Ричард Блейд, герой (№1) - Снега Берглиона

И какая катастрофа произошла в этом мире? Совершенно ясно, что он не всегда был таким. Аквия упоминала про древние города… вероятно, в далеком прошлом тут бурлила жизнь, возникла машинная цивилизация — не ниже земной, судя по этим дискам-ватарам… Что же случилось потом? Необратимо нарушился экологический баланс планеты? Какие-то чудовищные эксперименты с климатом вызвали новый ледниковый период? Или все случилось закономерно, естественным путем? Древний мир, древнее, гаснущее и умирающее светило… Да, Лейтону с его компанией яйцеголовых будет над чем поразмыслить, когда он представит свой доклад! Если представит, поправил себя Блейд.

После полудня за ними увязалась дюжина катрабов — медведеподобных созданий, одновременно походивших на огромных гиен. У них был желтоватый блестящий мех, могучие челюсти и широченные когтистые лапы; весили они, по прикидке разведчика, фунтов по шестьсот. Час за часом стая упорно трусила по накатанному следу нарт, не переходя в атаку, но и не скрывая своего настойчивого и хищного интереса. Собаки заволновались; наконец, это молчаливое преследование стало раздражать и Блейда. Он велел Аквии остановиться, взял копье и топор и направился прямо к зверям.

Они подпустили его на пять ярдов — видно, полагались больше на чутье, чем на зрение, а носы говорили, что легкая добыча сама движется к ним в пасть. Потом передние разглядели голову дайра, его страшные клыки и туманный перламутровый блеск панциря; вся стая с глухим ревом подалась обратно и ринулась, не разбирая дороги, в снежную пустыню.

В результате этого эпизода Блейд заключил, что дайры пользуются среди местной живности непререкаемым авторитетом и бояться ему нечего. Удачно метнув копье, он перешиб хребет одной твари, затем добил ее топором. Аквия развернула и подогнала нарты, без слов наблюдая, как разведчик быстро свежует еще теплую тушу. Ободрав шкуру и слегка очистив ее от мездры, Блейд швырнул ее в задок саней, на останки снежного ящера. Мясо он решил бросить; собаки еще не были голодны, а груз на нартах — довольно велик.

Странники вновь в молчании помчались к северу, поглядывая на светило, висевшее на локоть над горизонтом. Останавливаться на ночлег было еще рано; до сумерек упряжка одолеет еще немало миль, и где-нибудь да встретится подходящее для привала место — небольшая площадка в окружении торосов.

На этот раз молчание нарушил Блейд.

— Аквия?

— Да? — такое холодное, замерзшее «да», словно ком снега, подобранный с этой ледяной равнины.

— Я не собираюсь тебя пытать.

— Я знаю.

— И мстить тебе я тоже не хочу.

— Ты уже отомстил. Вчера.

— Значит, мы квиты?

— Можно считать и так…

Блейд уткнулся подбородком в мохнатую грудь, Пожалуй, вчера он перегнул палку…

— Поговорим?

Она повернула к разведчику бледное лицо, обрамленное серебристым мехом капюшона, и тихо спросила:

— Ты что-то хочешь узнать?

Да, этой женщине не откажешь в проницательности! Хорошо еще, что она не способна отчетливо читать мысли — все его мысли, подумал Блейд. Вслух же он произнес:

— Только одно: ты больше не спрашиваешь, откуда я появился в вашем мире. Почему?

— Потому что ты не из нашего мира, Риард. Я поняла это сразу.

— Как?! — это был глупый вопрос, и Блейд тут же пожалел, что задал его.

Аквия уклончиво повела плечиком; на подобные темы она предпочитала не распространяться. Возможно, знание ее было тайной; возможно, она просто не умела выразить его словами. Блейд решил не настаивать.

— Что за место этот твой Берглион? — спросил он, меняя тему.

— Замок Помнящих.

— Ты уже говорила. О чем же они помнят?

— О прошлом…

— И ты хочешь послушать их рассказы?

— Не только. Хочу посмотреть.

— Увидеть прошлое? Разве такое возможно? — он был изумлен.

— Конечно, — последовал спокойный ответ. — Помнящие могут показать, как выглядел наш мир раньше… до того, как снега и льды покрыли сушу и море…

— Аквия помолчала. — Говорят, что в незапамятные времена здесь плескалось теплое море меж двух континентов. Дар-со-ланнн… — протяжные хрустальные звуки сорвались с бледно-розовых губ тремя осколками разбитого зеркала. — Дарсолан — значит «ласковые волны»… Они струились от южных берегов, омывали Берглион — почти в самой середине моря, — и неслись дальше, на север… И везде была жизнь, Риард! Везде! Леса — зеленые, а не сине-фиолетовые, как сейчас… трава, цветы, желтый песок, бурые скалы, голубые озера, реки… Все краски, все оттенки, все, что теперь мертво… Понимаешь. Риард? — ее глаза стали огромными, как два бездонных колодца, полных изумрудной влаги, — Понимаешь? Увидеть такое хоть раз — и умереть!

— Ну зачем же столь трагично, — пробормотал Блейд с некоторым смущением; кажется, он начинал понимать эту женщину. — Увидеть и жить — так будет гораздо лучше.

— Разве тебе неясно? — Аквия вскинула на него вопрошающий взгляд. — Наверное, в твоем мире сохранилось все, о чем я говорю. Но для меня увидеть прошлое мира — а потом это… — она махнула рукой в сторону безотрадной унылой равнины и покачала головой.

— Что ж, в снегах тоже есть своя красота, — заметил разведчик и сделал паузу, собираясь с мыслями. — В том мире, откуда я родом, живет одна девушка, которая тоже любит смотреть на прошлое. Видишь ли, у нас есть люди, художники, которые изображают красками на ткани и бумаге все, что хочешь… других людей, животных, лес, море, облака, солнечные закаты и восходы… Они занимаются этим уже тысячи лет, так что мы знаем, как выглядел наш мир раньше, — Блейд вздохнул, невольно подумав, — что в определенных отношениях этот мир за последние две тысячи лет явно изменился к худшему. — Так вот, о девушке… — он вспомнил темные глаза и бархатистую кожу Зоэ и снова вздохнул. — Она показала мне картины мастера, который рисовал только снега и льды — ибо в нашем мире тоже есть и то, и другое. Его полотна… они… да, они были прекрасны! Они потрясали душу!

Замерев, с остановившимся взглядом, Аквия слушала его рассказ. Лицо ее побледнело, губы задрожали и приоткрылись в изумлении; потом она приложила к ним ладонь, словно пыталась сдержать крик.

— Значит… — ее обычно звонкий голосок вдруг стал хриплым, — значит, в твоем мире люди могут везде увидеть картины прошлого?

Блейд с недоумением кивнул; он не мог понять, что ее так поразило.

— И таких картин много? Ты сказал — на ткани, на бумаге…

— …на дереве, на камне, на металле — теперь художники рисуют на чем угодно, даже на живых людях. И полотен, старых и новых, столько, что на каждого жителя моего мира приходится несколько десятков — или сотен, точнее не могу сказать. Правда, не все они хороши. Есть, например…

Но Аквия не слушала его. С жадным любопытством она вцепилась в его руку и спросила — почти выкрикнула:

— Сколько?!

— Чего — сколько?

— Сколько жителей в твоем мире? Тысяча? Десять тысяч? Сто?

Блейд невольно рассмеялся, представив Лондон со стотысячным населением. Это было бы совсем неплохо! Но реальность выглядела несколько иначе.

— В одном городе моего мира тысяча тысяч людей. И таких городов — около трех тысяч. — Дать ей лучшее представление о человеческом муравейнике, кишащем на Земле, он не мог.

Аквия испытующе посмотрела на него, и тонкая морщинка вдруг прорезалась на ее лбу; Блейд ощутил мгновенный острый укол под черепом, словно тонкая игла непонятной энергии пронзила мозг. Потом женщина медленно покачала головой.

— Это правда, но это — непредставимо… Людей больше, чем снежинок в огромном сугробе… и еще больше — того, что ты назвал полотнами…

— Но почему же это удивляет тебя?

— Потому, что некоторые мудрецы Берглиона делают то же самое… Воспроизводят картины прошлого по древним образцам. Только их осталось совсем мало…

Так вот что она имела в виду, когда говорила о том, что может увидеть прошлое! Увидеть копии неимоверно старых картин тех сказочных, легендарных времен, когда на месте ледяной пустыни Дарсолана плескались теплые ласковые волны! Блейд почувствовал жалость; на миг у него перехватило дыхание, потом он откашлялся и спросил:

— Значит, в Берглионе есть художники, которые рисуют картины красками на ткани?

— Нет, — Аквия, порозовев от волнения, вскинула руки, — они ткут ткани с картинами! Такие большие полосы ткани, — она показала широким жестом, — длинные, яркие и разноцветные! И на них…

«Бог мой, — думал Блейд, слушая звон серебристого колокольчика над ухом, — стоило ли переноситься в мир, где зеленые деревья и синее море можно увидеть только на гобеленах! На древних гобеленах, которые из века в век ткут фанатики в какой-то затерянной в снегах холодной каменной башне! Что полезного можно взять отсюда?»

Потом он вспомнил о мешках Аквии с таинственными снадобьями и покачал головой. Отсюда было что взять. И было что оставить.

— Когда мы придем в Берглион, — Блейд широко ухмыльнулся, — я подарю свою шерсть гобеленным мастерам. Нити такого бурого цвета отлично подойдут для изображения самых мерзких гор, которые когда-либо высились на берегах Дарсолана.

* * *

На этот раз они разбили лагерь рядом с подернутой ледком промоиной, около очередной гряды торосов. Место это Аквии чем-то не понравилось, и она не хотела останавливаться тут, но Блейд настоял — ему хотелось взглянуть на морских обитателей

Полынья — вернее, прорубь, — была явно выбита во льду человеческими руками; может быть, это и вызвало у Аквии тревогу. Неправильный квадрат двадцать на двадцать футов с тремя отвесными стенками в рост человека, с четвертой стороны к воде тянулся пологий откос. Прихватив несколько кусков мяса, нож и копье, Блейд спустился вниз, разложил приманку у самого края и, прижавшись к ледяной стене, застыл в неподвижности. Холода он почти не чувствовал, но хотел есть — впрочем, не так сильно, как вчера.

Минут пять все было тихо. Темная поверхность воды просвечивала подо льдом, холодная и мрачная, видно, немало тысячелетий прошло с тех пор, как легкий бриз гнал ласковые волны по нагретой солнцем поверхности Дарсолана. Потом в темном колодце что-то шевельнулось — и вдруг, в стремительном низком прыжке пробив ледяную корку, на край полыньи выскочило похожее на небольшого тюленя существо. Раз! — и мясо исчезло о зубастой пасти, а ее обладатель шлепнулся обратно в воду. Тут же выскочил еще один «тюлень», за ним — третий и четвертый, но Блейд был уже начеку. Глухо ударила пешня, пробив череп очередного воришки, и охотник, ухватив добычу за скользкий хвост, поволок ее наверх.

Солнце только наполовину успело опуститься за горизонт, по снегу побежали фиолетовые тени, но света еще хватало. Разведчик внимательно рассмотрел морское создание, потом взрезал ножом тугое белесое брюхо. Видимо, это существо в давние времена и вправду было тюленем, но с тех пор успело вырастить жабры. Странное полуживотное-полурыба, с перепончатыми плавниками и вертикальным хвостом, покрытое плотной жесткой шерстью, привлекло собак. Блейд не стал снимать шкуру, а только рассек трехфутовую тушку на несколько больших кусков и хотел бросить псам. Но Аквия, уже успевшая поставить юрту, крикнула ему, что надо срезать несколько полос жира

— в качестве топлива для их печки, и он снова склонился над тюленем.

Это и спасло его от серьезных неприятностей. Внезапно спину обдало потоком холодного воздуха, настолько мощным, что Блейд ощутил проникшие сквозь шерсть ледяные укусы, и над его склоненной головой абсолютно бесшумно пронеслась какая-то тварь. Он успел заметить только трехпалую лапу, подцепившую на лету добрый кус мяса, да крылья размахом в четыре ярда. Поднявшись и ошеломленно покрутив головой, Блейд уставился на темную точку, стремительно таявшую в фиолетовом небе. Миг, другой — и ее не стало.

Перебросив через плечо толстую полосу жира, разведчик зашагал к юрте, за его спиной слышалось смачное чавканье и хруст костей — собаки приступили к трапезе. Ни рычания, ни воя — они были на редкость миролюбивыми зверьми. И, как не раз уже отмечал Блейд, на удивление преданными. Возможно, все земные псы тоже станут такими же, когда проживут с людьми еще пару-тройку миллионов лет.

— Что это было? — спросил он Аквию, показывая на небо.

— Где? — она подняла голову, всматриваясь в небосклон.

— Тварь с крыльями… Летает бесшумно, и лапы — вот такие, — Блейд растопырил три мохнатых пальца.

— Стигарад. Плохо, — она удрученно покачала головой. — Эти создания гнездятся около стойбищ… Воруют остатки пищи.

— Л людей? Людей они не воруют?

— Случается…

Блейд обвел взглядом фиолетовую стену торосов.

— Думаешь, туземцы близко? Что за племя?

Женщина пожала плечами.

— Дикари… Кочуют от проруби к проруби, сражаются из-за добычи с волками и катрабами — и друг с другом тоже.

— Они опасны?

— Тут все опасны, Риард, потому что голодны… И едят тут все и всех.

Они поужинали в настороженном молчании. Однако собаки не беспокоились, вокруг царила тишина, и Аквия тоже не ощущала никаких тревожных сигналов. Быстро растерев янтарную мазь, она юркнула под покрывало, не принимая на этот раз откровенных поз и не делая соблазнительных намеков. Блейд снова прилег на снег и погрузился в полудрему. Он слышал, как Аквия вертится на своем ложе и тяжело вздыхает; один раз даже как будто уловил тихий шепот — «Риард, Риард?» — но беспробудный сон уже сомкнул над ним ласковые крылья.

Сияющая голубая гладь Дарсолана раскинулась перед его очарованным взором; корабли с белоснежными парусами плыли к северу, к замку Берглион, взметнувшему в синеву гордые резные башни, золотые шпили, вымпелы и флаги; к Берглиону, где в тишине кабинетов с резной мебелью и сводчатыми потолками писали трактаты философы, сонм поэтов и музыкантов сочинял чудеснейшие в мире песни, а маги-ткачи трудились над гобеленами, расцветавшими всеми красками мира, яркого и по-молодому пленительного. Над головой странника шумели ветви могучих сосен с золотистой корой, зеленая трава с яркими душистыми цветами волновалась, как море, перистые легкие облака проплывали и небе, с юной победной мощью сияло солнце, даритель жизни…

Ричард Блейд спал. Но видел ли он свои сны?

ГЛАВА 6

Дикари напали на рассвете, в предутренних фиолетовых сумерках, когда верхний край багрового светила едва показался над краем ледяной равнины.

Впоследствии, размышляя над произошедшим, Блейд был вынужден признать, что этим снежным троглодитам не откажешь ни в хитрости, ни в умении планировать подобные набеги. Видимо, они следили за путниками и знали, сколько их и сколько псов тянут нарты; более того, они не собирались связываться с самим Блейдом, и вся операция скорее напоминала воровство, чем грабеж.

Под утро забеспокоились собаки. Разведчик поднялся, прихватив топор и пешню и вышел из юрты; Аквия, проснувшись, начала торопливо одеваться. Снаружи было еще темно, но Блейд разглядел с десяток теней, копошившихся рядом с упряжкой. Удивительно, но огромные мохнатые псы только жалобно выли, не пытаясь пустить в ход ни мощные челюсти, ни лапы, вооруженные дюймовыми когтями. Человек был табу; за миллионы лет, прожитых рядом с ним, собаки полностью избавились от агрессивного инстинкта по отношению к своему хозяину и господину. Они могли схватиться с волками — даже с небольшой стаей катрабов; они постарались бы удрать от дайра или сатла, огромной змеи; но человек, свой или чужой, оставался под запретом. Он был Верховным Владыкой, от которого запрещалось бежать и которому надлежало повиноваться. И если бы даже человек пожелал убить своих псов, чтобы насытиться их мясом, они не оказали бы сопротивления и не сбежали; с жалобным воем они покорно умерли бы под ударами топора.

Блейд грозно рявкнул и устремился к нартам, вокруг которых сбились собаки, и к маячившим рядом смутным теням. Похитители отпрянули и бросились к полынье; они бежали к западу, проскользнув между темной, подернутой льдом водой и гладкими стенами торосив, уходивших вверх футов на пятьдесят. В фиолетовом полумраке разведчик разглядел невысокие коренастые фигурки, облаченные в парки из волчьих шкур, от которых тянуло острым звериным духом. Туземцы размахивали дубинками и дротиками — видимо, и то, и другое было изготовлено из костей; такое оружие не представляло опасности. Блейд не сомневался, что аборигенам ледяного края неоткуда взять металл и дерево, ибо южане, сородичи Аквии, не торговали с каннибалами и не появлялись на равнинах Дарсолана; путешествие же самой Аквии было редким и странным исключением.

Он ринулся в погоню. Туземцы бежали быстро, катились как меховые шарики по белесо-фиолетовой поверхности, но соперничать в скорости с Блейдом не могли — ноги у него были в полтора раза длиннее и, благодаря жесткой короткой шерсти на ступнях, он не проваливался и снег. Нади отдать должное колдунье, подумал разведчик на бегу, она произвела существо, максимально приспособленное к жизни среди холода и льдов.

До плотной группы туземцев оставалось ярдов десять, когда они резко свернули за ближайший торос, и через мгновение оттуда вылетели две упряжки. Блейд остановился, переводя дух. Преследовать собак было бесполезно, они бежали вдвое быстрей его. Он мог, пожалуй, прикончить одного из воров, метнув копье, но железное орудие настолько превосходило по ценности жалкую жизнь дикаря, что Блейд лишь покрепче прижал к мохнатому боку холодное древко, Он постоял минуты три в раздумье, потом неторопливо направился назад, к шатру. И в этот момент послышался крик.

Отчаянный, тоскливый и тонкий вопль смертельно перепуганной женщины!

Аквия! Крик подстегнул его, словно удар бича. Почти мгновенно он понял истинную подоплеку событий — то, что он считал нападением, являлось всего лишь отвлекающим маневром. Блейд помчался к лагерю, уже не надеясь, что поспеет на помощь своей спутнице — слишком хорошо все было рассчитано, слишком хитро спланировано. Чувствовалось, что грабители имеют большой опыт в подобных делах.

Конечно, он не успел.

На истоптанном снегу валялась опрокинутая на бок юрта; собаки, нарты с запасом пищи и Аквия исчезли. Насколько он мог судить по первому взгляду, больше ничего не было тронуто; либо похитители торопились, либо их интересовала только еда. И Аквия — в том же качестве.

Ошеломленный, он покачал головой, потом в ярости вонзил пешню в плотный снег. Идиот! Имбецил, как любит повторять Лейтон, когда дело доходит до его помощников! Кажется, старик с полным правом может отнести к их числу и Ричарда Блейда…

Он должен выручить Аквию. Ради нее самой и ради собственной шкуры — вернее, ради того, чтобы избавиться от нее. И гнев — плохой помощник. Медленно успокаиваясь, Блейд стоял посреди разоренного лагеря — странная фигура, обросший шерстью гигант с железной пешней в чудовищной лапе. Капля огненной испанской крови вкупе с буйным ирландским нравом — материнское наследие! — еще туманили рассудок, но холодный английский прагматизм уже брал вверх. Он посмотрел на солнце — четверть багрового диска поднялась над горизонтом, света хватало, и разведчик ясно видел накатанный след саней, тянувшийся в обход полыньи. Вероятно, в набеге участвовало с полсотни человек Такое количество его не пугало.

Во всей той истории имелось еще кое-что, с чем он не мог смириться. Кучка жалких троглодитов перехитрила его, Ричарда Блейда, полковника контрразведки, лучшего из лучших! Суперагента секретной службы, прошедшего три преисподнии — в Альбе, Кате и в Меотиде! У него украли мясо, нарты, его собак и его женщину. Его женщину? Он поймал себя на том, что впервые думает так об Аквии, и раздраженно тряхнул головой. Нет, будь он проклят! Пусть он до конца жизни будет носить ту жуткую шкуру, если спустит такое с рук!

Собственно, других альтернатив не оставалось. Блейд сунул ладонь под мышку и нащупал выпуклость спейсера. Он понимал, что если Аквия погибнет, если ее… гмм… съедят до того, как придет помощь, ему обеспечена почетная и пожизненная должность в лондонском зоопарке. Конечно, он может наудачу перепробовать все снадобья из ее мешков, но результат, весьма вероятно, будет плачевным. Что, если у него вырастет хвост? Или рога с копытами? Или помутится рассудок? Это пахло уже не зоопарком, а пожизненным заключением в психушке…

Он решил не рисковать.

Поставив юрту, Блейд разжег огонь в печурке, благо в одном из мешков оставался еще ломоть жира. Отковырнув кусок, он сбегал к промоине, разложил наживку на берегу и со второй попытки прикончил крупного тюленя. Теперь у него было мясо, он быстро поджарил несколько толстых ломтей. Следовало поспешать — но поспешать медленно. И он действовал с основательной неторопливостью. Он не нуждался ни в одежде, ни в жилище, ни в транспорте; пища на два-три дня да оружие — вот все, что было нужно. Он имел теперь и то, и другое.

Свернув шатер, Блейд припрятал его вместе с прочим имуществом — мешками, печкой, меховым ложем и шкурами — под глубоким выступом тороса. Он завалил снегом вход в эту маленькую пещерку и нагромоздил рядом пирамиду из обломков льда. Этот указатель, плюс приметная полынья да четкий санный след гарантировали, что после спасательной операции они с Аквией смогут разыскать свое добро.

Затем Блейд натянул панцирь, повесил на левое плечо топор, на правое — сверток из шкуры катраба, в котором были фунтов двадцать тюленьего мяса, взял в руки копье и неспешно потрусил на запад по следу нарт. Огромный багровый диск, уже полностью поднявшийся над горизонтом, светил ему в спину, играя на перламутровых пластинах доспеха.

Весь день он бежал неторопливой и упорной волчьей рысью, делая по пять миль в час и изредка останавливаясь, чтобы пожевать мяса. Видимо, снадобье Аквии, благодаря которому он обзавелся медвежьей шубой, стимулировало не только рост волосяного покрова; Блейду казалось, что кожа его стала толще и грубее, и под ней начал откладываться слой жира. Несомненно, он был теперь более выносливым и сильным — настоящий полярный медведь с топором и тяжелым железным копьем вместо когтей и клыков.

Любопытно, на что рассчитывали эти дикари? Что он поплачет над разоренным лагерем и ляжет там умирать? Или пустится дальше в путь один? Потом Блейд понял, в чем дело. Вряд ли их лазутчики как следует разглядели его, и вряд ли они могли составить верное представление о его возможностях. Вероятно, они видели женщину и рослого мужчину в шубе, вот и все. А любой обычный человек, брошенный в ледяных равнинах Дарсолана без пищи и собак, был обречен на гибель. Оставалось только подождать пять-семь дней, пока рослый и сильный противник ослабеет от голода, чтобы вернуться и без хлопот подобрать еще двести фунтов человечьего мяса. Если к тому времени будет что подбирать!

Блейд убедился в справедливости своих предположений, когда навстречу ему из-за ближайших торосов стремительно выскочила стая ледяных волков — две дюжины крупных зверей с пепельно-седой шерстью. В пяти ярдах от него волки затормозили и начали недоверчиво изучать намеченную жертву. Видно, они были посмелей катрабов — или более голодны; во всяком случае, звери не пустились сразу наутек. Разведчик встал на четвереньки — в такой позиции он больше походил на страшного дайра — и заревел. Волчьи нервы не выдержали этого жуткого зрелища; вожак жалобно взвизгнул, словно нашкодивший щенок, и ринулся к спасительному нагромождению ледяных глыб. За ним в панике помчались остальные.

Довольно улыбаясь, разведчик поднялся и потрусил по следу, надеясь, что ему не доведется встретить настоящего снежного ящера. Он не сомневался, что одолеет чудище, но задержка не входила в его планы.

Однако вскоре улыбка Блейда погасла. Он размеренно переставлял ноги, поглядывая то на бело-фиолетовую равнину слева, то на гряду торосов, что тянулась справа и уходила на запад. Ничто не нарушало безмолвия мрачной равнины и ледяных скал; монотонное ритмичное движение и тишина располагали к раздумьям. Он думал.

Думал о том, что в этом странствии ему не удастся совершить ничего героического; тут просто не с кем сражаться за власть — да и над кем или чем он стал бы властвовать? Пожалуй, лишь дайры, кровожадные и безмозглые твари, которых не может зачаровать даже искусница Аквия, были ему равными противниками — конечно, в смысле силы, а не мозгов. И все его подвиги сведутся, скорее всего, к десятку пробитых черепов снежных ящеров плюс набег на стойбище жалких голодных дикарей-каннибалов… И женщины у него нет! Даже такой, как ненасытная и властолюбивая монгская принцесса Садда, сестра изувера Кхада… Она немало покуражилась над ним, однако не обрядила в жуткую шкуру монстра… да и в постели не отказывала ни в чем.

Да, Садда оказалась крепким орешком, но она была женщиной, его женщиной. Что уж говорить о юной страстной Талин, о нежной и хрупкой, как нефритовая статуэтка, Лали Мей, о мраморных богинях Меотиды! О тех, кто действительно любил его… О Зоэ…

Он рассмеялся — невесело и хрипло. Что он там толковал Дж. насчет лекарств? Что горькое надо запить сладким?

Но сам он запил горечь, что осталась в сердце после Меотиды, отвратительным ядовитым пойлом Дарсолана.

Это его странствие напоминало трагикомический фарс, и только в конце пути выяснится, чего же в нем намешано больше — трагического или смешного. Пожалуй, он не совсем верно оценил ситуацию — пройти сквозь ледяную пустыню, да еще в шкуре зверя, тоже подвиг. Если Аквия избавит его от этой растительности, все превратится в забавный эпизод; если же нет…

Аквия! Самая трудная загадка, которую он встретил в этом мире! Он не мог считать ее своей женщиной — даже в том смысле, в котором его была Садда. Да, они провели вместе ночь — но что она сотворила с ним после этого! Ведьма!

И все же, все же… Чего-то он еще не понимал. Что погнало ее в снега Берглиона, в ледяные равнины Дарсолана? Из смутных образов, навеянных ему в самый первый их вечер, он извлек, что Аквия — Аквилания! — принадлежала к роду Властителей южных краев, так что вряд ли ее собирались подвергнуть какой-то страшной каре за колдовство. Теперь он совсем отбросил эту гипотезу, понимая, что женщина, владеющая древними знаниями о травах и отварах — не говоря уже о прочих способностях и несомненной красоте — была на родине окружена почетом. Значит, предположение о бегстве отпадало, и странствие ее, вероятно, являлось добровольным.

Что же ей надо? Там, на юге, по ее словам были леса — пусть скудные и редкие: была трава — пусть серо-фиолетовая и чахлая; были животные, не похожие на монстров ледяных равнин… Наконец, там были родичи и друзья… возлюбленные… Как она сказала в их первую ночь? — «Много дней у меня не было мужчины»?

И это невольное монашество тяготило ее — ибо она отдавалась ему на ложе из мягких шкур с неподдельной страстью!

Ради чего же она пустилась в путь? Чтобы посмотреть на зеленые, желтые, красные цвета, что разливаются на волшебных гобеленах Берглиона, на краски прошлого, которых давно лишен этот мир?

Блейд покачал головой. Что ж, он тоже полюбопытствует… взглянет на эти тканые полотна… Но какими бы прекрасными они не оказались, искупит ли их лицезрение долгий и тяжкий путь сквозь льды и снега?

Поступки Аквии представлялись ему нелогичными. Впрочем, он давно знал, что всякое нелогичное на самом деле подчиняется своей, высшей логике — не разума, но чувства. И женщина — любая настоящая женщина — была средоточием этой нелогичной логики. Не сразу и не вдруг Блейд смог понять это своим мужским разумом; но к тридцати четырем годам он познал многих, очень многих женщин, среди которых была дюжина настоящих… Он кое-чему научился у них! Конечно, не у хищницы Садды Великолепной и не у старой развратницы Беаты из Альбы; но даже своенравная малышка Талин сумела одарить его не только щедростью свой юной плоти.

Он бежал по снежной равнине — человек в пугающем зверином обличье, — покрывая милю за милей и не зная еще, что с сердцем, разумом и духом его происходит не менее удивительная метаморфоза, чем та, что несколько дней назад случилась с телом. Ричард Блейд, агент секретной службы Ее Величества, мало — помалу уступал место другому человеку, более глубокому более сильно чувствующему, способному на бескорыстное самопожертвование и прощение. Он не был еще мудрецом и философом — истинная мудрость придет к нему позже, много позже; но мысли его и действия явно выходили за рамки должностных обязанностей агента разведки — пусть даже суперагента лучшей разведки на Земле. Он учился понимать другого человека, пробираться к его душе не только с помощью кулака, клинка, пули и хитрости, владеть собственными страстями, дарить — и принимать даримое.

А так как при этом он сохранял прежнюю свою силу, ловкость, ум, жесткую настойчивость и гордость, то можно сказать, что здесь, в снежной пустыне Берглиона, Ричард Блейд, агент, превращался в Ричарда Блейда, героя.

* * *

Ночью он отлично выспался в уютной норе, отрытой в сугробе у подножия ледяной гряды. Утром съел четыре фунта мяса, вскарабкался, соскальзывая и чертыхаясь сквозь зубы, на верхушку конического тороса и разглядел в отдалении низко стлавшийся черный дымок. Теперь стоило торопиться изо всех сил, ибо завтраком в этот день могла послужить Аквия.

Блейд съехал вниз и направился на запад, к дымкам и темной полынье, у которой, видимо, располагалось стойбище. Хотя он спешил, легкий путь по санным следам, что тянулись вдоль гряды торосов, был уже не для него, крадучись, он двигался среди нагромождения ледяных глыб, перебегая от куба к пирамиде, затем — к зеленоватой призме, цилиндру или конуса. Его мудрая предусмотрительность вскоре была вознаграждена — он вовремя заметил площадку, вырубленную в боку ледяной скалы — целого айсберга! на высоте пяти ярдов. Там сидел страж, и еще полудюжина его приятелей в мохнатых кухлянках и торбасах из волчьего меха расположилась внизу, на небольшой площадке, очищенной от снега. Они негромко болтали и смеялись — может быть, над тем самым недотепой, у которого позавчера так ловко похитили собак, нарты с мясом и женщину.

«Недотепа» осторожно положил на снег сверток из шкуры катраба, спустил с плеча топор и, прижимаясь к подножью скалы, медленно двинулся вперед. Его панцирь служил отличной маскировкой, так как преломлял и рассеивал солнечные лучи не хуже, чем толстый слой льда, лишь руки и ноги до колен, покрытые бурым волосом, могли выдать разведчика.