таится от глаз — в этом-то вся и беда.
8
На небе стояла луна, чуть ущербнее вчерашней. Не доверяя себе управлять метлой, ведьма нетвердой походкой побрела по парку. Она найдет удобное, сухое местечко под каким-нибудь деревом и переночует вдали от гнетущего общества.
Ведьма вышла к балагану, о котором рассказывал Эврик. Это было старое деревянное сооружение эпохи раннего тиктакианства, напоминающее куполом миниатюрный цирк и украшенное фигурками, слишком многочисленными и разнообразными для ведьмы в ее нынешнем состоянии. Быть может, здесь найдется ступенька, полочка хотя бы на несколько дюймов над мокрой землей, куда можно было бы притулиться? Ведьма двинулась вперед, всматриваясь в темноту.
— Куда это ты собралась?
Дорогу ей заступил манчик, вернее, нет, гном. Он держал дубинку в одной руке и воинственно постукивал ею о ладонь другой.
— Спать я собралась, место выбираю, — ответила она. — Значит, ты и есть гном, а это — та самая штука, о которой говорил Эврик.
— Часы Дракона времени, — объявил он. — Представление начнется завтра вечером и никак не раньше.
— Завтра вечером меня уже не будет.
— Да будешь ты, куда денешься, — усмехнулся гном.
— Быть-то я, может, буду, — согласилась ведьма, — но уже не здесь. — Она оглядела Часы, потом вспомнила. — Откуда ты знаешь Якль?
— А, Якль, — протянул гном. — Кто ж ее не знает? Невелика заслуга.
— Ее сегодня случайно не убили? — поинтересовалась ведьма.
— Случайно нет.
— Кто ты? — спросила ведьма. На смену ненависти и жестокости внезапно пришел страх.
— Я-то? Так, ничтожнейший гном на свете.
— На кого ты работаешь?
— На кого я только не работал, — ответил гном. — Дьявол — великий ангел, но очень маленький человек. В этом мире у меня нет имени, так что не стоит и спрашивать.
— Довольно с меня загадок. Я пьяна и едва владею собой, — предупредила ведьма. — Я сегодня убила человека и тебя тоже могу отправить на тот свет.
— Ну, положим, никого ты не убивала, она уже была мертва, — невозмутимо заметил гном. — И меня тебе не убить, я бессмертен. Но за твои старания скажу тебе вот что. Я смотритель книги, и я попал в эту проклятую, богом забытую землю, чтобы за ней следить и не дать вернуться обратно. Я ни плох, ни хорош, но я заперт здесь, обречен на вечную жизнь, чтобы охранять книгу. Мне не важно, что будет с тобой или с другими. Главное для меня — уберечь книгу. В этом моя задача.
— Книгу? — силясь понять, спросила ведьма. Чем больше она слышала, тем пьянее себя чувствовала. — Какую?
— Ту, которую ты зовешь «Гримуатикой». У нее есть и другие имена, но это не важно.
— Так забери ее и успокойся. Кто мешает-то?
— Нет, я действую иначе. Я наблюдатель, закулисный игрок: смотрю, как здешние создания проживают свои никчемные жизни, любуюсь причинно-следственными связями, но вмешиваюсь ровно настолько, насколько требует безопасность книги. Мне приоткрыта завеса будущего, поэтому-то я и знаю, куда направить пути человека и всякой твари. — Он подпрыгнул, как чертенок. — То я здесь, то я там. Предвидение — большое подспорье в нашем охранном деле.
— Вы с Якль заодно?
— Когда как. Иногда наши интересы совпадают, иногда расходятся. Они разные.
— Кто она? Что ей нужно? Почему вы суетесь в мою жизнь?
— В моем мире есть ангелы-хранители; в ее мире, по-видимому, тоже. Насколько я могу судить, Якль послана в этот мир со своей задачей, которая касается тебя.
— Меня? Да за что мне такое наказание? Кому понадобилось насылать ее на меня?
— Кто послал Якль и посылал ли ее кто-нибудь вообще, не входит в круг моих знаний и интересов, но почему она интересуется тобой, я отвечу, это тебе пригодится. Дело в том, что ты не отсюда и не оттуда, вернее, наоборот, и отсюда, и оттуда — из страны Оз и из иного мира. Твой отец ошибался: никакое ты не наказание за его грехи, а полукровка, представительница новой, а потому опасной породы. Поэтому тебя так и тянуло к Зверям, таким же промежуточным существам, как и ты. Неужели ты сама еще до этого не додумалась? Какой же скудоумной надо быть.
— Ничего не понимаю, — призналась ведьма. — Объясни подробно, что к чему.
— С удовольствием, — хихикнул гном. Он юркнул за ширму, и оттуда послышались скрежет металла, шум вращающихся колес, щелчок натянувшихся ремней, тиканье качающихся маятников. — Готовься встретить Дракона времени, — раздался его голос.
Механический зверь на крыше ожил, захлопал крыльями, закрутился в танце, жестами одновременно приветствуя зрительницу и запрещая ей подходить ближе. Ведьма смотрела.
Дракон угомонился. Над одной из сценок зажегся свет.
— Представление в трех действиях, — объявил гном из-за ширмы. — Действие первое: «Происхождение святости».
На сцене — впоследствии ведьма не могла себе объяснить, как она это поняла, — разыгралась краткая история святой Эль-Фаабы, добродетельной монахини, искавшей уединенное место для молитв и обретшей его в пещере под водопадом. С замиранием сердца ведьма смотрела, как фигурка непорочной девы скрылась под струями водопада (из крана над сценой лилась настоящая вода и утекала в скрытую трубу), и стала ждать, когда она выйдет обратно. Фигурка так и не появилась, и свет над сценой погас.
— Действие второе: «Колыбель зла».
— Эй, погоди, первое действие еще не закончилось. По легенде, Эль-Фааба вышла из пещеры.
— Действие второе: «Колыбель зла», — настойчиво повторил голос.
Осветилась новая сцена. На картонных декорациях был изображен вполне узнаваемый Кольвенский замок. Фигурка девушки — Мелены — попрощалась с родителями и отправилась в путь с красивым юношей с короткой черной бородой и угловатой походкой — Фрексом. Они остановились в маленькой хижине, Фрекс поцеловал Мелену и отправился проповедовать. Все оставшееся время он провел в углу сцены, втолковывая что-то крестьянам и крестьянкам, которые совокуплялись прямо перед ним, резали друг друга на части и тут же пожирали. Вместо крови из фигурок текла настоящая подливка-, и от сцены потянуло чесноком и жареными грибами. Между тем оставленная дома одна Мелена скучала. Она ждала, зевала и поправляла свои красивые волосы. Вот к хижине подошел незнакомый мужчина с черным чемоданчиком. Он вынул оттуда зеленый флакон, протянул Мелене, и когда она выпила, то упала в его объятия, то ли послушная и пьяная, какой ведьма была сейчас, то ли освобожденная — не разобрать. Они задергались в таком же бешеном ритме, как прихожане Фрекса, и сам проповедник начал пританцовывать. Когда дело было сделано, незнакомец слёз с Мелены, щелкнул пальцами, и из-за кулис спустился воздушный шар. Незнакомец залез в корзину.
Это был Гудвин.
— Этого еще не хватало! — возмутилась ведьма. — Чепуха! Свет погас.
— Действие третье, — донесся голос гнома. — «Единение святости и зла».
Ведьма ждала, но ни одна сцена не осветилась, ни одна кукла не двинулась.
— Ну? — спросила она.
— Что «ну»?
— Где конец представления?
Гном высунулся из-за ширмы и подмигнул.
— Кто сказал, что конец написан? — ответил он и снова скрылся внутри.
Открылось окошко, и в него высунулся поднос, на котором лежало овальное зеркало, поцарапанное и треснутое с одной стороны. Оно было точь-в-точь как то стекло, в которое ведьма глядела с детства, воображая, что видит в нем Иную землю. Стекло, оставленное в Изумрудном городе после налета тайной полиции. Оно еще помнило отражения молодого, красивого Фьеро и юной, страстной Феи. Ведьма взяла зеркало, сунула его в карман фартука и побрела прочь.
В утренних газетах не было ни слова о смерти мадам Кашмери. Едва способная соображать от страшной головной боли ведьма решила, что больше ждать уже не будет. Либо Эврик и его гости распространят по городу слухи, либо нет. «Хоть бы они дошли до Гудвина, — думала ведьма. — Много бы я дала, чтобы увидеть его лицо после доноса. Пусть думает, что я на самом деле ее убила. Пусть все так думают».
9
Почти без сна, мучаясь от пульсирующей головной боли, но довольная собой ведьма возвращалась в Манчурию. Она приземлилась во дворе у Бока и стала его звать, но ей сказали, что он работает в поле, и послали за ним одного из ребят. Вскоре примчался запыхавшийся Бок с топором в руках.
— Прости… я тебя… не ждал… задержался… — отдуваясь, проговорил он.
— А ты б оставил топор, — посоветовала ведьма. — Бежать было бы легче.
Но Бок даже теперь не выпустил его из рук.
— Зачем ты вернулась, Эльфи? — спросил он.
— Рассказать, что я убила мадам Кашмери, так что теперь ее можно не опасаться. Я думала, ты обрадуешься.
Как бы не так.
— Ты убила немощную старуху? — ужаснулся Бок. — Зачем? Разве она еще могла кому-то навредить?
— И ты туда же? — разочарованно протянула ведьма. — Неужели не понятно, что, пока Кашмери жива, она может пакостить в любом состоянии?
— Помню, ты когда-то боролась с угнетателями Зверей. Но я не думал, что ты опустишься до их методов.
— Я ответила ударом на удар, как давно уже следовало. А ты просто нерешительный дурак.
— Дети, — скомандовал Бок, — идите в дом. Проверьте, что делает мама.
Он вдруг понял, что боится ведьму.
— Как ты можешь стараться всем угодить, когда твою драгоценную Манчурию вот-вот слопает Гудвин? — бушевала ведьма. — Как ты мог, понимая, что делает Глинда, отпустить девчонку в моих башмачках? Когда-то ты был готов бороться за справедливость. Как ты мог так… опуститься?
— Эльфи, посмотри на меня, — попросил Бок. — Ты не в себе. Пьяна, что ли? Успокойся. Дороти — всего лишь ребенок, а ты превращаешь ее в какую-то мегеру. Так нельзя.
Мила, услышав от детей, что взрослые во дворе ругаются, вышла из дома и встала рядом с Боком. В руке она держала кухонный нож. Дети, громко перешептываясь, выглядывали из окна.
— Это вы от меня топорами и ножами решили защищаться? — презрительно усмехнулась ведьма. — Будет вам позориться-то. Я только хотела рассказать про Кашмери. Думала, вы оцените.
