Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ленинград действует (№2) - Ленинград действует. Книга 2

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Лукницкий Павел Николаевич / Ленинград действует. Книга 2 - Чтение (стр. 3)
Автор: Лукницкий Павел Николаевич
Жанры: Биографии и мемуары,
Военная проза,
История
Серия: Ленинград действует

 

 


Обгоняя конный обоз, застреваем было, пока весь он не скатывается в грязь «немощеной» дороги, что тянется в той же лесной просеке вдоль настила.

На этом настиле сделаны бревенчато-дощатые разъезды, которые дают нам возможность разминуться со встречными машинами.

Наша рокадная дорога проходит в четырех-пяти километрах от немецких передовых позиций, но – если обстрел ленив и редок – густой лес создает впечатление мира и тишины этих мест.

Заместитель командующего по автобронетанковым войскам 8-й армии подполковник Андрющенко, оказывается, был чуть не десяток лет пограничником, изъездил всю Среднюю Азию, весь Памир, знает перевалы Кой-Тезек и Ак-Байтал, бывал в Мургабе, в Хороге, все ему там знакомо, знакомы имена хорошо известных мне геологов, местных советских работников, пограничников.

Вспоминаю Старикова – начальника памирского отряда в 1930 году. К полнейшей моей неожиданности, Андрющенко сообщает, что мой старый знакомый Ф. Н. Стариков, ныне генерал, назначен сейчас командующим 8-й армией, вместо генерала Сухомлина, который вчера, 23 апреля, уехал принимать от И. И. Федюнинского 54-ю армию. Федюнинский накануне получил назначение на Западный фронт.

Я сейчас – на территории 8-й армии и Старикова, конечно, повидаю.

– А тебя я завезу, – говорит Андрющенко, – в один танковый экипаж, не пожалеешь!

…На восьмом километре от перекрестка – лес, болото, 107-й отдельный танковый батальон майора Б. А. Шалимова. Андрющенко знакомит меня со старшим политруком И. И. Собченко – комиссаром батальона, и, коротко побеседовав с ним, уезжает дальше. А я остаюсь в густом березнячке среди немецких трофейных танков, среди бывших, затонувших в болоте землянок и блиндажей, замененных сейчас шалашами, возведенными на болотных кочках.

Выходит солнце и, хлюпая по чавкающей жиже, я подхожу к примаскированному в тоненьком молоднячке немецкому среднему танку Т-3 с намалеванными на нем германским черным крестом и цифрой «121».

Молодой, худощавый, очень спокойный и тихий в речи Николай Иванович Барышев и члены его экипажа гостеприимно встречают меня. Лезу в танк, осматриваю машину во всех подробностях и затем – в первой доброй беседе – знакомлюсь ближе со всеми пятью танкистами.

Над нами пролетают немецкие самолеты, танкисты подбегают к трофейному пулемету, установленному на пне, рядом с танком, готовые стрелять, если мы будем замечены. Но нас не замечают…

Ноги мокры и зябнут, ночевать на болоте, жить здесь – сыро, неуютно, холодно. Но ни танкистам, ни мне к такой обстановке не привыкать. Ночью в сквозистом шалаше похрустывает ветвями морозец, падают легкие снежинки. Подстилкой мне служит плащпалатка, застилающая бревнышки, уложенные на болотные кочки. Лежа рядом со мной, комбат майор Шалимов повествует о своей работе в 48-м танковом батальоне на Карельском перешейке поздней осенью 1941 года. О том, как в укрепленном районе ставили танковые башни некими крепостями на мерзлой земле, и как постепенно, когда земля оттаивала, эти башни покосились, и как танки выходили из строя, но своей броней спасали жизнь многим танкистам, что вели огонь из этих неподвижных огневых точек. И о гибели генерала Лавриновича в Белоострове. И о многом, многом еще…

К утру сапоги мокры, не просохли за ночь. Пальцы едва держат карандаш. Старший политрук тщетно старается растопить «буржуечку» сырыми дровами Всходит солнце, частокол березок оглашается чири каньем птиц. Уходя в даль мелколесья, эти березки скрывают то громадину – танк KB, то трофейный немецкий танк (из них в батальоне состоит вся третья рота), то шалаш, палатку, автофургон. На бревенчатых настилах сложены ящики со снарядами. Осколочные выложены поверх – рядами. Смерзшиеся было за ночь листья, укрывающие болото ковром, – сухие, старые листья – размокли, размякли. На пнях, на валежнике, на ящиках, среди ветвей и коряг болота, возле шалашей и танков люди, разговаривая о делах, работают, хлебают из котелков утренний суп. Завтракаю в шалаше, мою котелок, кружку и я. Курю махорку. Дым от печурки ест глаза. Побаливает голова, все никак не отогреваются ноги, но уже не холодно.

При каждом прикосновении к «сводам» шалаша хвоя осыпается, падает мне за шиворот, на руки, на тетрадь…

Так вхожу я в жизнь танкистов 107-го отдельного батальона…


Взятые из-под огня

В начале апреля 1942 года 1-й отдельной горнострелковой бригаде, 80-й стрелковой дивизии и соседним частям предстояло наступать на Веняголово. Для прорыва линии вражеской обороны и поддержки пехоты нужны были танки. А после февральских боев у Погостья танков на здешнем участке фронта не хватало. 124-я и 122-я танковые бригады недосчитывались многих машин, да и не могли бы даже при полном составе обеспечить части двух наступавших армий. 107-й отдельный танковый батальон был совсем без машин. В конце марта танкисты этого батальона томились от вынужденного безделья в Оломне[9], рядом со штабом армии, и чувствовали себя отвратительно. Но откуда было ждать новых машин? Во второй половине марта ладожский лед под весенним солнцем уже таял и разрушался, ледовая трасса вот-вот могла закрыться, переправить танки из Ленинграда, как это было сделано зимою, теперь уже оказывалось невозможным. Новые танки с заводов дальнего тыла, надо полагать, были нужнее в других местах.

Танкисты батальона и командир его майор Б. А. Шалимов решили добыть себе танки сами – искать подбитые немецкие машины в лесах за Погостьем, восстановить какие возможно, использовать их.

Они обратились за разрешением к заместителю командующего Ленинградским фронтом генерал-майору Болотникову, который находился при штабе 54-й армии и которому подчинялись все находившиеся здесь, в Приладожье, танковые части. Генерал Болотников идею танкистов одобрил.

От Оломны, где тогда, будучи еще в составе 54-й армии, располагался танковый батальон, до того района, за Погостьем, где у самой передовой линии в лесах были обнаружены брошенные немцами машины, насчитывалось от двадцати пяти до тридцати километров.

…Пять человек – старший сержант Н. И. Барышев, воентехник 2-го ранга, помпотехроты И. С. Погорелов, механики-водители Скачков и Беляев, а с ними сандружинница комсомолка Валя Николаева, изучившая специальность башенного стрелка, были посланы на поиски подбитых танков.

В первый день группа, двигаясь к передовой, ничего в лесу не нашла. Заночевали под елкой, в снегу. На второй день…

…Перед черно-ржавым ручьем, глубоко врезанным в белые нависшие над ним сугробы, задыхающийся от усталости Барышев остановился, чтобы подождать остальных. Оглядел стройные, весело освещенные солнцем сосны, выбрал одну, выгнувшую корни над водою: если ее спилить, она ляжет мостиком поперек ручья.

– Ко мне, ребята, сюда! – крикнул Барышев показавшимся в мелкой еловой поросли спутникам.

Все четверо, в овчинных полушубках, с тяжелыми заплечными мешками, они шли гуськом, с каждым шагом увязая в снегу выше колен. Впереди, стараясь попасть в след Барышева, неуклюже двигалась маленькая в своих огромных валенках Валя Николаева. Из-под ее сдвинутой на затылок ушанки рыжеватыми лохмами выбились на плечи спутанные и мокрые от пота и снега волосы. В веснушчатом, раскрасневшемся лице, однако, не было заметно усталости.

Механик Беляев, воентехник Погорелов и старшина Скачков шли за Валей молча, внимательно поглядывая по сторонам. Тени деревьев на ярко освещенном снегу пересекали им путь, и от чередования теней и сверкающего снега у Барышева зарябило в глазах. Отправляясь в эту экспедицию, следовало, конечно, взять с собою темные очки. В горнострелковой бригаде их можно было достать у любого из альпинистов, но для этого пришлось бы отклониться в сторону, а времени не оказалось.

Наконец юго-западнее Погостья группа приблизилась к передовой. Шли по лесу, под орудийным и минометным обстрелом. Да не обращали на него внимания: к этому все привычны!

И вот, кажется, удача! Спасибо пехоте, – не соврала: впереди, между деревьями, два средних немецких танка. Поспешили к ним…

Но что это были за танки! Один совершенно разбит прямым попаданием снаряда какого-то тяжелого орудия, искрошенный мотор валялся метрах в пятнадцати от бортовых фрикционов, коробка передач торчала из снега в другой стороне, броня рваными лоскутьями охватывала чудом уцелевшую могучую сосну, надломленную, но только чуть покосившуюся. Мелкие детали были рассеяны в радиусе не менее пятидесяти метров. Среди обломков металла в окрашенном заледенелой кровью снегу лежали трупы гитлеровских танкистов.

Делать тут было нечего, – разве что приметить, какие детали могут пригодиться при ремонте других, пока еще не найденных танков.

Второй танк стоял неподалеку от остатков первого. Но и он не годился для восстановления: сбитая снарядом нашей противотанковой пушки половина башни лежала на земле. Однако повозиться с ним, хотя бы для практики, стоило – его, вероятно, можно было завести, никаких повреждений в моторе не обнаружилось.

Никто из пяти разведчиков устройства немецких танков не знал и потому, по-прежнему не обращая внимания на сильный артиллерийский и минометный огонь, все занялись изучением незнакомой системы.

С полудня и до поздней ночи Барышев, Погорелов и остальные провозились у этих двух танков.

Разбирая побитые осколками узлы, сравнивая их с уцелевшими на втором танке, друзья узнали в этот день много полезного. Особенно довольна была Валя: помпотех Погорелов давно обещал научить ее и вождению танка и мотору. Она уже давно доказала ему свои технические способности, собирала и разбирала пулемет не хуже опытного бойца, знала, как устанавливать на боевое, походное положение немецкий трофейный танковый пулемет… Не век же ей быть санитаркою в 107-м отдельном танковом батальоне, хотя все знают, что и в этом деле она не сплоховала, медаль «За отвагу» дана ей еще в Невской Дубровке!

На рассвете третьего дня решили продолжить поиски.

– Пили, товарищ старшина! – приказал Скачкову Погорелов, подойдя к речонке, и старшина, отвязав от своего заплечного мешка большую поперечную пилу, взялся за нее вдвоем с Беляевым.

С медлительным, натужным скрипом могучая сосна легла поперек речушки. Перейдя на другой берег, Барышев взглянул на компас и – опять шагая впереди – повел всех строго на юго-запад, по направлению, указанному два часа назад встречным артиллеристомкорректировщиком. Просека, о которой сказал артиллерист, попалась почти сразу за речкой. Треск ружейно-пулеметной перестрелки, доносившейся теперь с полной отчетливостью, с той четкостью, какая бывает только в лесу на морозном воздухе, подтвердил Барышеву, что направление – правильно и что до немецкой передовой линии осталось совсем немного.

Но лес был по-прежнему пуст, если не считать разбросанные повсюду трупы гитлеровцев и обычные следы прошедшего здесь несколько дней назад боя.

«Сколько времени бьемся в этом гиблом болоте! – подумал Барышев. – То мы их подвинем, то они нас. Сколько и наших тут полегло, а все без толку, на месте топчемся!.. Было б у нас хоть три десятка исправных танков».

И медленно, шаг за шагом преодолевая глубокий снег, отдался привычным, горестным размышлениям:

«На других участках есть тебе и KB и «тридцатьчетверки», а вот здесь… Стыдно жить на белом свете, когда другие дерутся, а ты, танкист, и весь батальон таких же, как ты, танкистов сидят по деревням в тылах армии, без всякого дела, жрут паек, который спас бы жизнь сотням ленинградцев, и ждут… Чего ждут? Когда господь бог или высшее командование пришлют им новенькие боевые машины? Откуда? С Урала? Из Сибири? Да когда этого дождешься? А пока день идет за днем. Каждый день люди вот здесь в лесу гибнут в боях, – с автоматами лезут на немецкие укрепления, в боевом – сказать точно – самозабвении прорываются в немецкие тылы, а потом, отсеченные от своих гитлеровцами, сдыхают от голода в круговой обороне, сражаются до конца, до последнего… – . Ну, пусть ты только старший сержант, немного можешь изменить в этой проклятой обстановке, но ведь ты все-таки инженер, электромеханик, три года в армии, и обязан думать!..»

– Николай Иванович! А ты все-таки это здорово придумал вместе с майором Шалимовым, – словно отвечая на мысли Барышева, запыхавшись проговорил, догоняя его, такой же, как он, старший сержант Анатолий Беляев, – «немочек» воевать заставить! Идешь впереди, глядишь вперед, а не видишь: вон она стоит, зарывшись в снегу, вон, правей просеки, и кажись, целехонькая!

– Ну? Где? – встрепенулся Барышев.

– А вон, наискосок по тем сосенкам… Видишь? Только это, кажется, у фрицев под самым носом!

Вся группа остановилась, вглядываясь в чащу залитого солнечными лучами снежного леса. Между могучими соснами повыше елового мелколесья, совсем недалеко от угадываемой за ним опушки, где, несомненно, проходили передовые траншеи немцев, едва виднелась зеленовато-серая башня танка.

Посовещавшись, все пятеро двинулись просекой, но не прошли и ста шагов, как были остановлены выдвинувшимся из-за ствола сосны часовым. Обменявшись пропуском, отзывом, выслушали: «Дальше, товарищ воентехник, идти нельзя, до немчиков тут двести метров!.. А танк, действительно, танкишко немецкий, на нашем крайчике с неделю уже стоит… Мы его туг гранатиками приручили!..»

Не успели Барышев и Погорелов закончить разговор с часовым, как всем сразу пришлось залечь, – очевидно услышав разговор, немцы веером развернули по просеке пулеметную очередь… И только вглядевшись в просвет за лесом, Барышев увидел снежные бугорки землянок и мелкий окоп, утонувший в длинном сугробе бруствера. Наши бойцы на пулеметный огонь врага не ответили. Жестом руки Погорелов приказал своей группе ползти к танку. Этот добротный немецкий танк перевалился было через нашу оборонительную линию, успел войти в лес, но тут же у опушки и закончил свой боевой путь.

Заметив подползающих к танку людей, немцы зачастили из пулемета так, что, зарывшись в снегу, наши вынуждены были лежать. Затем, выбирая секунды между очередями, прислушиваясь к энергичной, затеявшейся с двух сторон ружейно-автоматной перестрелке, наши, все пятеро, поползли от сугроба к сугробу и от сосны к сосне, подобрались к танку вплотную и залегли за ним. Правым бортом он был обращен в нашу сторону, и боковой люк у него был открыт.

Улучив мгновенье, Погорелов и Барышев первыми вскочили на гусеницу. Пролезли в люк. Немцы сразу же осыпали танк пулеметным огнем. Почти одновременно впереди танка одна за другой грохнули три мины. Погорелов показался в люке, махнул рукой. Валя Николаева и Беляев до следующего минометного залпа успели забраться в танк, а старшина Скачков залег между гусеницами, под машиной.

Внутри танка оказался хаос, учиненный разорвавшимися там гранатами. Рычаги управления были выломаны, вся система управления нарушена. От немецкого экипажа, перебитого и выброшенного из танка (трупы валялись тут же, поблизости от машины), остались только льдистые пятна крови…

Убедившись, что пятеро подобравшихся к танку людей неуязвимы, немцы прекратили минометный и пулеметный огонь. Барышев взглянул на часы – стрелки показывали ровно полдень. Теперь можно было приступать к делу. Старшина Скачков тоже забрался в танк и выложил из своего заплечного мешка собранные накануне в разбитой, такой же по типу машине инструменты. Пересмотрели все, перебрали рваные тяги, убедились, что в системе охлаждения антифриз, а не вода и потому радиатор цел. Валя помогла выбросить из танка все, что было признано ненужным.

И тогда начался ремонт…

Он длился много часов подряд. Вместо тяг приспособили толстую проволоку, обрывки троса, – вчерашнее изучение разбитого танка помогло всем. Поврежденную осколками систему питания удалось залатать кусочками меди от распрямленных гильз. Просмотрели все электрооборудование, исправили порванную проводку, перепробовали все клапаны, стартер, подвинтили помпу. Пулеметов в танке не оказалось, но сейчас это и не имело значения, – важно было завести танк и угнать его из зоны обстрела. Вместо ключа зажигания Барышев смастерил подходящий крючок из проволоки и жести. Накануне всего труднее было разобраться в схеме электрооборудования – осваивали по догадке, а теперь приобретенные знания пригодились. Послали Беляева и Скачкова к пехотинцам в окоп за горючим, те бегали к артиллеристам, часа через полтора приволокли несколько канистр, – опять был пулеметный обстрел, и опять все обошлось. Залили горючее в бак. Барышев решил попробовать запустить мотор, нажал на кнопку стартера, мотор хорошо завелся, и сразу же опять занялась стрельба, пули зацокали по броне. Барышев быстро осмотрел пушку, – она была с электрозапалом, который не работал и без которого выстрела дать нельзя. Разбираться в электрозапале и исправлять его тут было некогда – немцы открыли огонь и из минометов. Барышев и Погорелов зарядили пушку осколочным, повернули башню в сторону немцев, навели и, схватив кусок проволоки, присоединив один ее конец к щитку механика-водителя, другой конец примкнули напрямую к конечному контакту электрозапала пушки.

Раздался выстрел. За ним дали второй выстрел. Третий. Пулеметная и минометная стрельба прекратилась. Можно было выводить машину, но вокруг оказалось минное поле. В полосах вытаявшего под мартовским солнцем снега противотанковые мины там и здесь были заметны. Но другие могли быть и не видны. Особенно следовало опасаться снежных сугробов и крупных подушек мха. Все переглянулись, Барышев глазами спросил Беляева: «Ну как?» Беляев, сжав губы, мотнул головой утвердительно. Барышев махнул рукой: «Давай!»

Беляев развернул машину – она слушается! Тогда смело и уверенно, но очень осторожно Беляев повел танк через минное поле, пропуская одни мины между гусеницами, другие обходя впритирочку, оставляя в стороне третьи. Они не были расположены, как полагается, в шахматном порядке, а раскиданы как придется. Это дало возможность Беляеву маневрировать. Мелкие, противопехотные мины под гусеницами потрескивали, как хлопушки, такие танку нанести вред не могли. Вокруг валялись трупы немцев, и Беляев повел танк по трупам. Испытывая неприятное ощущение, Беляев мучительно морщился, но это был единственный способ уменьшить риск нарваться на мину, потому что раненый, умирающий человек, заметив, что упал на мину, вряд ли станет рассуждать о том, что эта мина именно противотанковая и, значит, под его малой тяжестью не должна взорваться… Нет, конечно, – и, теряя сознание, он постарается сползти с нее!.. Впрочем, танк мог и наехать на мину и она под его гусеницами непременно взорвалась бы, но… дело случая, – обошлось!

Не доехав десяти метров до просеки, машина остановилась: заглох мотор. Посмотрели: в чем дело? Нет подачи бензина. Не зная конструкции системы бензоподачи и стремясь поскорее отсюда выбраться, решили сделать сифон, но шлангов не оказалось. Отвернули водоотводные трубки, нашли маленький кусочек шланга, один конец трубки опустили в бензобак, другой конец – через верх мотора – сунули в бензофильтр. Беляев нажал на кнопку стартера, мотор заработал…

Сбоку к ним неожиданно выкатился второй такой же трофейный танк. Его вели командир роты их батальона старший лейтенант Дудин и комиссар роты младший политрук Полунин. Они отсалютовали друг другу радостными возгласами, залпами из винтовок, из пистолетов и, сойдясь у машин в кружок, духом выпили перед маршем по сто граммов заветной, оказавшейся у командира роты. Из найденного в ящике немецкого знамени, приготовленного для оккупированных стран, Валя вырвала куски полотнища, наспех сшила из них два красных флага, утвердила их над башнями танков: наша противотанковая артиллерия находилась позади, и надо было, чтоб эти флаги хорошо виднелись издали.

И машина за машиной, с развевающимися над открытыми люками большими красными флагами, двинулись дальше вместе.

И лесом, лесом, лесом, проехав пять километров, вкатились на территорию СПАМ – на лесную поляну, в глубине расположения наших войск.

Валя, Скачков, Погорелов последнюю часть пути сидели на броне танка, Валя в восторге размахивала красным флагом, и наши пехотинцы, артиллеристы, бойцы разных попадавшихся по дороге подразделений с тем же восторгом кричали Вале «ура!»…

Это были средние немецкие танки Т-3 с нарисованными по бортам на броне квадратными черными крестами на белом фоне. Танк Барышева, с крупной цифрой над гусеницами «121», был модернизированным, вооруженный не пятидесяти-, а семидесятипятимиллиметровой пушкой. Выпущенный германским военным заводом в феврале 1942 года, этот танк поступил в распоряжение 107-го отдельного танкового батальона 28 марта 1942 года, чтобы через неделю, после тщательного ремонта включиться вместе с девятью Другими трофейными танками в наступление наших частей на немецкий укрепленный узел Веняголово, западнее Погостья, на правом берегу речки Мги, напоенной кровью многих сотен людей.

В ту же ночь старший сержант Николай Иванович Барышев был назначен командиром приведенного им танка, старший сержант Анатолий Никитич Беляев – его механиком-водителем, а наутро экипаж был укомплектован полностью: командиром орудия назначен комсомолец, старший сержант Иван Фомич Садковский, радистом-пулеметчиком, замполитрука – недавний студент, кандидат партии Евгений Иванович Расторгуев и заряжающим – рядовой, комсомолец Георгий Фролович Зубахин.

Из всех десяти восстановленных трофейных танков в батальоне была сформирована третья рота под командованием старшего лейтенанта Дудина[10].

Барышеву и экипажу его танка предстояло сражаться в немецком тылу, но об этом пока никто не думал, не гадал.

На ремонт танка Барышева командир батальона майор Б. А. Шалимов дал экипажу пять дней и пять ночей. Предстояло заменить шесть катков с балансиром, восстановить все электрооборудование и, конечно, электрозапал пушки, привести в порядок всю систему управления. На танке отсутствовали пулеметы, рация и оптический прицел.

Где, однако, было взять их?


Валя сердится

Веснушчатая, курносая, она сидела на ящике с инструментами, утонув в своей ватной – с мужского плеча – куртке и в огромных валенках. Припав плечом к гусенице немецкого танка, она говорила, говорила, доказывала, чуть не плакала:

– Вы должны меня взять в экипаж, товарищ старший сержант, должны же!

– Не могу, Валя! Ну ты не совсем девчонка, ты солдат, сандружинница, – ну есть же приказ, Валюшка!

– Неправда… Неправда… Майор сказал, что вы сами себе можете подобрать экипаж. А вы… вы… Что ж, по-вашему, я не могу, что ли, подавать снаряды, заряжать эту паршивую пушку? В ней всего-то семьдесят пять миллиметров! Ну самая же обыкновенная, только что с электрозапалом! Товарищ старший сержант, вы же сами знаете, я и пулемет за минуту разберу вам и соберу. Я и трофейный танковый лучше вас, – ну, пусть не лучше вас, а уж лучше Зубахина во всяком случае, – знаю. Как только достанем трофейный, я, честное слово, докажу вам. И на мой рост не смотрите, я сильная, – знаете, каких раненых я таскала? А он не таскал. Он и в бою-то не бывал еще! Ну чем я хуже Зубахина?

Командир танка Николай Барышев, опираясь локтем на гусеницу, стоя против Вали, прищурил серые задумчивые глаза:

– Да… С пулеметами худо. Командующий разрешил пехотные приспособить. Возня большая!

– И ничуть не возня, товарищ старший сержант! – быстро заговорила Валя. – Сточить основание мушки, и кронштейн для ремня сточить. А место крепления для сошек совпадет с местом крепления для шаровой установки – ну тютелька в тютельку… Удобно получится!

– А откуда ты это знаешь?

– А мы с оружейным мастером Федуловым Николаем Федоровичем уже примерились… А только хотите?.. Я и танковый сумею достать, знаю, где взять его…


Командир танка Н. И. Барышев и сандружинница Валя Николаева у своего трофейного танка.

Апрель 1942 года.


– А где, Валечка? – живо спросил Барышев.

– Ах, тут сразу и «Валечка», а вот не скажу. Возьмите меня в экипаж – будет вам пулемет, не возьмете – хоть к немцам идите за пулеметом!

– Знаешь, ты эти штучки брось! – посерьезнел Барышев. – С этим не шутят. Если знаешь, сказать обязана. Что это, твое личное дело?

– А вот и личное! Гитлеровцев бить из него – самое личное мое дело! В экипаж свой берете?

Барышев обвел скучающим взглядом свою примаскированную березками «немку», потом навес на краю поляны, под которым солдаты – слесари и токари – звенели и скрежетали металлом, потом шеренгу полузасыпанных снегом других трофейных танков и грузовиков на краю опушки черно-белого леса.

– Не могу, Валя. Не обижайся. Знаю, ты была хорошей комсомолкой и сейчас дисциплинированный кандидат партии. Знаю, и отец твой в армии ранен, и братишка – на фронте… Но не годится это – в экипаж танка, в бой девчонок брать, будь ты хоть трижды дисциплинированная!

– В бой! – Валя глядела умоляющими глазами не в глаза Барышеву, не на доброе, благодушное его лицо, а только на его сочные, плотные губы, словно надеясь заставить их своими уговорами сложиться в короткое слово «да»! И повторила: – В бой!.. А если я в боях тридцать раз трижды обстрелянная? Нет, вы меня слушайте, вы меня только выслушайте… Вы увидите, я даже могу быть башенным стрелком… Еще когда началась война, то там, в Раутовском районе, – ну это все у пас знают, – в детдоме и в школе там, в Алакуссе, я была учительницей. И когда у нас организовался истребительный батальон, меня тоже брать не хотели, смеялись: маленькая! А все-таки я добилась: сандружинницей хоть, а взяли. И когда после отступления мы пришли в Ленинград, наш батальон влился в седьмой стрелковый полк двадцатой дивизии, и пошли мы в сентябре в бой, на Невскую Дубровку… Это как, шутки, Николай Иванович, что там я до пятого ноября на «пятачке» была? Пока не придавило меня в землянке при разрыве снаряда. А потом? В тыл я из медсанбата отправилась? Да в тот же день, когда танк ваш подбили на «пятачке», после того как вы переправились, в тот самый день я в наш танковый батальон и устроилась. Это было двадцать третьего ноября. Одна по льду на левый берег из санчасти пришла. Я в тот день уже знала: Барышев «инженер», говорили, «воюет как!». А вы на меня и не взглянули ни разу, как и до сих пор глядеть не желаете… Вы только ничего такого не подумайте, – это я о ваших боевых качествах говорю! Ну и о своих, конечно! Разрывы сплошь, а я поняла: ничего, могу переносить, хоть раненый без ноги, хоть какая кровь, кости наружу, ничего, – только, говорят, бледнею, а перевязываю!

– К чему ты это, Валька, рассказываешь? Будто я не знаю, за что тебе «За отвагу» дали? И к «Красной Звезде» за что ты представлена? И как под днищем моего танка лежала ты, всех перевязывала…

– А там неудобно, тесно, не повернешься. Ничего, привыкла. Даже к табачному дыму в землянках привыкла!

– Вот это, Валя, подвиг действительно!

– Смеетесь, товарищ старший сержант? Совести у вас нет. Вот вы мне прямо, в последний раз: в экипаж свой возьмете сегодня же или нет?

– Хорошая ты девчонка, Валенька! – положив руку на плечо сандружиннице, с душевной простотой сказал Барышев. – И солдат хороший. А только не сердись, не возьму, у меня, сказал, приказ есть!

Валя резко скинула руку Барышева со своего плеча, вскочила в гневе:

– Ну и как хотите! И не надо, товарищ старший сержант, вы хоть и герой боев, а бюрократ хороший. Хоть на губу сажайте, а говорю вам прямо в глаза бессовестные. Больше не попрошусь, обойдусь после таких невниманий ваших. Не вы возьмете, другой возьмет, трофейных танков у нас теперь десять! И танковый пулемет достану, только не для вашего танка, а для того, где сама заряжающим буду. И ничего тут вы мне не скажете: все десять «немок» без пулеметов пока. Разрешите, товарищ старший сержант, идти?

И, лихо козырнув Барышеву, Валя резко повернутась, пошла прочь от танка. Остановилась и, оглянувшись, с дерзким выражением лица, крикнула:

– А еще я в ящике коробку сигар нашла и шоколад, и ножи столовые, и русский самовар, пробитый осколками. Ничего вам теперь не дам, только самовар в ваше пользование оставила – под немецким тряпьем лежит!

И, гордо вскинув лохматую голову, пошла дальше. А старший сержант Беляев, издали слушавший весь разговор, усмехнулся:

– Что, Николай Иванович, конфликт полный?

– И не говори, Толя! – усмехнулся Барышев. – Бунт!


Первый день боя

Ничего более неприятного в тот день погода не могла бы придумать: с утра – яркое солнце, оттепель. Снег на болотных прогалинах и даже в лесу взялся дружно таять, исковерканные бревенчатые дороги кое-где встали дыбом на придавленном грязью мху, а по широким полянам открылись чавкающие трясины, и посиневший снег на них, прикрывавший травы, превратился за какие-нибудь полтора-два часа в утыканные хилым кустарником, предательски заманчивые озера.

Но отменять наступление командование армией не решилось, и наступление началось.

На правом фланге, ближе к Погостью, – батальоны 4-й бригады морской пехоты, на левом фланге, в низине Корыганского мха, – батальоны 1-й отдельной горнострелковой бригады, в центре, прямо против укрепленного противником села Веняголово, – части 80-й стрелковой дивизии.

Так протянулся вдоль текущей с северо-востока на юго-запад немноговодной здесь речки Мги восьми– или десятикилометровый фронт наступления 8-й армии. Обходным движением с левого фланга, устремляясь сначала к юго-западу вдоль дороги на Монастырскую Пустынь, двинулись с исходных позиций три десятка тяжелых KB 124-й танковой бригады полковника Родина. А поддерживать пехоту вдоль фронта на речку Мгу выпущены были три взвода трофейных танков 107-го отдельного танкового батальона майора Б. А. Шалимова.

Было, конечно, много артиллерии, был гаубичный 882-й[11] полк, недавно отпочковавшийся от 883-го полка 54-й армии, ставшего под командованием майора К. А. Седаша 13-м гвардейским. Были «катюши», была авиация, были саперные подразделения и другие части… Но во втором эшелоне, в резерве, как и все последние месяцы в здешнем районе, не было почти ничего. Сил для замены обескровленных частей, для развития наступления в случае успешного прорыва, по-прежнему не хватало.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42