Птица колибри зимы не боится

Алена Любимова
Птица колибри зимы не боится

Глава I

      Порыв теплого весеннего ветра пронесся по квартире и с громким стуком захлопнул форточку. Я вздрогнула и, очнувшись от воспоминаний, снова принялась перебирать тоненькую стопочку старых выцветших черно-белых фотографий.
      Вот мы с ним вместе сидим, обнявшись, на пирсе и болтаем ногами. Внизу пенится волнами Черное море. На мне мой любимый белый сарафан из марлевки, который с трудом достала для меня мама, и я потом несколько лет с удовольствием его носила. И до сих пор сарафанчик этот у меня цел. Лежит на антресоли. В одном чемодане вместе с маминым свадебным платьем, первой в жизни Ольгиной распашонкой, ее чепчиком, моими первыми латаными-перелатаными настоящими американскими джинсами и еще несколькими подобного же рода памятными вещицами – из тех, что, естественно, никогда уже не наденешь, а выкидывать рука не поднимается.
      Я снова вглядываюсь в фотографию. Наших лиц почти не разобрать, слишком мелко они получились. Тот, кто нас снимал, стоял далеко на берегу, но понятно, что мы улыбаемся, а за нашими спинами – его приятель, который изо всех сил кривляется и строит нам рожки.
      Беру следующую фотографию. Тоже крымская. А вернее, гурзуфская. Мы с ним в профиль, минус приятель. Оба одновременно вгрызаемся в один огромный и сочный персик. Где мы такой нашли, совершенно не помню. Зато отчетливо запомнилось, что было очень вкусно, очень смешно, и мы все перемазались липким соком. Вон он бежит по нашим подбородкам! Господи, как давно это было! Целых двадцать лет назад! Но лиц и на этом снимке как следует не разглядеть. Чересчур уж искажены гримасами.
      Я беру следующий снимок. Здесь мы оба почему-то очень нарядные. Стоим на набережной Ялты. Я все в том же белом сарафане, а он – в костюме «сафари». Жутко модная тогда вещь. Он обнимает меня за плечи, и оба мы сосредоточенно смотрим в объектив.
      В Ялту мы прибыли на экскурсию. Вот только забыла, то ли нас возили в домик Чехова, то ли в Ливадийский дворец. Впрочем, это-то как раз и неважно. Главное, на этом снимке лицо его лучше видно, чем на предыдущих. Правда, на следующем снимке он вышел еще лучше, его сняли одного крупным планом на фоне ствола какого-то экзотического дерева. Кажется, это была секвойя и, кажется, в Никитском саду. Правда, я могу ошибаться.
      Пристально вглядываюсь в его лицо. Похож или не похож? У юноши с фотографии худое продолговатое лицо, большие, но глубоко посаженные светлые глаза. На черно-белом снимке, естественно, не разберешь, какого они цвета, но я-то отчетливо помню, что серые! Серо-зеленоватые, опушенные длинными ресницами! И брови – густые, темные, слегка сросшиеся на переносице. Нос крупный, но тонкий, с легкой горбинкой. Губы пухлые, но четко очерченные. А подбородок и скулы острые. И густые, довольно длинные темные волнистые волосы. К концу смены шевелюра успела у него здорово выгореть. Но главное – рука, которой он опирался на ствол дерева. Конкретнее – большой палец. Даже на поблекшем от времени снимке заметен длинный белый шрам, тянущийся от ногтя до самого запястья.
      Руку он распорол в первый же день нашего приезда в международный студенческий лагерь «Спутник». Нырнул с пирса в море. А там торчала какая-то железяка. Пришлось ему зашивать палец. Врач шил, приговаривая: «Ерунда, до свадьбы заживет», – и все на меня косился при этом. А мы ведь с ним только-только познакомились, и еще ничего ровным счетом между нами не было.
      Так похож или не похож? На мужчину, которого я встретила вчера? Я снова и снова пристально вглядываюсь в юношу на фотографии. Волосы. У вчерашнего мужчины на голове был короткий темный ежик с сильной проседью и высокие залысины на лбу. А у молодого человека на фотографии лоб совсем невысокий, залысины отсутствуют вовсе, однако прошедшие двадцать лет вполне могли внести подобные коррективы.
      Брови у мужчины уж точно гораздо гуще, нежели у того, кто на фотографии. Такое, впрочем, возможно с учетом двадцати прошедших лет. У мужчин после сорока брови отчего-то либо вообще вылезают, либо принимаются бурно куститься и колоситься.
      А вот овал лица у вчерашнего мужчины совершенно иной! Никаких острых скул. Подбородок квадратный. Щеки плотные, да к тому же поросшие трехдневной щетиной. Эта мода весьма прижилась у наших мужчин. Подозреваю, некоторые из них считают, что таким образом скрадываются природные недостатки лица. Правда, у вчерашнего мужчины никаких недостатков я не заметила. Ну, разве что ему стоило бы скинуть пяток килограммов.
      Глаза? Да, они у него действительно серые. Однако, кажется, они гораздо светлее, чем у того, молодого. И скорее просто серые, не в зелень.
      Нос вот точно гораздо толще. И совсем некрупный, вполне пропорциональный лицу. Губы совсем не пухлые, а четко очерченные, даже скорее жесткие.
      Рост совпадает. Где-то под метр девяносто. Я ему прихожусь ровно под подбородок. Но разница в весовых категориях по сравнению с молодым человеком на снимках примерно килограммов тридцать. Хотя вчерашний мужчина, в отличие от большинства моих сверстников, все равно достаточно подтянут – никакого намека на живот. А плюс тридцать килограммов, учитывая плюс двадцать лет – явление тоже вполне закономерное.
      Но главное, самое главное – одинаковые шрамы на больших пальцах правых рук.
      И имя.
      Но фамилии-то разные! Как такое могло получиться?
      Так он это или не он?
 
      Неделю назад моя младшая сестрица Ольга с радостным хохотом влетела в квартиру, таща за собою за руку своего однокурсника Ярика, с которым встречалась уже несколько месяцев.
      – Мама Катя! Мама Катя! Поздравь нас, пожалуйста! Мы с Яриком решили пожениться и сегодня подали заявление!
      В глазах у меня потемнело, ноги подкосились, и я беспомощно рухнула на кухонный диванчик.
      – Вам плохо? – с тревогой склонился надо мною Ярик. – Может, водички?
      Я лишь отмахнулась. Слова застревали у меня в горле.
      – Катька, ты что? – Ольга в свою очередь испуганно взирала на меня.
      Мгновение спустя она, схватив со стола валявшуюся газету, принялась остервенело обмахивать меня.
      – Прекрати! – у меня, наконец, прорезался голос. – Лучше сними котлеты с конфорки. А то сгорят, и мне вас нечем будет кормить.
      – Сейчас, сейчас, – оживился Ярик и схватился за ручку сковороды. – Куда поставить?
      – На любую холодную конфорку, – сердито бросила ему Ольга и немедленно вновь переключилась на меня:
      – Ну, Катюха, ну, мама Катя, никак не ожидала от тебя такой реакции.
      В ее тоне слышался упрек.
      – Я от тебя, между прочим, тоже не ожидала. Полная неожиданность.
      Сестренка возмущенно закатила глаза.
      – Ничего себе неожиданность! Тебя послушаешь, можно подумать, мы с Яриком только вчера познакомились.
      – Не в этом дело. Я просто как-то совсем по-другому себе представляла...
      – Ага! Ты думала, Ярик сперва будет просить у тебя моей руки. Катька, в каком веке ты живешь?
      – Ну-у... – я растерялась. – Я ведь не знаю, как вообще это сейчас делается. Мне казалось, сперва все-таки, наверное, спрашивают родителей. Ну, прежде чем заявление...
      – Но вы же не родитель, – весьма логично отметил Ярик, – а старшая сестра.
      Я обиделась, и, видимо, это отразилось у меня на лице, потому что Ольга, метнув в сторону Ярика строгий взгляд, решительно возразила:
      – Не просто сестра! Катька мне почти мама! Она меня практически с нуля вырастила. Без нее я бы вообще сейчас неизвестно где оказалась.
      Ярик смешался, что с ним, по-моему, случалось довольно редко, и с жалобным видом переминался с ноги на ногу, растерянно глядя на сковороду с котлетами, которую так еще и не успел никуда поставить. Мне его сделалось жалко, да и не хотела я становиться причиной их ссоры, пусть мимолетной, в такой, явно счастливый для них момент. В конце концов, это Ольгина жизнь, а я ей всегда желала счастья. И Ярик мне, в общем-то, был вполне симпатичен. Во всяком случае, он гораздо более положительный мальчик, нежели все предыдущие увлечения моей сестры. И я быстро проговорила:
      – Да ладно. Шок уже прошел. Поздравляю вас и желаю счастья!
      – Давно бы так, Катюха! Другое дело, – кинулась ко мне Ольга и крепко обхватила за шею.
      После чего я взяла и чмокнула в щеку Ярика.
      – Спасибо, – пролепетал он, зардевшись, и едва не уронил сковородку.
      – Отдай, – я отобрала у него котлеты, с изумлением отметив, что он, оказывается, умеет краснеть.
      – Спасибо, – на сей раз более уверенно повторил он и сел на диван.
      За почти полгода, что я знала Ярика, он, кажется, ни разу не назвал меня ни по имени, ни по имени-отчеству обращаясь ко мне совершенно безлично: «здравствуйте», «дайте, пожалуйста», «скажите, а можно нам» и так далее и тому подобное. Если он десять раз на дню звонил по телефону, то каждый раз со мной здоровался. Впрочем, подобное поведение характерно для всех Ольгиных ровесников. Не понимаю, в чем дело. То ли они не утруждают себя запоминанием имен, то ли не знают, как лучше обращаться к старшим. Особенно в тех случаях, когда старшие сами по себе не очень старые. Как, скажем, я, которую Катей он называть не решается, но и обращение Екатерина Васильевна его тоже чем-то смущает.
      Я улыбнулась и сказала:
      – Знаешь, Ярик, раз уж я скоро стану твоей родственницей, разрешаю тебе официально называть меня просто Катей.
      – Спасибо, – в третий раз повторил он, однако за весь вечер Катей меня так и не назвал.
      Нарезая салат, я размышляла о том, что случилось и чего втайне давно боялась. Правда, я думала, что произойдет это не так скоро. Моя маленькая сестренка собралась замуж! Сестренка, которую я вырастила буквально с пеленок и которая до сих пор для меня была абсолютным ребенком.
      К горлу подступил комок, и я пониже склонилась над разделочной доской, чтобы эти двое, с хохотом накрывавшие на стол, не дай бог, не заметили моего состояния. Моя сестренка выходит замуж! Господи, почему так рано? Я чувствовала себя так, словно мне неожиданно отсекли руку, после чего бодренько объявили: «Ничего страшного, ваша рука уже взрослая и самостоятельная и вполне может обходиться без вас!» Она без меня! А я без нее? А кстати, где они собираются жить? Я полагаю, у нас? Или у Ярика? Нет, не хочу, чтобы Оля уезжала к Ярику! Неизвестно еще, как его родители к ней отнесутся. Слезы закапали из моих глаз в салат. Я представила себе, как обижают и унижают мою сестренку. Обязательно буду настаивать, чтобы они жили здесь, со мной.
      Однако в следующий же миг и такая перспектива мне совсем не понравилась. Всю Ольгину жизнь мы прожили с ней вдвоем. У нас здесь, так сказать, бабье царство. А теперь тут всегда будет Ярик. Значит, я даже не смогу утром раздетой пройти в ванную. И нижнее белье при нем не постираешь. Неловко как-то, чтобы он любовался на мои трусы и лифчики. Тем более, большинство их у меня отнюдь не новые. Надо срочно купить новые! Хотя сейчас наверняка не до нового белья – деньги на свадьбу потребуются. И хоть я отнюдь не Рокфеллер, в лепешку расшибусь, но докажу Яриковым родственникам, что сын их не Золушку в дом привел. Мы с Ольгой не хуже других живем. Но все равно: придется теперь постоянно быть в напряжении. И перед телевизором теперь не развалишься, как хочешь и в чем угодно. А этим летом, к примеру, такая жара стояла. Я вообще дома голая в мокрой простыне сидела. Теперь больше точно не посидишь.
      Мне стало до того горько, словно весь смысл моего земного существования зиждился на двух вещах – утром входить голой в ванную, а жарким летом сидеть, завернувшись в мокрую простыню.
      – Катерина! Мама Катя! Очнись! Что с тобой? – отвлек меня от унылых размышлений голос сестры. – Пожалей этот несчастный помидор! Ты и так уже его в пюре изрубила.
      – Действительно. Простите, задумалась. – Я смущенно счистила с доски в салатницу помидорный сок.
      – И сотри трагизм с лица! – потребовала Ольга. – По-моему, сегодня никто не умер. Наоборот, на твоих глазах рождается новая семья.
      – Так сказать, ячейка российского общества, – с серьезным видом подхватил Ярик и запихнул в рот скатанный в шарик мякиш белого хлеба.
      – И от тебя я, Катька, никуда не денусь, – подхватила Ольга.
      – Значит, здесь жить собираетесь?
      – Если ты имеешь в виду эту квартиру, то, конечно, нет, – откликнулась Ольга.
      – Зачем мы будем вас стеснять? – подхватил Ярик и засунул в рот второй хлебный шарик.
      – Тем более, если рядом, на одной лестничной площадке, моя собственная квартира, – снова заговорила Ольга.
      – Но... – я растерялась.
      Они, оказывается, уже все распланировали. Соседняя квартира действительно принадлежит Ольге. Но сейчас она занята.
      – Оля, но она сдана. Там люди живут.
      – Мы ведь не завтра собираемся пожениться, – спокойно принялась объяснять она. – А в конце июня. После сессии. Распишемся. Сыграем свадьбу. Потом на медовый месяц уедем. До конца июля. Да и в августе в городе торчать нечего. Поживем у Ярика на даче. Так что, если ты сейчас жильцов предупредишь, они за пару-тройку месяцев уж точно себе что-нибудь другое найдут. И мы не будем выглядеть хамами, как другие, которые иногда в двадцать четыре часа жильцов выставляют.
      – Оля, боюсь, мы все равно будем выглядеть хамами, – покачала головой я. – Договор-то у нас с ними до конца года.
      – Несущественно, – отмахнулся Ярик. – Поверьте мне как будущему юристу. У вас форс-мажор. Тем более, вы их за целых два месяца об этом предупреждаете.
      – Но они ведь, наверное, тоже жизнь рассчитывали, планы строили.
      Я мигом поставила себя на место молодой семьи, которая у нас снимала квартиру, и мне стало их искренне жаль:
      – Может, полгодика поживете у меня, да даже и не полгода, а четыре месяца выйдет, – уточнила я. – Уж как-нибудь друг друга потерпим.
      Я улыбнулась, однако Ярик понял меня по-своему и серьезно произнес:
      – Вам, наверное, самой неудобно. Давайте мне договор, и я прекрасно с ними все улажу.
      Тут уж я возмутилась:
      – Сама людей обнадежила, самой придется и разочаровывать. Но, по-моему, разумнее было бы поступить, как я предлагаю.
      – Вот уж, Катя, ты не права, – заспорила Ольга. – Если они съедут летом, мы за август успеем сделать косметический ремонт и вселимся осенью в свежую и чистенькую квартирку.
      – Больше, чем на косметический, все равно заводиться не стоит, – пояснил мне Ярик, – Вот когда поменяем на большую, тогда уж отремонтируемся по полной программе.
      – Вы собрались меняться? – опешила я.
      – Катюха, ты какая-то сегодня странная! – воскликнула Ольга. – Тесно ведь в однокомнатной жить. Дети пойдут, то да се.
      – Ты уже? – я испугалась, что моя сестрица беременна.
      – Фу! – поморщилась она. – О каких глупостях думаешь. До конца универа ни-ни. Я еще для себя хочу успеть пожить.
      Мне стало немного легче.
      – Но о будущем надо думать заранее, – назидательно произнес Ярик.
      Я все отчетливее начинала чувствовать себя не старшей сестрой его невесты, а его, Ярика, несмышленой дочерью.
      – Тем более, сейчас мой отец готов нам на одну комнату добавить, – продолжал он. – А потом я институт закончу, начну как следует зарабатывать, и на трехкомнатную поменяемся.
      – Замечательно, – выдавила я из себя и умолкла.
      Они все тщательно продумали! На двадцать лет вперед! И ни о чем меня не спрашивали! Им советов и разрешений не требуется. А может, так и надо? Но мне отчего-то все равно сделалось неприятно. По-видимому, это была просто ревность, и я никак не могла смириться, что сама в их далеко идущих планах совершенно не фигурировала. Ревность скорее не старшей сестры, а матери, вынужденной отныне делить единственного ребенка с кем-то другим. Да я, волею судьбы, и была Ольге больше матерью, нежели старшей сестрой.
      – Вы только, пожалуйста, не волнуйтесь, – снова никак меня не называя, продолжил Ярик. – Я даже сейчас не только учусь, но и подрабатываю. Так что помогать материально вам не придется. К тому же и предок у меня небедный.
      Я вспыхнула и, чтобы не показать вида, стремительно поднесла к губам бокал вина. Мы уже сидели за столом и успели один раз выпить за счастье будущих супругов. Я прекрасно понимала: мальчик говорит искренне, от души, пытаясь подобным образом проявить благородство. Мол, не на шею вам сажусь, а, наоборот, с вашей шеи снимаю груз. Но меня все равно захлестнула жгучая обида. Будто мне дали разом отставку по всем фронтам. Как бы уведомление вручили: Екатерина Васильевна, сердечно благодарим за оказанные услуги и потраченные усилия, но ваше время истекло, и мы отправляем вас на заслуженный отдых.
      – И я теперь тоже буду подрабатывать, – вмешалась моя неугомонная сестрица. – Иначе будешь меня потом попрекать, – повернулась она к Ярику – что сижу у тебя на шее.
      Тот было возмущенно вскинулся, но Ольга, не обратив на это внимания, продолжила:
      – А ты, Катюха, теперь спокойно собой займись. Всю жизнь в меня вкладывала, теперь хоть для себя поживешь.
      «И впрямь, как на пенсию отправляют», – пронеслось в голове, и я почувствовала себя старой развалиной. Словно мне было не сорок, а ровно в два раза больше. Этакий заработавшийся ценный специалист, которому, чтобы освободить нужное молодым место, терпеливо и ласково объясняют, что кроме работы существуют еще другие радости – семья, дача, огород, внуки.
      – Катюха, нуты опять помрачнела! – с обидой воскликнула Ольга. – Никак не хочешь по-настоящему за меня порадоваться!
      – Да я радуюсь, радуюсь, – глотнув шампанского, поторопилась заверить ее я. – Просто так неожиданно...
      – Ладно, – перебила меня сестра, – Думаю, к завтраму адаптируешься. Впрочем, на адаптацию у тебя есть время до пятницы.
      – А что в пятницу? – испуганно уставилась я на нее. Какие еще сюрпризы мне приготовили эти двое?
      – На пятницу я пригласила Ярикова папу. Знакомиться с тобой и договариваться насчет свадьбы.
      – Почему только папу?
      – Катюха! – вытаращилась на меня Ольга. – Как тебе не стыдно! Ты вообще меня когда-нибудь слушаешь? Я ведь тебе рассказывала: у Ярика тоже нет мамы. Она умерла, когда ему исполнилось десять лет. И растил его папа один. Ну, как меня – ты.
      – Извини, Ярик, забыла, – я повернулась к нему в замешательстве.
      Он молча кивнул. Мне смутно припомнилось, что Ольга и впрямь нечто подобное рассказывала, однако я тогда совершенно не придала этому значения.
      – Папа, так папа! – от охватившего меня смущения возглас мой прозвучал чересчур восторженно. С чего бы мне так ликовать по поводу совершенно мне незнакомого папы? Впрочем, будущих родственников не выбирают.
      И в пятницу он пришел. Вместе с Яриком. Ольга бросилась открывать. В дверной проем шагнул крупный, высокий, довольно симпатичный мужчина. Широко улыбаясь, он протянул мне руку и представился:
      – Дмитрий Сергеевич!
      – А это моя мама Катя! – радостно возопила Ольга.
      Яриков отец растерянно захлопал глазами, и улыбка сошла его лица.
      Кажется, я ему не понравилась, и мне почему-то стало от этого ужасно горько.
      – А я папа Ярика, – все еще тряс мне руку мой новоиспеченный без пяти минут родственник. – И мне тоже очень приятно. Теперь, наверное, можете называть меня просто Митей...
      Что он говорил дальше, я не слышала и не помню, ибо именно в тот самый момент, когда он произнес слово «Митя», я увидела шрам на его руке. Тонкий длинный шрам, протянувшийся вдоль всего большого пальца до самого запястья. Точно такой же шрам, как у того, другого Мити, из моей, увы, давней юности.
      Мысли смешались в моей голове. Как же так? Совпадение? Или это действительно Митя? Но он меня вроде не узнал. Я украдкой пыталась вглядеться в его лицо. Вроде, пожалуй, даже похож, хотя не очень. И еще, может, конечно, мне показалось, но вроде бы он тоже украдкой меня разглядывал.
      Мгновение спустя я обругала себя сентиментальной дурой, потому что тем давним Митей из моей юности он быть попросту не мог. Во-первых, потому что у него другая фамилия. Тот носил крайне неоригинальную фамилию Иванов, а фамилия Ярика Кречетов. Маловероятно, что тот Митя, женившись, взял фамилию жены. Подобные случаи, конечно, встречаются, но крайне редко, в основном, если у мужика какая-нибудь неблагозвучная фамилия. Но самое главное – другое: Ярик ровесник Ольги. А у того Мити никаких детей в год рождения Ольги уж точно не намечалось. И никаких возлюбленных, кроме меня, тоже не было. Я знаю наверняка. Значит, это не он.
      – Катерина, – жарко и одновременно строго зашептала мне в ухо сестра. – Ты ведешь себя неприлично. Я тебя просто не узнаю. Прекрати немедленно строить глазки Ярикову отцу и скажи, наконец, что-нибудь членораздельное. И вообще, зачем ты цветы в кастрюлю засунула? У нас разве ваз в доме нету?
      Я очнулась и поняла, что, оказывается, уже нахожусь на кухне в обнимку со стопкой тарелок, роскошный букет из алых роз, который вручил мне Ярик, торчит из высокой кастрюли для супа, а гости чем-то гремят в большой комнате. Щеки мои запылали. Какой стыд! Воображаю, что этот Яриков Митя обо мне подумает. Ага, легок на помине. Митя возник на пороге кухни.
      – Катюша, вам помощь не требуется?
      Оказывается, мы с ним уже почти на «ты»! А я и не заметила. Когда же я разрешила ему называть себя Катей?
      Тем временем Митя схватился за тарелки. Я тоже их на всякий случай не отпустила, и мы начали синхронно протискиваться по нашему узкому коридорчику, ведущему из кухни.
      – Извините, – цепляясь спиной за стену, проговорил Митя. – Меня наши ребята несколько дезориентировали, и я как-то не совсем понимаю: вы Олечке мама или сестра?
      – И то и другое – пролепетала я.
      – А изначально? – не отставал он.
      – В каком смысле? – не поняла я.
      – Ну, вы ее... как бы это... Рожали ее или не рожали?
      – Рожала ее наша мама, но она во время родов умерла, и воспитывать Ольгу пришлось мне.
      – Замечательно! – воскликнул Митя и, вырвав у меня тарелки, кинулся в комнату, оставив меня одну в полной растерянности и недоумении.
      Что он увидел в моих словах замечательного? Что мама умерла или что я сестру воспитывала? Чудной какой-то. И вообще, какая разница, растила я Ольгу или нет? В данном случае, по-моему, важен не процесс, а результат, которым я лично вполне довольна.
      Из столовой послышался звон. Я не сомневалась в его причине: мой странный новый родственник не донес тарелок до стола. По крайней мере, часть их. Потому что Ольга немедленно закричала:
      – Ничего страшного, Дмитрий Сергеевич! Это к счастью!
      За столом моя Ольга, видимо, решив не откладывать дела в долгий ящик, завела разговор о свадьбе. Какой, по ее мнению, она должна быть, сколько народу следует пригласить, и что лимузин, пожалуй, нанимать не будем, хотя вообще-то в нем после загса очень здорово кататься по Москве и пить шампанское...
      Я слушала ее вполуха. Никак не могла сосредоточиться, при всем старании не могла, ибо мой взгляд невольно возвращался к Мите. Он то поворачивался, то делал какой-то жест, на мгновение становясь безумно похожим на того, молодого Митю, и миг спустя оказываясь непохожим, однако словно лишь для того, чтобы вскоре все повторилось вновь. И главное – этот шрам на пальце. Неужели бывают такие совпадения?
      Вот Ярик совсем не походил на молодого Митю. Ничем не походил. Разве что худобой. Но и черты лица, и даже фигура совершенно иные. И волосы у Ярика гораздо темнее, чем были когда-то у Мити. Да и на своего отца, сидящего передо мной, он тоже совершенно не похож. Видимо, возобладали материнские гены. Такое случается. Я перевела взгляд на Ольгу Она тоже вылитая мать. Вьющиеся темно-русые волосы. Голубые глаза, кожа смуглая. А я вся в отца – белокожая блондинка с синими глазами...
      – Катя, ну, ты согласна?
      Ох, как неловко. Опять задумалась и, кажется, пропустила что-то важное в разговоре. И чтобы никто ничего не заметил, я с преувеличенной уверенностью отозвалась:
      – Да, да, конечно!
      – Замечательно! – обрадовался Митя. – Ая боялся, Катя, что вас мое предложение смутит, хотя, по-моему это совершенно естественно.
      Я пребывала в полном замешательстве. Интересно, на что я сейчас согласилась? Я поймала на себе очень странный взгляд Ольги, и мне вдруг пришла в голову дикая идея. Вдруг Митя предложил мне выйти за него замуж и в целях экономии и удобства совместить обе свадьбы? Забавная была бы ситуация.
      Из дальнейшего разговора выяснилось, что все обстояло гораздо хуже. Оказывается, я радостно приняла Митино предложение взять на себя все расходы, связанные с будущей свадьбой. Кошмар! Что он теперь о нас с Ольгой подумает? Меркантильное семейство, решившее сходу взять в оборот отца жениха. Я даже не попыталась предложить, что возьму на себя хотя бы часть затрат.
      Конечно, я не Рокфеллер. Однако, мы и не нищие. У меня кое-что скоплено. Во всяком случае достаточно, чтобы справить свадьбу сестры. Ужас как неудобно. Но и оттанцовывать назад поздно. Еще неудобнее выйдет. Как будто я меркантильная, но кривляюсь. Единственный выход – попросить Ольгу чтобы она умерила свои аппетиты.
      Мой взгляд в который раз упал на Митин шрам. Все-таки очень странное совпадение.

Глава II

      В воскресенье ко мне явилась моральная поддержка в лице моей ближайшей подруги Геты Пинской. Вообще-то ее звали Евгения, и, по идее, она должна была быть просто Женькой, однако сочла это имя слишком мужским и совершенно не подходящим к своей ярко выраженной женской фигуре. По сей причине в молодости, когда мы учились вместе в педагогическом институте, она переименовала себя в Жанетту, а с течением времени, решив, что Жанетта звучит чересчур легкомысленно и даже фривольно, превратилась в Гету.
      Кстати, в период, когда она была Жанеттой, произошла забавная история. Я забежала к старосте курса получить стипендию. Вижу, наши немногочисленные мужики умирают от хохота. Спрашиваю, в чем дело, а они мне вместо ответа ведомость под нос суют. Я глазами хлопаю, ничего понять не могу. Тогда староста мне объясняет:
      – Ты на подпись Пинской-то посмотри.
      Тут я, наконец, поняла. В графе «получено» стояло: «Ж. Пинская». Подруга, значит, переименовавшись, инициал изменила. Ребята похохатывают:
      – Ну прямо в точку!
      Так до конца института ее и звали «Жепинская». Надо добавить, Жанетта-Гета даже не особо и обижалась. «Подумаешь, – говорила, – мужики именно на это и клюют. А у кого этого нет, пускай мне завидуют. Потому что у меня эта часть тела весьма аппетитная».
      Гета и впрямь неизменно пользовалась большим успехом у противоположного пола и своего шанса никогда не упускала, при этом смолоду проявляя стойкую неприязнь к замужеству. Считала, что женщина должна жить не для мужа, а для себя.
      По этой причине она большей частью заводила женатых обеспеченных любовников. «Очень удобно, – объясняла она мне. – И я у него как подарок, и мне достаются все положительные эмоции, а с отрицательными пусть возится законная жена».
      Я возражала:
      – Но ты же, Гета, не всегда его можешь увидеть, когда захочется. В праздники одна, по выходным – тоже.
      – Что и есть замечательно! – не видела отрицательных сторон она. – Во-первых, мне никогда не скучно с самой собой. Всегда есть чем заняться. А захочу в компанию – у меня куча родственников, знакомых, ты, наконец. Не в пустыне живем. А мужик, он для чего нужен? Для поддержания тонуса и поднятия благосостояния.
      – Но есть же еще и любовь.
      – Ну, есть, – не спорила Гета. – И с замужеством она никак не связана. Все мои хахали женаты. Что же они ко мне так шустро бегают, если в семье большая любовь? Значит, любви там нет. А тогда зачем замужество, коль от него столько расстройств?
      – Гета, ведь не у всех же так, – я продолжала отстаивать свою точку зрения. – Есть же такие, которые никуда не бегают.
      – Откуда ты знаешь? Может, они просто хорошо скрывают.
      – А дети? – приводила я последний аргумент.
      – Вот уж спасибо! – Гета с ужасом хваталась за голову. – Мне достаточно на тебя посмотреть, и я понимаю, что мне это никогда больше уже не понадобится. Все свои жалкие материнские инстинкты с твоей Ольгой удовлетворила. Ее, слава богу, совместными усилиями вырастили. А больше никого растить не хочу.
      Надо отдать Гете должное: при полном неприятии семьи и брака, она приняла самое деятельное участие, когда я осталась одна с грудной сестренкой на руках и категорически не пожелала поместить ее в детский дом.
      – Даже и не думай, – полностью поддержала меня тогда подруга. – Справимся. Вырастим.
      И она действительно мне помогала по мере сил. И с Ольгой сидела, а когда та подросла, даже иногда брала к себе. Правда, школу жизни Ольга проходила у нее своеобразную.
      Однажды в шестилетнем возрасте, вернувшись от Геты домой, сестренка мне рассказала:
      – Мы сегодня с тетей Жанеттой играли в дочки-матери и совсем обманули дяденьку.
      Заподозрив неладное, я провела допрос с пристрастием одной и другой, после чего выяснилось, что подруга моя использовала ребенка для выхода из поистине патовой ситуации, в которую совершенно неожиданно для себя попала.
      У Геты был испытанный метод. Когда срок службы одного ухажера заканчивался, а на горизонте маячил новый, гораздо более перспективный, она умудрялась избавиться от прежнего таким образом, что тот еще себя чувствовал виновным: использовал девушку и бросил.
      Метод был надежный и действенный. Подруга моя объявляла:
      – Либо ты на мне женишься, либо между нами все кончено.
      Глубоко и серьезно женатый мужчина, услышав такое, естественно впадал в панику и позорно ретировался с поля боя, чувствуя себя последним подлецом.
      Однако в тот раз прием дал осечку. Любовник требование жениться воспринял с энтузиазмом. То ли обстоятельства жизни у него так совпали, то ли к Гете (тогда еще Жанетте) чересчур привязался. А новый, несравненно более желанный кандидат, уже был полностью готов пасть под чары, и его следовало брать тепленьким. Но прежний-то уже вовсю планировал свадьбу и мог стать серьезной преградой в осуществлении Жанеттиных замыслов. И тогда она пустила в ход тяжелую артиллерию.
      Одолжив у меня Ольгу, она уговорила ее только один денек поизображать, будто она ее дочь. Дело не обошлось без подкупа в виде жвачек с вкладышами и вожделенной куклы Барби, но игра, по мнению моей подруги, стоила свеч, потому что ставка была «больше чем жизнь». В общем, Жанетта-Гета выдала себя за мать-одиночку и когда явился жаждущий свадьбы возлюбленный, поставила ему категорическое условие: либо он удочерит ее «дорогую дочурку Олечку», либо она не желает выходить за него замуж.