Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ленинград действует (№1) - Ленинград действует. Книга 1

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Лукницкий Павел Николаевич / Ленинград действует. Книга 1 - Чтение (стр. 1)
Автор: Лукницкий Павел Николаевич
Жанры: Биографии и мемуары,
Военная проза,
История
Серия: Ленинград действует

 

 


Павел Лукницкий

Ленинград действует. Том 1

О ленинградской блокаде 1941-1942

Глава 1. НАЧАЛО

Ленинград. 22 – 27 июня 1941 г.


22 июня 1941 года

С утра, не включая радио, работал дома. Обратил внимание, что очень уж упорно гудят самолеты. Включил радио – было два часа дня. Услышал сначала сообщение ПВО о введении угрожаемого положения. Оно повторилось дважды. «Учебная тревога, что ли?» Но ровно в два – речь, уже обошедшая мир, записанная на пленку. Первое впечатление: ощущение, будто, нарушив космическое равновесие, темная, враждебная масса ворвалась в атмосферу Земли. И вслед за сумятицей мысли сразу ясность: все мое личное, неразрешенное, беспокоившее до сих пор, – с этой минуты незначительно и для меня неважно. Его нет, будто оно смыто внезапной волной. И мгновенное решение: мое место – в строю, немедля, сегодня же!..

В волнении спешу к телефону, звоню в «Правду»: «Я в вашем распоряжении. Чем могу быть полезен?» Ганичев в ответ: «Напишите корреспонденцию о Ленинграде».

Сообщив в Союз писателей, что хочу немедленно ехать на фронт и прошу включить меня в первый список мобилизуемых, занялся поручением «Правды».

Пишу о спокойствии города Ленина, спокойствии особенном – выдержанном и строгом. О зеленеющих, как и вчера, садах и скверах, в которых по-прежнему резвятся дети. О лицах прохожих. О народе, толпящемся у репродукторов. О решимости, о том, что сегодня фашизм подписал себе смертный приговор…

«…Семнадцатилетняя девушка, дежурная пункта ПВО, сидит у подъезда большого дома на улице Щорса. Девушка только что проверила познания своей подруги, которая сменит ее, и теперь ведет разговор: «Смотрю я на небо – видите, серебряные «ястребки»? Все время слежу за ними. И знаете, душа спокойна: узнают теперь лицемеры проклятые, какие у нас «ястребки»!»

Сегодня – воскресный день. Но едва узнав о вероломном нападении фашистов, каждый ленинградец спешит связаться со своим заводом, предприятием, учреждением: он ждет распоряжений, он готов в любую минуту примкнуть к своим братьям, уже ведущим войну. Те, кто получил ответ, что свой воскресный день могут провести, как обычно, не меняют задуманной еще накануне, до войны, программы отдыха. По серебрящейся в лучах солнца Неве бегут пароходики к парку культуры и отдыха. На стадионе играют в футбол и теннис. Устье Невы бороздят белопарусные яхты. Кино и театры работают, как всегда… Но каждый ленинградец полон мыслей о своем долге. Каждый проверяет себя: все ли сделано им, чтобы быть безусловно готовым к бою?..»

И еще я пишу о бесстрашии, мужестве, твердости, единодушии, о великих традициях ленинградцев, о том, как вели себя они в прошлых, достойно пережитых испытаниях… Я закончил статью словами: «Каждый знает: война с вероломным врагом будет победной».

Корреспонденция моя называется «На боевых постах» и уже передана в Москву по телефону[1].

Ночь на 23 июня

До сих пор мне было совершенно неважно, что окна квартиры обращены на запад, до сих пор не приходилось и думать о том, куда именно обращены окна.

Но нынче ночью завыли сирены, зачастили, надрывая душу, гудки паровозов и пароходов, отрезая эту белую ночь от всех прошлых ночей, когда нам спалось бестревожно. И хотя все звуки тревоги скоро замолкли и ночь была до краев налита тишиной, иная эпоха, в которую мы вступили, сказывалась уже и в том, что из своего окна смотришь не во двор, не на корпус противоположного дома, а сквозь него гораздо дальше – на Запад.

Наталья Ивановна присела на подоконник, молча глядела из окна, мерно дыша прохладным, прозрачным воздухом белой ночи. Ее думы, наверное, были точь-в-точь те же, что и мои.

В строгой, через силу спокойной тишине слух старался уловить только легкое комариное звучание – где-то безмерно далеко. И воображение переносило меня от разрушенной Герники к изуродованным кварталам Ковентри и к тому, что случилось меньше суток назад в Минске, в Одессе, в Киеве… Я пытался представить себе: как э т о бывает? вот так: сначала легкое комариное жужжание в тихом, спокойном воздухе, потом звук нарастает, близится, потом одуряющий гул – и сразу свист, грохот, дым, пламя, и для многих это – последнее, оборванное болью и тьмой впечатление.

Сейчас в небесах – утренняя заря. Попробую точно записать впечатления этой ночи. Я облокотился на подоконник и думал: где сию минуту находятся, черные в белой ночи, немецкие бомбардировщики? Над вековечными, дремлющими в ночных испарениях лесами? Над полями, пахнущими свежим сеном, полынью, мятой? Над тихими, белесыми, отражающими светлые небеса водами Балтики? Сколько их, этих немецких бомбардировщиков? Тысяча или один? Где наши самолеты? Летят по прямой к ним навстречу или уже пересекли им путь и уже кружат и бьются? И сколько наших на каждый вражеский?

И пока там, в воздухе, происходит бой, все будет длиться здесь, в Ленинграде, эта ждущая тишина, все будет напряженным биение миллионов сердец. Наверное, не я один, наверное, тысячи ленинградцев в эти тревожные минуты думают о Кремле. Там, в Кремле, уже, конечно, в с е з н а ю т, по слову оттуда с аэродромов поднимаются в воздух все новые и новые самолеты…

Тишина… Прекрасная белая ночь под глубокими, светлыми небесами. Каждый предмет на знакомом дворе словно омыт этой чистейшей ночью. Внизу – грузовик, оставленный на ночь живущим напротив шофером, поленницы дров, булыжник, вчера поутру подметенный дворниками… Гула неприятельских самолетов все нет…

О себе ли я думаю? Меньше всего о себе, о законченном мною романе (он, конечно, уже не будет печататься в журнале с июльского номера). Я думаю о заводах, которые остановятся, чтобы потом повернуть свои станки на войну; о полях, на которых не будут сжаты рожь и пшеница; о гигантских стройках – они замрут на том кирпиче, что был положен вчера; о мирном, творческом труде миллионов людей – он сегодня оборван; о горе, которое сожмет миллионы сердец, но будет преодолено нашим мужественным народом…

Значит, правильны были стихи, написанные мною в начале 1938 года:

Нет, не в столетьях этому черед.

Всего лишь – в г дах! И душа томится,

Я слышу гром: сминая гр зы лета,

То мчатся дикарей мотоциклеты,

Я чую запах: то горит пшеница.

Я вижу женщины окровавл нный рот

И зверя в каске, что над ней глумится!..

О чем только не передумаешь, чего не вспомнишь в такую ночь!

Пока есть время думать. Может быть, через пять минут я уже буду бегать по этому двору, тушить огромный пожар, вытаскивать раненых из-под обломков?

А ведь многие уже кончили сегодня войну! Уже мертвы, уже совершили свой подвиг!..

…Так размышлял я, облокотившись на подоконник. А Наталья Ивановна вдруг сказала:

– Пойдем к Лихаревым, посидим у них. Если станут бомбить, не хочу рушиться с пятого этажа, хочу лучше с четвертого.

И улыбнулась. А я рассмеялся. И мы пошли по соседству – к Лихаревым.

А потом раздался торжествующий переливчатый звук фанфар.

Первый в Ленинграде отбой воздушной тревоги. Первая победа наших летчиков в первом бою за Ленинград![2]

И застекленившую, заворожившую город белую ночь раздробили гудки помчавшихся автомобилей, голоса пешеходов, оживленные, доносящиеся даже сюда – до моего пятого этажа…

Так будет и с сердцем, объятым тревогой. Оно будет ждать и дождется победных звуков отбоя великой войны!

На гигантских стройках после войны будут выложены те кирпичи, которые не были выложены сегодня. Труд каждого человека, не завершенный сегодня, понадобится народу и будет завершен им после войны. Мой роман будет издан после войны. А самое главное: то время – п о с л е в о й н ы – для нас наступит! Гитлер, напав на Советский Союз, совершил не только величайшее преступление, но и величайшую глупость, ошибку, которая падет карою на его голову и на отравленный фашизмом народ Германии.

Многие пробовали, да не получалось.

Ибо нас победить н е л ь з я!

23 июня

Я хотел уехать на фронт сегодня, но списки Союза писателей будут оформлены только завтра.

25 июня

Еду в Петрозаводск, назначен корреспондентом армейской газеты «Во славу Родины». Разговаривать по поводу назначения не приходится, но я было рассчитывал, что поеду на запад, а не на север.

Где-то в одном поезде со мной едут писатели Л. Рахманов, И. Бражнин и Б. Кежун. Получили назначение в Мурманск.

Как раскидает война моих родных и друзей?

Мой отец, военный инженер, – в кадрах флота. Он будет там, где будет его воинская часть – Высшее инженерно-техническое училище ВМФ. Он – профессор, начальник кафедры. И, кроме того, фортификатор, строит сейчас портовые укрепления. А значит, сфера его деятельности – Балтика и Ленинград.

Помнить отца я всегда буду таким, каким вчера видел его, прощаясь. Вот, похудевший за последний год, после смерти моей матери, серебряноволосый, с никогда не покидающим его хорошим цветом лица, глубокий уже старик, он ходит в своем военно-морском кителе дивизионного инженера по балкону первого этажа, смотрит грустными голубыми глазами на меня – я удаляюсь от его дома, по улице Щорса, с рюкзаком за плечами, оборачиваюсь, чтобы махнуть ему еще раз рукой… Всегда живой, спокойный и рассудительный, он прощался со мной на этот раз без лишних слов и советов. Все ведь и так понятно!..

Наталья Ивановна – честный, прямой и искренний человек, с которым я никогда не ссорился, мой добрый и навсегда мне преданный друг. И я всегда буду сознавать это. У нее нет специальности, ей будет трудно… Чем могу, буду помогать ей.

Андрей… Ну, инженеру-химику работа везде найдется. Моего брата, вероятно, мобилизуют, станет начхимом какой-нибудь воинской части. А может быть, признают нужным оставить его в Ленинграде, на заводской работе? Его специальность – пластмассы; заменители металлов понадобятся везде!..

Знаю одно: каждый из нас выполнит свой долг перед Родиной – в любых обстоятельствах – до конца!

26 июня

Полдень. Лежу на узкой, боковой багажной полке пассажирского вагона скорого поезда – место, взятое вчера с бою и отвоеванное у тюков и чемоданов. Душно. Спал скорчившись и привязавшись ремнем к трубе отопления. Вагон переполнен комсоставом: кадровым – в форме и запасным – в чем придется. Много женщин, едущих в части: телеграфистки, санитарки, врачи…

Многие спали стоя, сидя. Тем не менее обстановка мирная, разговоры самые будничные, будто все едут в обычные командировки. В вагоне есть и дети. Поезд идет хорошо, но запаздывает. Никаких признаков войны за окнами. Молодое, северное – в болотах и лесах – лето. Тепло, мирно. Не слышно ни одного самолета.

Спал крепче, чем в Ленинграде. Как-то непривычно успокоены нервы, настроение отличное, хотя от жесткой полки и болят бока. Чувство уверенности, какая-то крылатая бодрость духа.

Все провожающие – большая толпа – были сдержанны, спокойны, у кого украдкой появлялись слезы, тот старался смахнуть их скорей. Как непохоже это на обычное представление о проводах уезжающих на фронт! Когда одна старушка, припав к столбу, предалась слезам, ей сердито сказали: «Нечего тут панику наводить, отойдите в сторону!» Грубо, конечно, но характерно! Несколько женщин отвели старуху.

В вагоне пьют лимонад. В одном отделении тихо играют в карты. Многие спят.

Таким же выдержанным, готовым встретить опасность лицом к лицу был Ленинград в первые четыре дня войны. Несколько суматошным был только день 22 июня. Однако никаких признаков растерянности или испуга, кроме обывательских очередей в магазинах, я не заметил. Очереди большие были и у сберкасс: в первый день не хватило денег, привозили из банков, выплачивали: на второй день – приказ: выдавать не больше двухсот рублей в месяц.

Толпы провожающих с первого же дня – у сборных пунктов по городу. И тут, однако, все чувства сдержанны: люди долга, сознающие свое достоинство, умеют быть внешне спокойными.

За это спокойствие люблю наш народ!

До моего отъезда воздушная тревога объявлялась четыре раза. Две из них были вчера. За устройство убежищ в городе жакты только берутся.

До меня эти тревоги еще как-то «не доходят»…

27 июня. Петрозаводск

Приехал в Петрозаводск, в штаб 7-й армии, вчера. И сегодня я уже в военной форме. Получил шинель, гимнастерку, брюки, белье, сапоги, плащ-палатку, пилотку, флягу и котелок. На малиновых моих петлицах – две шпалы. Странно называться «интендантом второго ранга»: какое отношение к интендантству имеет военный корреспондент? Но такое звание мне и многим писателям было присвоено как командирам запаса, по приказу К. Е. Ворошилова, еще в 1940 году.

…С 27 июня по 13 августа я находился в 7-й армии, стойко оборонявшейся в лесах и болотах Карелии. Работал там в армейской газете «Во славу Родины» вместе с писателями Г. Холоповым, В. Друзиным, В. Владимировым. В этой же армии находились Б. Лихарев и Г. Фиш. Каждый из нас имел свое назначение. Участвуя в боях, которые в районе Ухты вели пограничники и 81-й стрелковый полк 54-й дивизии, я давал свои первые фронтовые корреспонденции, которые публиковались в армейской дивизионной печати и в газетах Петрозаводска.

Я тогда еще не знал, не думал, что эти события в далеких карельских лесах имеют прямое отношение к Ленинграду. А между тем…

»…Отдельная «Карельская армия», которой командовал начальник генерального штаба, в составе пяти пехотных дивизий, двух егерских бригад и одной кавалерийской бригады должна была продвинуться севернее Ладожского озера к Онежскому озеру, с тем чтобы впоследствии наступать между озерами к реке Свирь и с этого рубежа принять участие в общем наступлении на Ленинград…»[3]

Немногочисленные сражавшиеся здесь части нашей 7-й армии вместе с пограничниками, сдерживая врага в июле и в августе, не только воспрепятствовали развитию его наступления на Ленинград, но и поставили его в трудное положение. Тот же немецкий военный историк вынужден это признать:

»…Не лучше было положение 3-го финского корпуса, наступавшего на Лоухи и Кемь… он не продвинулся дальше Кестеньги и Ухты…»[4].

В районе Ухты я находился в передовых частях почти до середины августа. Неожиданно вызванный телеграммой Политуправления фронта, 14 августа я вернулся в Ленинград и сразу же был назначен специальным военным корреспондентом ТАСС – Ленинградского отделения[5].

Глава 2. УДАР С СЕВЕРНОЙ СТОРОНЫ

Полковой орден Ленина. Полковник

В. А. Трубачев и его люди

Ристалахти – Кирконпуоле. 29 июня –

4 августа 1941 г.


4 июля немцы овладели Ригой, 5-го взяли Остров, 9 июля – Псков, а потом, после тяжелых боев, до середины августа застряли у Лужских, спешно построенных нами рубежей.

А с северной стороны непосредственная опасность для города возникла в первые же дни войны. 29 июня немецко-финские войска на границе, расположенной в каких-нибудь полутораста – двухстах километрах от Ленинграда, внезапно нанесли свой первый удар. И если б не героизм пограничников и передовых частей Красной Армии, отразивших этот первый удар в момент, когда наши войска еще не были отмобилизованы, то расстояние до Ленинграда вдруг мог бы преодолеть за каких-нибудь три часа. Во всяком случае, на это рассчитывал Гитлер в своих планах блицкрига.

Но вот что получилось на участке границы между Ристалахти и Кирконпуоле…

В тяжелейшие для Ленинграда дни середины сентября 1941 года я трое суток провел на позициях 461-го полка 142-й стрелковой дивизии, которая надежно укрепилась на последней перед Ленинградом оборонительной линии. Полковник В. А. Трубачев, командовавший полком с начала войны, только что получив звание Героя Советского Союза, став генерал-майором, в эти дни был назначен командиром 2-й гвардейской дивизии (ДНО[6]), его должность занял майор И. Ф. Гражевич.

461-й стрелковый полк был награжден орденом Ленина, ордена в полку получили сорок шесть человек. И это значило: командирам и бойцам было ч т о рассказать о действиях полка за прошедшее с начала войны время. Многие ли части Красной Армии удостоены были столь высокой награды в первые месяцы войны?

Три дня ходил я по ротам полка, работая то в землянках, то на пнях под соснами, то на болотных кочках, на мху. И записал десятки рассказов о том, как эти роты отражали первый натиск вражеских бригад. И вот какая картина совершенного полком подвига раскрылась передо мной…


ПОЛКОВОЙ ОРДЕН ЛЕНИНА

29 июня – первый день нападения финских войск на нашу границу по всему Карельскому перешейку. Конечно, никакого объявления войны не было. Враг напал внезапно. На том участке границы, что протянулся между населенными пунктами Ристалахти и Кирконпуоле, силы врага в семь-восемь раз превосходили наши.

Достаточно взглянуть на карту, чтобы представить себе, на что надеялся враг, совершая внезапное нападение крупными силами именно здесь.

Северо-восточнее Кексгольма и Элисенваары, то есть стыка Ленинградской области с Карело-Финской ССР[7], тянется между озером и нашей государственной границей с Финляндией узкий, километров тридцать шириной, коридор, по которому проходит железная дорога, соединяющая Сортавалу с Кексгольмом. Леса и болота изрезаны здесь десятками мелких озер самых причудливых очертаний. Между озерами, в узеньких, извилистых перешейках, встают гранитные гряды и холмы, поросшие вековыми соснами. Сквозь сосны, ели, ольховник проглядывают голые и замшелые скалы и синие пятна воды, вдруг охватываемые непролазными топями. Это именно та местность, о какой говорится, что здесь сам черт играл в свайку.

Линия границы, проходя перед селами Кирконпуоле и Ристалахти, пересекает такие озера, лесистые гряды, ущелья, скалы, холмы.

Нападая на этот участок границы, противник рассчитывал:

прежде чем советское командование мобилизует резервы и подбросит подкрепления, распахнуть мгновенным крепким ударом дверь на советскую территорию, в один-два дня пересечь тридцатикилометровую полосу коридора между границей и Ладожским озером и, дойдя до Ладоги, наглухо закупорить расчлененный надвое коридор;

тем самым разобщить Карело-Финскую ССР и Ленинградскую область (Карельский перешеек) и, значит, отрезать, блокировать и уничтожить соседнюю, 168-ю стрелковую дивизию 7-й армии и все другие части Красной Армии, расположенные с северной стороны коридора – в районе Сортавалы;

затем, направив удар к югу и юго-востоку, в не заполненные войсками наши тылы, стремительно обрушиться на Карельский перешеек, дойти до Шлиссельбурга и Невы на всем ее протяжении и, сомкнувшись здесь с немцами, ворваться в Ленинград с севера и с востока.

Смысл «блицудара» был именно в том, чтобы опередить мобилизацию нами резервов и подброску подкреплений с юга, по Карельскому перешейку, использовав момент, когда отрезанные на севере наши части окажутся парализованными.

Но промедление во всякой битве – смерти подобно. Выиграть время для нас значило:

1. Успеть вывести в порядке войска из опасного нам района Сортавалы.

2. Насытить ими рубежи Карельского перешейка, и в частности старый укрепрайон.

3. Поддержать их новой, мобилизованной, вооруженной силой, резервами, противопоставив которые финнам мы сделали бы оборону Ленинграда с севера и востока надежной.

4. Обескровить вражеские полчища, прежде чем они дойдут до решающих рубежей.

Время было дороже всего!

На участке Ристалахти – Кирконпуоле протяженностью в двадцать два километра мощному удару противника мы могли противопоставить лишь совсем небольшие силы. Здесь находились: 461-й стрелковый полк 142-й дивизии (полковника Мокульского), четыре погранзаставы 102-го погранотряда (старшего политрука Гарькавого), 334-й конноартиллерийский полк (полковника Кривошеенко) да и тылу несколько батарей 577-го гаубичного артиллерийского полка.

Против этих частей, по данным дивизионной разведки и показаниям пленных, были брошены финско-немецкие войска в семь-восемь раз большей численности (3-я и 7-я пехотные бригады, 28-й и 48-й пехотные полки, 14-й и 15-й артполки, инженерные и другие части 2-го армейского корпуса).

В труднодоступной местности разыгралась битва, которая без решающего успеха для финнов продолжалась пять недель. На левом фланге участка, в районе Кирконпуоле, все пять недель сражались 3-й батальон 461-го стрелкового полка под командованием старшего лейтенанта и. И. Шутова и 1-й артдивизион 334-го полка старшего лейтенанта Г. А. Андрейчука. За пять недель непрерывных боев батальон Шутова с дивизионом Андрейчука н е о т о ш л и от границы. На правом фланге рты полка за те же пять недель боев отошли не больше чем на пятнадцать километров.

Пять недель держал границу 461-й полк! В эти пять недель за спиной полка, между ним и Ладожским озером (а также на различных судах по озеру), прошли многие крупные, выводимые с севера наши части, вывезены были ценности, различное оборудование.

Время было выиграно. Замысел врага сорван!

И только 4 августа, когда на линии Элисенваары были подготовлены новые рубежи, полк Трубачева вместе с горсткою пограничников и артиллеристы полка Кривошеенко получили приказ отойти. До середины августа берег Ладоги здесь оставался в наших руках. За это время рубежи на Карельском перешейке между Кексгольмом и линией Шлиссельбург – Ленинград были заняты выведенными из-под Сортавалы частями и новыми формированиями. Потерпев огромные потери в боях, обескровленные финские войска, заняв Кексгольм, а затем перейдя к концу августа озеро Суванта-Ярви и Вуоксинскую систему, уже ничего больше не могли сделать. Увидеть Неву им не пришлось. Полного окружения Ленинграда не получилось. В наших войсках – незыблемая уверенность: никакая новая попытка наступления финнов удасться не может.

Конечно, было бы неверным приписывать этот результат только одной какой-либо нашей части – дивизии или тем паче одному полку. Многие полки дрались с превосходящими силами врага столь же стойко и самоотверженно. Так, например, комбат Шутов свидетельствует, что его сосед слева, батальон 701-го полка, находившийся от него в семи километрах, тоже держался отлично и отошел от границы только 3 августа. Столь же упорно дрались правые, входящие в состав 7-й армии соседи – подразделения 3-го погранотряда и 168-й стрелковой дивизии полковника А. Л. Бондарева. Эта дивизия до 13 августа вела упорные бои за Сортавалу и только в дни 16 – 20 августа была по приказу эвакуирована на судах Ладожской военной флотилии на остров Валаам, сохранив больше десяти тысяч человек своего состава и всю тяжелую артиллерию.

Но заслуга полка В. А. Трубачева и артиллеристов Г. Д. Кривошеенко бесспорна. И вот почему 461-й полк награжден орденом Ленина, а его командир Василий Алексеевич Трубачев получил звание Героя Советского Союза.

К званию Героя Советского Союза представлен пограничник, старший политрук А. Гарькавый, в прошлом опытный участник борьбы с басмачеством в Средней Азии[8]. Орденом Ленина награжден полковник Георгий Дмитриевич Кривошеенко, орденами Красного Знамени – И. И. Шутов, командир артдивизиона Г. А. Андрейчук и многие другие бойцы и командиры. Среди них высшей награды – звания Героя Советского Союза – удостоен и красноармеец-пулеметчик А. И. Заходский, который 1 июля при попытке финнов прорваться и окружить 3-й батальон Шутова на перекрестке дорог перебил – один – сто пятьдесят фашистов, а потом, не видя больше врагов, взял на плечо пулемет да две еще не расстрелянные ленты и усталой походкой хорошо потрудившегося человека спокойно побрел по дороге в Кирконпуоле, к своему батальону.

Командир дивизии полковник Мокульский был награжден орденом Красного Знамени и произведен в генерал-майоры.

Ну, а кто такой Шутов? Откуда у него те качества, которые помогли ему т а к командовать батальоном?

В полку он один из немногих «стариков», служит в нем с первого дня его сформирования (полк тогда имел другой номер). Еще до войны, получив под свое командование батальон и став коммунистом, Шутов в 1939 году впервые участвовал в боях. В лютый декабрьский мороз его батальон под станцией Рауту наступал на финские рубежи по минным полям, прорвал оборону противника и затем действовал в тылу врага, открывая дорогу для всего наступающего полка. Второй ожесточенный бой Шутов провел, прорывая в том же декабре «линию Маннергейма» у Кивиниеми. Ему удалось организовать переправу на понтонах под ураганным артиллерийским и минометным огнем из дотов и под ружейно-пулеметным огнем. Два ордена Красного Знамени остались у Шутова напоминанием о тех отлично проведенных боях.

А жизнь свою он начинал в Свердловской области, работал в совхозе. С 1930 года – армия, комсомол, пехотное училище в Киеве, звание лейтенанта, должность начальника школы младших командиров. Одно время был командиром парашютно-десантного подразделения, совершил немало прыжков.

Храбрый сам, Шутов воспитывает храбрость и в своих людях и особенное внимание обращает на пулеметчиков. Из двадцати трех награжденных первым указом за бои под Кирконпуоле людей его батальона – тринадцать пулеметчиков, в их числе и Герой Советского Союза Александр Заходский!..

Биография комбата Шутова проста и обыкновенна, но он именно из тех людей, каких у нас много и какие принесут нам победу в Отечественной войне…


ПОЛКОВНИК В. А. ТРУБАЧЕВ И ЕГО ЛЮДИ

Пожалуй, для правильного понимания всего, что совершено 461-м полком, следует чуть-чуть подробнее охарактеризовать его командира, того, чьи крутая воля и ясный ум пронизывали и направляли поступки каждого из людей полка как до этих боев, так и в самих боях.

Каков собою полковник Трубачев? Ну, если давать обычные определения, то нужно сказать о росте – выше среднего, о ладной скроенности; если говорить о цвете глаз, то она серые… Но дело совершенно не в этих ничего не значащих определениях.

И вот входит командир, который еще никогда не встречался с ним, и Трубачев, расхаживающий по комнате, поворачивается к нему. И вошедший, еще не разглядев Трубачева, испытывает странное чувство, что вдруг, словно бы попав под насквозь просвечивающий его луч, он уже весь мгновенно изучен взглядом Трубачева, от которого не укроется ничто.

– Только двух людей с такими глазами, – сказал мне один майор, – я и видел за всю войну. А вообще он человек крайне сдержанный, говорит негромко, спокойно, жестами не разбрасывается, но чувствуешь, что так держится он не от отсутствия горячности, а потому, что умеет управлять собой…Таков он в начале разговора всегда. А когда разойдется, то и сила выражений, и живость лица, и энергия словно срываются с тормозов, и вы видите перед собой человека здорового, сильного, в котором кипучая жизнь перехлестывает через все преграды условностей.

Я помню, как перед ним стоял провинившийся лейтенант, которого нужно было не просто отчитывать, а проучить так, чтоб другим неповадно было. Трубачев говорил спокойно. Сжатый кулак его лежал на столе. Чувствовалось, что вот сейчас Трубачев крепко ударит кулаком по столу, – это было неминуемо, так шел разговор. Я следил за кулаком, не отрывавшимся от стола, – он так и не поднялся, энергия Трубачева осталась подчиненной его сдерживающей воле. Украдкой глядел на этот прижатый к столу, неподвижный кулак и бледный, испуганный лейтенант. Ему стало бы, наверное, легче, если б командир полка кричал на него, а такое безупречное беспристрастие было попросту невыносимым.

Мне кажется, столь же проницательным взором просматривал всегда полковник Трубачев весь свой полк, все закоулочки его быта. И людям было давно известно – нет возможности что-либо укрыть от своего командира, – а потому они и не пытались заниматься даже в мелочах обманом. Полковник все видел, все знал и всем управлял, как считал нужным и правильным, и не было препятствий, с которыми не справилась бы его воля.

Авторитет Трубачева был непререкаем и неколебим. А его подтянутость, выдержанность, его манера держаться, вся его внешность являлись в полку образцом для подражания – и не потому, что он сам хотел этого, а потому, что у всех в полку было стремление к самовоспитанию и каждому в будущем мечталось стать таким же, как Трубачев.

Отсюда и исходили вера людей в своего командира и вера Трубачева в свой полк.

А потому в решительный час все были уверены и в себе и в своих соседях, особенной в этот час становилась сама земля, на которой должен быть остановлен и разбит враг!

Сегодня связисты подробно излагали мне эпизоды, свидетельствующие о личной храбрости Трубачева, который в первых боях, проверяя и организуя связь, сам ходил с ними с фланга на фланг под огнем автоматов, пулеметов и минометов, – при этом он продолжал по проводам командовать всем полком. Наблюдая сам перебежки финнов, он сообщал штабу и подразделениям о возникающей то здесь, то там опасности окружения и быстрыми мерами успевал вовремя предупредить его…

А вот что сегодня рассказал мне начальник артиллерии полка капитан К. Ф. Викентьев:

– В середине августа назначенный командиром одной из рот третьего батальона старший лейтенант Головченко в районе Ранкала удерживал со своей ротой голую каменистую высоту, по которой финны долбили минометами. Каждый час, даже каждая минута владения этой высотой имели исключительное значение для всей дивизии. Полковник Трубачев был поставлен перед необходимостью даже пожертвовать людьми ради выигрыша времени.

Головченко держал высоту сутки, пока все люди не были перебиты. Головченко имел телефонную связь с Шутовым и командиром полка. Между Головченко и полковником шел в моем присутствии такой разговор по проводу:

«У меня осталось пятнадцать человек…»

«Держать высотку!»


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18