Щенки

Привет, Куэльяр! Видал, что творится? Привет, привет, в глазах вопрос: о чем вы? Сейчас лучше сходить в бассейн яхт-клуба, правда, Куэльяр? А почему, собственно? Взгляд недоуменный, мол, не понимаю, а потом насмешливый, догадался — из-за этих волн, что ли? Да бросьте, нашли предлог! Что это с вами? (Ха-ха, строит из себя супер-пупера, а у самого поджилки трясутся, — смеялась Пуси.) Море сегодня — лучше не придумать. И Тересита хлоп глазками — он это серьезно? Еще бы, на таких волнах кататься и кататься! А он не шутит? — ручки, ротик. И Качито — неужели он рискнет съехать с такой волны? Конечно, может, плашмя, а может, и матрасик прихватит, не верите? зря смеетесь! или от страха? А Тересита — неужели ему ни капельки не страшно? Нет… Значит, он пойдет купаться? — ахи-охи. Само собой!

Они видели, как он снял с шеи полотенце, как взглянул на Тереситу Аррарте (Она хоть покраснела, смутилась? — спрашивал потом Лало. И Большой — очень ей нужно краснеть. А Качито? — Да тот сразу слинял), как сбежал по ступенькам набережной и, сделав сальто, прыгнул в воду. В один миг Куэльяр проскочил первые десять метров и очутился в кипящем водовороте пены. Он подныривал под катившиеся навстречу волны, выбирался на поверхность, снова нырял и снова плыл вперед. На кого он похож? На рыбу, на дельфина? Да где же он? Вон, вон там, — ручки, вскрики, ахи, — да не там, а там! Мы видели, как Фитюлька уплывал все дальше и дальше от берега, превращаясь в еле заметное пятнышко, и как наконец добрался туда, где громоздились высоченные водяные холмы.

Ой, Лало, не представляешь, какие страшенные, дыбились чуть не до неба и никак не рухнут. (Ахи, ручки, глазки, — где он, вон та светлая точечка?) Ну, нервы, ничего не скажешь! А его то несет вперед, то отбрасывает назад, то закроет пеной, то снова протащит вперед. Знаете, на кого он похож? На бумажный кораблик, нет, на морскую птицу…

Чтобы лучше видеть, Тереса встала на парапет, а за ней все — Чабука, Чижик, даже Большой. Чего он ждет? Почему медлит? И вот наконец началось самое главное. Он повернул голову к берегу, наверно, поискал нас глазами и махнул рукой, и мы в ответ тоже — пока, пока, дружище.

Вздыбился один вал, за ним другой, а когда стал громоздиться третий, они увидели, вернее, догадались, как он вытянул руку, чтобы найти нужное положение, как весь напрягся и начал работать ногами. И потом, распластав руки, взлетел на самый гребень (Ну сколько метров, восемь? — расспрашивал потом Лало. Больше. Как до этой крыши? Больше. Как Ниагарский водопад, что ли? Больше, еще больше) — и вместе со срезанным гребнем тут же исчез под рухнувшей водяной горой. (Где он, где он?) И вот он вновь на верхушке огромной волны, которая мчала его вперед, рокоча самолетом, отбрасывая клочья пены (это же он, он!) и постепенно угасая. Теперь все отчетливо увидели Куэльяра, который как ни в чем не бывало лежал на этой волне, весь обмотанный водорослями. Сколько он пробыл под водой, ну и легкие! А Куэльяр спокойно поднялся с песка и направился к нам. Вот это класс! Он хоть и устал зверски, но все-таки утер нос кому надо. Не каждому такое под силу, Лало!

С тех пор наш Куэльяр взялся за старое. В середине года, вскоре после Дня Нации, Куэльяр начал работать на заводе своего отца. Ну теперь образумится, говорили они, человеком станет. Но какое там? Все наоборот. Куэльяр уходил с работы в шесть, в семь был в Мирафлоресе, а в полвосьмого сидел в «Часки» и, упершись локтями о стойку, накачивался пивом (Один «хрусталь», детка, и один «капитан»), ожидая каких-нибудь знакомых ребят, чтобы сыграть в качо. Там, среди пепельниц с вмятыми окурками, среди жулья, шулеров, среди запотевших бутылок с пивом, он убивал все вечера, а остаток ночи проводил в каком-нибудь второразрядном кабаре, разглядывая артисточек шоу, а когда не было денег, напивался в какой-нибудь забегаловке и оставлял там в залог то «паркер», то часы «Омега», то золотые запонки… По утрам его нередко видели с подбитым глазом, в ссадинах, с перевязанной рукой…

Он совсем того, говорили мы, путается со всякой шпаной, с педиками, черт-те с кем, а девочки — Господи, как жаль его родителей! Но субботы Куэльяр проводил с нами. Приходил после завтрака, и если нам не хотелось ехать на ипподром или на стадион, то закатывались к Чижику, к Маньуко и там до самого обеда играли в покер. Потом все расходились по домам, принимали душ, наводили глянец, и Куэльяр заезжал за нами, но уже не на «форде», а на первоклассном «неше» (отец отвалил мне ко дню рождения, представляете!)

Сынок, тебе уже двадцать один, значит, можешь выбирать президента, а мать — сердечко, не езди так быстро, не дай Бог убьешься! На углу в нашем подвальчике мы обычно пропускали по рюмочке, — рванем в «Китайский ресторан»? — начинали спорить, — нет, лучше на улицу Капона! — травили анекдоты, — а может, в бар «Под мостом», там такой антикучо, пальчики оближешь! — Фитюлька по части анекдотов был чемпион, — махнем в пиццерию — а знаете вот этот, про лягушку и генерала? А вот этот, «что отрезать, то не брить»?

После обеда, подогретые вином и анекдотами, они отправлялись по своим излюбленным маршрутам, иногда оседали в «Embassy» или «Ambasader», где смотрели первое отделение музыкального шоу. И, как правило, закруглялись на авениде Грау у Наеты.

А— а! Добро пожаловать, мирафлоринцы (нас здесь знали)! Привет, ребята, привет, Фитюля (знали по именам и прозвищам), как жизнь? Птички -фырк, фырк, и мы вслед за ними. А он — спасибо, хорошо. Иногда Куэльяр злился, скандалил, уходил, хлопнув дверью, — ноги моей здесь не будет! Но чаще смеялся, вроде подыгрывал им. А потом танцевал или усаживался с кружкой пива возле музыкального автомата, заводил тары-бары с Нанетой, ждал нас, ну а мы разбирали «птичек», поднимались с ними в комнаты, а потом возвращались в салон. Что-то ты быстро, Чижик, говорил он, или — у тебя, Лало, не на том месте волосы растут, — я в замочную скважину видел. В одну из суббот, когда все вернулись в салок, Куэльяра уже не было, и Нанета — он вдруг вскочил со стула, расплатился за пиво и вылетел, не простившись. Они увидели его в машине: уперся головой в руль и весь дрожит. Что с тобой, старик? Да он плачет! Кто-нибудь его оскорбил? Кто, скажи? Они врежут кому надо! Может, тебя эти телки обидели? И Маньуко — плюнь и разотри, Фитюля, нечего реветь.

Куэльяр навалился на руль, в глаза не смотрит, голос неживой, — нет, никто его не обижал, — плачет навзрыд, — пусть только попробуют! — утирает слезы платком. Ну будет тебе, дружище! В чем дело? Может, перебрал? Нет. Может, где болит? Да нет1

Они его хлопали по плечу: ну брось, брось, успокойся. Утешали — ну чего ты, в самом деле? Ну Фитя, шустрик, кончай!

Мы еще посмеемся, давай прокати нас на своем роскошном «неше». Да и чего тут торчать? Поехали напоследок в «Турбильон», захватим второе отделение шоу, давай, Фитюлькин, жми!

Куэльяр в конце концов успокоился, и, когда мы выехали на проспект Двадцать Восьмого Июля, он уже смеялся, — эх, старик, что это тебя развезло, скажи хоть нам, в чем дело? А он — черт его знает, такая тоска взяла, что не знаю. И они — ну с чего, ведь у него жизнь — персик в сиропе. А он — ну мало ли что бывает в жизни, и Макьуко — в чем дело-то, и Куэльяр — ну, например, люди о Боге забывают, и Лало — к чему это ты, а Большой — хочешь сказать, что все люди — грешники, и он — ну да, да, и вообще вся эта жизнь — тьфу. И Чижик — ладно тебе, жизнь — это жизнь. А он — не трепись, человек, он вкалывает день за днем, ворочает или, наоборот, на других ездит, шикует, а потом вдруг раз — и старость, а там чего? там смерть. В общем, полная хреновина! И об этом он думал у Нанеты? Об этом беседовал с «птичками»? Да, да! Из-за этого и ревел? Да. И еще потому, что ему жаль всех убогих — слепых, хромых, нищих, которые просят милостыню, и вот эту мелкоту жалко, что торгует газетами (дурак я, правда?), и этих чоло, которые чистят им, богатеньким, ботинки на площади Сан-Мартин (глупо, чего там!), а мы — конечно глупо, конечно, дурачок. Значит, все прошло? Спрашиваешь! Значит, забыто? Ну да, да! Улыбнись, а то не поверим! Ха-ха-ха! Жми Фитюлек, а то не успеем, пропустим второе отделение. Кто хоть знает, будет или нет сегодня мулаточка? Будет. Как ее зовут? Ана. А что Кузльяр знает про нее? Опытная штучка! Ну, Фита, раз все прошло — улыбайся! И он — ха-ха-ха-а!

К тому времени, когда Лало женился на Чабуке, а Маньуко и Чижик получили дипломы инженеров, у Куэльяра на счету уже было много аварий и его «вольво» носился по улицам покореженный, с вмятинами, поцарапанный спереди и сзади. Так нельзя, сердечко, ты разобьешься, и отец — всему есть предел, мой друг, пора образумиться. Если хоть раз повторится что-либо подобное, он больше не даст ни одного сентаво, пора взяться за ум, опомниться, пожалей хоть мать, пойми, у нас уже вся душа изболелась… И мы — ты же взрослый человек, Фитюля, зачем тебе эти сопляки?

Завел вдруг дружбу с шантрапой. Все вечера резался в карты с хануриками из «Часки» или «Д'Оно-фрио», пил в «Гаити» с какой-то шушерой, с кем попало! Когда же ты работаешь? Или работа — один треп? А днем разодетый в стиле Джеймса Дина — синие в обтяжку джинсы, белые мокасины, цветастая рубашка, концами завязанная на пупе, золотая цепочка на груди, поросшей светлым пушком, — таскался по улицам Мирафлореса, играл в волчок с кокаколами, в пелоту с мальцами, покупал губные гармошки…

Его огромный «вольво» всегда был забит мальцами лет четырнадцати-пятнадцати, а то и моложе. По воскресеньям он приходил в «Вайкики» (папа, я хочу быть членом этого клуба, гавайские плоты — отличная вещь, чтобы не полнеть, да и они, старики, могут в хорошую погоду пообедать в ресторане прямо над морем) со всей оравой этих сопляков, посмотрите, полюбуйтесь, вот смеху-то, нашел себе компашку!

Куэльяр учил их водить «вольво», лихо разворачивал на двух колесах, проезжая по набережной, и ребята заходились от восторга. Он возил их на стадион, на корриды, на бега, бокс, на водное поло, на самбо. Ясно — стал педиком, говорили мы. А что удивляться, какой у него выход, но вот так, на людях, не надо бы… Над Куэльяром теперь все смеются, на него оглядываются, пальцем тычут. И Большой — а вам важно, что там говорят всякие трепачи? И Маньуко — ему проходу не дают, а Лало — если увидят, что мы с ним встречаемся… и Чижик — и тебя примут за педика, что ли?

На какое— то время Куэльяр вдруг снова увлекся спортом. И они -ему лишь бы себя показать. Мол, Фитюль Куэльяр — настоящий гонщик, почище чем пловец. Он участвовал в спортивном пробеге Атоконго и пришел третьим. Даже в «Хронике» и в «Ко-мерсио» поместили фотографии, где видно, как он поздравляет победителя Арнальдо Альварадо. Я, конечно, против него слабак, сказал Куэльяр. А сколько было шума после того, как Фитюлька устроил гонки с Кике Ганосой! По условиям пари, они должны были проехать ранним утром на своих машинах от площади Сан-Мартин до парка Саласара. Фитюль — против движения, а Кике — нормально. Полицейский патруль пустился вдогонку за Куэльяром от улицы Хавьера-Прадо и настиг его только на авениде Второго Мая, вот на какой скорости летел! Целый день Куэльяра продержали в полицейском комиссариате. Ну все, теперь притихнет, поумнеет. Но не прошло и двух недель, как пожалуйста — поехал с черной повязкой на глазах, и руки привязал к рулю, по авениде Ангамос, ну и, конечно, попал в аварию.

Второй раз авария произошла, когда мы устроили мальчишник перед свадьбой Лало. Хватит, кончай дурить, говорит Чижик, останови машину, нам эти игры ни к чему, понял? Они хотели вылезти из машины, а он — ноль внимания. Да бы что, другу не доверяете? Такие, понимаешь, мужики, а страху — полные штаны! Сейчас я вас по мокрому асфальту, да на повороте, ля-ля… Он был прямо не в себе, и никакие уговоры не действовали. Куэльяр, старик, ты в уме? вези нас домой, понял? У Лало завтра свадьба, за каким дьяволом ему с жизнью расставаться, опомнись, не лезь на тротуар, куда летишь на красный, совсем обалдел, тормози на перекрестках! На улице Альканфорес он врезался в такси. С Лало — ничего, обошлось, Маньуко и Большой чуть не месяц ходили с опухшими лицами, а сам Куэльяр переломал себе три ребра. Они поругались, но недели через две он позвонил и позвал их в бар. Помириться помирились, но с тех пор у них с Куэльяром все разладилось, не было того, что раньше…

Виделись с ним очень редко, и когда Маньуко женился, он сообщил Куэльяру о своем бракосочетании открыткой, а пригласить — нет. И Куэльяр, конечно, не пришел на мальчишник. К тому времени, когда Чижик вернулся из Соединенных Штатов уже с женой — хорошенькой американочкой и двумя детьми, которые еле-еле лопотали по-испански, Куэльяр был в горах, в Тинго-Мария, шел слух, что что он работает на кофейных плантациях у отца. И когда приезжал в Лиму, а мы, случаем, встречались с ним на улице, то говорили наспех, так, два-три слова — привет, Большой, как жизнь, Фитюля, ничего, ну бывай, привет, чао. А вернувшись вдруг в Мирафлорес, вытворял такое, что вспомнить страшно. Ну а вскоре уехал на север и там разбился насмерть. Как? Где? Да на том страшном повороте на шоссе Пасамайо! Бедняга, говорили они на похоронах, настрадался, жизни был не рад, ясно, что сам себе искал смерти, — и вот такой конец!

Мы уже стали вполне солидными людьми: у каждого жена, машина, дети, которые, само собой, учились в колледже Шампанья или Пресвятой Марии, мы строили загородные дома кто где — в Анконе, в Санта-Росе или на Южном взморье, мы потихоньку толстели, прятали брюшко, рыхлели телом, ежились от колик после еды или вина, приучались к очкам для чтения, разглядывали свои первые седины, темные пятнышки на коже и первые морщинки, первые морщины.

[1] Маньуко, Лало — уменьшительные от имен Мигель и Абелярдо.

[2] В здоровом теле — здоровый дух (лат.).

[3] Шестнадцать — высшая отметка.

[4] Немецкая фирма по продаже автомобилей.

[5] Коктейль из мороженого, молока и фруктов.

[6] Обиходное в Лиме название министерства иностранных дел в Перу.

[7] Букв.: провинциалочка.