Пирамида Хуфу

В этот момент к ней подошел сам хозяин Хати. Руабена передернуло от его улыбки на обезьяньих губах. Хати вдруг обнял Мери за плечи.

— Откуда ты взялась такая красотка?

Мери растерянно посмотрела на него и резко сбросила его руку. На выразительном ее лице отразилось непередаваемое отвращение и брезгливость.

— Подумаешь, гордячка в лохмотьях... — со злобой прошипел Хати. — Ты у меня еще запомнишь это.

Но Руабен уже спешил к своей подруге на помощь.

— Это моя жена. У нас в селении к чужой семье относятся с уважением, и прежний писец, да будет ему хорошо на полях Иалу, не обижал нас, — твердо проговорил Руабен. Статный и сильный, он возвышался над коротконогим и безобразным Хати. Испуганная Мери стояла рядом с мужем, не зная, что делать. Она смутно чувствовала, что от этого человека может прийти в ее дом беда, хотя она и не знала, какая.

— Слишком часто вы вспоминаете старого писца, распустил он вас. Но у меня так не будет, — с угрозой произнес Хати и пошел внутрь своего дома.

Руабен хмуро посмотрел ему вслед. С тех пор, как появился этот человек, он все время сталкивается с ним, и временами его охватывало неясное беспокойство. Но каждый раз он поступал так, как обязывала его совесть. Разве не должен он защитить жену?

Они сели вместе с другими соседями, видевшими неприятную сцену.

— И откуда он взялся на наше шею? — с досадой проворчал Сети, молодой сосед Руабена.

Большой Хапи хозяйничал в своей долине. Вся она наполнилась его мутными бурными водами. Настало важное дело в жизни земледельцев — орошение полей. Теперь надо следить, чтобы наполнились бассейны, чтобы из водоемов по каналам вода пошла на поля. Надо следить за дамбами, чтобы не сорвало их буйство паводка.

Руабен с Мери и детьми ходили в маленький сельский храм, расположенный за селением. В него входили крестьяне многих соседних мелких деревушек. Там, перед статуей доброй матери всех земледельцев Исиды, они горячо молились о послании им хорошего урожая. В каменный объемистый сосуд Руабен высыпал дорогую жертву — половину хеката* [22] ячменя — в дар богине. Старенький жрец мягкими руками приласкал Пепи и успокоил молодую семью, сказав, что жертва, принесенная от чистого сердца, вознаградит хорошим урожаем.

Ранним утром Руабен отправился на свой клочок земли. Он находился выше всех участков, у самой границы со скалами. Несколько лет назад, безземельный бедняк, он отвоевал у камней и песков небольшую площадь, натаскал корзинами жирную землю с нижних мест. Терпеливым, безмерным трудом он создал небольшой участок; остальное доделала речная вода, несущая богатые удобрения. За несколько лет там, где были горячие бесплодные пески, выросло ровное черное поле, на котором зеленели ячмень и полба* [23], наливались тяжелые колосья.

Но сейчас это поле лежало перед хозяином сухое, с зияющими трещинами, и жаждало воды.

Самый высокий участок и самый тяжелый. Для него пришлось таскать много глины и камней. Несколько дней он поправлял канал, укреплял бока его камнями и обмазывал глиной, чтобы не было утечки воды. Однако конец общинного канала был еще далеко от его поля, и он углубил ранее проведенный поперечный канальчик и в конце его выкопал водоем. Пока стояла высокая вода, самотеком поступающая в его водоем, надо было спешить, иначе пришлось бы таскать ее еще дальше.

Много дней от зари до зари под палящими лучами солнца Руабен таскал воду в двух ведрах на коромысле. Ведро за ведром черпал он из водоема, поднимал коромысло на плечи, скользил по размокшей земле и выливал на сухое свое поле. Бесконечное число ведер. Они мелькали в ослепительном солнечном сиянии и тогда, когда он закрывал глаза и в изнеможении валился на циновку. Ведра с водой снились, когда короткая ночь пролетала над утомленным телом. На плечах и шее от коромысла стерлась кожа и покрылась коростой, тогда он стал носить ведра в руках.

Ранним утром уходил он работать, и снова капли пота щипали глаза, соль выступала на голой спине, смешивалась с пылью и песком, занесенными жгучим ветром пустыни.

Казалось, никогда не напоить земли, никогда ее не напитать. Но ведро за ведром льется мутноватая вода, доходит до окаменевшей сухой земли и исчезает в ее трещинах бесследно. Онемевшая спина и руки отказываются двигаться. Но перед глазами мелькают детские ручонки. Разве он допустит, чтобы голод иссушил их? Усталость становится меньше. Он поправляет ручеек, своенравно текущий в сторону увлажненной земли, заодно утоляет жажду. Хорошо бы поесть ячменной лепешки или каши из пшеницы эмера... Но ячменя давно нет, и никакого зерна нет. Голод донимает, и он однажды отправляется на рыбалку. Удачный лов радует, все накормлены, даже часть рыбы развесили просушить. Но высокая вода в Верхнем Египте держится недолго, и он спешит с поливом. Снова мелькают ведра с водой, и он радуется, что небольшое поле потемнело, потучнело, досыта напоенное водой. Руки любовно погружаются в мокрую землю-кормилицу, полную всяких запахов. Но среди смеси их сильнее всего выделяется илистый. Принесенный рекой через многие тысячи локтей, ил спокойно оседает, обогащает землю, припорошенную песком мертвой пустыни. Чем больше воды, тем больше ила, тем больше зерна даст поле.

Извечная мечта землевладельцев о большом урожае живет в его душе. Но невеселая мысль гасит эту мечту. Всеми этими землями владеет начальник сепа, и тот же писец Хати придет подсчитывать урожай с его поля и возьмет его немалую толику, да еще и себе урвет. Руабен вздыхает и утешает себя мыслью, что не весь же урожай он возьмет, останется и для его семьи. Будет свободное время — наделает каменных кувшинов побольше, за них дадут зерно. Всем нравятся его кувшины. Мотыг наделает, серпов с каменными вкладышами. Все он может сделать из камня своими руками с умелыми пальцами. Успокоившись, осматривает свое поле. Еще немного добавить воды в дальнем конце. За много дней он весь почернел. Вечером ласковая Мери заботливо ухаживает за ним, истомленным за долгий день.

Но вот земля пропитана. Теперь черная, оплодотворенная животворным илом, она готова к посеву.

Горячее солнце успело высушить верхний слой, и жесткая корка покрылась трещинами. Такое уж солнце в этих местах. Надо разбить сухие комья. Руабен крепко привязывает каменную мотыгу ремнем к тамарисковой прочной рукояти. Веселый, принимается за работу. Тяжелая мотыга быстро измельчает комья, разбивает корку. Поле готово к севу. Руабен задумывается. Нужно провести борозды сохой, но ни у него, ни у брата нет ни коров, ни быков. Он идет к богатому соседу, и тот соглашается дать коров за два каменных кувшина.

Перед посевом рано поутру Руабен и Бату возносят горячую молитву, просят о милости бога Осириса, научившего людей земледелию, и его божественную супругу Исиду, покровительницу семьи.

Торжественные и серьезные, поднялись они в поле. Бату повел покорно шагающих коров с сохой, а за ними шел Руабен с сумкой ячменя, перекинутой через плечо, и разбрасывал семена высоко поднятой правой рукой в неглубокие борозды. Тяжелая работа, но радостная для земледельца. Земля запестрела золотистыми брызгами, и теперь осталось лишь закрыть их. Бату с коровами ушел, а Руабен ждал Мери.

Солнце поднялось уже высоко и стало палить. А вот и она... Вооружившись длинной палкой, гонит свиней и коз. В воздухе разносится далеко ее звонкий сердитый голос, и быстрая фигурка мелькает то здесь, то там, когда она бежит за отбивающимися животными. Руабен, улыбаясь, с минуту наблюдает, а потом спускается и помогает ей. Оба смеются, все идет хорошо в их маленьком слаженном хозяйстве.

Вдвоем они быстро загоняют недовольно хрюкающих свиней и беспокойной блеющих коз и прогоняют их много раз в разных направлениях. Испуганные животные мечутся из стороны в сторону, стремясь вырваться из пределов поля, но меткие палки настигают их, и они возвращаются, сталкиваются и кружатся на маленьком участке.

Острые копытца вдавливают зерна в рыхлую землю и укрывают их. Теперь птицы не выклюют семена, и солнце их не иссушит. Погруженные в мягкую постель, они скоро дадут ростки и поднимутся тесной дружной семьей.

Веселая возня на поле прекращается. Зерна хорошо укрыты. Маленькое стадо, возбужденное беготней, возвращается на пастбище, где голодные животные набрасываются на траву. Мери идет домой и, забрав детей у соседки, до жары копошится в огороде. А Руабен острой палкой загоняет отдельные зерна в землю. Теперь посев окончен. Если всесильные боги будут снисходительны, у его семьи вырастет хлеб.

Как-то раз к берегу у селения пристала большая барка, плывущая из столицы. С барки вышел важный чиновник и потребовал к себе писца. Пока посланец спешил к нему, голые любопытные мальчишки стремглав понеслись к Хати, намного опередив степенного лодочника. Остальные с жадным вниманием рассматривали гостей, редких в этих краях.

Хати торопливо шел к берегу, жирный, дряблый живот его от усердия колыхался. Стоя в отдалении, мальчишки видели, как, угодливо согнувшись, он слушал важного начальника. Через полчаса писец возвратился домой, а барка поплыла вверх к Асуану.

А еще через полчаса в деревне все узнали о причине посещения столичной барки. Через два дня она должна возвратиться и увезти трех здоровых мужчин на строительство пирамиды. Новость очень быстро разнеслась по селению. Вот уже трижды уходили мужчины до этого в столицу и возвратились не все, а двое остались калеками. Мужчины угрюмо посматривали на дорогу, ожидая вестника от писца, ставшего вершителем их судеб. Женщины с заплаканными глазами прижимали к себе ребятишек. Ночь прошла тревожно.

Наутро Мери с ужасом увидела слугу писца, который потребовал, чтобы муж ее немедленно явился к его господину. Побледневший Руабен встал, но тонкие руки жены судорожно вцепились в него. Растерянный, он осторожно старался освободиться, но потом присел и начал ее уговаривать.

— Что бы ни было там, я вернусь к тебе. Боги будут милостивы. Я обязательно вернусь. Каковы бы ни были впереди муки, я вынесу их. Но ты жди и верь, что я вернусь.

Он долго еще уговаривал ее. Его уверенный голос немного успокоил Мери. Однако, пока он шел к дому писца, мысли его были в родной хижине.

Вскоре к нему присоединился молодой парень Сети, с которым вместе ездили в страну Уауат за древесными стволами. Сети был страшно расстроен предстоящим и нехотя плелся. Он очень удивился, увидев Руабена:

— Почему он тебя вызывает? Как же ты оставишь жену и детей? У меня хоть никого нет. Хати должен поговорить с общиной, кого отправлять. Но наш скриб не считается с ней. Всем распоряжается самовластно.

Сети посмотрел на товарища, и собственная неприятность показалась ему совсем незначительной.

— Поговори с ним. Хотя он на тебя злится и на каждом шагу преследует, вся деревня об этом знает. Но все же человек он.

Руабен ничего не ответил. Они подошли к дому Хати, и разговор прекратился. Молодые люди вошли во двор.

Хати сидел на циновке. Перед ним стояло блюдо с антилопьим мясом и куча чеснока. Чавкая от удовольствия, он посматривал недобрыми маленькими глазками на рослых парней, согнувшихся в поклоне. Толстые губы блестели от жира, на лице была самодовольная улыбка. Он злорадно посматривал на бледного и взволнованного Руабена.

— Собирайте еду на неделю. Послезавтра вернется барка из Асуана, на ней вы поедете в Белую Стену для строительства священной гробницы для нашего всемилостивейшего живого бога, да будет он жив, здоров.

— Но у меня совсем маленькие дети. Как же я их оставлю? — вырвалось у Руабена. — Есть же в селении молодые парни, у которых нет детей. И потом — такие дела всегда решает община.

Писец не спеша прожевал кусок мяса, шумно проглотил и, ехидно улыбаясь, ответил:

— Мало ли что ты думаешь? Во всей округе ты лучший резчик по камню, там больше всего нужны резчики, вот тебе и надо ехать. О жене не беспокойся, — мокрые губы Хати сложились в гримасу, — о такой красотке позаботятся.

Лицо Руабена стало серым. Крупные, сильные кисти рук непроизвольно сжались в кулаки, но он сдержался, резко повернулся и вышел за ограду, поняв бесплодность разговора.

Он думал об отчаянном положении Мери. Наглые намеки Хати вызывали бессильный гнев и беспокойство от предчувствия бед, которые посыплются на беззащитную семью. Сзади Руабена плелся унылый Сети. Он вообще не решился ничего сказать. Не заходя домой, Руабен направился к брату. Оба они пошли к хижине Руабена и принялись ремонтировать кое-где неисправные крышу и забор. Больше всего Руабена убивало молчание Мери.

А вечером к их хижине пришла толпа друзей. В их руках были кувшины с зерном, хлебцы, вяленая рыба, сухое мясо. Пустые сосуды в маленькой кладовой Мери наполнились. Руабен сквозь слезы благодарности следил, как женщины ссыпали зерно, и думал, что бедняки несли его, сгребая последние горстки со дна больших глиняных сосудов, которые так редко бывали полными. Теперь Мери стала богаче их.

— Не горюй, друг! — говорил ему сосед. — Все мы ей поможем. Знаем, что не только за себя, за многих нас идешь. И я мог стать на твоем месте, тогда ты помогал бы моей семье. Возвращайся только. Крепись там. Да хранит тебя Исида!

Руабен только кивал головой. Ему тяжело было говорить. На дворе гости расстелили циновки, и все сели за прощальную трапезу, собранную теми же друзьями со всех дворов. Но пир был невеселым, и все скоро разошлись, чувствуя себя в чем-то виноватыми. Руабен горячо поблагодарил всех и остался с Мери. Беда, свалившаяся на их головы, была совершенно неожиданной. Он смотрел на совсем юное лицо жены, на узкие плечи и глаза, полные тоски и отчаяния. Как бесполезна была его сила теперь! Как беспомощна самоотверженная любовь!

Под черным звездным небом он сидел, обняв Мери, и тихо говорил:

— Ты знаешь, как я тебя люблю! Милосердная Исида! Ты одна знаешь глубину моих мук. Благая наша защитница! К тебе обращаюсь за помощью. Помоги нам, твоим детям! Чем мы прогневали тебя, что посылаешь такие жестокие испытания?

И впервые за весь день он почувствовал тяжелые капли слез на ее лице, хлынувшие бурным, облегчающим потоком. И когда она немного утихла, он горячо, страстно убеждал ее:

— Моя Мери! Если боги родины возьмут нас под свою защиту, я вернусь! Меня не страшит ничто: никакие муки, никакие тяжести, ты знаешь, какой я сильный и терпеливый. Может быть, я вернусь не скоро, никто мне этого не скажет... Я не знаю, что меня ожидает, но все свои силы я приложу, чтобы вернуться. Верь в это и жди!

Темная жаркая ночь проносилась над их головами...

ВНИЗ ПО РЕКЕ

Руабен впервые в жизни спускался по великой реке. Невеселое это было путешествие. В его ушах долго звенел раздирающий душу голос Мери, когда его вместе с другими грубо втолкнули в барку, и она отчалила от родного берега.

Стоя на борту быстро удаляющегося судна, он с отчаянием смотрел на жену. Несколько минут он еще различал в толпе провожающих ее лицо, залитое слезами, но потом все быстро исчезло за поворотом реки. Потрясенный, смотрел он, как скрывалось родное селение. Кто-то подтолкнул его к огромному веслу, он должен был грести и следить за ритмом взмахов.

За долгую дорогу много пришлось слышать криков женщин и детей. Судно принимало испуганных мужчин с растерянными лицами и неумолимо продолжало свой путь.

Но новая жизнь невольно втягивала Руабена в свое русло. Постепенно он обрел способность наблюдать за непрерывной сменой картин вокруг. Могучие мутные воды Хапи величаво устремлялись к северу. Большое судно но длиной в шестьдесят локтей легко скользило по бесконечной глади реки. Речная долина то сужалась, стиснутая надвигающимися горами, то расширялась и прихотливо меняла свои очертания. За зелеными полосами берегов виднелись желтые песчаные холмы. Их сменяли голые мертвые каменистые склоны. В узком коридоре восточных и западных хребтов река извивалась, энергично прокладывая свой путь к морю. За многие десятки тысяч лет ей это удавалось, и она проделала себе волнистую дорогу к северу и устлала ее мощным слоем плодороднейшего ила. Река была даром бога Хапи и сама носила его название. Благодаря ей жизнь кипела на всем огромном протяжении. Сжатая горами и мертвыми пустынями, долина не давала людям достаточно плодородных земель. Она тянулась двумя узкими полосами жизни между Ливийской и Аравийской пустынями, которые надвигались мягкими волнами злого рыжего песка или дыбились острыми унылыми скалами.

Могучая река спокойно текла, как тысячи лет назад, среди необозримого песчаного океана и словно смеялась над его узорами. Ее мощный союзник — северный морской ветер — непрерывными потоками отбрасывал надвигающиеся пески. Люди окружили реку полосами полей и тенистыми валами садов. Неустанным трудом они боролись с раскаленным дыханием пустыни.

Опытным глазом земледельца Руабен всматривался в окружающее. На высоких берегах поля поднимались террасами и вместе с ними на разной высоте светлели бассейны, в которых хранилась драгоценная вода. И видно было, как поливальщики черпали воду ведрами или корзинами и несли их на коромысле в сады и огороды. Блестели загорелые спины крестьян, смешивающих свой пот с животворной речной водой, без которой земля была бы безжизненной пустыней.

Перед глазами развертывалась панорама бесконечного разнообразия картин. Любуясь берегами, он немного забывался. На ночь останавливались у селений. Все с удовольствием покидали свой плавучий приют, чтобы посидеть на твердой земле.

Однажды вблизи пристани, у большого селения, барка неожиданно наскочила на мель. От резкого толчка многие повалились на пол. Стоявший рядом с Руабеном Ини упал в воду. Руабен несколько секунд растерянно наблюдал, как земляк барахтался в воде, но тут же крикнул ему:

— Держись, сейчас помогу!

Он быстро подбежал к гребцам и выхватил у одного из них весло. За спиной он услышал крик и, подбежав к борту, увидел крокодила. Руабен размахнулся длинным веслом и метко ударил по голове чудовище. Оно скрылось в воде, но сейчас же показались другие. Река в этих местах кишела отвратительными животными. Несчастному, окруженному зубастыми пастями, доплыть до берега оставалось локтей двадцать. Руабен бежал по борту и энергично работал веслом, ударяя то одну, то другую голову. Ему помогал еще кто-то, тоже веслом. Но вдруг чья-то сильная кисть сжала его руку, весло выпало за борт.

— Чего вы делаете, нечестивцы? Поднимать руки на самих богов? Если ты еще позволишь себе подобное, сам пойдешь им в пищу!

Перед Руабеном стоял высокий мужчина с разгневанным лицом в белом одеянии жреца. Руабен не враз понял, чего от него хотели и почему он не должен помогать товарищу. Он со страхом посмотрел вниз. В этот момент над головой Ини сомкнулись длинные зубастые челюсти, заглушив предсмертный вопль...

— Такова воля богов! — торжественно произнес жрец.

Руабен бессильно опустился на пол. Еще одна семья осиротела. А ведь Ини можно было спасти. Ему так немного оставалось доплыть.

Позже гребцы разъяснили ему, что в этом сепе* [24] крокодилы были священными животными. Прикосновение к ним воспрещалось и грозило строгим наказанием. Все дивились, сколько было в реке этих безобразных священных животных.

— Хорошо еще, что этот жрец не наказал тебя. Видно, рабочие руки сильно нужны, пошел бы и ты на обед крокодилам вместе со своим земляком, — сказал ему сосед, с которым он сидел рядом, когда приходилось грести.

— Все против бедняков.

— И писцы. И боги, и жрецы, — закончил его мысль Сети.

НА СТРОИТЕЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ ПИРАМИДЫ

Наконец долгий путь по реке окончен. Дахабие достигла места, где пребывает двор фараона.

Всех прибывших земледельцев выстроили на берегу в одну линию. Трое чиновников осмотрели их и разделили на две группы. В одну отбирали более рослых и сильных, в другую — всех остальных. Руабен и Сети жались друг к другу, опасаясь, что не попадут вместе. Так и случилось. Руабен попытался возразить, но чиновники даже не взглянули на него. И сейчас же группы разошлись в разные стороны. Руабен успел только бросить тоскливый взгляд на растерянное лицо Сети.

Чиновник повел свою группу на север от пристани по берегу реки. Узкая дорога вилась то под сенью цветущих садов, то среди невысоких изгородей из серого речного ила, за которыми виднелись хижины. На маленьких двориках звенели детские голоса.

Зоркий глаз земледельца подмечал все ту же нужду в земле, которую остро испытывали в верхнем течении Хапи. Оттого так узка дорога и так тесно на огородах. Но щедрые дары реки в виде жирного ила и обильной воды дают пищу всем растениям, тесно посаженным на малых площадях. Почти все время справа блестит река. Лениво катится она в низких берегах, слева на западе иногда видна пустыня с ее горячими песками.

Уныло брели земледельцы к своей неизвестной судьбе. Чиновник молча шагал впереди. Да и зачем ему, образованному человеку, разговаривать с жалкими пахарями, присланными сюда для грубых черных работ? По своему положению эти люди будут мало чем отличаться от рабов. Да и язык их непонятен для людей столицы.

Неизвестность томит прибывших. Вид цветущей долины под синим небом немного успокаивает, и они с любопытством озираются. За оградами возвышаются густые стены винограда, не знакомого на засушливой родине. Навстречу часто попадаются ослики, нагруженные мешками, корзинами. Дорога поворачивает к западу, и взгляду открываются пшеничные поля, сменяющиеся яркой зеленью участков со льном.

Потом они шли через пригород столицы, построенный лет двенадцать назад, когда некрополь перенесли севернее Соккара. Тогда фараон пожелал быть ближе к своей любимой пирамиде, чтобы видеть, как она строится. Земледельцев, живших в этих местах с давних времен, согнали с их клочков, и вблизи реки, словно по волшебству, возник легкий загородный дворец с традиционными прудами, цветниками, беседками. С плоской крыши своего дворца, под защитой полотняного навеса, Хуфу часто наблюдал, как по его велению копошились тысячи людей и как неуклонно росла вверх его знаменитая пирамида.

За владыкой потянулась знать в модное теперь предместье. Вокруг роскошного царского дворца появились виллы вельмож. На их участки переносили молодые деревца, и за короткий срок здесь вырос маленький чудесный городок с тенистыми садами, благоухающими цветниками, поднявшимися на благодатной земле, обильно политой народным потом. Здесь, у богатых людей, жизнь была сплошным торжеством. Невежественным земледельцам, не видавшим ничего хорошего в своей жизни, казалось, что они проходят через поля Иалу, где избранные пребывают в изобилии, праздности. Уж не сами ли боги жили здесь?

Из богатого дворца четверо нубийцев вынесли на роскошных носилках знатную даму. Пятый слуга держал над ней пышное опахало из белых страусовых перьев. Он шагал в такт с носилками и весь был поглощен тем, чтобы тень падала на красивое лицо дамы. На узкой дороге отряду пришлось остановиться и, прижавшись к стенам, пропустить носилки. И пока они двигались, дама с презрительным любопытством скользила глазами по толпе запыленных жилистых мужчин в грубых повязках, плетенных из болотных трав. Нарядная, она сверкала золотыми кольцами и браслетами. На обнаженной ее шее переливалось ожерелье из чередующихся нитей золотых и лазуритовых бус. Носилки проплывали мимо, и в глазах Руабена остались напружинившиеся мышцы крепких мужских рук с вздувшимися жилами под черной кожей.

Но вот чиновник повернул в сторону пустыни, и все вышли на окраину, граничащую с песками полосой зеленых полей.

Перед ними открылась удивительная картина.

На ровном каменистом плато возвышалась чудовищная гора, созданная человеческими руками. И люди, сотворившие ее, казались в сравнении с ней ничтожными червями. Непомерно огромная у основания, она суживалась и заканчивалась наверху срезанной площадкой. Там, высоко, много десятков людей что-то делали. Снизу они казались движущимися букашками. С трех сторон каменная громада укрывалась крутыми земляными насыпями. С верха горы, с четвертой стороны, полого опускалась длинная насыпь, которая постепенно переходила в прочную, гладкую укатанную дорогу. По ней подвозили из соседних каменоломен громадные камни, весом не менее чем в шесть быков. По мере роста пирамиды приходилось надстраивать и вспомогательные насыпи. Работа по их подъему требовала огромного труда. Вереницы полуголых людей двигались наверх, согбенные тяжестью корзин с землей. Снизу видно было, как носильщики высыпали землю на одну из боковых насыпей.

В стороне от дороги высились ряды штабелей сливочно-белых скошенных облицовочных глыб. При укладке они сглаживали уступы горизонтальных слоев кладки и придавали граням будущей пирамиды плоскую сбегающую форму. Эти шлифовальные блестящие треугольные камни поражали глаза особой чистотой, безупречностью формы и точностью обработки. Под ярким солнцем они сияли ослепительно. Их заготавливали в Туринских каменоломнях и во время разливов реки доставляли на плотах и барках до границы воды, подходившей близко к строительной площадке.

«О Исида! — думал Руабен, шагая по дороге, обжигающей босые подошвы. — Сколько же людей работало, чтобы добыть, сгладить и уложить эту гору камней, так точно обработанных, что меж ними не просунуть и ножа. Каков же он, живой бог, по воле которого сотни тысяч людей слабыми руками, вооруженными мягкой медью, кольями и водой, создали эту рукотворную гору, невиданную от сотворения мира. Каков он, живой и недоступный, стоящий неизмеримо высоко над людьми всей своей страны?»

Чиновник ушел под большой тростниковый навес, где от солнца укрывались надзиратели; там же хранилась вода и проводились работы, которые не требовали обязательного пребывания на раскаленной площади.

Прибывшие с удивлением и страхом оглядывались кругом. А по каменной дороге меж тем приближалась большая и странная толпа в несколько десятков человек. Пригнувшись и подавшись вперед, люди волокли что-то очень тяжелое. Слышались покрикивания надзирателя, в воздухе промелькнул бич и со свистом опустился на чью-то спину.

Толпа приближалась.

— Что это? — спросил Руабен.

— Завтра узнаешь на собственной спине, — невесело усмехнувшись, ответил ему проходивший мимо носильщик с корзиной.

Толпа была все ближе и ближе. Кто-то забежал вперед с тяжелым кувшином и начал поливать дорогу перед толпой. Десятки людей, напрягая силы, волокли опутанную веревками известковую глыбу на деревянных полозьях, из-под которых шел дым и пахло горелым деревом. Вот глыбу начали поднимать по насыпи. Несколько человек тянули ее спереди, ухватившись за канат, а другие упирались с боков и сзади. Медленно поплыла она вверх по сырым известковым дорожками, которые улучшали скольжение и предохраняли от чрезмерного нагрева.

Вздрагивая, поднималась она вверх, наполовину скрытая согнувшимися человеческими телами. Как худы были эти тела! От напряжения в них выпирали ребра, позвонки. А глыба под костлявыми спинами, перемещавшимися руками и ногами все плывет и плывет без остановки по бесконечно длинному подъему, ибо останавливаться нельзя. Задыхаясь, спотыкаясь, люди поднимаются все выше и выше под палящим, одуряюще горячим, безжалостным солнцем.

И все они, прибывшие с далеких окраин страны, с мрачным раздумьем и болью следили за толпой рабочих, видя в ней и свою горькую долю. Казалось им, что сейчас иссякнут остатки сил, что это последние ручьи пота текут по черным спинам.

Но глыба все ползет и чуть пошатывается под ободряющие крики. Вот она на самом верху чуть задерживается, содрогается и исчезает за краем выступа.

И так каждый камень! Сколько же их в этой огромной горе? С каждым слоем кладки все выше, все труднее и опаснее. Товарищи Руабена стоят безмолвные, дивясь всему, что их окружает, и ужасаясь тому, что ждет впереди...

Сверху начали спускаться люди, поднявшие глыбу. Они шли, качаясь, тяжело дыша, в грязных лохмотьях, еле державшихся на бедрах. На их лицах выражалось равнодушие смертельно уставших людей. Они глянули в сторону новичков и пошли своей дорогой, не спеша, наслаждаясь коротким отдыхом. Навстречу же двигалась новая толпа со следующей глыбой.

Когда второй отряд проходил мимо, один из них упал, плетка опустилась на молчаливое тело. К нему подошли двое рабочих и внесли под тень навеса. Один рабочий облил тело водой, но оно оставалось неподвижным. Спустившись сверху, подошли товарищи, потрогали, послушали, но, очевидно, помощь ему была уже не нужна. Они понуро побрели за новой глыбой.

Подошли чиновник с надзирателем и сообщили, что вся группа придет на следующий день на подвозку глыб. Надзиратель критически осмотрел всех и остался доволен их здоровым видом. Затем он отвел их в рабочие дома, где жили строители гробницы.

Огороженный высокой стеной из кирпича-сырца поселок находился поблизости. Тесные, душные хижины, разделенные на темные клетки, лепились друг к другу. В поселке был небольшой каменный бассейн, защищенный сверху навесом. В него носили воду из ближнего канала. Надзиратель коротко рассказал о правилах жизни. По своему режиму она мало отличалась от жизни рабов. Он разместил их в каморки, где были постланы грубые тростниковые циновки, разваливающиеся от долгого употребления.

У входа в хижины стояли большие глиняные кувшины с водой и кружки. Руабен с товарищами долго пили воду, а потом вошли в хижины, спасаясь от жары. Кормить их не спешили. Тяжесть труда потрясла Руабена, хотя он с детства привык к черной земледельческой работе. И никто не знает, сколько они пробудут здесь, вдали от родных мест. Каждый из них погрузился в тяжелое раздумье.

Вечером их накормили сушеной рыбой, черствыми ячменными лепешками. К этой пище добавляли чеснок и редьку.

На закате вернулись рабочие. Со смешанным чувством страха и горечи. Руабен наблюдал за ними. Они тяжело волочили ноги и, дойдя до хижин, валились на циновки. Худые, с запавшими глазами, лица их выражали беспредельную усталость. Он плохо спал в эту ночь и все время слышал тяжелые вздохи товарищей. На заре, когда он, наконец, забылся, громадный окрик разбудил его. Все вскочили, не понимая со сна, что случилось. Наступил первый день новой работы. В утреннем воздухе было свежо и прохладно. Умывшись, пошли получать свою порцию утренней еды. Работа начиналась рано, а в самую изнурительную жару прекращалась, чтобы после полудневного зноя возобновиться до вечера.