Стратегическая семейная терапия

Однако постоянное родительское содействие превращает молодого человека во все более беспомощное и все менее способное к самоконтролю существо, которое располагает еще большей властью, питающейся соками этой беспомощности. Таким образом, дефектная система взаимодействия может лишь упрочиться, настойчиво воспроизводя и даже увековечивая себя во времени, особенно если на ситуации молодого человека уже лежит диагностическое клеймо, сохраняемое социальными службами. Перед фактом подобного финала не так уже и важно, выполняло ли поведение подростка исходно протекционную функцию, служило ли предупреждением родительского развода или сводилось только к попытке захватить власть в семье. Вывод один: решение проблемы требует привести иерархию к такому состоянию, что ребенок, хотя бы и повзрослевший, не будет доминировать над родителями ни посредством своей беспомощности, ни посредством произвола.

Иногда в подобных случаях существует определенное сходство между поведением подростка и поведением одного из родителей. Молодой человек чувствует апатию и на ее основе — отвращение к любому виду деятельности, а на поверку обнаруживается, что один из родителей страдает депрессией. Молодого человека отличает невротическая зависимость, родителя — тяга к спиртному. Молодому человеку слышатся голоса — родитель разговаривает сам с собой. Молодого человека отличает крайняя жестокость — отец истязает мать… Такие совпадения убеждают, что отклонения в поведении молодых людей метафоричны по отношению к глубоким расстройствам, характеризующим поведение родителей.

В предшествующих главах были представлены разнообразные способы, позволяющие преодолеть нарушения детского поведения, разорвав их метафорическую связь с родительскими проблемами. В этих подходах терапевт работал на уровне символической коммуникации в семье, изменяя метафоры и аналогии. В тех же случаях, когда терапевт сталкивается с крайними формами расстройств в поведении молодых людей, рекомендуется принципиально иной — более простой и прямолинейный подход. Фокус смещается непосредственно на проблему неконгруэнтности семейной иерархии. Терапевт последовательно стремится к такому ее решению, которое поможет родителям занять соответствующую позицию в семье. Если родители станут более сильными, они смогут решать собственные проблемы с большими надеждами на успех, и дети перестанут чувствовать нужду в метафорическом выражении родительских трудностей. В данном подходе терапевт фокусируется только на буквальном значении изменяемых сообщений. Когда степень патологии действительно серьезна, терапевт может легко увязнуть в трясине метафорических смыслов. Единственный способ, позволяющий избежать ловушек тех противоречий, на уровне которых члены семьи обмениваются своими посланиями, — стать предельно точным и конкретным, обращаясь только к наиболее базовым проблемам и сугубо земным вопросам. Желательно, например, придерживаться твердого убеждения, что молодой человек должен либо работать, либо учиться, как все — посещать уроки и выполнять домашние задания, избегать наркотиков и алкоголя, не впадать в агрессию, иметь одного или двух близких друзей. Процесс терапии, собственно, к тому и сводится, чтобы все эти весьма обычные вещи вернулись на свои места. Метафоры и аналогии игнорируются. Иначе говоря, даже если терапевт разглядит какие-либо аналогии в семейном взаимодействии и, разумеется, поймет их значение, то и тогда терапевтическая стратегия вынуждена будет проигнорировать задачу их изменения и ограничиться сугубо буквальной стороной дела.

Теория двойной связи (Bateson and others, 1956) описывает внутренне противоречивый уровень посланий в семьях шизофреников . Терапевты, исповедующие данную теорию, на протяжении многих лет пытались наделить членов семей, с которыми они работали, способностью и умением передавать друг другу сообщения в ясной и внутренне согласованной форме. Тогда еще никто не понимал, что неконгруэнтные, то есть внутренне рассогласованные, послания — следствие неконгруэнтных позиций в иерархии: чтобы родители разговаривали с детьми как положено родителям, они должны реально находиться в родительской позиции. Теория двойной связи ограничена рамками коммуникативной теории. Понятие иерархической неконгруэнтности предполагает более широкие организационные рамки, которые включают, в частности, и процессы коммуникации. Если родитель выступает как человек, на котором лежит ответственность за семью, но который в то же самое время подвергается тирании и издевательствам со стороны своего ребенка, то члены семьи в такой ситуации будут обмениваться внутренне рассогласованными сообщениями, что отражает рассогласование их позиций в иерархии.

Терапевтический подход, представленный в данной главе, основан на идее, согласно которой терапевт должен отвечать только на одно из двух приведенных определений иерархии — родители отвечают за своих детей. И от него требуется последовательно развенчать и блокировать другое. Иначе говоря, терапевту позволяется игнорировать то, как видит и представляет свою внутреннюю организацию сама семья, отводя в ней главную роль подростку. Он должен максимально поддержать только одну иерархию — ту, где родители несут ответственность за своих юных детей.

От терапевта требуется способность, услышать в рассказе родителей ту информацию, которая характеризует их как компетентных, ответственных взрослых, и дискредитировать ту, где они выглядят слабыми, беспомощными, неумелыми людьми. При всех знаках уважения к молодому человеку со стороны терапевта, сообщения, которые свидетельствуют в пользу его власти над родителями и бессилии последних, должны быть развенчаны, и юноша подвигнут к тому, чтобы определить свою позицию человека, представляющего более юное и более неопытное поколение. В этом подходе допускаются и поощряются только вполне определенные сообщения от определенных членов семьи — в противовес коммуникативному подходу, который преследовал целью лишь ясность выражения всех видов сообщений. Фокус — не на конгруэнтности посланий как таковых, но на конгруэнтности отношений. Если проблема реверсии в коммуникативной, а также иерархической организации семьи будет решена, нормализуется и поведение молодого человека.

Предположительно существующий в данных семьях феномен «перевернутой» иерархии необязательно должен восприниматься как фактор, требующий реконструкции семейного прошлого. Гипотеза в большей степени релевантна тем сильно действующим факторам, которые целиком принадлежат настоящему. Подобный взгляд продиктован определенной потребностью — из всего многообразия данных, характеризующих молодого человека и его семью, отобрать только те события, которые формируют паттерн, в равной степени и понятный терапевту, и полезный с точки зрения цели — изменения личности юного пациента и перестройки его ситуации. Более сложные теории природы «перевернутой» иерархии могут существенно затруднить поиск и разработку тех терапевтических действий, которые способны произвести изменение.

Поведение молодых людей можно рассматривать как протекционное по отношению к родителям, то есть удерживающее их вместе и предотвращающее возможность родительского разъединения и развода (см. Haley, 1980). Но возможно также, что разрушительность их поведения служит помехой, препятствующей согласию или альянсу между родителями. По мнению автора, в условиях, когда случай принадлежит к разряду первого криминального проступка или включает незначительный ряд эпизодов, связанных, например, с наркотиками, терапевт должен тщательно рассмотреть вероятность связи, существующей между поведением подростка и протекционной функцией, которую оно может выполнять в семье. Необходимо проверить, не служит ли оно метафорическим выражением родительских проблем? Не является ли актом самопожертвования? Однако в случае, когда отклонения в поведении приобрели хронический характер (о чем могут свидетельствовать и повторная госпитализация, и неоднократное вмешательство в дела семьи со стороны представителей охраны общественного порядка), терапевт должен думать преимущественно в терминах иерархической реверсии: видеть проблему в тех разрушительных поведенческих актах, которые позволяют молодому человеку сохранять власть над семьей. Исходить из этих представлений — значит акцентировать иерархическую неконгруэнтность в организации семьи и те коммуникативные маневры, которые используют родители, дисквалифицируя себя в позиции семейных авторитетов. Подобный взгляд своими корнями уходит в обширную область исследований, предметом которых были особенности коммуникации, присущие родителям шизофреников, делинквентов, а также детей, страдающих героиновой зависимостью (Sojit Madanes, 1969, 1971; Madanes, Dukes, and Harbin, 1980; Singer, 1967). Когда терапевт обладает способностью распознавать и предугадывать коммуникативные маневры детей и родителей, направленные на то, чтобы удержать status quo в семье, он найдет способ лишить их эффективности.

Возврат к родительской ответственности

Основная часть терапевтической работы с указанными семьями сводится к установлению такой иерархии, при которой родителям возвращается авторитет в глазах их юных отпрысков. Родители должны во всеуслышанье заявить, чего они ожидают от молодого человека. Хотят ли они, чтобы сын вернулся к учебе, или предпочитают, чтобы он подыскал себе работу? Как, на их взгляд, он должен вести себя дома? В какое время вставать по утрам? В каком часу возвращаться вечером домой? Родители должны достигнуть твердых соглашений по всем этим вопросам, закрепив свои ожидания в форме правил, которым молодому человеку придется следовать. Правила должны быть по возможности более определенными и практичными, предполагая столь же определенные последствия в случае их несоблюдения. Обсуждение правил, как и последствий отступления от них, также составляет основу терапевтической работы в подобных случаях.

Каждую неделю терапевт, встречаясь с родителями, выясняет, удалось ли следовать тем правилам, которые они установили для своего отпрыска, и если нет, то какие из этого делались выводы. Если родители заново начинают требовать от молодого человека более адекватного поведения, должны быть установлены новые правила и определены новые меры ответственности за их выполнение. В подобных случаях со стороны молодых людей могут предприниматься попытки испытать родителей на прочность. В ответ терапевту придется сделать все необходимое, чтобы удержать родителей в более высокой относительно подростка или юноши позиции.

Иерархия определяется последовательностью коммуникаций. Иными словами, если А говорит В, что ему делать, то А тем самым утверждает себя как лицо, иерархически занимающее относительно В более высокую позицию. Если А и В начинают обсуждать, что должен делать С, и достигают в этом согласия, то А и В определяют свои позиции в иерархии не только как равные, но и как стоящие выше относительно позиции С. Поскольку терапевт борется за установление такой иерархии, где родители совместно несут ответственность за своего ребенка, то он, естественно, стремится и к соответствующей последовательности в коммуникациях между членами семьи. Иными словами, терапевт добивается, чтобы мать и отец беседовали о своем ребенке и приходили к взаимному согласию относительно того, что ему следует делать, и, конечно, терапевту хотелось бы, чтобы молодой человек прислушивался к мнению родителей и выполнял установленные для него правила. Вместо этого родители по обыкновению предпринимают ряд маневров, чтобы избежать такого определения иерархии, которым власть над ребенком передается в их руки. Они вынуждены избегать его по ряду причин: потому что уже утратили исходно принадлежавшую им высокую позицию в иерархии. А также потому, что молодой человек сильнее, чем они, и общество вынуждено отобрать у них их родительскую власть, поскольку, находясь в экстремальных условиях, мать и отец боятся, что допустят какую-либо ошибку и нанесут своему ребенку еще больший вред, и будут считать себя виновными. Наконец потому, что больше всего на свете они боятся потерять свое дитя. Родитель, таким образом, может избегать такого определения иерархии, которое утверждает его родительскую власть над подростком или юношей, сообщая: 1) он не готов или даже не правомочен участвовать в терапии, поскольку не может занять в иерархии позицию исполнительной власти; 2) другой родитель не готов к участию в терапии; 3) терапевт не правомочен отвечать за такие вопросы в терапии. Все это и есть те самые «маневры», которым терапевт должен противодействовать, чтобы в семье, наконец, была установлена необходимая иерархия.

Родитель дисквалифицирует себя

В начале терапии родители нередко дисквалифицируют себя в позиции внутрисемейного авторитета, ссылаясь на влиятельность и вес другого родителя, отказываясь от своей компетентности в проблеме в пользу сына, передавая свои полномочия другим родственникам, характеризуя себя как человека неадекватного или даже угрожая разрывом брачных уз.

Отказ от родительских полномочий в пользу экспертов. Родитель может взывать к авторитетности специалистов, возлагая на терапевта или на работника органов опеки необходимость принять решение относительно его сына, поведение которого страдает отклонениями. Терапевту в подобном случае остается лишь одно — отклонить передачу родительских полномочий профессионалам, включая и самого терапевта. Но возвращая власть по адресу, терапевт должен переименовать проблему молодого человека таким образом, чтобы она в большей степени стала сферой родительского опыта и знания, нежели медицинской или психологической проблемой. Вместо того чтобы сыпать специальными терминами («психическое заболевание», «шизофрения», «эмоциональные проблемы», «психологические конфликты» и пр.), терапевт начинает говорить о юном пациенте как не умеющем себя вести, запутавшемся в проблемах, инфантильном, сопротивляющемся, нуждающемся в помощи и руководстве человеке. Родители в страхе перед ответственностью, возможно, даже захотят опротестовать подобный способ описания их ребенка. Их можно понять: он и в самом деле заметно отличается от языка, которым пользовались другие эксперты, твердившие о необходимости интенсивной длительной терапии и настоятельно рекомендовавшие ребенку избегать стрессовых ситуаций. Терапевт должен использовать все свое влияние и авторитет представляемого им института, чтобы твердо противостоять подобному родительскому «маневру», вне зависимости от того, стоит ли за ним мнение других авторитетов или он ни на чем не основан. В противном случае цели терапии останутся недостижимыми.

Любые проявления отклоняющегося поведения молодых людей должны быть осторожно переформулированы таким образом, чтобы они перестали восприниматься как психиатрическая проблема, а приняли вид поведенческих нарушений, на которые родители в состоянии повлиять. Для терапевта бесконечно важно суметь даже самое эксцентричное поведение представить формой коммуникации, которая всего-навсего лишена признаков вежливости или воспитанности и которая вынужденно ставит других в позицию непонимания, заставляя их только излишне огорчаться. И тогда к родителям можно обратиться с просьбой потребовать от молодого человека, чтобы его послания звучали более ясно и отвечали требованиям вежливости. Если проблема заключается в апатии, апатия может быть переформулирована в лень, и таким образом родители потребуют от сына или дочери большего усердия и активности. Если случай включает увлечение наркотиками, терапевт может подчеркнуть, что имеющийся опыт еще не достиг уровня физиологической зависимости, которую трудно преодолеть. Родители должны быть убеждены, что проблема молодого человека относится к числу такого рода задач, с которыми можно справиться, установив ясные правила и четко определив последствия их нарушений. Если молодой человек находится на лечении, терапевт может пообещать, что сократит сроки лечения или даже полностью прервет его в скорейшем времени. Пока молодой человек лечится, он является душевнобольным, находящимся под наблюдением психиатров, вместо того чтобы оставаться совершающим проступки сыном, поведение которого должно быть исправлено в первую очередь самими родителями. Вывод зачастую возникает сразу вслед за вопросом, должен ли молодой человек получать пособие по инвалидности. Если терапевт принимает подобную возможность, он определяет молодого человека как психически больного, неспособного к той жизни, какую ведут все нормальные люди.

Родители нередко дисквалифицируют себя перед лицом тех задач, которые ставит перед ними терапевт, ссылаясь на свою неспособность точно определить, какие ожидания выдвинуть перед сыном или дочерью, какие установить для него правила, какими должны быть меры в ответ на игнорирование этих правил. Нередко они демонстрируют беспомощность и полное неведение в ответ на серию вопросов, которые задает терапевт (типа «Чего вы ждете от своего сына?»), даже если эти вопросы касаются весьма конкретных и практических проблем (например, «Может ли ваш сын воспользоваться в субботний вечер вашим автомобилем?»). Типичные ответы-отговорки таковы: «Я не знаю», «О, это требует дополнительных размышлений, надо подумать», «Непростой вопрос», «Не знаю даже, с чего начать…», «Это зависит от слишком многих вещей», «Я не в состоянии придумать правила, которые предусмотрели бы все, что может случиться», «Откуда мне знать, что для него хорошо?». Противодействуя такого рода сообщениям, терапевт может вновь и вновь повторять цель терапии, так же как и цель, ради которой эта особая семья собралась вместе. Позволительно использовать свой авторитет как терапевта, чтобы удержать фокус внимания на предложенной им цели. Терапевт также может повторить свое требование, подкрепив его новым рациональным объяснением, что наверняка приостановит повторную волну сопротивления со стороны родителей. Так, например, если родитель упорно настаивает на своем незнании того, какие правила следует установить для сына, терапевту следует заметить: «Я понимаю, это и в самом деле непросто — найти такие правила. Но ваш сын госпитализирован, потому что запутался. Если вы, отец, действительно хотите, чтобы душевная ясность вернулась к нему, вы должны в общении с ним быть предельно четким. Прежде всего, это касается правил, которых сын должен придерживаться, когда вернется из больницы домой». Было бы ошибкой для терапевта верить, что родители действительно пребывают в состоянии девственного неведения относительно мер воспитания. На самом деле все их «отнекивания» служат определенной цели — заставить других проявить ответственность там, где ответственность должна исходить от них самих. Можно предположить, что родители запускают цепочку коммуникативных актов, устанавливающих иерархию, в которой они снимают с себя ответственность.

Терапевт может начать с выражения ожиданий, что позиция родителей позволит им высказать все вопросы, которые они считают важными. Однако если родители ответят на это заявление ссылками на свою несостоятельность, терапевту следует сузить проблему, сведя ее к какой-либо частности, не представляющей трудности для соглашения. Например, терапевт может попросить родителей согласовать свои ожидания и условиться относительно правил, которые должны быть предъявлены сыну или дочери к моменту его (ее) возвращения из больницы. Если родители не в состоянии сформулировать ни одного правила, что случается нередко, терапевту остается самому сделать первый шаг: «На самом деле, имеется в виду какое-то самое простое и конкретное указание для вашего сына. Например, позволено ли ему ломать мебель в вашем доме? Или есть ли у него определенное представление о том, когда он должен утром вставать с постели?» Вопросы, допускающие лаконичный «да-нет» ответ, позволяют форсировать процесс, в котором родители начинают занимать более решительную позицию, достигая все большего согласия друг с другом. Вместе с тем, данный результат уже можно расценивать как начало изменения внутрисемейной иерархии.

Зачастую родители прибегают к абстрактным заявлениям, которые кажутся исполненными значительного смысла (например, «Я хочу, чтобы мой сын был достойным человеком»), хотя на самом деле под личиной отвлеченной торжественности скрывается все то же нежелание принимать на себя ответственность. В ответ на родительскую реплику терапевт может заметить: само по себе такое ожидание великолепно, но означает ли оно, что каждый вечер сын должен приходить домой в двенадцать или что он не смеет бить своих родителей? Основная задача терапевта — возвращать разговор от абстракций к конкретным вопросам и конкретному поведению. Это как раз тот уровень обсуждения, который не позволяет родителям уклониться от ответственности.

Следует избегать соблазна брать на себя те задачи, справиться с которыми предстоит самим родителям. Например, устанавливать правила для сына или дочери. Поскольку терапевт добивается установления в семье такой иерархии, при которой мать и отец занимают подобающее для них место, он не в праве при сыне или дочери дискредитировать их роль, как бы присваивая себе родительскую позицию. Только в том случае, если терапевт остро чувствует, что решение, принятое родителями, в корне ошибочно и способно нанести подростку дополнительный вред, он может пойти наперекор их авторитету, настояв на альтернативном решении. Но и это — с глазу на глаз с родителями, в отсутствие самого молодого человека.

Передача полномочий проблемному подростку. Иногда родители самим характером своих действий предлагают власть подростку. Например, в ответ на обращенную к ним просьбу принять относительно сына то или иное решение, они у самого же молодого человека испрашивают совета или заявляют, что это решение зависит от тех планов, которых он придерживается в отношении себя. А им, родителям, остается-де пожелать ему счастья. В таких случаях терапевт должен подчеркнуть, что юное существо нуждается в родительском руководстве и что только начав вести себя соответствующим образом, молодой человек обретет способность отвечать за себя. Если в ответ на это последуют возражения со стороны самого подростка, терапевт может обрисовать все те преимущества, которые предлагаемый им подход обещает для молодого человека. Ему следует подчеркнуть, что юноша будет жить в предсказуемом мире, точно зная свои обязанности и привилегии и не пробуя больше искать себя в авантюрных предприятиях, чреватых наказанием и жестокой расплатой, от которых в опасную минуту его никто не предостерег.

В такие моменты, когда родители вступают в разговор друг с другом и на горизонте начинает брезжить надежда, что они наконец придут к согласию, чем, несомненно, укрепят свою власть над трудным подростком, юное существо начинает вести себя самым эксцентричным образом, всячески препятствуя ходу важной беседы. Перспективе родительского альянса приходит конец, поскольку родители уже полностью сфокусированы на своем неординарном ребенке. Терапевт должен быть готов к тому, что в начале терапии подросток, стараясь привлечь внимание к себе, скорее всего, будет вмешиваться, едва родители заговорят друг с другом. Терапевту следует попытаться успокоить молодого человека или попросить родителей, чтобы они сами умиротворили его.

Описывая цепочку подобных взаимодействий, Хейли (1980) утверждал: если ребенок беспрерывно вмешивается в разговор родителей, заставляя их прерывать беседу, он это делает из желания предупредить разногласия между ними. На наш взгляд, существуют, по крайней мере, два возможных толкования той функции, которая проявляется в поведении подобного рода. Первое подчеркивает, что благодаря вмешательству ребенка родительские разногласия и конфликты откладываются на более поздний срок; второе, напротив, предполагает, что оно служит препятствием на пути к согласию. С точки зрения автора данной книги, назойливое вмешательство подростка в родительскую беседу мешает пониманию между родителями, предупреждая самую его возможность. Когда родители беседуют друг с другом при участии терапевта, который, в надежде достучаться до их чувства ответственности, старается привести их к единству, а юноша беспрерывно вмешивается в этот разговор, подобное вмешательство служит только одной цели — не дать состояться родительскому союзу, обещающему возврат родительского авторитета. Даже если беседа родителей начинается с разногласий, надо радоваться тому, что они все-таки вступили в разговор, и терапевт помогает им, значит, не так уж нереальна возможность, чтобы они, открыто выразив свои расхождения, смогли договориться по их существу и достигнуть желанного согласия. Именно эту возможность и блокирует юный пациент своим вмешательством. Понятно, что различия в интерпретации той функции, которую выполняет поведение подростка, ведет к совершенно разным терапевтическим стратегиям.

Не приходится сомневаться: когда семью приводят к терапевту серьезные отклонения в поведении взрослеющего ребенка, между родителями существует раскол. Однако, вероятнее всего, этот раскол является результатом, а не причиной тех страданий, перебранок, взаимных укоров и вины, которые неизбежно скапливаются вокруг больной для них проблемы. Отклоняющееся поведение подростка или юноши, как уже говорилось, увековечивает эту проблему. И хотя она в известной мере предотвращает родительский развод, ибо вынуждает родителей держаться вместе, чтобы заботиться об их дефективном отпрыске, та же самая проблема лишает их возможности встретиться в радости, с легким сердцем и хорошим настроением. Возможно, что юноша ведет себя одинаково разрушительно в полярных ситуациях: и когда родители чрезмерно отдаляются друг от друга, создавая угрозу развода, и когда они становятся слишком близки, укрепляя свои общие позиции, поскольку и в том, и в другом случае молодой человек теряет над ними власть.

Иногда родители передают власть своему проблемному подростку, выставив его из дома. Тем самым они как бы выходят из родительской позиции, то есть отказываются от ответственности и заботы о своем ребенке. Подобные действия необходимо блокировать. Терапевт должен подчеркнуть, что отделение ребенка от родителей может быть реализовано только тогда, когда молодой человек в социальном плане начинает вести себя достаточно компетентно, а родители осведомлены о том, где и как он собирается жить, и одобрительно относятся к его планам. Изгнание из дома — угроза, которая редко доводится до реализации. В любом случае остается немало шансов, что родители и их юный отпрыск через некоторое время снова включатся друг в друга, и привычный цикл возобновится.

Нередко родители расходятся в своих взглядах на столь крайнюю меру наказания, как отказ от дома. Чаще всего отец угрожает подростку выставить его вон, в то время как мать держит сторону сына, защищая его от отцовского гнева и утаивая информацию о сыновних подвигах из страха, что муж приведет свою угрозу в исполнение. Бывает и так, что мать начинает грозить отцу разводом, если тот выставит их дитя на улицу. В свою очередь, отец может настаивать на альтернативе: либо сын оставит дом, либо он сам его покинет. Но во всех этих случаях угроза отлучения ребенка от дома служит препятствием на пути родителей к взаимному согласию — необходимой предпосылке их совместной заботы и надзора за сыном или дочерью. Таким образом, молодой человек занимает высшую ступеньку на лестнице семейной иерархии, поскольку обладает властью, позволяющей ему разделять родителей. Терапевт должен использовать весь своей авторитет, чтобы нейтрализовать эту угрозу, чтобы отлучение от дома было отложено до лучших времен, когда оно уже не будет выступать в качестве меры пресечения, а станет шагом, продвигающим юношу вперед с согласия обоих родителей.

Иногда молодой человек, делая ставку на власть, прибегает к самому последнему и самому мощному средству — угрозе самоубийством. В подобном случае терапевт располагает двумя основными возможностями: 1) госпитализировать молодого человека, что предполагает возобновление терапии после того, как лечение завершится; 2) возложить заботу о нем на родителей, помогая им предпринять все необходимое, чтобы предупредить самоубийство. Это очень трудный выбор, исход которого зависит не только от серьезности угрозы суицида, но и целого ряда других моментов. В их число входят следующие вопросы: имелись ли у юноши аналогичные попытки в прошлом; способны ли его родители на то, чтобы удержать сына от рокового шага; насколько велика их готовность к тесному сотрудничеству, которого требует возможность новой попытки лишить себя жизни? Если терапевт делает выбор в пользу второго решения, он должен тщательно продумать, как помочь родителям устроить все необходимое, чтобы гибельный шаг не повторился. Они должны установить двадцатичетырехчасовое наблюдение за молодым человеком, расписав график своих дежурств так, чтобы он ни на минуту не оставался один. Обычно подобный опыт становится чем-то вроде теста, испытывающего, с одной стороны, границы родительского терпения, но с другой — твердость их позиции в том, чтобы потребовать от юноши нормального поведения.

Когда молодой человек прибегает к экстремальным угрозам и совершает попытки суицида, терапевт может подчеркнуть опасность, нависающую над родительским браком дополнительно к его разрушительным действиям — опасность, которая причинит родителям еще большие страдания, если он будет и дальше вести себя в том же духе. Подобным образом терапевт парадоксально преувеличивает одну из двух неконгруэнтных иерархий — иерархию, в которой младший член семьи обладает властью над своими родителями. Ожидается, что семья в ответ должна перестроиться более конгруэнтно — с родителями во главе ее иерархической структуры .

Случай 15. Девочка с саморазрушительным поведением

Пятнадцатилетняя девочка совершила ряд суицидальных попыток. Но и помимо этого, ее поведение отличалось рядом крайностей: она вонзала иглы в свои руки, резала запястья бритвенным лезвием и наносила себе прочие повреждения. Ей слышались голоса, которые непристойно обзывали ее и толкали ко всем этим разрушительным действиям. В терапии участвовали девушка, ее мать и отчим. Отчим обладал весьма привлекательной внешностью, был на десять лет моложе матери и на те же десять — старше своей приемной дочери. Девочка не уступала ему в привлекательности и, как стало ясно впоследствии, страшно интересовалась материнским браком. Однажды она призналась терапевту: «Мой отец любит читать литературу о подростковом сексе, и мама очень из-за этого беспокоится». Очевидно, представляясь ненормальной, девушка создавала угрозу, подрывавшую стабильность материнского брака, поскольку отчим вынужден был терпеть падчерицу, которая не только была слишком взрослой, чтобы считаться его дочерью, но еще и вела себя как безумная, неоднократно порываясь покончить жизнь самоубийством.