Искатели золота

Жерар, сидевший на его шее и сжимавший ее своими коленями, как тисками, крикнул своим друзьям, чтобы те береглись, сам же ждал момента спрыгнуть на землю, боясь расшибиться о дерево, на которое носорог мог наскочить, несясь как вихрь со своим всадником.

Наконец Жерару удалось соскользнуть на землю; он не ошибся в своем расчете: носорог по инерции мчался вперед и, будучи в не состоянии остановиться, сильно хлопнулся о дерево и заревел от боли. Затем, повернувшись, он как молния налетел на своего противника.

Но в эту самую минуту показался Голиаф. С поднятым хоботом и налившимися кровью глазами он бежал на помощь к своему другу. Не успел носорог опомниться, как его повалили и затоптали ногами; слон был великолепен в своем гневе и ненависти!

Носорог наконец поднялся и укусил его в грудь. Голиаф еще раз помял его. Слышался треск костей, отрывистое дыхание обоих животных, прерываемое гневным рычанием; земля дрожала под их ногами; на желтом песке образовались пятна крови.

Наконец Голиаф победил. Он выпрямил хобот и испустил резкий торжествующий крик, точно приглашая своих друзей полюбоваться на чудовище с разорванной грудью и размозженным черепом; носорог вздрагивал в последних конвульсиях.

Победитель тоже был опасно ранен; он исходил кровью от укуса в грудь и удара рогом в живот. Колетта, вся в слезах, сделала ему перевязку. Голиаф, дрожавший еще после борьбы, показывал свою радость и гордость маленькими отрывистыми криками. Пришлось отложить путешествие, потому что слону нужно было дать время поправиться.

Отказавшись от пищи, слон углубился в чащу, где среди массы деревьев нашел маленький кустик, листья которого принялся жевать, чувствуя инстинктом, что это растение заключает для него целебные свойства.

Жерару хотелось узнать, какой вкус оно имело; попробовав его, он почувствовал во рту сильную горечь, из чего заключил, что это средство противолихорадочное, подобное хинину, а потому он нарвал его на всякий случай.

Странная вещь, Голиаф точно стыдился своей болезни. Он нарочно стал избегать общества своих друзей, явно показывая им, что хочет лечиться сам. Тогда они перестали тревожить его.

Через три дня он показался, по-видимому, совершенно здоровый. Лихорадка пропала, раны заживали, и вообще по всему было видно, что он хочет отправиться в дорогу; а потому и путешественники двинулись, делая в сутки не более пятнадцати-двадцати километров.

Но здоровье Голиафа сильно пошатнулось. Он не только потерял свою прежнюю веселость, но стал еще худеть с каждым днем и совсем лишился аппетита. Путешественники решили, что с ним сделалась та неизвестная болезнь, от которой гибнет скот в Африке и в борьбе с которой ветеринарное искусство оказывается бессильным.

Чтобы не утомлять его, на него садились только по двое, но Голиаф волновался, когда не видел Колетты около себя и когда она не сидела на его спине, поэтому она должна была все время находиться перед его глазами.

Однажды утром, когда наши беглецы проходили по открытому месту, отделявшему их от леса, где они собирались остановиться, они увидели себя окруженными толпой громадных негров, вооруженных копьями и щитами. Все они разом вскрикнули и бегом устремились на путешественников.

Оставалось одно спасение: не увезет ли их Голиаф с прежней скоростью. Переглянувшись между собой, они все пятеро вскочили на него, и Колетта шепнула ему.

— Еще одно усилие, Голиаф мой, или мы погибли!

Выйдя из своей апатии, животное пустилось бежать во всю прыть. Негры неслись вдогонку за ними, пуская им вслед стрелы, из которых одна попала в бок Голиафа. Жерар тотчас же вырвал ее, но слон как будто и не почувствовал этой раны; он побежал еще быстрее и настолько опередил негров, что те казались маленьким облаком пыли. Беглецы приехали в лес и подумали, что они спасены еще раз.

Но вдруг Голиаф споткнулся, зашатался, замедлил бег и повалился.

Пятеро путешественников, сброшенные сильным толчком, упали на землю; поднявшись, они увидели, что бедное животное издыхает: последнее усилие совсем доконало его.

Колетта, опустившись перед ним на колени, стала звать его, ласкать, силилась приподнять его большую голову. Слон открыл глаза и, устремив их на девушку, точно хотел сказать:

— Мне так хотелось спасти тебя, но ты видишь, я умираю!

Слезы Колетты лились крупными каплями на широкий лоб ее верного друга.

— Да, ты все сделал, чтобы спасти нас, я знаю это!.. — говорила она. — О! Мой Голиаф, я никогда не утешусь, потеряв тебя! Не умирай, умоляю тебя, останься с нами!

Голиаф, сделав последнее усилие, чтобы приподнять свою тяжелую голову, хотел полизать ее руки; но голова упала с почти человеческим стоном, его глаза закрылись и сердце перестало биться.

Беглецы не трогались с места. Они не хотели верить такой внезапной катастрофе.

Одни, без оружия, как они теперь будут бороться с опасностями, окружающими их со всех сторон, как они пройдут то расстояние, которое отделяет их от цивилизованной земли?

Жерар хотел увести сестру от этого душу надрывающего зрелища. Она нагнулась, чтобы поцеловать лоб того, кто столько времени так верно служил ей, как вдруг раздались дикие крики и раздвинулись ветви и травы, чтобы пропустить негров, догнавших беглецов.

На этот раз всякая надежда на спасение была потеряна. В несколько минут толпа дикарей окружила их и поволокла за собой, не взглянув даже на неподвижную жертву, лежавшую на земле.

ГЛАВА XIV. Известия о Лупусе. Дурбан и Клейндорф

В Маюнге Генрих Массей нашел сначала занятие в качестве архитектора на лесопильном заводе господина Валентина, разрушенном пожаром. Молодой архитектор отстроил его в несколько недель. Потом ему поручили постройку литейного завода, на котором он остался директором всех технических работ. Три месяца спустя Генрих стал главным инженером по всему северо-западному берегу Мадагаскара. Ему приносили образцы минералов, просили производить анализы. Господин Хаган не ошибся, говоря ему, что на этом большом острове для него найдется масса дел, что здесь он может приобрести себе громадное состояние.

Но и у его матери, и у него самого было на уме только одно: найти своих родных, а так как они могли встретиться с ними лишь в Трансваале, то и считали только один Трансвааль своей обетованной землей.

Напрасно они спрашивали известий у всех французских консулов Индийского океана. Никто ничего не слышал ни о самом Массее, ни о Колетте, ни о Жераре, ни о Мартине. Одна из лодок «Дюранса» причалила к Сейшельским островам; другая — в Пембо; третья — к острову Альдабра. Но решительно нигде не упоминалось о семействе Массей, о капитане Франкере и докторе Ломонде.

Сколько нужно было иметь силы воли несчастной матери, чтобы скрывать постоянное горе, измучившее ее любящее сердце. Ее Колетта, ее обожаемая дочь, этот ребенок, который ни одного вечера не заснул, не поцеловав ее, — где она находится в эту минуту? Быть может, ей пришлось пережить опасности хуже смерти со дня их разлуки?

Чудесное спасение ее сына было единственным утешительным фактом, поддерживающим надежды мадам Массей несмотря ни на что.

Генрих прекрасно видел душевные муки своей матери. Он сам часто сознавал тщетность всяких надежд, но все-таки надеялся. При его энергичном характере он не мог допустить, чтобы его отец, сестра и брат навсегда были потеряны для него. К тому же непрерывная и трудная работа не давала ему упасть духом.

Между тем до него дошли две новости, одна за другой.

В газете из Лоренцо-Маркеза говорилось о прибытии в этот город одного из потерпевших крушение на «Дюрансе», по пути в Трансвааль. Об этом путешественнике упоминалось, между прочим, что он из Лоренцо-Маркеза отправился в Преторию.

Но даже такое неопределенное известие внесло новый луч надежды. Может быть, это как раз сам господин Массей… Хотя они и убеждали себя, что если бы это был отец, то первым делом он побывал бы у французского консула узнать насчет жены и детей.

Вторая новость была от лорда Ферфильда, находившегося в переписке с Генрихом. Он начал расследование, по поводу которого сообщал:

«Теперь достоверно известно, что виновник катастрофы „Гамбургер“. Это немецкое судно вышло из Маската, находящегося на восточном берегу Аравии, взяв оттуда большой запас европейских орудий и оставив взамен невольников.

Число, когда «Гамбургер» находился в тех краях, где произошла катастрофа, совпадает с последней. Двенадцать дней спустя оно оставило свой груз на севере Або, прилегающего к Мозамбикскому проливу; затем отправилось в Занзибар для исправления аварии — явного доказательства его виновности. Вся носовая часть его приплюснута и разломана на семь-восемь метров с каждой стороны. Английский консул, по моей просьбе, допросил экипаж, и многие из них дали важные показания».

Итак, предположение лорда Ферфильда относительно катастрофы принимало достоверный характер. С другой стороны, единственная надежда Генриха Массея, что путешественник, отправившийся из Лоренцо-Маркеза в Преторию, — его отец, заставила его решиться собраться вместе с матерью в Трансвааль. Получив из Франции небольшую сумму денег, они расплатились со всеми долгами, — если не считать глубокой признательности агенту и его семейству, — и с первым судном, пришедшим из Дурбана в Маюнгу, они отплыли в Наталь.

Опять они очутились в волнах океана, где все ежеминутно наводило их на горькие воспоминания.

Путешествие на этот раз прошло благополучно. Через пять дней Генрих с матерью подъезжали к Дурбану. Госпожа Массей пожирала глазами его красивую бухточку, которую жители Наталя сравнивают с бухтой Палермо или Неаполя. Ей казалось, что среди этой толпы, ожидающей на набережной прибытия судна, она увидит родные лица, услышит голос своего мужа, своих детей.

Генрих поддерживал ее, переживая те же волнения, хотя и сознавал, что глупо надеяться встретить их здесь. Стараясь улыбнуться своей матери, он крепко сжимал ее руку.

— Вы знаете, дорогая мама, что мы не можем встретить их так вдруг, по пути, — говорил он с напускной веселостью. — Во-первых, им ничего не известно о нашем местонахождении. А потом, ведь мы можем найти их только в Трансваале, вы сами знаете. А здесь им и делать нечего…

— Конечно, конечно, — пробормотала мадам Массей. — Понятно, это еще ничего не доказывает, что их здесь нет… Надо надеяться…

— Успокойтесь, мамочка, — проговорил Генрих, испугавшись такого возбуждения матери. — Что же делать, если наша радость не осуществится еще сегодня! Вы до сих пор были таким молодцом; сколько дней вы провели в неизвестности совсем одна, даже без вашего сына, который бы успокоил вас!..

— Даже без тебя! О! дорогое дитя мое, не думай, что я такая неблагодарная, что я не ценю счастья, что ты со мной, хотя ты один, один из моих потерянных сокровищ. Но твоя бедная сестра… Моя Колетта, дочь моя!.. О! если бы она была на моем месте, под твоей защитой! Чего бы я ни дала, чтобы знать, что она в безопасности!.. Только бы это!.. Только бы знать, что она жива, здорова…

Она закрыла лицо руками и горько зарыдала. Генрих не находил достаточно слов, чтобы облегчить наболевшую рану. Он только мог сильнее сжать руку своей матери, чтобы внушить ей немного твердости.

Через несколько минут мадам Массей подняла голову.

— Прости меня, дитя мое, — сказала она, слабо улыбаясь. — Я сама должна бы была служить для тебя примером мужества, и вот как я исполняю свою роль! Но один вид этой земли… Как только я подумаю, что они, может быть, здесь, совсем близко…

Она замолчала и успокоилась, занявшись трудностями спуска на землю по узенькой лесенке, соединяющей пароход с набережной.

Напрасно ее пламенный взгляд скользил по лицам толпившихся здесь. Тех, кого она искала, здесь не было. Генрих, устроив свою мать в приличном и чистом отеле, побежал во французское консульство, потом на почту, в полицию, побывал у всех негоциантов в надежде получить какие-либо известия о потерпевших крушение на «Дюрансе», но все было безуспешно.

Проходя по городу, Генрих любовался его улицами, комфортом и красотой построек. Дурбан, называвшийся раньше Порт-Наталем, расположен у подножия цепи высоких гор, которые защищают его, но не давят своей гранитной массой. Вокруг домов устроены великолепные сады. Окрестности очаровательны. Со всех сторон виднеются леса, рощи, огромные плантации дубов, елей, эвкалиптов, которые произрастали здесь благодаря предусмотрительности первых голландских колонистов. Жители гостеприимны, просты и образованны; они, конечно, ведут свое происхождение от голландцев, от которых унаследовали спокойствие, кротость и честность в торговле, а потому с ними приятно иметь отношения. Английский элемент, которого тут немало, содействовал повсеместной чистоте.

Если бы Генрих с матерью захотели поселиться в Натале, они могли бы устроиться тут прекрасно. Но убедившись, что здесь не было никого из их родных, они решились покинуть землю Наталя и через несколько дней напрасных розысков отправились вглубь материка.

Они поехали в Преторию, столицу Трансваальской республики; об этом именно городе они раньше много говорили, строя всевозможные планы; здесь именно собирался поселиться господин Массей, а потому было основание надеяться, что все они будут стремиться к этому пункту.

Всем известна история этой части Южной Африки, так недавно вырванной из рук варваров отважными колонистами. Теперь этот богатый край процветает, привлекая к себе тысячи иностранцев; одни стремятся сюда за золотом, которым изобилует эта земля; другие — ради прекрасного климата, здесь стоит только, так сказать, протянуть руку, чтобы нарвать массу прекраснейших фруктов; дичь так и зазывает сюда охотников.

Еще в 1487 году португальский мореплаватель, Варфоломей Диац, выброшенный бурей на островах Альгоа-Бей, основал здесь колонию. Через десять лет после того Васко де Гама обогнул мыс Доброй Надежды.

Но только в 1652 году ост-индская голландская компания завладела Столовой бухтой, на берегах которой красуется ныне город Капштадт. Первые обитатели, которых было всего девяносто восемь человек, назывались сначала бюргерами, потом их стали называть бурами. В конце семнадцатого столетия сюда начали прибывать целые толпы голландских эмигрантов. Отмена Нантского эдикта — это бессмысленное изгнание, лишившее Францию лучших представителей ее, честных и способных тружеников, — способствовала заселению Капской земли новыми колонистами. В архивах Кап-Тоуна на каждом шагу попадаются французские имена: дю Плесси, Малерб, Жубер, Маре, Журдин, Лагранж, де Вилье, дю Туа и прочие, потомки которых рассеялись по всей Южной Африке, но вскоре затерялись среди голландского элемента.

В конце прошлого столетия революционное движение в Европе отразилось и на этих отдаленных краях. Жители колоний, восставшие против голландского владычества, объявили у себя республику. Но принц Оранский, которого победоносные французские войска выгнали из Голландии и который бежал в Англию, выхлопотал у английского правительства посылку флота для усмирения непокорных. Этот флот без всякого труда победил малочисленные и плохо вооруженные войска. Колония, якобы завоеванная принцем Оранским, возвращена была Голландии только после Амьенского договора.

Три года спустя началась вражда между голландцами и англичанами: последние ни за что не захотели расстаться с таким лакомым куском; английский комиссар объявил Капскую землю британской колонией, что было окончательно признано по случаю Парижского мира 1815 года.

Но разногласия между бурами и их новыми хозяевами продолжались; особенно вопрос о домашних невольниках служил поводом раздора, а уничтожение невольничества в 1833 году окончательно вывело из себя колонистов, которые эмигрировали тысячами к северу, с целью основать там самостоятельные государства.

Одни из них основали независимое Оранжевое государство; другие положили начало колонии земли Наталь на восточном берегу; остальные заняли территорию, на которой ныне находится город Потчефстром. Они считали себя вне опасности и вне всякой зависимости от английской короны, но Георг Напьер, губернатор Капской колонии, заявил им, что они не имеют права нарушать присягу подданства Англии, владения которой простираются до двадцать пятого градуса южной широты.

Тогда буры подвинулись к северу; к ним примкнуло большое количество эмигрантов из Капской земли и земли Наталь. В большом собрании (Volksraad), состоявшемся в 1844 году в Потчефстроме, они признали систему правления, известную под названием «Конституции тридцати трех членов».

Один из эмигрантов Наталя, Андриес Преториус, назначенный главнокомандующим над переселенцами, попытался установить соглашение с английским правительством. Его старания увенчались успехом: в 1852 году Сандриверской конвенцией была признана национальная независимость буров. Возникла Трансваальская республика.

Но между бурами и туземцами возникли новые междоусобия, чем опять воспользовалась Англия, не выпускавшая из виду эту богатую землю. В 1877 году английская экспедиция, под командованием Феофила Шепстона, захватила Трансвааль и провозгласила его английской территорией.

В следующем году сюда прибыл, под предлогом усмирения края, генерал Вольселей, командующий английскими войсками. После тяжелой войны в горах англичане с помощью суазисов победили кафров. Тогда, не обращая внимания на недовольство буров, Англия заявила свои права на управление Трансваалем.

13 декабря 1880 года состоялся прежний «Volksraad», или заседание народного парламента. Господа Жубер, Крюгер и Преториус были назначены диктаторами, и буры поклялись защищать свою независимость до последней капли крови. Сначала они напали на все фермы английских колонистов. Как прекрасные стрелки, буры перебили всех английских солдат, высланных против них. В 1881 году генерал Жубер нанес три поражения англичанам: в Ланс-Неке, в ущельях Ингого и на холме Маюба.

15 октября 1881 года между Англией и Трансваалем состоялся договор, по которому Англия признала за бурами право самостоятельного управления под английским верховенством, но после поездки в Лондон Крюгера, дю Туа и Смита в 1884 году Англия наконец согласилась признать независимость Южно-Африканской республики без всяких ограничений.

Несколько месяцев тому назад Генриху Массею и его матери пришлось бы довольствоваться самым первобытным способом переезда из Дурбана в Трансвааль.

Пришлось бы выбирать между бульлокс-вагоном, то есть тяжеловесным сооружением, катящимся на колесах, в которое впрягалось двадцать пар быков, или американскими дилижансами. Но теперь между Дурбаном и Иоганнесбургом проведена железная дорога, соединяющаяся с линией от Капштадта в Преторию. Молодому инженеру с матерью оставалось только взять в кассе билет, как в Европе, и сесть в вагон.

По прибытии в Преторию, столицу Трансвааля, им пришлось разочароваться в своей надежде. Никто ничего не слыхал о французе, господине Массее. После трех дней безуспешных поисков они узнали, что один из потерпевших крушение на «Дюрансе» недавно прибыл в Клейндорф, один из самых отдаленных уголков Трансвааля, находящийся на правом берегу Лимпопо.

Для успокоения совести Генрих с матерью тотчас же отправились туда. Но здесь не было и намека на железную дорогу. Волей-неволей пришлось прибегнуть к бульлокс-вагону.

Трансваальскую республику недаром прозвали садом Южной Африки, — до такой степени здесь мягок климат и роскошна растительность. С точки зрения природных богатств, другого такого края нет. Не говоря уже о массе золота, находящегося в горах и реках, сама почва удивительно плодородна. Пшеница, чай, кофе, хлопчатник, табак, сахарный тростник, рис растут в изобилии; а луга с густой высокой травой, доходящей до четырех метров, служат прекрасными пастбищами для многочисленного скота. Здесь, наряду с африканскими фруктами, произрастают и европейские. Летом созревают яблоки, груши, персики, сливы, земляника, абрикосы и орехи; зимой — мандарины, апельсины, лимоны, бананы, гуаявы и финики. Европейских овощей масса. Климат замечательно здоровый. Не мудрено, что жители большей частью высокого роста, крепкого сложения, служат образцами прекрасного здоровья. Что же касается материальных богатств, то здесь встречается не одно золото; олово, железо, серебро, ртуть и кобальт находятся тут тоже в изобилии.

В другое время для мадам Массей и ее сына было бы настоящим праздником путешествовать по такой чудной стране; но теперь они были слишком поглощены своими личными волнениями. Останавливались они в деревянных домиках, жители которых принимали их очень радушно. Вообще буры довольно гостеприимныйнарод. Они живут многочисленными семьями. Чем больше детей у отца семейства, тем он счастливее и богаче, так как он обладает новыми силами для обработки земли. У них очень часто можно встретить в одном семействе двенадцать братьев и двенадцать сестер; двадцать пять детей от одних родителей — там факт не особенно удивительный.

Ни один фермер ни за что не согласится взять вознаграждение с путешественника за оказанное гостеприимство. Существует испокон века обычай — брать плату только за прокорм быков и лошадей.

Несмотря на свои беспокойства, Генрих с мадам Массей чувствовали благотворное влияние этого путешествия на открытом воздухе, по безграничным лугам и благоухающим лесам. Иногда им попадались навстречу туземцы-кафры, зулусы, приветствующие иностранца своим «сакубоно» (я вижу тебя), или смеющиеся бассутосы, весело кричавшие: «Тумелла!» (будем друзьями). В другой же день не попадалось ни одного живого существа.

Наконец ровным и спокойным шагом быки привезли их в Клейндорф. Это совсем маленький город, где попадаются вперемешку деревянные, железные и глиняные домики, а чаще всего палатки. Постройки там самой разнообразной величины, начиная от хижины для одного человека и кончая постройками солидными — отели, рестораны и церковь.

Генрих первым долгом устроил мать в одной из лучших гостиниц, а сам пошел наводить справки.

Его опасения сразу рассеялись: потерпевший крушение на «Дюрансе», проживающий в Клейндорфе, оказывался не вымышленным лицом. Он действительно существовал и находился здесь, приняв участие в эксплуатации рудника, открытого одним американцем, Гаррисом Линдзеем.

Генрих побежал с бьющимся сердцем по указанному адресу. Ему открыл дверь человек с загорелым лицом, светлыми глазами и седеющей бородой. Но это был не господин Массей, а капитан Франкер!

Какое сердечное пожатие руки!.. Какая радость увидеться друг с другом после того, как каждый отчаивался встретить живым другого! В нескольких словах они сообщили друг другу о своих приключениях. Капитан пошел ко дну вместе с «Дюрансом». Выплыв на поверхность, он ухватился за кусок дерева, который, по счастливой случайности, понесло к лодке, той самой, которая предназначалась Генриху; на ней он доехал до Пембо, оттуда в Лоренцо-Маркез, и наконец в Трансвааль. Он решил воспользоваться свободным временем, чтобы попытать счастья в поисках золота. «Жалкая мысль!» — добавил он в заключение.

Генрих сообщил капитану, кто был виновником катастрофы «Дюранса». Надо было видеть ярость доброго моряка!

— А! Вот как! Его зовут Лупус, и это немец из Гамбурга! Если бы он только попался мне, ему несдобровать!

Потом перешли к разговору о спасенных на лодках. Генрих не скрывал своего разочарования, узнав, что и капитан ничего не знал о его родных. Но уже одно присутствие капитана позволяло надеяться, что и остальные лодки не погибли. Генрих повел его к своей матери.

Этот визит и огорчил, и в то же время обрадовал мадам Массей. Конечно, она была счастлива увидеть капитана. Но почему это был не господин Массей?

Однако они провели очень приятный вечер, рассуждая обо всем, что могло дать повод к надежде.

Добрый моряк всячески старался утешить их.

— По Индийскому океану плавает такая масса судов! — говорил он. — Вы увидите, что все они целы и невредимы, все спаслись, каждый по-своему. Верьте мне, дорогая мадам! Надейтесь и терпите!

Как бедной женщине было не слушать таких советов?! Она только и жаждала их. Давно уже она не засыпала так крепко, как в этот вечер!

А пока, как советовал капитан Франкер, следовало остаться в Клейндорфе и ждать известий. Чего проще дать объявления во всех газетах, сообщить всем и каждому, что семейство Массей проживает в Трансваале, на берегу Лимпопо и ждет остальных членов семьи. Генриху было очень легко найти себе занятие, тем более, что Клейндорф нуждался в хороших химиках. Действительно, дня через два молодого инженера пригласил Гаррисон Линдзей, и он тотчас же приступил к работе.

Стоило только взглянуть на золотую руду, выпускаемую заводом, чтобы убедиться, что работа производилась весьма плохо: в отходах оставалось большое количество драгоценного металла, который не умели извлечь целиком.

Проверив этот факт, Генрих доложил о нем хозяину рудника; затем ревностно принялся изыскивать средства исправить зло и вскоре добился блестящих результатов.

Но он этим не удовлетворился и ввел еще многие усовершенствования в дело добывания золота. Его открытия наделали много шума. К Генриху стали обращаться со всех сторон с просьбами объяснить публике его новые методы, но он отказывался, так как находил, что они еще не вполне разработаны.

Тогда корыстные люди прибегли к мошенническому приему. Они постарались выведать от помощников молодого инженера, какие способы он употребляет в своих изысканиях.

Собственник завода, соседнего с заводом Гаррисона Линдзея, пошел еще дальше: его поймали на месте преступления в ту минуту, когда он намеревался украсть пузырек, в котором, по его мнению, находился новый растворяющий состав. Но это оказался совсем другой реактив. Однако Гаррисон Линдзей и капитан Франкер сочли необходимым привлечь вора к ответственности, в назидание другим. Дело разбиралось в суде Клейндорфа. Подсудимый был немец, недавно поселившийся в этом краю, по имени Гольдбранд.

ГЛАВАXV. Маниту

Итак, Колетта, Жерар, Лина, Мартина и Ле-Гуен опять очутились в руках дикого племени, которое принадлежало к Большому Королевству Баротзе. Это один

Фетиш, идол у дикарей. из самых свирепых и несговорчивых народов всей Центральной Африки. Подталкивая довольно грубо своих пленников к деревне Лиалубо, черные воины заспорили о дележе добычи, — это легко было заметить по их выразительной мимике и некоторым словам, схожим с тем наречием, которое пленники уже понимали.

— Я тебе говорю, что оставляю ее себе! — говорил Иата, предводитель шайки, настоящий великан редкого безобразия. — Моя жена умерла. Я выбираю себе эту!

И его рука тяжело опустилась на плечо Мартины, которая громко вскрикнула.

— Возьми лучше молодую, — ответил с подобострастной гримасой другой негр, не такой высокий и с менее свирепой наружностью. — Она тебе больше подходит, а эту оставь мне.

— Это белое лицо! — воскликнул предводитель. — Ты хочешь, чтобы я сам себе принес несчастье. Разве ты не знаешь, что такие лица табу 1? Нет, я оставлю себе «Луну». Бери сам, если ты не боишься этой девицы с белым лицом.

Но от такой опасной чести хитрый Нибу наотрез отказался, заворчав как собака на деспотизм своего хозяина.

Разговаривая таким образом, дикари вошли в лес и через час уже вступали в свое селение. Жители с шумом высыпали из своих конусообразных лачужек.

Решив не падать духом и при любых обстоятельствах выказывать свое превосходство, Жерар тотчас же по прибытии в деревню заявил Иате высокомерным тоном, uro он надеется, что с их стороны будет оказано должное уважение их гостям (он не хотел изображать себя пленником), что прежде всего им должны дать приличное помещение, где бы они могли укрыться от назойливого любопытства его подданных.

— Мы желаем иметь дело только с тобой, Иата, а так как ты хочешь взять себе в жены «Луну», то знай, что это зависит только от меня; в противном случае этот маниту, — сказал он, указывая на свой компас, — самый могущественный, какой когда-либо существовал, призовет на твою голову самые страшные бедствия!

Жерар не ошибся в своих расчетах: лицо негра изобразило неподдельный ужас.

— Да сохранит меня небо рассердить твой Маниту! — воскликнул он. — Я не сделаю ничего против его желания. Но мне нужна законная жена, так как моя умерла. Назначь сам цену за «Луну» и будь уверен, что я исполню твои требования, если они окажутся благоразумными.

— Я сначала должен посоветоваться с маниту, — ответил Жерар с напускной важностью, — а он может говорить со мной только наедине. Имей это в виду. И если кто-либо из вас помешает разговору — горе ему, горе всему племени!

Иата почесал ухо, но потом согласился исполнить требования Жерара. Он немедля распорядился о постройке помещения пленникам. Когда приготовления были окончены, он отвесил Мартине глубокий поклон, на что та проговорила:

— Иес!.. Какой он урод!.. Иес!.. Какое чудовище!

— А теперь, — сказал Жерар, оставшись один с друзьями, — как нам выйти из этого положения? Полагаю, что ты, Мартина, не особенно жаждешь сделаться госпожой Иата?

— Иес!.. отчего бы и нет? Но я надеюсь, что вы шутите!

— Нам следует обсудить следующее. Во-первых, цвет лица Колетты пришелся не по вкусу этим идиотам. Во-вторых, они верят в силу нашего маниту. Но сколько времени это продлится? Вот вопрос… Пусть каждый выскажет свое мнение. Вы, Ле-Гуен?

— Я — сказал Ле-Гуен, которого притязания Иаты на руку Мартины приводили в отчаяние, — я скорей согласился бы на все, чем выносить такое существование! Я бы задушил их! Я бы отнял у них их копья и показал бы им, как мы умеем владеть ими!

— Мнение это я весьма одобряю, но оно непрактично. Их двести человек против одного; мы не вооружены. Дать убить себя, значит, предоставить мою сестру, Лину и Мартину в распоряжение этих животных. Нечего и думать об этом.