Земля от пустыни Син

5

Маргарита Петровна испекла кекс: вечером к ним придут Костя и Таня, и она ждет их уже с самого утра.

Костя переехал к Таниным родителям после свадьбы и теперь приходит в бывший дом как в гости. И ему даже нравится это – он теперь чувствует ответственность за Таню. Он сразу стал полностью взрослым. А собственных родителей теперь можно просто снисходительно время от времени навещать. Костя чувствует, что каждый его приход теперь – праздник для всех.

Кекс дожидается на столе, посыпанный сверху сахарной пудрой и прикрытый легкой салфеткой. И мясо Маргарита Петровна приготовила особенное, с подливой из чернослива.

Таня для нее – это часть ее красавчика, Кости.

– Если бы ты ее видела! – рассказывает она по телефону кузине Соне. – Понимаешь, очаровательная!

– Ты и раньше так говорила – про Веронику, не забывай.

– Это совсем другое дело, Соня. Они еще оба учатся, такие оба дети еще.

– Какие дети?! Им уже по двадцать два года!

– Конечно, дети. Вместе они так красиво смотрятся! Если бы ты только видела!

Но кузина Соня видеть не может – она уже еле передвигается по квартире, и разговоры с кузиной Марго – единственная для нее отрада.

– Понимаешь, Танечка, у меня родственников было так много, – рассказывает Маргарита Петровна Тане. – У нас была большая еврейская семья. А теперь остались только моя московская кузина Соня, которую ты никогда не видела, и я. Из всех моих братьев и сестер никого уже нет в живых. А сколько лет мне самой, я уже забыла. У моих родителей было семь человек детей. Папа был купец Второй гильдии в Новгород-Северском. В Петербурге им жить не разрешалось – разрешение получали только купцы Первой гильдии, или адвокаты, или люди с университетским образованием, или ювелиры, а остальные должны были жить в черте оседлости. Отец торговал пенькой, у нас было два доходных дома в самом центре города и ресторан. И я и сестры учились в гимназии. Братья тоже учились. Всем всего хватало, отец опекал еще и детей своего умершего брата, которые жили вместе с нами. Соня – единственная, кто от них остался теперь.

Ну а погромы, конечно, были. В каких-то областях бывали сильные погромы. Но мы всегда все знали заранее: приходил частный пристав и говорил, что завтра будет погром. Мы прятали ценные вещи и сами уходили прятаться, а когда погром заканчивался, возвращались.

Таня сидит на диване и слушает историю, которую ей рассказывает бабушка.

Кое-что она уже знает, конечно, потому что Маргарита Петровна любит рассказывать семейную историю, но каждый раз в ней появляются новые детали.

– Я была очень самостоятельная! Я считала, что женщина равноправна с мужчиной. В то время этим многие увлекались. И когда мне исполнилось восемнадцать лет, я сбежала из дому с молодым человеком.

– Разве это было возможно тогда в еврейских семьях? Я читала, что соблюдались патриархальные законы.

– Не могу сказать, что у нас была патриархальная семья. Вот у Майи Михайловны – да, была настоящая патриархальная семья. Говорили между собой только на идише. Ее мать никогда не садилась за стол вместе с отцом: он ест, а она стоит рядом и подает ему. Отец надевал талес – некоторые говорят «талит», – молился, посещал синагогу. Он стал потом каким-то деятелем в московской синагоге, вокруг него всегда собирались религиозные евреи. А когда он умер, пришло столько людей, что заполнили весь двор. И даже после его смерти к нам в дом еще долгое время приходили евреи.

– Зачем?

– Бедных было много. Звонок в дверь, я открываю, а там стоит человек, ничего не говорит, просто стоит. Значит, нужно накормить.

– И что же вы делали?

– Как что? Кормила, конечно; сажала за стол и кормила хотя бы хлебом и чаем. Он крошки со стола соберет – и в рот. Голодных много было в то время. А при жизни отца Майи Михайловны сколько их приходило!

– Майя Михайловна никогда не рассказывает, какие у нее были родители…

– Для нее вообще ничего значения не имело никогда. У нее на первом месте была учеба, потом карьера, – бабушка хихикает, – театры, развлечения, подруги. Она не знает, как готовить еврейскую еду, и вообще готовить не умеет. Мои родители, конечно, праздники отмечали, отец соблюдал обряды, но для него это не было главное. А вот уже мои братья Талмуд, например, не изучали и полностью порвали с религиозными традициями. Они участвовали в революции. Отец этого не одобрял, но кто из них его слушался? А я работала медсестрой во время гражданской войны.

– Но ведь вы были замужем?

– К тому времени уже не была.

Маргарита Петровна, чувствуя, что нашла в Тане благодарную слушательницу, воодушевляется и начинает рассказывать историю своей молодости.

– Понимаешь, я влюбилась в сына раввина. Оба мы были молодые, красивые, познакомились в кружке, который посещали тогда многие молодые люди. И оба были неверующими. А так как мой отец хотел выдать меня замуж только за богатого купца, то однажды я попросту ушла из дому – бежала с ним, и мы стали жить вместе, в свободном браке. Это тоже было модно. Отец сказал, чтобы я больше не возвращалась, что он меня никогда не простит. Через девять месяцев родился Николай Семенович. Мы назвали его Наум. Это уже потом переделали его имя на русский лад – когда паспорта меняли, так легче было. Поэтому Сева – Всеволод Наумович, а Костя – он уже Константин Николаевич.

– Как? У них разные отчества?! У родных братьев?

– Конечно. А ты не знала? – хихикает бабушка. – У Севы – то отчество, которое записали при рождении, потому что у Николая Семеновича в то время в паспорте стояло: Наум.

– Но они же родные братья! – недоумевает Таня.

– Что же делать? Так получилось, поменять отчество было труднее. Я тоже Пейсаховна по паспорту… Так вот, – продолжает Маргарита Петровна, – в один прекрасный день я осталась одна – отец моего Нёмочки преспокойно укатил за границу, в Швецию.

– А почему вы с ним не поехали?

Бабушка недоуменно поднимает брови:

– У меня даже мысли такой не возникло! Когда после революции уезжали, бежали, наша семья ни разу не подумала, что и мы можем уехать куда-то. У Майи Михайловны семья тоже никуда не двинулась. Так же, как наша… Как многие другие… Но, между прочим, большинство ее родственников уехало сразу, а те, кто остались, позднее тоже старались уехать. Поэтому почти все ее двоюродные сестры и братья живут сейчас в Израиле. В Москве теперь только одна племянница, Тэра.

– Но потом отец Николая Семеновича вернулся? – спрашивает Таня.

– Нет. Написал один раз, что хочет учиться, что семья ему мешает и что он не хочет себя связывать никакими узами. И исчез.

– И вы не знаете, где он теперь?

– Одно время доходили слухи. В Швеции он стал раввином, представь себе. Пошел по стопам отца.

– А если бы вы послали ему письмо?

– Зачем? Я его сразу списала со счетов. Для меня он перестал существовать, я вычеркнула его из своей памяти навсегда! Я поняла, что совершила ошибку, связав свою молодость с таким человеком, – Маргарита Петровна смеется сухим, бесцветным, старческим смехом, похожим на кашель. – Николай Семенович своего родного отца никогда не видел и не знал, и фамилия у него Левитин – моя, нашей семьи.

– Так значит, у Кости должна быть другая фамилия?!

– Ну, вообще-то да. Фамилия была Мессиз. Такой магазин, говорят, есть в Нью-Йорке, хотя кто знает, чей он. Какая разница, в конце концов, чью фамилию носить? Николай Семенович получил фамилию нашей семьи.

– Но ведь вы ушли от семьи.

– Потом я вернулась.

– И вас приняли?

– Да, отец все-таки простил. Я пришла и встала перед ним, с ребенком на руках. И он понял: куда бы я пошла одна в то время? И он простил. Мы никогда об этом не вспоминаем. Отцом Николая Семеновича был всегда отчим, мой замечательный покойный муж, с которым я познакомилась во время гражданской войны.

– А это как было?

– Я же не могла сидеть дома, когда вокруг творилось черт знает что! Началась революция. Что тогда делалось! – Маргарита Петровна обхватывает голову руками, качает ею из стороны в сторону. – Представить себе невозможно. Один мой брат ушел с белыми и пропал без вести, мы так ничего и не узнали о нем.

– А вы же сказали, что братья участвовали в революции.

– Да, оба младших брата. У моих братьев были разные взгляды. Тогда так и было: брат шел на брата. Свирепствовали банды. Кто, за что, на кого шел – никто ничего понять не мог. А в 1918 году в Новгород-Северском был учинен страшный кровавый погром.

– Как же вы уцелели? – Таня смотрит на бабушку завороженным взглядом и желает только одного: чтобы Маргарита Петровна не прерывалась – для нее все, что рассказывает бабушка, как роман. Она почти физически ощущает, как история продолжается, и продолжается, и продолжается, и в ней появляется все время что-то новое и интересное, трагичное и веселое. Бабушка плетет вязь рассказа, возникают новые персонажи, новые характеры, еще по жизни не познанные Таней.

– Меня в Новгород-Северском в то время уже не было – я уехала, оставив Костиного папу на родителей. Ему тогда было всего два года, – машет рукой Маргарита Петровна. – Такая отчаянная я была!

– А родители?

– Их спрятали. Одна русская знакомая посадила их в платяной шкаф, когда у нее был обыск.

– Но ведь она была русская?

– Конечно. Но это ничего не значит. Многие русские семьи прятали евреев. Потом еще погромы были, но не такие страшные. Евреев всегда грабили, потому что они были богатые, и бриллианты у них были, и золото, и деньги.

– А потом что было?

В кухню, где они сидят, входит Костя и, хотя он знает это наизусть, тоже останавливается в дверях, чтобы послушать – бабушка всякий раз добавляет что-то новое, вплетает упущенные эпизоды и потому ее рассказ звучит по-другому.

– А потом мы были вместе с моим покойным мужем в армии во время гражданской войны – там мы и встретились.

– Он был революционер?

– Нет, совсем нет! Он вернулся в Россию перед самой революцией.

– А до того где он был? – Таня задает вопросы уже механически, один за другим, только бы Маргарита Петровна не забыла чего-нибудь.

– Он был из богатой семьи, учился в университете в Австрии, в Граце. Стал адвокатом и приехал домой, к родителям. А тут – война, потом революция, и он пошел в Красную Армию. Там мы и познакомились.

Бабушка умолкает и вдруг смеется:

– Он всегда называл меня «мадам паника». Он был очень спокойный, а я по любому поводу взрывалась. Только он один и умел меня успокоить. Никогда я не видела на его лице и тени волнения. Помню, нас пригласили родители Майи Михайловны, чтобы познакомиться: сначала мы их пригласили, потом они нас. Я была в ужасе от всего, что увидела в их доме… Ну, понимаешь, они жили по-другому, – старается она объяснить, видя, что Таня смотрит непонимающе. – Очень традиционная семья была, да. А у нас все было по-другому. Я подумала: «Куда попадет мой сын!» И, конечно, порывалась тут же встать и уйти. А он только жал мою ногу под столом – он всегда так делал – и тихо повторял: «Спокойно, спокойно». Впрочем, Майя Михайловна – это уже отдельная история…

Бабушка некоторое время молчит, смотрит в окно, потом машет рукой и сама возвращает разговор в прежнее русло:

– После гражданской войны мы с ним вместе попали в Ленинград и работали там. Во время блокады я оставляла его дома, а сама ходила помогать в госпиталь: я окончила когда-то медицинские курсы. Может быть, это меня и спасло – у меня в кармане всегда был то сухарик, то кусочек хлеба или сахару. Я добывала съестное и приносила домой хоть что-то, чтобы его подкормить. Он сразу ослабел, как только началась блокада. Полные люди плохо переносят лишения. Он просто лежал и ждал, когда я вернусь, – даже по квартире передвигаться не было сил. Один раз я пришла домой, подхожу к кровати – а он уже не дышит… Не дождался… Может быть, я выжила еще и потому, что была всю жизнь худая, жилистая…

– Расскажи, как вас вывезли, – просит Костя.

Он присаживается рядом с Таней, уютно обнимает за плечи, и оба чувствуют себя так, будто становятся участниками событий.

– Это было уже в конце блокады – нас вывезли в Ярославль. Но перед тем, как нас вывезли, я совсем плохая была – тоже лежала, двигаться почти не могла… – Маргарита Петровна качает головой и проводит рукой по глазам, но слез в них нет – просто старческие грустные глаза, которые всматриваются сейчас в прошлое. – Боже мой, боже мой! Сколько пережили… И вдруг неожиданно приехал Николай Семенович – пробрался каким-то чудом в Ленинград в командировку, привез шоколад, витамины. Если бы не это, я бы тоже, наверное, погибла. Я ведь потом долго находилась в госпитале в Ярославле, Майя Михайловна меня нашла и привезла в Москву. Видишь, какие суставы? – Маргарита Петровна кладет руку на стол и показывает пальцы: – Это последствия блокады: сустав в сустав не входит.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.