Подарок фирмы

      - Спасибо, Овандо, - сказал Фрутос.
      - Полный доклад я вам представлю в самое ближайшее время. - Они снова молча поклонились и направились к двери. Фрутос повернулся ко мне.
      - Вот какие дела. - Он посмотрел мне в глаза. - Самоубийство.
      - Луис, - прошептал я.
      - Ты должен рассказать мне кое-что. - Фрутос буквально впился в меня взглядом. - Слышишь, Карпинтеро, ты должен мне кое-что рассказать.
      Я снова посмотрел на Луиса. Мне приходилось видеть немало трупов, я бы сказал, даже слишком много, все они отличаются необыкновенным спокойствием и невозмутимостью. Живому человеку не под силу изобразить такое спокойствие.
      В этот момент я заметил, что на другой руке у него не было перчатки.
      - Когда наконец кончится этот театр, комиссар? - неожиданно прорычал кто-то у нас за спиной. Мы обернулись. Коренастый мужчина с отечным лицом в красных прожилках рассерженно размахивал руками. Голос у него был натужным и грубым. - Сколько мы еще должны ждать, чтобы унесли труп? Ответьте мне, комиссар, и я буду знать, идти ли домой обедать или возвращаться в суд.
      Фрутос крепко сдавил мой локоть - привычка, приобретенная в результате многолетней практики задержания преступников, - и вывел из комнаты. Он ничего не ответил сердитому мужчине, и тот посторонился, пропуская нас.
      - Спасибо, комиссар, - прорычал он.
      - Не за что, судья.
      - Немедленно унести труп! - приказал судья мужчинам в белых халатах, стоявшим поблизости с носилками.
      Мы с Фрутосом спустились по лестнице. Он все еще держал меня за локоть. В холле было полно полицейских и людей в штатском. Увидев Фрутоса, все они вытянулись по стойке "смирно". Через холл прошли санитары с носилками, на которых лежал покрытый простыней труп Луиса. Вскоре послышалась сирена "скорой помощи". Я не понимал, почему так торопятся увезти Луиса в морг.
      Фрутос прервал мои размышления.
      - Когда ты видел его в последний раз?
      - Дня два-три назад, он заходил ко мне. Немного ... нервный, но, как всегда, очень симпатичный. Обещал позвонить, да так и не позвонил.
      - Нервный?
      - Все чиновники мне кажутся нервными, Фрутос, а Луис был чиновником. Единственное, что могу сказать тебе с уверенностью: никак не ожидал, что он покончит с собой. Впрочем, разве можно быть в чем-нибудь полностью уверенным?
      - Вот уж никогда бы не поверил, что ты друг дона Луиса Роблеса. Чего только не бывает в жизни, Карпинтеро.
      - Мы с ним отбывали вместе воинскую повинность, служили в одной роте Потом какое-то время встречались. Вот и все. Я не видел его больше двадцати лет.
      - Не совсем так. В сентябре тысяча девятьсот шесть десят восьмого вы встретились во время студенческой демонстрации на улице Принцессы. Зашли в бар и выпили что-то, возможно, пиво. - Фрутос изобразил некое подобие улыбки. Зубы у него были все такие же большие и зеленые, как прежде. Я не смог скрыть удивления. - Через полчаса вы разошлись.
      - Верно... я забыл. Он убегал от полиции и чуть не налетел на меня. Не помню, куда я шел.
      - На тренировку.
      Я внимательно посмотрел на него.
      - Ну и дошлые же вы ребята! А сейчас, Фрутос, я хочу домой.
      Он пропустил мои слова мимо ушей, вынул из кармана пачку табака "Идеал", папиросную бумагу и стал скручивать сигарету.
      - В тот день мы следили за Луисом Роблесом. У нас есть фотографии, много фотографий. На некоторых запе чатлен и ты. Пришлось тебя опознавать. Наш человек проводил тебя до спортзала, узнал твое имя, потом мы... некоторое время... следили за тобой, пока не выяснили, что ты не связан с подрывными элементами... Кстати, когда ты поступил на службу в полицию?
      - В шестьдесят пятом.
      - Если бы не полковник Кортес, тебя бы не приняли.
      На тебя завели карточку.
      - Скучаешь по тем временам, Фрутос?
      - Ошибаешься, но это неважно. Сейчас меня интересует дон Луис Роблес. Мы знаем, что в свое время он был студенческим вожаком. В феврале тысяча девятьсот шестьдесят седьмого он вступил в компартию, а в семьдесят втором, после ареста активистов в Алькобендас", вышел из нее. - Он вздохнул, закурил сигарету и выпустил дым.
      А я в это время вспоминал полковника Кортеса из Национальной федерации бокса и моего отца, который чистил лаковые туфли полковника, пока тот пил кофе в "Немецкой пивной".
      Фрутос еще что-то говорил, но я его не слушал. Полицейские, агенты в штатском, судебные чиновники начали расходиться. Слышно было, как они заводят машины и отъезжают. Невольно я снова обвел взглядом картины, скульптуры, высокие потолки.
      - До Центрального Комитета партии он, конечно, не дотянул, но все же был членом Национального студенческого руководства. Дело, заведенное полицией на твоего друга, потолще тома энциклопедии. Он был видным активистом студенческого движения.
      - Вы все еще храните дела на "неблагонадежных", Фрутос?
      - Кончай шутить. У моих коллег из политической полиции хорошая память, а сеньор Роблес был очень заметной фигурой.
      - Сам он из бедной семьи, Фрутос. Отец его, по-моему, почтальон. В армии Луис был самым бедным из нас, у него даже на пиво не хватало, как сейчас помню.
      - С 1963 по 1967-й он преподает в университете, читает лекции по организации предприятия на экономическом факультете. С тех пор дела его пошли в гору. В шестьдесят четвертом он женится на Кристине Фуэнтес.
      Медовый месяц они проводят в США, а потом остаются там учиться в аспирантуре. В Штатах он защищает диссертацию и становится руководителем "мозгового центра" АПЕСА.
      - АПЕСА?
      - Ты что, не знаешь, что это такое?
      - Не знаю, меня такие вещи не интересуют. Скажи лучше кому-нибудь из твоих людей, чтобы меня отвезли домой. Мне нужно работать.
      - У полиции нет такси... АПЕСА - акционерная компания, производящая продукты питания... Целая сеть супермаркетов в Мадриде, Барселоне и других городах.
      Перспективный план развития предусматривает организацию супермаркетов еще в шести крупных городах. Кроме того, у компании несколько консервных заводов и много Другой собственности.
      В 1972 году в окрестностях Мадрида была арестована большая группа руководителей компартии и рабочих комиссии (прогрессивных профсоюзов).
      Я кивал головой, не вслушиваясь в его слова. В памяти всплывал Луис Роблес, которого я знал когда-то, во времена службы в армии. Парень из нашей компании, любивший говорить о новой жизни, без богатых и бедных. Я поднял голову и опять окинул взглядом роскошный холл, погруженный сейчас в тишину. Стильная, не бросающаяся в глаза роскошь, все сделано не напоказ. Уютная обстановка, располагающая к счастью. По крайней мере, у Луиса был хороший вкус.
      - И он покончил с собой, - сказал я вслух.
      - Вот именно, - ответил Фрутос. - Пустил себе пулю в лоб часов в шесть утра. Обнаружил его слуга, когда принес в девять часов завтрак.
      - Но почему, Фрутос?
      - Может быть, ты можешь ответить на этот вопрос? - Он посмотрел на меня, прищурившись.
      - Ладно, ты знаешь, я не люблю загадок. Спасибо за то, что предоставил мне возможность увидеть труп друга.
      Уникальную возможность увидеть все в мельчайших подробностях. Ну а сейчас я поехал обедать.
      Он снова взял меня за локоть.
      - Потерпи еще чуть-чуть. Тони. Мы не закончили. Я тебя подброшу потом куда хочешь, но прежде нам следует повидаться с семьей.
      5
      Он вежливо постучал в дверь, и мы вошли в комнату, кабинет или библиотеку, с двумя высокими, от пола до потолка, окнами, затянутыми белыми шторами, которые смягчали яркий свет, лившийся из сада.
      В комнате сидели трое. Две женщины, одна из них в возрасте, и судья с рычащим голосом, что-то внушавший собеседницам. При нашем появлении он удивленно поднял брови.
      - Что случилось, комиссар?
      - Ничего. Я хотел бы выразить сеньорам соболезнование, - ответил Фрутос.
      Женщина помоложе обернулась, и мягкий свет упал на ее лицо. Она была не так уж молода, лет тридцати пяти, возраст, в котором большинство женщин начинают ощущать себя в роли собственных матерей. У нее были высокие, красиво очерченные скулы и нежный, правильной формы рот. На лице мелькнула слабая улыбка, длинные пальцы, лежавшие на спинке кресла, слегка дрогнули, как бы приглашая нас войти.
      На ней был английский костюм зеленоватых тонов без всяких украшений. Обе женщины походили друг на друга как две капли воды. Старшей могло быть лет шестьдесят, но на мраморно-белом лице не было ни одной морщины.
      Она разглядывала меня внимательным и твердым, как птичий клюв, взглядом. Потом сказала хрипловатым голосом:
      - Спасибо, комиссар, вы очень любезны. Столько хлопот...
      - Ну что вы, это минимум того, что я мог сделать, сеньоры.
      - У семьи Фуэнтес сегодня ужасный день, комиссар, - заявил раздраженно судья. - Почему вы не отправите своих людей? Они заполонили весь дом!
      - В доме не осталось ни одного полицейского, судья. - Фрутос обнажил зубы в некоем подобии улыбки, предназначавшейся судье, потом слегка наклонился и поцеловал дамам руку. - Ваш покорный слуга... Если что-нибудь понадобится, обязательно звоните.
      - Спасибо, комиссар, - ответила та, что постарше.
      - Кстати, - сказал Фрутос и снова взял меня за локоть. - Сеньор Карпинтеро был большим другом дона Луиса.
      В комнате воцарилась напряженная тишина. Я поклонился дамам.
      - Для Луиса Роблеса я был Тони Романо. Мы дружили лет двадцать назад. Вместе служили в армии.
      Я почувствовал скорее, чем увидел, как еле заметно дрогнули губы молодой женщины. Может быть, это мне только показалось, но ее рука сильнее сжала спинку кресла.
      - Итак, сеньоры... - прохрипел судья.
      Фрутос снова поклонился, и мы удалились.
      Две служанки в одинаковых платьях молча подметали холл.
      Дойдя до лестницы, ведущей в сад, Фрутос резко остановился.
      - Ну как? - спросил он меня.
      - Не темни, Фрутос. Ты ведь зачем-то вызвал меня.
      Давай выкладывай.
      - Не темнить, говоришь? Не люблю твоей манеры разговаривать. Я тебе уже, кажется, говорил.
      - Да, говорил. Давай покончим с этим делом. Время обедать.
      Я спустился по лестнице в пустынный сад и направился к калитке, возле которой стояла служебная машина Фрутоса. Он догнал меня и взял под руку. Мы остановились.
      - Тебя не удивляет поведение жены и тещи человека, несколько часов назад пустившего себе пулю в лоб? А?
      Тебе это кажется нормальным?
      Фрутос был не дурак. Он курил самокрутки из дешевого табака, мылся раз в месяц и не знал, что такое зубная щетка. Но дураком он не был.
      - Нет, не кажется.
      - Постарайся вспомнить, Карпинтеро. Тогда у тебя дома, может, он был озабочен... встревожен чем-то... напуган?
      - Я тебе уже сказал. Он был такой, как всегда. Постаревший, конечно, но зато шикарно одетый, очень богатый и поэтому более нервный. Но напуганным он не выглядел. Естественно, я тоже могу ошибаться.
      - Ну так знай, он был напуган, очень напуган... В ящике его стола я нашел клочок бумаги, на котором он кое-что написал.
      Фрутос вынул из внутреннего кармана и протянул мне листок календаря, на котором было написано карандашом: "Тони мне поможет. Надо ему все рассказать".
      Внизу был записан номер моего телефона.
      Я вернул Фрутосу листок.
      - Чего он боялся? - снова спросил он.
      Но у меня не было ответа на этот вопрос. По крайней мере тогда.
      6
      Фрутос подвез меня до улицы Сан-Бернардо и высадил у Министерства юстиции. Чтобы подкрепиться пиццей в ресторанчике "Кошка Флора", нужно было только перейти через дорогу и пройти немножко вперед. Зал оказался полупустым. У меня было достаточно времени, чтобы спокойно подумать о последних двадцати годах моей жизни. Вообще-то я не люблю думать о прошлом, потому что копание в памяти ничего не проясняет. Бесполезное и даже вредное занятие. Но труп Луиса с разбрызганными по ковру мозгами не шел у меня из головы, эта картина действовала на нервы, как звук капающей из испорченного крана воды. Время было позднее, официанты приводили в порядок зал, ставили стулья на столы, подметали пол, всячески давая мне понять, что я им мешаю. Так что пришлось быстро выпить кофе, расплатиться и уйти.
      Я шел вниз по улице сам не зная куда. пересек Сан-Бернардо и вышел на Пальма. Лола жила в доме номер шестьдесят. Вот уже полгода, как я держал у нее в квартире халат, домашние туфли и бритвенные принадлежности Среди "артистической" братии, промышлявшей в районе улицы Бальеста, Лола была известна под именем Перлита Кариока или Жемчужина Бразилии. На первых порах она сердилась, когда я называл ее Лолой: "Зови меня Перлитой, в крайнем случае Перлой, милый. Мне не нравится имя Лола". Но потом привыкла.
      Она так долго выдавала себя за уроженку Бразилии, что в конце концов сама в это поверила и даже придумала легенду о своей семье и проведенных в Рио-де-Жанейро годах. При любом удобном случае она начинала рассказывать эту историю. В то время, о котором идет речь, Лола исполняла получасовой номер в клубе "Нью-Рапсодия" на улице Дезенганьо. Номер заключался в том, что она открывала рот под фонограмму и танцевала самбу, если то, что она делала, можно было назвать танцем.
      У пьяных текли слюни, а трезвые чувствовали, как у них что-то обрывается внутри, когда Лола медленно раздевалась под звуки барабанной дроби. Музыка смолкала, и Лола оказывалась совершенно голой, если не считать крошечных трусиков, которые вполне можно было упаковать в почтовую марку. В такие моменты атмосфера в зале сгущалась до такой степени, что ее можно было резать садовыми ножницами. Потом она одевалась, спускалась в зал, и начинались беседы с клиентами и раскупоривание бутылок. Любопытные клиенты пытались выяснить, каким образом ей удавалось уместить столь роскошные формы, способные служить прекрасной иллюстрацией анатомии женского тела, в столь мизерное количество ткани. И пока они выясняли этот вопрос, вино текло рекой.
      Я открыл дверь своим ключом и увидел мужчину, сидевшего на диване с бокалом в руке и напевавшего вполголоса модную мелодию: "Милая моя, я уже не дитя". Он резко оборвал свое мурлыканье и встал, изобразив робкую улыбку. Это был крупный, очень смуглый тип с длинными баками и толстыми губами, одетый в двубортный синий костюм в белую полоску. Он слабо пожал мне руку. Я успел заметить по меньшей мере три кольца, блеснувшие на его толстых пальцах.
      - Меня зовут Хесус Маис, - заявил он улыбаясь.
      - Тони Романо, - ответил я в том же тоне. - Сидите, пожалуйста, и не обращайте на меня ровно никакого внимания.
      Я прошел в спальню. Лола стояла перед зеркалом в трусиках, старательно орошая себя огромным количеством дорогих духов. Подобно завсегдатаям клуба "Нью-Рапсодия", аплодировавшим ей каждый вечер, кроме понедельника, я в который раз спросил себя, как ей удается сохранить столь безупречную форму груди явно неординарного размера. Бюстгальтеров Лола никогда не носила.
      - Привет, милый, - сказала она, не прерывая своего занятия.
      Я облокотился о косяк двери. Лола собиралась надеть черное платье, предназначенное для самых торжественных случаев.
      - Как жизнь? Что новенького?
      - Ничего особенного. Помоги застегнуть молнию.
      Я помог. Платье было узким и сильно декольтированным с разрезом справа. При ходьбе открывалась вся нога.
      Было заметно, что под платьем ничего нет. Это сразу бросалось в глаза. Я подумал, что, не подвернись я. молнию застегивал бы тип, сидящий в гостиной.
      - Собралась погулять?
      - Да. Он меня пригласил на пирожные с кремом. Ты же знаешь, как я люблю пирожные с кремом. - Она поцеловала меня в губы и присела на кровать надеть туфли, напевая ту же мелодию: "Милая моя, я уже не дитя!".
      - И ради пирожных с кремом ты надела это платье?
      - При чем тут платье?
      - Ни при чем. Платье очень красивое.
      Она продолжала напевать.
      - У него четыре концертных зала в Гуадалахаре.
      - У кого?
      - Как это у кого? У дона Хесуса, глупый.
      - Вот как!
      - Он собирается ставить ревю. Подготовка уже нача лась. Есть либретто и все прочее. Называется "Я и пять женщин".
      - Твой агент в курсе?
      - Висенте стал невыносимым. Полный идиот. Ничего не знает и не умеет. Единственное, чему он научился, так это жить за мой счет. Я ошиблась, сделав его своим агентом. Сидит на моей шее!.. Мне необходимо сменить обстановку, Тони, завести новые знакомства, а Висенте в этом мне не помощник. Подумай только, что он предлагает мне на январь! Ты даже представить себе не можешь!
      - Что же?
      - "Ты и я". Понимаешь, о чем идет речь?
      - Вполне.
      - Ну вот. Я его послала куда подальше. До черта надоели все эти кабаре. Хочется выступить в ревю, попробовать себя в других жанрах.
      Она вздохнула и встала.
      - Ладно, милый. Как я тебе?
      - Неотразима.
      Лола потрепала меня по щеке.
      - Ты прелесть, Тони. Пошли, я тебе его представлю.
      - Мы уже познакомились с доном Хесусом.
      - Не иронизируй, он порядочный человек, импресарио, а ты уже бог весть что вообразил.
      - Ничего я не вообразил.
      - Знаю я тебя... Он два вечера подряд ходил к нам в клуб только затем, чтоб увидеть меня. Ведет себя как джентльмен: тратит на меня уйму денег и при этом пальцем не трогает. Представляешь, Мари и Плюсес пристали к нему, пытались увести, а он на них ноль внимания. Все время хочет быть со мной. Вот как.
      - Он, конечно, уже говорил, что у тебя артистический темперамент? Угадал?
      - Ну и что? А ты разве не считаешь, что у меня артистический темперамент? - Она пристально посмотрела на меня, и я подтвердил эту мысль кивком головы. - Ну все. Пошли. - Прежде чем выйти из спальни, Лола успела шепнуть мне: - Выпивка обошлась ему больше тридцати тысяч. Антонио говорит, что он богат, как Онассис.
      Мы вышли в гостиную. Импресарио встал, широко улыбаясь.
      - Дон Хесус, я хочу представить вам моего большого друга, который...
      - Мы уже познакомились, - он поставил стакан на столик. - Ну что, пойдем?
      - Я готова, дон Хесус.
      - Пожалуйста, Перлита, обращайся ко мне на "ты", просто Хесус и все. Я ведь тебя просил.
      Лолин смех был не более естествен, чем декорации из папье-маше или улыбка уличенного в мошенничестве финансиста Руиса Матеоса, позирующего в момент выхода из тюрьмы для обложки популярного журнала.
      - Не хочешь ли пойти с нами, Тони?
      - Я пойду домой.
      Закрыв за ними дверь, я подождал, пока не затихли шаги на лестнице, вышел из дома, пересек улицу и зашел в бар "Погребок Риваса".
      Хозяина не было. Клиентов обслуживал его помощник Пепе.
      - Вермут, - попросил я.
      Пепе не большой любитель поговорить. Он принес мой вермут и продолжал обслуживать других посетителей. Я отпил глоток. В этот момент кто-то положил мне руку на плечо.
      Это был Хавиер Баленсуэла по прозвищу Мавр и по профессии всезнайка. Он всегда был в курсе всех дел и не умел делать из своих сведений тайну.
      - Тони. дружище, где ты пропадаешь! - Его умные, живые глазки блестели. Одет он был в узкий черный пиджак и брюки, перешитые по моде. Никто не знал, чем он занимается на самом деле. - Я тут видел Лолу с... решил, что это ты, и даже подошел, но...
      - Выпьешь вермута?
      Вермут был его слабостью.
      - Один вермут, Пепе, - закричал он, глаза его еще больше заблестели. И поменьше тоника!
      Пепе принес вермут. Мавр выпил его залпом и прищелкнул языком
      - Его зовут Хесус Маис, ловкий тип, говорят, у него много денег, очень много. Ходят слухи, что он хочет открыть современную дискотеку, знаешь, с мерцающими цветными огнями и прочее... - он помолчал. - Еще говорят, что он компаньон известного импресарио Ромеро Помбо, они якобы задумали ставить шоу по всей Испании... ты ведь знаешь, сейчас это опять в моде. .
      - Пепе, еще один вермут для сеньора!
      - Спасибо, Тони! - На этот раз он не стал его пить залпом, а решил продлить удовольствие. Каждый глоток подолгу держал во рту. производя звуки как при полоскании. - Этот тип только на вид сильный... Не бери в голову, Тони... Все это только фасад, одна вывеска... Ты же знаешь женщин...
      Я положил деньги на стойку, потом дал ему еще пятьдесят песет.
      - Выпей еще один за мое здоровье.
      - Ты большой человек. Тони! - Он проводил меня до дверей. Я уже шел по улице Пальма, а он все стоял и кричал мне вслед: - Этот тип обычно бывает в баре "Иберия" на улице Пелигрос... по вечерам, часов в восемь... хозяин - его земляк!
      Он помахал мне рукой, и я тоже.
      Открыв двери обоих балконов, выходящих на улицу Эспартерос, я занялся уборкой. На это занятие ушло полчаса, но не потому, что квартира большая кухня, ванная, коридор со встроенным шкафом и довольно просторная комната, совмещающая функции спальни, столовой и гостиной, - а потому, что пыли накопилось не меньше, чем в заброшенном замке.
      Потом я закрыл балконные двери, зажег светильник над диваном и включил приемник. У меня оставалось еще две бутылки джина: одна початая, другая полная. Я поставил на журнальный столик обе, принес чистый стакан, лед и пачку сигарет.
      Декорация была готова.
      Тогда я открыл нижний ящик комода и вытащил коробку из-под обуви. Рядом лежал мой "габилондо" калибра 9 мм, хорошо смазанный и завернутый в мягкую тряпочку. Прикосновение к нему холодило пальцы.
      Потом отпил глоток и открыл коробку. Она была набита фотографиями, в основном черно-белыми, пожелтевшими от времени. Под ними лежали мой военный билет, паспорт, разрешение на ношение оружия, членский билет Испанской федерации бокса и несколько газетных вырезок.
      Итог моей жизни.
      Одна из вырезок представляла собой интервью, взятое у меня, когда я еще был восходящей звездой испанского бокса. Это было после того, как я выиграл армейский чемпионат в легком весе. Во второй, более поздней заметке анализировались мои шансы на победу над Басилио Аренасом на чемпионате страны. Басилио выиграл по очкам, и после той встречи я не собирал газетных вырезок.
      Что касается фотографий, то их было очень много.
      Они относились к самым разным периодам моей жизни: в спортзале, на каком-то празднике с моей первой девушкой, на воскресной прогулке в окрестностях Мадрида, единственной, которую мы совершили вместе с родителями... а вот я с друзьями в форме пехотинца во время прохождения службы в Учебном центре № 2 по подготовке призывников, расположенном в Алкала-де-Энарес. Первым, кого я узнал на фото, был Луис Роблес.
      По воскресеньям к нам в лагерь приходили фотографы и предлагали сняться на память для матерей и невест.
      В одно из таких воскресений и был, вероятно, сделан этот снимок. На фотографии нас шестеро. Первый слева - высокий сутулый парень, его я не помнил... следующий, кажется, Лоло, он жил в районе Чамбери, у его отца была мастерская по ремонту велосипедов; рядом с ним стоял Ингаусти, точно, он еще прекрасно подражал мяуканью котов, между ним и Луисито стоял я, крайний справа - Паулино по прозвищу Лысый, голова у него блестит, как лампочка, без единого волоска, он перенес какую-то болезнь.
      Луис, Луисито Роблес. Вот он стоит: кулак поднят вверх, улыбка во все лицо. Очень характерная для него поза. "Армия - паразит на теле общества, ударная сила капитализма", - любил повторять он. Он вообще много говорил. Ему нравилось говорить. И иногда он говорил умные вещи.
      Я подвинул обувную коробку и опрокинул стакан, не отрывая глаз от фотографии. Так я ему и не сказал, какой он хороший парень. Типично мужская черта. Мы боимся, стесняемся, что ли, говорить такие вещи. Закончилась служба в армии, и каждый пошел своей дорогой. Я пыгался пробиться в боксе, он решил продолжать учебу. Думаю, именно эта стеснительность и была причиной того, что мы не звонили друг другу и не встречались.
      Так мне кажется.
      Я снова наполнил стакан, бросил в него оставшийся лед и опять выпил залпом.
      Так я и не сказал Луису, как мне нравилось бывать с ним. Мне нравились его ум, ирония, культура. Его способность мгновенно схватывать сущность вещей. Я учил его боксу в пустом лагерном ангаре, показывал, как надо двигаться, наносить удар. А он заставлял меня продолжать учебу в школе. Однажды он принес учебники и сам составил программу моих занятий. Он мне помогал, но так, как это делают люди его типа, не придавая этому никакого значения, я даже не замечал, что он мне помогает.
      Мне так и не удалось поблагодарить его за помощь.
      По радио звучал бодрый голос диктора.
      - ...ствуйте, дорогие радиослушатели... программу ведет Эмилио Лаэра. Предлагаем вашему вниманию "Вечер болеро".
      Я сразу же узнал "Когда я снова буду с тобой" в исполнении Эди Гормета и трио Лос-Панчос.
      Первую женщину, мечтавшую выйти за меня замуж, звали Монолита Саседон, она пахла свежими яблоками и работала прислугой в городе Луго у финансового инспектора, тщетно пытавшегося выдержать конкурс на замещение должности нотариуса. Монолита приезжала навестить меня летом в воскресные дни, когда на стадионе устраивали спортивные соревнования, и привозила в судках вкусные жареные перцы и тортильго [Широко распространенное в Испании блюдо, своего рода омлет с картофелем.]. Садилась гденибудь недалеко от ринга, и я, даже не глядя в ее сторону, знал, что она молча льет слезы, пока мы дубасим друг друга. Сейчас, наверное, стала прилежной читательницей двух-трех иллюстрированных женских журналов.
      Тихонько напевая мелодию болеро, я снова налил себе джина. На этот раз я пил медленно, маленькими глотками, глядя, как через балконные двери в комнату входит ночь.
      Внезапно я рассмеялся, сам не знаю почему.
      В этот момент раздался телефонный звонок, взорвавший темноту. Я не сразу сообразил, что это телефон. Потом зажег свет. Звонила женщина. В такой вечер можно было ожидать что угодно.
      - Сеньор Карпинтеро? - приятный, слегка хриплый голос, привыкший командовать.
      - Да, кто говорит?
      - Кристина Фуэнтес.
      - Кто?
      - Жена Луиса Роблеса, сеньор Карпинтеро. Вы были у нас сегодня утром... Мне необходимо поговорить с вами.
      - Я тут сегодня кое-что праздную.
      Молчание.
      - Это очень срочно... Вы не могли бы уйти с этого праздника?
      - Нет.
      - Тогда я приеду к вам. Где вы живете?
      Она записала мой адрес и сказала, что будет через полчаса.
      8
      Я не помог ей снять белое шерстяное пальто. Но ведь и она не извинилась за поздний визит.
      Небрежно бросив пальто на кресло, она кинула оценивающий взгляд вокруг, как это обычно делают женщины, попав в квартиру одинокого мужчины.
      На ней были дорогие вельветовые брюки цвета топленого молока и такого же тона блузка с высокими плечами. Ни макияжа, ни драгоценностей, впрочем, эта высокая худощавая женщина не нуждалась в таких вещах. Бывает особый тип худощавости, не являющейся следствием плохого питания, а достигаемой диетой, гимнастикой и прочими ухищрениями: узкие бедра, маленькая высокая грудь, изящно облегаемая шелковой блузкой.
      Внимание ее привлекли висевшие в рамках фотографии.
      - Это вы?
      - Это встреча Рокки Марчиано и Джо Луиса.
      - Мне очень нравятся боксеры. У меня никогда не было знакомого боксера.
      - Немного джина? - предложил я, указывая на бутылку.
      - Не уверена, что смогу пить его неразбавленным. У вас не найдется тоника?
      - Вы меня не предупредили.
      - А кока-колы?
      - В моем доме такие жидкости не водятся. Не хотите джин, могу предложить воду. В Мадриде прекрасная, свежая вода. Весьма способствует пищеварению. Выбирайте.
      - Выпьем джина.
      Она села рядом со мной на софу, а я пошел на кухню, ополоснул еще один стакан, взял лед и поставил все на столик перед ней. По радио все еще звучали мелодии болеро: "... с тобой и без тебя..." пел Лоренсо Гонсалес. Я закурил и налил ей полстакана. Она вынула хорошие американские сигареты, которыми торгуют промышляющие контрабандой спекулянты. Элегантно выпустила дым и спросила, подняв стакан:
      - За что пьем?
      - Я сегодня пью за Луиса Роблеса.
      - За Луиса, - и отпила глоток. Лицо ее не дрогнуло.
      Рука, державшая стакан, была красивой, тонкой, с длинными пальцами. За бедного Луиса.
      Потом она посмотрела стакан на свет.
      - Что это у вас за марка?
      - Мой джин не марочный. Я беру его в погребке у Хусто, на углу Корредера-Баха. Если нравится, могу замолвить за вас словечко. Хусто вам продаст бутылочку. У него бывает и виски, но я предпочитаю джин. Вы даже представить себе не можете, какие ликеры готовит наш Хусто. Литр джина мне обходится в сорок песет. Вам он дешевле, чем за сто, не уступит.
      Она рассмеялась, закинув голову. Волосы у нее были светло-каштановые, подстриженные "под мальчика".
      Утром они показались мне темнее. У них был какой-то странный оттенок. Она сидела, вытянув скрещенные ноги, как обычно сидят мужчины, глядя на меня с улыбкой.
      Что-то ее явно развлекало.
      - Большое спасибо, что вы готовы замолвить за меня словечко вашему другу Хусто, - она смотрела мне прямо в глаза. - Мне очень хотелось познакомиться с вами, Карпинтеро.
      - Хорошо вымытый и выбритый, я произвожу лучшее впечатление. Не называйте меня по фамилии. Просто Тони. Этого вполне достаточно.
      - Тони Романо, да?
      - Вот именно.
      - Ты под этим именем выступал на ринге?
      - Разные были имена: Кид Романо, Тони Романо... и Другие.
      - Говори мне тоже "ты".
      - Хорошо, Кристина.
      Она откинулась на спинку софы и о чем-то задумалась. Робкой она явно не выглядела. Наверно, слуги, окружавшие ее с детства, и все эти супермаркеты и заводы, владелицей которых она стала в более зрелом возрасте, прекрасно лечат от робости. Я наблюдал, как она, не поморщившись, отпила большой глоток джина, изготовленного Хусто. Вот бы ему на нее посмотреть! Надо будет рассказать старине Хусто.