Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ленинград действует (№2) - Ленинград действует. Книга 2

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Лукницкий Павел Николаевич / Ленинград действует. Книга 2 - Чтение (стр. 37)
Автор: Лукницкий Павел Николаевич
Жанры: Биографии и мемуары,
Военная проза,
История
Серия: Ленинград действует

 

 


– Служу Советскому Союзу!

Командир полка подполковник Зенгбуш вызывает лейтенанта Серпикова, и этот никогда не терявший самообладания богатырь спотыкается, входя на трибуну, и веселые люди в переполненном зале шумно ободряют его. Все видят, что, приняв орден Красной Звезды, Серпиков, тут же горячо расцелованный Зенгбушем, волнуется так, что губы его дрожат. Он начинает говорить, но, запнувшись на словах: «И обещаю еще сильнее…», молчит, чуть не плачет с досады, что нужные слова вдруг исчезли. Сердится «а себя и, рубанув воздух кулаком, резко поворачивается к генералу, срывающимся голосом заканчивает: «… громить немецких захватчиков!»

Генерал улыбается, зал рукоплещет, и Серпиков, спрыгнув с трибуны, спешит спрятаться за шинели сгрудившихся у стены бойцов.

Орден Отечественной войны II степени вызывает у всех тайную, но добрую зависть к старшему сержанту Байширу – командиру орудия. Медалью «За боевые заслуги» награждены младшие командиры Пилипчик, Исаенко и Конопатский.

Радость их – праздник всей батареи, сегодня и завтра, так же как и вчера, ежеминутно готовой встретить неумолимыми снарядами всякого, на любой высоте летящего к Ленинграду врага.

21 декабря

К утру я вернулся в Ленинград на быстром «пикапе»…

Н. Тихонов в ДКА перелистывает где-то добытую старинную книгу «О баталиях Петра у Шлиссельбурга и Выборга», «Юрнал об атаке города Риги», «Реляция о действиях Голштинии»…

Все раскисло, размякло. Идет дождь, снег растаял. Удивительная и пренеприятная оттепель – вторая уже в декабре. Для блокированного Ленинграда – плохая погода. Ладога не замерзает. Трассы нет. Город живет запасами. Чем это угрожает при продолжении такой же погоды – попятно!

26 декабря

Пять дней подряд упорно работал над фронтовыми очерками и отправлял их в ТАСС. Написал брошюру для Политуправления фронта. Сдал.

Получил из Ярославля авторский экземпляр изданного там небольшого сборника моих фронтовых рассказов и очерков и номер «Ярославского альманаха» с моими фронтовыми записями.


Пулеметы идyт на фронт

28 декабря. ДКА

Вчера провел день на одном из оборонных заводов.

… Прохожу в заводские ворота под двойным покровом – военной тайны и темной декабрьской ночи.

Слепит глаза яркий электрический свет, герметически запертый в залах высоких цехов. Жужжание моторов и ритмический грохот станков сопровождают меня по всем коридорам. Вхожу в ту конторку, где за маленьким столиком сидит спокойная и властная ленинградская женщина – начальник цеха конвейерной сборки. Против ее столика на бетонном полу стоят в ряд, как выстроенные готовые к походу солдаты, строгие металлические тела только что отвороненных новеньких пулеметов. Их кожухи свеже крашены белой краской – зима!..

На столике начальницы цеха табак «Золотое руно» – подарок наркома лучшим производственникам завода, доставленный из Москвы самолетом.

– Товарищ Романова, можно у вас завернуть?

И юноша в растопыренной шапке-ушанке, в синем пиджачке хитро щурится на дразнящую его нюх желтенькую коробку.

А сколько сегодня собрал? – вскидывает на него темные глаза женщина.

Одиннадцать…

А должен был?

Ну уж дайте свернуть авансом… За двенадцатым-то дело не станет!

– Смотри!..

Накурившись сладкого табака, юноша спешит из конторки в соседний цех. Р. М. Романова, оставшись одна с полусотней пулеметов, пристально смотрит на них. О чем она думает? О своих родителях, погибших в Ленинграде от голода? Или об этих мальчиках, спасенных работой в цехе?

А в моем воображении на миг возникает поле ночного сражения и пятьдесят дуг трассирующих очередей. Доносящийся из соседнего цеха грохот помогает представить себе шум боя. Сколько гитлеровцев полягут на белом снегу, когда эта полусотня пулеметов пропустит свои первые боевые ленты?..

Эти пулеметы сейчас будут увезены прямиком на фронт. На бетонном полу тотчас же выстроятся другие. Больше бы, еще больше бы их, так, чтоб горечь души сменилась удовлетворением.

… Смех, шум, возня, звонкие голоса, борьба. Такой ералаш бывает в школьном коридоре, в десятиминутном перерыве между двумя уроками… Неиссякаема энергия молодежи! Чем напряженнее школьник только что вчитывался в учебник, тем непринужденней и беззастенчивей эта возня, в несколько минут разряжающая усталость.

В дверях цеха, с десятком пулеметных замков в руках, появляется долговязый «дядя Ваня».

– По местам, ребята! – строго говорит он. – Передохнули. Хватит!

Еще минута, и у своих рабочих мест, вдоль всей ленты конвейерной сборки, стоят мастера слесарного дела – внимательные, сосредоточенные, молчаливые. Они уже не ученики ремесленного училища. Они – рабочие оборонной промышленности, суровые, неутомимые ленинградцы. В их руках, накрепко срастаясь, металлические детали приобретают формы боевого оружия. Бригада Василия Швыгина снимает с верстаков, ставит на стеллажи готовые станковые пулеметы марки ПМ – Л1 /1 («пулемет максим – ленинградец один-один»). В цехе не бывает ни промедления в работе, ни брака. За это отвечают бригады Родионова и Комарова, вся комсомольская молодежь. Об этом напоминает широкий, во всю стену плакат: «Добился успеха, закрепи его, непрестанно усиливай помощь родной Красной Армии».

Высокорослый, худощавый, в куртке и кепке человек с бледным лицом, Иван Иванович Морозов, знает все тайники души этих юношей, почтительно влюбленных в него, знает их труд и их шалости, их горести, большие и малые, их надежды и мечты Он говорит мне, что маленький Ваня Головин ни на сотую долю миллиметра не ошибается, подтачивая деталь, потому что Ваня Головин был недавно на фронте, вместе с другими делегатами возил туда образцовый свой пулемет и сам стрелял из него по мишени. Стояли вокруг взыскательные, строгие командиры. А Ваня Головин, годный каждому из них в сыновья, умело и спокойно целился в спичечный коробок Не умел еще Ваня придать своим словам внушительность, его голос еще слишком звонок Но, принимая от него только что выверенный и отстрелянный пулемет, бойцы и командиры разговаривали с Ваней так уважительно, с такой душевной теплотой, что взрослое сердце юного мастера переполнилось гордостью и страстью к дальнейшей работе.

И как мог бы Головин после этого «подвести» в труде дядю Ваню, который воспитал его, обучил его страшному для врагов родины мастерству?

В полном лишений декабре прошлого года немногие оставшиеся на заводе рабочие, под руководством заместителя начальника цеха и начальника сборки Морозова, изготовили первый свой пулемет и назвали его «ленинградец». Сделали его, как Морозов говорит, «по чутью», не ведая технологического процесса, потому что связи с Большой землей, с пулеметными заводами страны не было

Пригласили специалистов – боевых командиров, инженеров, опытных мастеров, повезли первый экземпляр своего изделия на отстрел. «Король пулеметов», отладчик Микешин, тридцать пять лет проработавший на лучших оружейных заводах страны, не поверил Морозову, что этот пулемет целиком изготовлен здесь, в подобных условиях.

– Зачистили чужие клейма, – оказал он, – и выдаете за свой!

И, не слушая никаких убеждений, разобрал пулемет и начал с пристрастием исследовать все до последней детали. Все, однако, было сделано честно, а некоторые из деталей оказались Микешину незнакомыми Он удивился Собрал пулемет, выпустил из него несколько очередей и наконец сдался:

– Ваша правда, ребята! И от этой правды немцам не поздоровится. Поеду-ка я к вам на завод посмотреть, как вы эту работку сварганили!

Через несколько дней завод приступил к изготовлению первой серии.

… Как ни крепился Морозов, через силу трудясь в холодном и темном цеху, а все же не выдержал. Но даже в болезни не пожелал покинуть стены завода С тяжелым плевритом лежал в одной из проледенелых комнат конторы, рядом с другим, таким же как он, энтузиастом, начальником цеха Шнейеровым. Не мог больше ни возить на саночках воду от реки, ни колоть и носить на своей спине сырые дрова, ни держать в руках на морозе обжигающий пальцы инструмент. Но советы и указания приходившим к нему из цеха товарищам давать он по-прежнему мог и потому бессонничал В первые дни болезни ухаживала за больными уборщица Орлова Затем они были переведены в организованный тут же на заводе стационар. Директор завода добился для больных дополнительного питания, – это было не просто.

1 марта, едва найдя в себе силы встать, Морозов вернулся в цех и с тех пор опять работает в нем, не выходя за стены завода. Раз только в апреле отправился он пешочком через город туда, где жила его мать Но опоздал – мать лежала в постели мертвая Похоронив ее и возвращаясь на завод, Морозов плакал. В тот же день взялся за работу опять и больше уже не говорил никому об этом своем горе. Он вложил его в любовь к юношам-ремесленникам, пришедшим на завод, чтобы изготовлять пулеметы, вложил в эти самые боевые машины, каждая из которых прошла через его рабочие руки. Он претворил своеток повсюду. Вдруг, среди тревоги, включают. Взято Котельниково. Хорошо!..

И сразу опять метроном, тревога, грохот зениток…

Утром разбужен телефонным звонкам. Звонят Никитичу знакомые, живущие на улице Некрасова, говорят, что две крупные бомбы попали в два соседних дома, а у них выбиты стекла, рамы, двери. В разрушенных домах «многое еще надо разобрать и многое найти…».

Никитич быстро одевается, уходит туда…

… Мне сказали, что в Ленинград приехал Ворошилов.

Думаю, скоро начнутся большие события на нашем фронте. Оснований для таких предположений очень много…

Все оттепель. Ладожская трасса почти не работает. Кормить стали опять отвратно, все дни хочется есть. Город уже долго живет запасами, сделанными летом и осенью. Оттепель для Ленинграда – обстоятельство угрожающее…

Весь день грохочут зенитки. Немцы из кожи лезут, чтобы напакостить нам к Новому году хоть чем-нибудь…

31 декабря. ДКА

Оглядываюсь на прошедший год, думаю о предстоящем. Перечитываю мои дневники. Многое в них не записано, а записать следовало бы.

Прежде всего – о действиях Балтийского флота и Ладожской военной флотилии, в частности о великолепном подвиге маленького (сотня моряков под командованием старшего лейтенанта И. К. Гусева с батареей в три пушки и несколькими пулеметами) гарнизона островка Сухо, оберегающего Ладожскую трассу. 22 октября тридцать восемь вражеских десантных судов и вооруженных катеров, вышедших из Сортанлахти, пытались захватить островок с его маяком и тем перерезать Ладожскую трассу. Открыв огонь из двадцати 88-миллиметровых орудий и сотни 20-миллиметровых автоматических пушек, они перед рассветом внезапно напали на гарнизон, высадили десант. Гарнизон принял неравный бой и с помощью одинокого патрульного тральщика ТЩ-100 (под командованием старшего лейтенанта П. К. Каргина), кинувшегося на армаду судов противника, с ходу потопившего головной катер и баржу с автоматчиками, отбили нападение. Рукопашная схватка на островке длилась два часа. Гусев, получив пять ранений, продолжал командовать, пушки были подбиты, и большинство защитников островка геройски погибло. Но помощь подоспела вовремя: с начала боя – сторожевой катер МО-171 под командованием старшего лейтенанта В. И. Ковалевского, потом – высланные командующим Ладожской флотилией капитаном первого ранга В. С. Чероковым из Морье и Новой Ладоги канонерки, тральщики и быстроходные катера, и, наконец, пробивая туман, – авиация. Весь бой и преследование разгромленного противника продолжались двенадцать часов, потоплено было тринадцать десантных барж-паромов и шесть катеров врага, сбито четырнадцать вражеских самолетов. Ладожская трасса была сбережена. Об этом удивительном подвиге писали в октябре все наши газеты.

В «Ленинградской правде» 7 ноября опубликована статья командующего КБФ вице-адмирала В. Ф. Трибуца. Он сообщил, что за весну, лето и осень этого года наши подводные лодки потопили в Балтийском море до пятидесяти транспортов и танкеров противника общим водоизмещением в четыреста тысяч тонн, а летчики Балтики за пятнадцать месяцев войны уничтожили восемьсот шестьдесят самолетов противника, одиннадцать миноносцев, пять тральщиков и сторожевиков, пятьдесят девять транспортов и танкеров, шестнадцать катеров и восемь других судов.

Бомбардировщики Героев Советского Союза Преображенского и Челнокова нанесли триста один бомбовый удар по Берлину, Кенигсбергу, Штеттину, Данцигу и другим базам врага. Моряки-артиллеристы с начала войны по 1 октября 1942 года подавили батареи немцев в двух тысячах восьмистах случаях. На всех участках фронта дралась морская пехота…

Надо было бы рассказать о многом еще!

О партизанах, которые в начале весны привезли обоз c продовольствием в Ленинград и здесь были восторженно приняты. О шести тысячах разобранных на дрова деревянных домов Ленинграда. О более чем трехстах спектаклях, которыми обслужено в Ленинграде четыреста тысяч человек. О прокладке трубопровода по дну Ладожского озера для доставки бензина и нефти в Ленинград. Этот трубопровод стал действовать 19 июня, и с тех пор горючим город и фронт обеспечены, и немцы ничего тут поделать не могут – ни глубинными бомбами, «и снарядами трубопровод не возьмешь!

О всенародной помощи Ленинграду продовольствием – о делегациях областей РСФСР и союзных республик, доставивших многие тысячи тонн подарков. Таджикистан, Киргизия, Узбекистан, Сибирь, Урал, Дальний Восток, – кто только не слал поезда с подарками! Продовольствие разгружали на восточном берегу Ладоги, везли в Ленинград по Ладожской трассе – зимой автомашинами, летом – в баржах.

Об удивительной работе нашей городской промышленности, крупных заводов, которые в этом году дали фронту огромное количество вооружения и боеприпасов. И все это – в каких условиях!..

А сегодня в «Ленинградской Правде» статья: «Самоотверженным трудом поддержим наступление Красной Армии!»

Многозначительно это слово «наступление» в заголовке!

Победа – близка! Да здравствует Новый год! Поздравляю тебя с Новым годом, мой родной город!..


Утро нового года

На четырех страничках моей полевой тетради в колонку выстроились номера частей, трех– четырех– и пятизначные цифры уничтоженных гитлеровцев, захваченных самолетов, танков, орудий, автомобилей, минометов, пулеметов и прочего…

1 января 6 часов утра. Ленинград. ДКЛ

В комнате ДКА один, слушаю радио. Волнуясь, торопливо записываю'

«… Разгромлены… уничтожены. захвачено»

Наши войска продвинулись на 70-150 километров, захватили 213 населенных пунктов, окружили, разгромили, уничтожили десятки вражеских дивизий…

Первый этап – северо-западней и юго-западней Сталинграда. Второй этап – в районе Среднего Дона Третий этап – южнее Сталинграда.

«… Так осуществлен план окружения и разгрома немецких войск. Всего, в ходе шестинедельных боев, освобождено 1589 населенных пунктов, окружено плотным кольцом 22 дивизии. Разгромлено 36 дивизий, из них шесть танковых, и крупные потери нанесены 7 дивизиям. Немецкие войска… убитых 175 тысяч… в плен 137 650… захвачено самолетов 542, танков 2064, орудий 4451, минометов 2734, пулеметов 8161, автоматов 15 954, ПТР 3704, винтовок 137 850, снарядов более 5 миллионов, патронов более 50 миллионов, вагонов 2120, паровозов 46, складов 434, автомашин 15049, лошадей 15783, мотоциклов 3228… Уничтожено самолетов 1249, танков 1187, орудий 1459…

И еще много таких же ошеломляющих цифр!.. Перечислены командующие четырьмя фронтами: Ватутин, Еременко, Рокосовский, Голиков… Отличились войска Лелюшенко, Малиновского…

… И дальше я от волнения и радости не в состоянии записывать. Какой небывалый за все времена истории разгром! Поразительная победа! Это крутой поворот войны. Это вздернутый единым порывом занавес перед последним актом Отечественной войны, это уже явная для всех, непререкаемо безусловная гибель гитлеровской Германии! Я один в комнате, и – не стыжусь сказать! – слезы подступили к моим глазам. Но надо успокоиться, – ведь это слышу не я один, это слышит сейчас весь мир!

Блестящий подарок к Новому году всему цивилизованному человечеству! Еще раз: да здравствует Новый год!..

И вот все тихо. Пауза. И голос радио, вдруг спокойный, будничный:

«… Температура воздуха сейчас минус четыре градуса…»

И это для нас тоже радость, после той оттепели…

Падает легкий снежок. Еще не светает, но уже и не сплошная тьма. Тихо. Все ждали ночью артиллерийского обстрела, а его не было. Нет и сейчас. Гитлеровцы подавлены!..

На улицах скользко, легкий снежок еще только чуть закрыл лед – гололедица.

… Вместо ожидавшихся населением выдач к Новому году было выдано лишь по бутылке пива, – виновата оттепель, регулярное автомобильное движение по Ладожской ледовой трассе открылось только 24 декабря, и хотя навигация сквозь торосистые то разрывающиеся, то смыкающиеся льды продолжается и сейчас, но пробиваться с величайшим трудом и риском удается только отдельным кораблям… 23 декабря от Восточного берега к Западному удалось пройти и колонне автомашин с пушками на прицепах.

Новый год проходит под знаком ожидающегося наступления нашего на Ленинградском фронте. Об этом говорят уже все, весь город. Об этом пишут стихи, об этом хотели упомянуть в речах и выступлениях по радио, и только в последнюю минуту это было запрещено.

Есть ли смысл в таком небрежении к тому, что всегда должно быть облечено строгой военной тайной?

Снова и снова в разговорах ответственных лиц волна намеков и прямых высказываний о том, что в ближайшее время блокада будет прорвана. Это суждение волной растекается по армии и по городу, вновь возбуждает надежды на близкое освобождение Ленинграда от кольца блокады… Сколько таких волн прокатилось зря? Но везде разговоры: «На этот раз получится!..»

Как рубильники, включились в наступление один за другим участки фронта на юге. И каждому в Ленинграде, от генералов до дворничих, хочется, чтобы и наш участок двинул вперед войска. Каждый спрашивает себя и других: «А что же мы? Скоро ли? Пора и нам наступать!»

Я слышал, так же хочется наступать и Говорову, и он отвечает задающим ему вопросы:

«Хотим. Пора. Сегодня ж пошли бы в наступление, да пока не разрешают!..»

Многое я знаю довольно точно. Но молчу. И ничего не могу записывать. Военная тайна должна быть свята. О том, что наш фронт собирается наступать, немцы, конечно, догадываются, – не дураки. Но мы пытались уже не раз, и они привыкли к тому, что нам развить успеха не удавалось. Пусть их «привычка» действует и на этот раз, их успокаивает. А больше ничего знать им не следует, никакая небрежность или случайность не должна им помочь. Ни в чем!

Дух, выдержка, мужество нашего народа – победили.

… Огромная комната – пять коек по стенам, канцелярские столы, казармы, свет из-под потолка. Все сожители мои отсутствуют. Радио вновь передает сообщение об итогах боев.

Восьмой час утра…

5 часов утра

Девяносто девять процентов горожан спят, многие из них не встречали Нового года вовсе. И нечем было, и не с кем, или была работа.

А перед сном везде и всюду шли разговоры. О чем сейчас говорит Ленинград?

Об успехах на южных фронтах, о том, «скоро ли, скоро ли?»; о далеких родных людях; о питании и всяких обменных операциях; об артиллерийских обстрелах; об умерших и погибших; конечно, о прошлой зиме и о том, что нынешняя проходит легче. И о мужестве, о героизме своем, – это говорится с гордостью, с сознанием своего превосходства над другими, «ничего не понимающими» людьми других городов. О дровах и о разбитых стеклах. И о последних бомбежках с воздуха (как о чем-то скучном и надоедливом, от чего можно бы отмахнуться, – так, как говорили в прежнее время о скверной погоде, – столь же спокойно и почти равнодушно). О будущем…

Самые большие, самые острые разговоры всегда о будущем: о надеждах своих и мечтах и желаниях. Все хорошее впереди, – только впереди! Ради этого хорошего столько перенесено, перетерплено… Скорей бы, скорей!.. Все придется тогда строить заново. И тот, кто думает глубже, понимает порой, что даже если у тебя (там, вдали, на Большой земле) – семья, то все ж и семью придется, может быть, строить заново…

Вера и надежда, только они оправданье всего! Да еще вот гордость у тех, кто доволен своим поведением, своей стойкостью в этот год.

Будут бои…

Двух мнений нет. Есть только такие два мнения: либо скоро в боях мы сами прорвем блокаду, либо немцы, блокирующие Ленинград, будут окружены тогда, когда общие успехи на фронтах позволят взять Псков, выйти к морю.

… Если выстроить взятые и уничтоженные нами автомашины в цепочку, то линия машин протянется на сто километров. Линия танков – на пятнадцать километров. Какая колоссальная техника!


Дни перед выездом

2 января

Послал руководителю ТАСС Хавинсону телеграмму: «Тассовские документы на 1943 год так же пропуск ПУРККА не получены. Не могу выйти на улицу».

Тем не менее выхожу на улицу, старательно обходя патрули.

Со вчерашнего дня я неправомочен ни в чем. Любой патруль может забрать меня в комендатуру. В такие-то дни!

… Вчера к ночи лаконическая отличная сводка: «Наши войска овладели городом Великие Луки. Ввиду отказа немецкого гарнизона сложить оружие, он полностью истреблен».

Дальше поименованы три других фронта и для каждого – город, коим овладели наши войска. Взята Элиста.

3 января. ДКА

Звонок из «Астории»: «Вам телеграмма из Москвы!» Попросил вскрыть, прочесть. Услышал:

«По предложению руководства ТАСС немедленно выезжайте в Москву. Лезин».

Как обухом по голове! Сижу в растерянности. Никуда из Ленинграда уезжать не хочу. Скоро здесь начнутся события… Да и как ехать? У меня же нет документов!

Размышляю. Соображаю. И вдруг, как луч света: эге, да у меня же нет документов. Значит, я пока могу не ехать, ибо не могу ехать. Пока пришлют! А за это время…

Так и будет! Но зачем меня вызывают? Вернее всего, хотят послать на другой какой-нибудь фронт.

Пытаюсь связаться с ТАСС по телефону, чтобы сообщить о нерациональности выезда и получить либо подтверждение приказания выехать (и тогда придется все-таки выезжать!), либо отмену его. Даю телеграмму Лезину: объясняю экивоками, что я д о л ж е н, обязан быть здесь…

А вечером телеграмма из ТАСС:

«Обязательно захватите военному корреспонденту Жданову у военного корреспондента «Красного флота» Александра Штейна обмундирование, сапоги тчк Вы вызываетесь для поездки другой участок. ТАСС. Лезин».

Боевая, оперативная задача!

4 января

Радио: взят Моздок. Хорошо.

Вчера к ночи – воздушная тревога и обстрел одновременно. Продолжались недолго. А в 9 часов вечера, когда шел в ДКА, зарево большого пожара впереди, то есть в направлении Смольного либо выше, вверх по Неве.

По Ладожскому озеру ходят одновременно пароходы и автомобили. Взаимодействие!

Вчера ходил по улицам, тщательно сторонясь патрулей, во избежание отвода в комендатуру и неприятностей. Сегодня был в Смольном – в Политуправлении. Отдал просроченный пропуск сотруднику его – Литвинову. Тот обещал добиться у Кулика продления хотя бы до 15 января. Теперь я вовсе бездокументный. В осажденном городе!

Был в Союзе писателей. В Красной гостиной – «Устный альманах». Тепло. Елка с украшениями и электрическими лампочками. Светло. Все без верхней одежды. Как не похоже это на прошлую зиму! Присутствуют человек пятьдесят.

У Вс. Вишневского на кителе широкие золотые полосы бригадного комиссара, три ордена и медаль, огромный пистолет.

Об «альманахе» было сообщение по радио.

В полночь сообщение Информбюро: взято два миллиона снарядов, полмиллиона авиабомб – на станции, названия которой не расслышал. Какие цифры!

Сегодня снегопад, мягкий, крупный, пушистый снег.

5 января

В отделении ТАСС весь день добивался прямого провода. Дважды (прерывали!) разговаривал с Москвой.

Отмена поездки в Москву! Ура!

А пропуск ПУРККА продлен Куликом до 15-го. Я опять полноправный корреспондент!

В ДКА добирался в темноте, под обстрелом, пешком. Здесь Н. Тихонов честил Е. Рывину за плохие стихи о погибшем комиссаре Журбе. Я принял участие в том же.

Прекрасный «В последний час»: взяты Нальчик, Прохладное и др. Ясно: немцам надо немедленно убираться с Северного Кавказа, либо будут и здесь окружены, истреблены.

6 января

Работа в ДКА.

Вечером воздушная тревога. Вести: взяты Баксан и пр. Большие трофеи. Весело!


На выносном командном пункте

7 января

Мороз – 15 градусов. Солнце. Началась настоящая зима. Значит: наступать можно! Добирался до армии прежними способами.

Сегодня наблюдал: чертящие белыми полосами небо фашистские разведчики и белые клубки разрывов наших зенитных над городом. Но тревоги не объявлялось.

8 января

Мороз – 23 градуса, солнечный день, жесткий дым из труб, крепкая зима!..

Ночь была звездная. Трассирующие пулеметные очереди в небо: неподалеку наши части учатся на льду ночному штурму. А подальше, на обводе небосклона – непрерывные вспышки ракет, там война не учебная, настоящая.

Ехал, потом шел километров пять, но идти было жарко. Снега, порубленный лес, остались только пни на большом пространстве. Рощица, дымящиеся землянки. Ели высокие – естественные, и маленькие – искусственные. И те и другие завалены снегом. Тропиночки, посыпанные песком. Все привычно на фронте!

Землянка No 15, а где и какая, как дети говорят: «Не окажу». Потом землянка No 31. Потом за колючей проволокой командный пункт: несколько просторных, в семь накатов, землянок. В одной из них – командующий, в другой генерал-майор, политработник. В ожидании читаю «Хмурое утро» А. Толстого. Потом иду к начальнику связи. Надо все подготовить так, чтобы в нужный момент, когда начнется «концерт», когда вся «машина» стремительно заработает, заработать напряженно и самому.

Странное это затишье! Глубоко проникаешь мыслью в смысл этих слов: «затишье перед боем…»

Сейчас часов шесть, темно, но здесь в землянках электрический свет. Топится печка-времяночка, топит ее мой знакомый штабной работник. «Связных» бойцов на это дело здесь нет.

Я еще не сориентировался в обстановке, делается это не сразу, не обо всем удобно расспрашивать.

9 января. Утро

Лежу на грязном полу просторной, освещенной электричеством землянки в валенках, полушубке, шапке. Так спал, подстелив под себя только газеты. С пола нещадно дует. Ноги мои – под столом. Хозяин землянки – начальник информации, капитан, спит на койке, раздевшись, под одеялом. Никаких признаков гостеприимства в нем мне обнаружить не удалось. Напротив, он всячески отваживал меня от ночевки у него, хотя и знал, что больше мне решительно негде переночевать, и хотя его обо мне просил заместитель генерала. Но все это – пустое!

Все опят. Лежу на полу, сочиняю стихи:

… В этот край, неведомый нам,

как второе лицо Луны,

Мы вступить сегодня должны…

И так далее…

День

День провожу в работе, узнаю много важного, нужного, интересного, но ничего не записываю. Мне доверяют, а доверие надо оправдывать!

10 января

Землянка No 15. День провожу так же, как и вчера. Вокруг великое столпотворение землянок, старых и только что сооруженных. Подготовка кипит ключом. Десятки машин приезжают и уезжают. Много генералов уже собралось здесь, у каждого своя землянка. Оборудованы на прок, отлично. Вчера генерал-майop С.[52] принял меня вечером, был любезен, корректен, благожелателен. Приехал он накануне и был сегодня у командующего (а потом ходил в баню – хорошую!). Землянка его – три комнаты. В первой адъютант и шофер спят посменно на одной койке. Приемная: хороший письменный стол, ковры, глубокое мягкое кожаное кресло. Третья комната – спальня.

В центре лесочка, за колючей проволокой, землянки высшего командования. Все устроены так же комфортабельно. И здесь под высокими настоящими елками насажен лес маленьких, воткнутых в снег. Часовой у каждой землянки. Электричество везде: работает несколько движков. Генеральская кухня, – обеды из нее разносят по землянкам. Но есть и общая столовая в три подземные комнаты. Обедаю в одной из них, которая для начальников отделов. Тут холодно и тесно, не рассчитана на такой наплыв людей, а дрова – сырые.

Хоть все землянки перенумерованы, но ориентироваться среди них в этом лесочке сразу так трудно, что вчера я постоянно крутился, теряя направление, ища ту, которая мне нужна. Вечером, в темноте, без провожатого ходить почти невозможно, только на вторые сутки я начал разбираться в ходах и переходах этого подземного города.

На ночь я устроен в землянке No 66. Встретил в ней знакомых штабистов.

Сроки начала сгущаются, со дня на день можно ожидать начала, и становится все интереснее. Но мне пока выбрать часть трудно, до начала операций никто не должен знать, «акая часть начнет действия. И только после, когда определится, какая достигнет наибольшего успеха, – в ту и надо будет отправиться. Думаю, сама обстановка покажет мне, как действовать дальше. Работа моя чрезвычайно затруднена отсутствием транспорта, особенно при здешних расстояниях и трудности найти ту или иную часть! Но даже не за всеми генералами закреплены машины. Генерал, у которого я был, обещал только дать указание своему заместителю, чтоб меня брали во все попутные машины оперативного отдела, который вчера тоже перебрался сюда… Хотел вчера пройти пешком в хорошо известную мне дивизию, но узнал, что она уже вышла на исходный рубеж, – теперь далеко, пешком не нагонишь.

Вчера звонил в город. Получена телеграмма о том, что мне из Москвы высланы пропуск ГлавПУРККА и удостоверение и что до получения оных Политуправлению фронта дано указание продлить мне старые. Спасибо Кириллу Панкратьевичу Кулику, это уже сделано…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42