Романы - Имперские ведьмы

Святослав Логинов

Имперские ведьмы

1.

И ведь не придерёшься, объявилась Кайна с самыми добрыми намерениями, предупредить, что из глубин всплывает Великий кракен. А чего предупреждать? И без того всё кругом вопит на разные голоса: "Кракен проснулся! Великий кракен всплывает!" – глухим надо быть, чтобы не услышать. И только глупый поверит в Кайнину заботливость; просто-напросто захотелось Кайне полюбоваться чужой неудачей, посочувствовать на словах, не скрывая ехидной улыбочки. Ещё бы!.. это же какой удовольствие: посмотреть, как гонористая девчонка, впервые высунувшая нос за порог дома, будет что есть сил улепётывать обратно, не добыв ничегошеньки, так что придётся дурёхе чуть не полсотни лет копить силы для нового полёта. А удачливая Кайна, у которой уже сейчас в запасе не меньше десятка вылетов, будет притворно охать и повторять при каждом удобном случае: "Говорила я, рано тебе из дому вылетать, поучись ещё годик-другой. А не послушалась доброго совета, так теперь – полвека сиди". И не возразишь, не огрызнёшься, ты теперь никто и звать тебя никак, летучее имя Чайка дано тебе в насмешку, сиди и смотри, как другие летают. Обессилевшее помело в угол поставь, а хочешь – чисти им половики, на это оно ещё сгодится.

– Пошевеливайся, милая! – звучал в ушах голос Кайны. – Тут не абы кто, сам Великий идёт! Такое творится – страх глядеть! Поспешай!

А погода как назло – добычливая, ветер крепчает с каждой минутой, бьёт рывками, закручивается в дикий ураганный глаз. Мелкий сор сгорает в его порывах бессмысленными искристыми вспышками. А вон и бирюзовая змейка скользнула, та, что даёт помелу силу полёта. Чайка метнулась в сторону и поймала змейку, словила голой рукой, как не всякая бывалая ведунья сможет. Одна бирюзовица есть, значит, дома годом меньше сидеть, если, конечно, успеешь вернуться. Сейчас счёт идёт на мгновения, не на годы…

– Что ты делаешь, дура! – восторженно вопила Кайна. – Сожрёт!

Чайка не слушала. Она сама видела, что мироздание ежесекундно готово треснуть, выпустив из глубин потустороннего алчущее исчадье тьмы. Ведьмы называли его кракеном, а каков он на самом деле, никто не знает. Если кто и успел увидеть, уже никому не расскажет. Кракен являлся отовсюду и, если не хватал сразу, то лишь для того, чтобы жертва успела прочувствовать весь ужас своего положения.

– Беги! – заливалась Кайна. Ах, как она будет рассказывать о гибели товарки, о том, как предупреждала и старалась помочь, как будет живописать последний вопль погибающей!

Душа ныла в предчувствии гибели, кракен был уже почти здесь, и не какая-то мелюзга, с которой можно поиграть в смертельные пятнашки, а Великий кракен, не оставляющий ни единого шанса. Бирюзовица раздувалась вокруг запястья и шипела. Чайка напряглась, готовясь к последнему рывку, который ещё может спасти её… и тут… огненная полоса прочертила бледное пространство над ближайшим островком.

Ошибиться было невозможно: на пустынный, ничем не примечательный и никому не нужный островок падала ступа. С первого взгляда было видно, что хозяйки у неё нет, и ступа не летит, а именно падает, гонимая разыгравшимся штормом.

Ступа – мечта каждой ведьмы. Её невозможно сделать самой, её не добудешь никакой волшбой и заклинаниями. Ступу можно только найти и взять с бою. Ступа это не безобидная энергетическая змейка, что так грозно шипит, когда схватишь её голой рукой, ступа сильное и опасное животное, которое непросто усмирить и заставить служить себе, случается, поединок заканчивается не в пользу наездницы. Что бывает дальше – предсказать нетрудно: ступа – хищник и глотает добычу целиком. Преимущество ведьмы в скорости, необъезженная ступа глупа и неповоротлива, но, чтобы взять ступу живьём, нужно приблизиться вплотную, и в этот момент зверь способен на любые неожиданности. И уж, разумеется, никто не станет устраивать поединок за минуту до появления Великого кракена. Кракен сожрёт твою сущность, высосет до дна и кинет на ветер пустую шкурку. Именно этим словом, цинично и безжалостно ведьмы называют тела погибших сестёр.

– Беги!.. – визжала Кайна из своего безопасного убежища, и именно этот взвизг заставил Чайку решиться на безумный поступок. Заложив крутой вираж, она метнулась наперерез падающему сокровищу.

Кайна захлебнулась от восторга и ужаса.

Ступа снижалась катастрофически быстро. Ураганный ветер, который лишь бодрил несущуюся на помеле ведьму, был смертельно опасен для неповоротливого зверя. Видимо ступа пыталась укрыться на острове, но не сумела справиться с разыгравшейся круговертью, и теперь её мгновения были сочтены. Как, впрочем, и мгновения Чайки. Только ступу убьёт тайфун, а Чайку – кракен. Смешно, тупая зверюга скорей всего даже не заметит прихода инфернального чудовища. Кракен жрёт лишь тонкую материю, грубая плоть ступы ему не по зубам, зато тайфун, такой красивый и безопасный, сейчас раздробит беспомощного зверя о скалы.

Если бы не кракен, какая славная получилась бы охота!

Мощный импульс, посланный Чайкой, задержал падение ступы ровно настолько, чтобы она сумела выровнять полёт, а затем сама Чайка окунулась в искристый туман, ореолом окружавший остров. Великий кракен наконец вырвался на волю, и Чайка чудом успела нырнуть к поверхности. Конечно, кракен может достать её и здесь, но для этого ему нужно учуять силу заклятий или услышать отзвук летящего помела. Просто так на сушу кракен не полезет.

Теперь Чайка тоже падала, бестолково кувыркаясь в воздухе. Главное сейчас, не выдать себя ни единым заклятием, а потом, когда кракен уйдёт, попытаться найти ступу. Если, конечно, ступа тоже останется жива. Кроме того, шторм может прекратиться прежде, чем Великий уберётся восвояси, и тогда ступа попросту улетит, провожаемая бессильным взглядом Чайки. А с другой стороны, едва владыка бездны скроется в потустороннем нигде, сюда ринутся все сёстры, и ни одна из них не захочет помочь Чайке, все примчатся, мечтая о лёгкой добыче: одинокая ступа, отбившаяся от стада, уставшая, потрёпанная бурей, возможно, раненая – как просто будет заполучить её! А Чайка так и останется на этих бесплодных камнях, где загнётся благополучно через некоторое время от голода и тоски. Самой отсюда не улететь, а товарки ради неудачницы помелом не шевельнут. Значит, падай, но примечай, куда тянется дымный след от завалившейся ступы.

Эти мысли отстреливались тренированным мозгом едва ли не одномоментно, в такт кувыркам. Затем – единственный рывок ожившего помела, чтобы хоть немного приостановить падение, после чего Чайку припечатало к земле. Хорошо припечатало, почти как упавшую где-то неподалёку ступу. Если бы не исконные ведьминские умения, то и костей бы не собрала. Но и так досталось серьёзно, яму выбила в красноватой глинистой почве метра полтора глубиной. Правый бок будет целую неделю ныть, а синячище с плеча, которому достался главный удар, не сойдёт целый месяц.

"До самой смерти", – уточнила Чайка, выбираясь из ямы.

Далее предстояло идти пешком, рискуя попасть на обед какой-нибудь плотоядной живности, поскольку любое защитное заклинание может привлечь кракена, который бушует совсем рядом и до сих пор не объявился здесь исключительно из нелюбви инфернального гостя к грубым веществам, слагающим этот и все иные острова.

Погашенное помело Чайка закинула за спину, а бирюзовицу оставила на руке. Колдовской сути в змейке не больше, чем в молнии, так что кракена она не привлечёт, а вот отбиться от любителей мяса поможет, поскольку неодушевлённую ведовством плоть бирюзовица сжигает не хуже всё той же молнии. Жаль тратить единственный резерв на какого-нибудь саблезубого дурака, но тут мнение Чайки никто не спрашивает. Некому спрашивать…

Сборы заняли три минуты. Теперь Чайка и впрямь никто, и звать её никак. Таких даже кракен не ест. Жаль только, что ступу обуздать такой боец не сможет ни при каком раскладе.

Ступа, вообще, зверь необычный. Неповоротливые громады, закованные в прочный панцирь, обычно держатся стадами, где их практически невозможно взять. И почти всегда вокруг стада вьются стремительные и безумно опасные драконы…

Ещё одно дивное существо, обитающее в пространстве, давний и почти неуязвимый враг. Единственный враг во вселенной. Если кракен выплывал и жрал, не глядя, если дикие ступы огрызались, но почти никогда не нападали первыми, то драконы, судя по всему, сознательно охотились за сёстрами, пожирая отчаянных наездниц или сжигая их струями голубого огня. Единственным спасением для наездницы на помеле было бежать стремглав, словно Великий кракен выплывает из своих глубин. Драконы – стремительные и умелые охотники, всё же уступали в скорости ведьмам, а задеть крошечную фигурку огненным плевком почти невозможно, так что столкновения обычно заканчивались вничью. В открытом бою противостоять дракону могла только ведьма в ступе: заглотить массивную ступу дракон не мог, а прожечь панцирь прирученного зверя не так просто. Вот только зачем ведьме схватываться с драконом, если она всегда может уклониться от боя?

Поймать дракона живьём или хотя бы заполучить его труп ещё не удавалось никому и никогда, так что сёстрам оставалось выдвигать остроумные гипотезы о природе этого существа. Одни предполагали в драконах зачатки разума, извращённого и злого. Именно эти качества заставляют драконов ненавидеть истинный разум и беспощадно преследовать сестёр, хотя никакой пользы драконам эта война не приносит. Другие, более рациональные ведьмы, считали, что на самом деле драконы и ступы представляют собой самцов и самок одного вида. Среди примитивных существ такое встречается сплошь и рядом. Таким образом, поведение драконов становится вполне объяснимым: активные и деятельные самки защищают свой генофонд.

В любом случае, драконы сейчас Чайку не интересовали. Ей была нужна ступа, одна-единственная, которую предстояло взять голыми руками, до того, как кракен бесследно рассеется или, нажравшись, уползёт в своё "никуда".

Последний рискованный импульс не только приостановил падение, но и отбросил Чайку в нужном направлении, так что упала она совсем рядом от того места, где грохнулась ступа. По хорошей дороге дойти можно было бы часа за два, Чайка добиралась едва ли не полдня. Хорошо хоть вовсе не потеряла направление, но, по счастью, ближнее чутьё не требовало волшебства и верно привело ведьму к цели.

Ступа, громадная, чёрная, лежала среди скал. Видимо она пыталась опуститься стоймя, но не удержалась на скользком склоне, завалилась на бок и покатилась вниз, дробя камни. Шрам, прочерченный ступой, тянулся по склону на пятьсот шагов. Скорлупу зверя покрывали вмятины и глубокие царапины, хотя более серьёзных ран Чайка не заметила. Чудовищная беззубая пасть была распахнута, но липкий язык, которым ступа захватывает добычу, упрятан внутри и, значит, в любую секунду мог выстрелить навстречу непрошеной гостьи. Никаких признаков жизни Чайка заметить не смогла. Возможно чудовище было оглушено, возможно, затаилось и подманивало неосторожную охотницу поближе, а быть может, просто не выдержало страшного удара и погибло. Последнее – хуже всего, ибо обещает не просто гибель, а смерть долгую и мучительную.

В нерешительности Чайка коснулась помела, но тут же отбросила дурацкую мысль. Это уже не риск, а самоубийство… даже отсюда, из глубины острова видно, как бурлит океанский простор, взбаламученный Великим кракеном. Достаточно взмахнуть помелом или извлечь на свет аркан, и кракен немедля будет здесь. Разве что короткая узда может остаться незамеченной, но узду можно безопасно надеть лишь на усмирённую ступу. А как в присутствии кракена набросить аркан с земли на бесчувственно валяющегося зверя? Задача дважды невыполнимая.

И тогда Чайка совершила уже который кряду безумный поступок. Она просто подошла к бесчувственному зверю и шагнула в открытую пасть, словно ступа уже была скручена арканом, крепко выезжена и усмирена, так что оставалось только взнуздать её по всем правилам.

Конечно, пасть называлась пастью условно, на самом деле это был створ панциря, из которого вылетал липкий язык, и за этим створом имелось несколько объёмов вполне подходящих для жилья. А после того, как ампутируешь язык и органы, позволяющие ступе плеваться огнём, внутри станет и вовсе уютненько. Но всё это можно делать лишь после того, как на ступу будет накинута настоящая узда. Случалось, зверь, казалось бы вполне усмирённый, и скрученный самым жёстким арканом, вдруг приходил в себя и проглатывал укротительницу, на миг помешкавшую с уздой.

Как ступа выглядит изнутри, Чайка знала превосходно; выскобленные остовы умерших от старости ступ валялись дома возле каждого жилища, и молоденькие ведьмочки, ещё не умеющие летать, ползали по внутренним объёмам, раз за разом пытаясь накинуть узду на опустевшую полость, где когда-то находились жизненно важные органы зверя, те, которые нельзя удалять ни в коем случае.

Очутившись внутри, Чайка ринулась именно туда, в святая святых, и сходу набросила выхваченную узду. И так же как в детстве, узда соскользнула, не зацепившись ни за что. Внутри не было ничего живого. Более того, последний створ, который даже после смерти ступы оставался наглухо закрытым, на этот раз зиял овальной дырой, и там, внутри, не было ничего, словно погибший зверь растёкся лужицей слизи, как бывает только с самыми примитивными моллюсками.

Шершавые стенки полости ещё были активны, по ним пробегали всполохи и искры, но во всей этой деятельности не было ни на вздох жизни, хозяин умер, не выдержав слишком сильного удара.

Погасшими глазами Чайка обвела внутренности ступы. Вот здесь скрывается так и не объявившийся язык, которого она опасалась больше всего, тут – огненные железы, и сейчас до предела накачанные ждущим злым электричеством – не успела ступа пустить в ход своё оружие. А это – сфинктерные мышцы, придающие ступе её неторопливый черепаший ход. Вот сюда можно пристроить помело, и медлительный зверь обретёт сказочную стремительность… Не обретёт. Ступа умерла.

Чайка медленно выбралась наружу, села на расколотый валун возле самой пасти и разревелась, как не ревела со времён самого сопливого детства.

2.

– Осуждённый Кукиш!

Не дождавшись ответа, гранд-майор Кальве прошёлся вдоль строя и остановился напротив Влада.

– Я, кажется, тебя вызывал!

Влад стоял навытяжку и уставно ел начальство преданным взглядом. Но на прямое обращение ответил строптиво:

– Моя фамилия – Кукаш.

– Кукишем ты был, кукишем и остался, – резюмировал гранд-майор. – Выйти из строя!

Влад отпечатал три чётких шага и развернулся.

– Командование базы сочло, что осуждённый Кукаш, – зачитывая приказ, даже господин гранд-майор не осмелился искажать фамилию осуждённого, – удовлетворительно освоил пилотную подготовку и может приступить к выполнению заданий. Осуждённый Кукаш переводится в распоряжение Особого отдела.

Строй смертников не шелохнулся, никто не удивился приказу, его ждали. До того, как загреметь под трибунал, лейтенант Кукаш был одним из лучших разведчиков базы, никакой пилотной подготовки ему не требовалось, он сам мог поучить недоумков-инструкторов, объясняющих каторжникам азы пилотирования. И уж конечно, его не станут тупо использовать в качестве живца; для бывшего аса уготована куда более причудливая и интересная смерть.

– Поздравляю тебя, Кукиш, – произнёс гранд-майор Кальве неуставным тоном. – Тебе предоставляется возможность славно подохнуть. И не думай, что ты избавился от меня: поводочек всегда будет здесь, – Кальве показал обтянутый перчаткой кулак. – Это относится ко всем! – резко выкрикнул он, поворачиваясь к строю. – Будь моя воля, я сегодня же перевешал бы вас всех. Однако, война есть война, даже такие отбросы как вы могут послужить империи. Все вы рано или поздно улетите с базы, но запомните, любой ваш чих фиксируется на моём мониторе. Если кто-то из вас думает, что очутившись в космосе на боевом корабле он станет свободным, то он жестоко ошибается. Я слежу за каждым вашим шагом, и вы знаете, как наказывают за нарушение дисциплины.

Это знали все.

– Осуждённый Кукаш на месте, остальные – кру-гом! В казарму шагом – арш!

Особист, офицер средних лет и совершенно цивильной внешности, подошёл к Владу, коснулся рукава:

– Идёмте, лейтенант.

– Осмелюсь доложить, осуждённый Кукаш разжалован по приговору военно-полевого суда! – отрапортовал Влад.

– Оставьте, это не имеет никакого значения, – штатский офицер уже шёл по плацу прочь от казарм, и Влад, не дожидаясь дополнительного приглашения, поспешил за ним. Ничего хорошего он не ожидал, но, во всяком случае, мерзавец Кальве уже не сможет по собственному желанию врубать поводок. Всё-таки, теперь у Влада другое начальство. А второй поводок на человека, хоть умри, не нацепишь. Очень верное выражение: "хоть умри" – и один поводок не всякий выдержит, а два – верная смерть.

Чтобы добраться до места, им пришлось пройти через три контрольно-пропускных пункта, так что в результате они оказались в той части наземной базы, где Владу не приходилось бывать ни в бытность его пилотом, ни осуждённым на казнь преступником. Двухэтажный коттедж, куда они в конце концов пришли, стоял отдельно от других зданий, хотя никакой охраны заметно не было.

– Вот ваша комната, – произнёс особист, входя в крошечную, метров на пять каморку. Так же как и Кальве особист носил звёзды гранд-майора, странно было видеть, как высший офицер показывает будущее жильё каторжнику. – Вот форма – переоденетесь. Выходить из здания – нельзя, разговаривать с сотрудниками – нельзя. Завтра в семь утра – инструктаж, послезавтра – первый вылет. А сейчас можете отдыхать.

Уже в дверях он остановился и добавил с улыбкой:

– Я был в офицерском собрании, когда вы съездили по сопатке скотине Кальве. Это было бесподобно! Кальве поручили спровоцировать вас на нарушение субординации, но он переусердствовал и получил по морде. Дело дошло до командующего, и нам пришлось постараться, чтобы избавить вас от публичной казни. Поверьте, повешение при пониженной гравитации – чрезвычайно долгий и мучительный процесс.

– Так значит, – хрипло спросил Влад, – всё было подстроено?

– А вы как думали? – особист притворил дверь и вернулся к столу. – У нас ничего не происходит случайно. Вы были нам нужны, мы вас получили. Способ несколько экстравагантный, но главное, как известно, результат.

– Вам, что же, не хватало добровольцев?

– Ай, – гранд-майор устало отмахнулся. – Эти кретины из корпуса камикадзе… они могут налетать по десять тысяч часов, но останутся неврастениками, которые ищут только геройской смерти. А нам нужны настоящие пилоты, которые будут не только улетать, но и возвращаться.

– Я говорю о настоящих добровольцах. Объявить пилотам, что ожидается сложное, опасное, но крайне важное задание… да я сам бы вызвался!

– И согласились бы на поводок? – спросил особист с кривоватой усмешкой.

Лицо Влада закаменело.

– Никакому добровольцу нельзя доверять настолько, чтобы отпустить его в одиночный полёт на два-три месяца. И это отнюдь не главная причина, почему вы были нужны на поводке.

– Уходите, – ломким голосом произнёс Влад, – иначе я съезжу по сопатке и вам.

Особист выдвинул из-за стола единственный стул, уселся, снизу вверх глянул в лицо Владу.

– Не съездите. И не из-за поводка, а потому, что я говорю вам правду. Жестокую, отвратительную, но правду. А за правду морду не бьют. Ведь вам самому хочется знать всё. Тогда будем считать, что завтрашний инструктаж уже начался. Можете задавать вопросы.

– Двухмесячная автономка, как это возможно? – быстро спросил Влад, не успев удивиться странной форме инструктажа. – Торпедники тысячу раз успеют перехватить меня за это время, даже если я полечу на корабле с торпедным ускорителем.

– Вы полетите на обычном патрульном катере с усиленной огневой мощью, но безо всяких ускорителей. Просто и без затей.

– …и первая же торпеда сшибёт меня словно механическую утку в тире.

Гранд-майор покивал, радуясь сообразительности подопечного.

– Тут действительно имеет место некоторый риск, особенно в начальной стадии проекта. Именно некоторый, потому что мы заметили, что при повышенном значении пси-вектора торпедные ускорители дают сбой, а то и вовсе ломаются. Кстати, именно поэтому вы полетите на простом истребителе. Понимаете, лейтенант, при определённом значении пси-вектора торпедники не летают. Для начала вам предстоит определить это значение.

– Минутку! – перебил Влад. – А как же космический психоз? Пилот-одиночка, повышенный пси-вектор, психологи этого не одобрят. Вы не боитесь, что у меня произойдёт нервный срыв, и я вам таких делов понаделаю…

– Не боимся. То есть, нервный срыв возможен, но делов, извините за выражение, вы не наделаете. Не забывайте про поводок. Если вас не удастся вразумить болевым шоком, гранд-майору Кальве будет отдан приказ убить вас. И он выполнит этот приказ с большим удовольствием.

– Не понимаю, чего ради вы сообщаете мне эти подробности?

– Хочу и в будущем сопеть не расквашенным носом, – особист обворожительно улыбнулся. – Поэтому говорю правду, только правду, ничего кроме правды.

– Всю правду?

– Вы желаете слишком многого. Всю правду не знаю даже я. Хотя, что касается вас, то тут всё просто. Доброволец-смертник в данной ситуации заработает космический психоз со стопроцентной вероятностью. Именно поэтому мы стараемся не летать в эти периоды. Неважно, обуяет его священная ярость или же он впадёт в депрессию – результат будет один: мы потеряем корабль и не получим никакой информации. Вы – другое дело. Вы спокойный, уравновешенный человек. Знаете, каких трудов стоило Кальве довести вас до белого каления? Но чтобы свести вероятность космического психоза до минимума, даже вы должны быть поглощены одним, искренним и незамутнённым чувством. А что может быть искренней ненависти? Поэты вспомнят про любовь, но мы с вами не поэты, мы люди военные, поэтому нам остаётся только ненависть. Ненависть к исполнительному мерзавцу Кальве, ко мне, ведь это я задумал всю эту авантюру, которая уже стоила вам свободы, а может стоить и жизни, к самой империи, наконец…

Осуждённый Влад Кукаш гневно выпрямился, словно лейтенантские погоны ещё были на его плечах.

– Прекратите!

– А что я такого сказал? – невинно поинтересовался гранд-майор. – Во время одиночных полётов у вас будет достаточно времени, чтобы додуматься до такой простой вещи. Что дала вам империя? Я знаю, вы хотели стать художником, но пришлось становиться пилотом. Вы послушно стали пилотом, почти смертником, одним из тех, кто принимает на себя удары вражеских торпед, но вас и здесь не оставили в покое. Вы ни в чём не виноваты, вас хладнокровно спровоцировали на необдуманный, хотя и человечески понятный поступок, вас отдали под суд, ошельмовали, приговорили к позорной смерти, и в виде особой милости посылают погибать в одиночном полёте, посадив на цепь, словно бешеного пса. Государство, которое так поступает с собственными гражданами, не заслуживает любви. Вы скажете, что идёт война. Хорошо, пусть война, но ведь она идёт уже триста лет – и каковы результаты? Мы потеряли десятки тысяч кораблей, а сбили, в лучшем случае, несколько десятков. Противник давит нас техникой, в пространстве становится тесно от их торпед. Наша пропаганда хвалится, что мы не уступили ни одной из принадлежащих нам планет, но ведь враг и не пытался атаковать их! Есть даже гипотеза, что планеты вообще не нужны торпедникам, что они всего лишь стараются изгнать нас из космического пространства. Но даже этой гипотезы мы не можем проверить! Мы не знаем ничего о собственном противнике. Мы научились использовать ускорители, снятые с перехваченных торпед – и это всё. Маловато для трёхсотлетней войны, не находите? Бездарная война, бездарное командование, бездарное государство! Если бы нам удалось обнаружить хотя бы одну их планету… взять хотя бы одного пленного… захватить хотя бы один боевой корабль… ведь это так просто – если ускоритель, снятый с торпеды, разгоняет до гиперскоростей истребитель, то ускоритель с корабля-призрака разгонит космический крейсер, а то и линкор. И хотел бы я знать, что во вселенной сможет противостоять такой мощи! Впрочем, это лирика, главное, что государство не вправе рассчитывать на вашу признательность. Теперь, во всяком случае, между вами всё обговорено: вы знаете, чего вам ждать от империи, империя знает, чего ждать от вас.

– Если эти разговоры, – медленно произнёс Влад, – дойдут до вашего начальства, боюсь, вам не удастся заменить для себя позорную казнь выполнением какого-нибудь щекотливого задания. Говорят, генерал Мирзой очень не любит подобные беседы и расправляется с виновными беспощадно.

– Это довод, – согласился особист. – С органами безопасности шутить небезопасно, даже если сам работаешь в них. Я рад, что вы это понимаете. Кстати, мы с вами ещё не представлены друг другу. Я знаю о вас всё, вы обо мне – ничего. Позвольте представиться: начальник Особого отдела генерал-барон Мирзой-бек.

Влад гулко глотнул и сел на заправленную койку. Генерал, благосклонно кивая, смотрел на это грубейшее нарушение дисциплины. Затем произнёс:

– Теперь вы знаете, какие силы задействованы в вашем проекте. Не стану врать, что я рискую головой, но рискую многим, так что язык вам лучше держать за зубами. Помните про поводок и майора Кальве. И заметьте, я веду эти недозволенные речи исключительно для того, чтобы свести для вас к минимуму риск заболеть космическим психозом.

"Странно, – подумал Влад, – у генерала совершенно европейская внешность, при таком-то имени".

Вслух он сказал:

– А вам не кажется, господин генерал-барон, что делая ставку на незамутнённую ненависть, вы совершаете ошибку? Ведь ради того, чтобы досадить вам, я могу просто покончить с собой. И что тогда?

Генерал вскочил со стула.

– Умница! – проникновенно выговорил он. – Положительно, мы не ошиблись в вас, вы задаёте именно те вопросы, какие нужно. Так вот, вы не покончите с собой. Если бы у вас не было никакой надежды – тогда другое дело, но надежда у вас есть. Не забывайте, что во время полёта вы будете один, гравигенная связь на таких расстояниях ненадёжна, а поводок… это же психотропное устройство, при максимальных значениях пси-верктора он просто не будет работать. Потом, конечно, восстановится и связь, и поводок, так что вам придётся давать отчёт, чем вы занимались, но тем не менее, значительную часть времени вы будете полностью независимы. Кстати, учёные утверждают, что снять поводок абсолютно невозможно, мол, необратимые изменения в мозгу и всё такое прочее… Но единственное, в чём я абсолютно убеждён: что абсолюта не существует. Завтра на инструктаже вам категорически запретят предпринимать хоть что-то в отношении поводка, но здесь, в приватной обстановке я благословляю вас на этот подвиг. Снимите – будете свободны. А я буду знать, что такая штука возможна. Это тоже чрезвычайно ценная информация. – Мирзой-бек шагнул через комнату, коснулся дверной ручки. Улыбнулся штатской, не подходящей к мундиру улыбкой. – Вот теперь я рассказал вам всё, так что на завтрашнем инструктаже меня не будет. Там дадут технические вводные и наговорят кучу благоглупостей. Не надо перечить инструкторам, к чему смущать честных офицеров? А послезавтра вы улетите и на время станете свободным. Вы будете улетать всё дальше и на дольше, выполнять всё более сложные задания. Вы отыщете для нас планеты торпедников или их базы, ненавидя империю, вы будете спасать её, и дрожащий призрак свободы будет светить вам вдали. А я искренне желаю вам удачи.

Генерал вышел, тихо прикрыв дверь. Влад подошёл к окну, глянул на улицу. Там темнело, на небе высыпали звёзды, и среди них словно небольшая луна ярко светился шар Седьмой опорной базы космических войск. Там было его прошлое место службы, оттуда послезавтра он вылетит в свой первый поиск.

3.

Кто-то из богословов прошлого, доказывая истинность Священного писания, призывал читателя глянуть на небо. Мол на Земле всё изменчиво, временно и преходяще, ураганы случаются, извержения вулканов и землетрясения, а на небеси всё движется по раз и навсегда определённым путям, словно в отлаженном часовом механизме. Этого бы учёного дурака посадить на патрульный катер и отправить в свободный поиск… помер бы, бедняга, со страху вместе со своим богом. И не нужно даже серьёзных катаклизмов, никаких взрывов сверхновой, никаких слияний чёрных дыр, достаточно сближения двух нейтронных звёзд, что в плотных скоплениях происходит сплошь и рядом. Беда эта может случиться очень далеко, а отголоски её аукнутся чуть не за полгалактики. Гравитационное поле начинает непредсказуемо пульсировать, и в такт ему бьётся плазма в реакторе, грозя вырваться на волю и испарить корабль. Не хочешь сгорать – глуши реактор и ложись в дрейф, но и это приводит лишь к отсрочке гибели. Обезумевшие звёзды испускают потоки гамма-квантов, нейтронов и заряженных частиц, и эта небесная артиллерия за пару суток превращает человеческое тело в комок слизи. Потом, может быть, товарищи найдут твои оплывшие останки и по наведённой радиации определят, как быстро и сколь мучительно ты помирал. Никакая броня не спасёт неудачливого астронавта, настоящей защитой может служить только плотная атмосфера вовремя подвернувшейся планеты. Если, конечно, сподобит счастливый случай добраться туда на барахлящем движке.

Влад Кукаш не доверял счастливым случаям и выбирал маршруты так, чтобы поблизости всегда была система с подходящей планетой. И когда первый толчок заставил взвыть аварийную сигнализацию, нужная планета была в двух часах лёта. Едва прошла гравитационная волна, Влад врубил двигатели на форсаж, понимая, что через несколько минут следует ожидать радиационного всплеска, а дальше начнётся круговерть, выбраться из которой уже не получится. Поле искусственной гравитации он расширил насколько возможно, чтобы хоть немного прикрыть двигатель от внешних воздействий. Он успел набрать достаточную скорость, чтобы уйти от фронта тяжёлых частиц, а гамма-кванты, зацепившие катер через полчаса, на этих скоростях обернулись относительно безобидным рентгеном. За полчаса Влад успел подготовиться к посадке, крепко изругать пропащую жизнь и отправить на базу гравиграмму, хотя у него не было никакой уверенности, что сообщение дойдёт. Однако, оно дошло, более того, надсадно хрипящий передатчик вдруг взмекнул голосом лорд-капитана Кутерлянда: "Посадку запрещаю!.." – и вновь разразился серией хрипов.

– Ага, запрещаешь! Так я тебя и послушал. Тебя бы сюда, мигом бы в штаны наделал. Не слыхал я твоего запрещения, понял, лорд? Связи у меня нет.

Больным местом всех пилотов было то, что воинский устав обязывал их беспрекословно выполнять указания, присылаемые с базы. Боевой генерал, командующий флотом, должен был подчиняться какому-то майоришке, только потому, что тот сидел в штабе и перед званием имел приставку "гранд". А генерал был просто генералом, безо всяких титулов, и с пространством сталкивался вживую.

Космос на экранах пылал. Особо впечатляла гравитационная картина: закручивающийся спиралью смерч, уродливый слепок галактики, сквозь него смутными пятнами просвечивает звезда, к которой он приблизился вплотную, и пара планет, на одну из которых предстоит свалиться. Жёсткая область электромагнитных колебаний бьёт по глазам мешаниной сполохов, а радиодиапазон залит ровным белым светом. И лишь видимый свет позволял разглядывать безмятежную картину свободного космоса.

Тормозил Влад, прикрываясь гравитационным полем звезды, и к планете вышел совершенно на нулевой по межзвёздным понятиям скорости. Теперь, когда его прикрывают магнитные поля звезды и планеты, корпускулярные потоки можно не принимать в расчёт, поэтому Влад, не желая рисковать напрасно, вырубил двигатель, позволив истребителю свободно падать на планету. Затормозить он успеет и в атмосфере, а стукнет его всё равно прилично, патрульный катер не приспособлен к посадке на планеты земного типа, особенно если у него не работают гравигенераторы.

За бортом уже начал светиться разреженный газ ионосферы, когда на оптическом экране, единственном, который продолжал служить, Влад заметил косой кометный росчерк. Ошибиться было невозможно, слишком часто за годы службы Влад видел эти росчерки. На перехват падающему кораблю шла вражеская торпеда.

Что представляют собой торпедники, не знал никто. У генерал-барона Мирзой-бека были все основания называть войну бездарной. Триста лет назад имперский флот, идущий на подавления восстания в одной из провинций, был внезапно атакован неизвестным противником. Командование сгоряча решило, что это новое оружие повстанцев, но потом выяснилось, что мятежные провинции также были атакованы. При этом противника обнаружить не удалось. Светящиеся капсулы, формой напоминающие веретено, были слишком малы, чтобы нести хоть какой-то экипаж. Собственно говоря, они не могли иметь даже двигателя, трёхметровая величина просто не позволяла им этого. Тем не менее, веретёна, тут же прозванные торпедами, не только развивали скорость тысячекратно превышающую скорость света, но и маневрировали на этих скоростях, посмеиваясь над законами физики.

Поначалу торпедники едва не парализовали всякую жизнь в галактике. В первых же боях были потеряны сотни истребителей, что неудивительно, если учесть, что предельная скорость имперского корабля в ту пору составляла десять це. Спасало только явное преимущество в огневой мощи. Слабенькие энергетические разрядники, зачем-то имевшиеся на торпедах, не могли причинить никакого вреда кораблю землян, а подойти вплотную к тихоходному броненосцу или крейсеру торпеда не успевала, её сжигали раньше. Зато истребители, транспортные катера и крошечные исследовательские кораблики гибли пачками. А ведь именно они, а не медлительные летающие крепости осуществляли львиную долю межзвёздных перевозок. Яркая точка торпеды сливалась с кораблём, и, спустя несколько секунд, следовал взрыв. Анализ газов, оставшихся на месте взрыва, неизменно показывал, что взорвались батареи плазменных пушек. Иногда на месте катастрофы находили части корабельного оборудования, но никогда ни единой частицы брони или двигателя. И никаких следов торпеды. Загадка эта оставалась необъяснимой, но и без того ясно, что звездолёт, у которого взорвались артиллерийские батареи, будет разрушен до основания.

Казалось, война проиграна вчистую. Капитуляции не было лишь потому, что её никто не требовал. Единственным положительным следствием войны оказалось то, что перед лицом внешней агрессии сепаратисты уже не смели выступать в открытую. Космические форты, способные выжечь всё пространство окрест, и потому неуязвимые для торпед, были пусть сомнительным, но единственным гарантом безопасности.

А потом в войне случился если не перелом, то частичное выравнивание сил. Произошло это случайным и совершенно нелепым образом. Исследовательский кораблик, принадлежащий одному из провинциальных университетов, был атакован одиночной торпедой. И на что надеялся молодой профессор биологии, в одиночку отправляясь в опасное путешествие? То есть, это как раз понятно – сначала он надеялся проскочить незамеченным, а потом надеяться стало не на что, но умирать не хотелось, и штафирка, лысый очкарик стал драться. Стрелком он был никудышным, в пять минут расстрелял боезапас единственной пушчонки, и когда торпеда красиво как на параде пошла на таран, применил последнее средство, которое оказалось у него – биоманипулятор.

До той поры биоманипулятор не считался оружием и был принадлежностью не боевых, а исследовательских кораблей. Механизм этот представляет собой упругий липкий жгут длиной около двухсот метров, который наподобие лягушачьего языка выстреливается в сторону добычи. Он с равным успехом может отбирать образцы микрофлоры и спеленать хищного звероящера. Опытный оператор может на расстоянии ста шагов выхватить из роя насекомых заранее указанную мушку, да так, что остальные и не поймут, куда девалась их подруга.

Опрометчивый профессор оказался виртуозом, так что торпеда была крепко спелёната во мгновение ока. Она сияла всеми цветами побежалости и вовсю хлесталась своими жалкими молниями, но ничего не могла поделать. Так профессор и доставил её к ближайшей базе, бережно держа на весу и не осмеливаясь втащить страшную добычу в корабль. Это уже потом установили, что пойманная торпеда не взрывается.

Далее пленницей занимались военные, и окончание истории скрыто покровом секретности. Ходят слухи, что разобрать торпеду так и не удалось, а когда после долгих мытарств непроницаемое свечение погасло, на месте торпеды обнаружилась горстка мелкого сора и двухметровая палка, выстроганная из дерева неизвестной породы. Всё это, впрочем, относится к области фольклора, после отбоя в казармах кадетских училищ рассказывают и не такое.

Во всяком случае, именно военные обнаружили, что если спелёнатую торпеду поместить в створ плазменной камеры, обычный гиперпространственный двигатель начинает развивать непредставимую мощность, а вернее, при той же мощности позволяет кораблю разгоняться до немыслимых прежде скоростей, хотя и эта скорость была меньше чем у торпед.

С этого времени всякий самый незначительный борт оборудовался биоманипулятором, и искусству обращения с ним уделялось не меньше времени, чем огневой подготовке. Началась охота за торпедами, и первые быстроходные истребители появились на театре военных действий. Ими и были обнаружены корабли-призраки – настоящие корабли торпедников, которых по словам генерал-барона Мирзой-бека за всю войну было сбито, в лучшем случае, несколько десятков. А ведь это были не крейсера, а кораблики, размерами не отличавшиеся от истребителей империи. Огневой мощью призраки похвастаться не могли, но их окружало опасное торпедное свечение, и они обладали неприятной способностью исчезать в самые неподходящие моменты, за что и были прозваны призраками. От прямого боя призраки стремились уйти, что было им вовсе не трудно.

Война вновь зашла в тупик, что, кажется, удовлетворяло всех сановников империи кроме Мирзой-бека – европейца с азиатским именем.

Сталкиваться с торпедой один на один Владу ещё не доводилось. Тем более, в такой критической ситуации. Обычно пилоты старались не рисковать и держались плотным строем. Охотников получить очередное звание за пойманную торпеду было не так много, и большинство из них ловило торпеду не манипулятором, а собственным бортом. Влад не стремился к воинской карьере и предпочитал не подпускать торпеды на расстояние манипуляторного броска. Но сейчас – совсем иное дело. Торпеда была нужна ему во что бы то ни стало. Торпеды не летают при повышенном пси-векторе, и поводок, нацепленный гранд-майором Кальве, тоже не работает в этих условиях. Значит, между ними есть что-то общее. Помудрить бы с пойманной торпедой, с разрядами, которыми она стегается, со свечением, а быть может, и с другими свойствами, о которых даже слухи не ходят… Всяко дело, это лучше, чем впустую скрежетать зубами от чистой незамутнённой ненависти.

Краем глаза Влад глянул на указатель пси-вектора, специально установленный на его корабле. Прибор зашкаливал.

Ничего себе – не летают! Хотя, эта торпеда и впрямь не летит, она падает, точно так же, как и корабль Влада.

Торпеда скользила в каких-то трёхстах километрах, так что оптика позволяла отчётливо видеть её – крошечную светящуюся сигарку, оставляющую след, слегка напоминающий инверсионный. Спектрометр можно не включать, и так известно – нет там никакого спектра, сплошная белизна, словно радиодиапазон во время космического шторма.

– Посадку запрещаю! – квакнул приёмник и захохотал треском помех.

Торпеда вошла в перекрестье прицела, бортовой компьютер замигал зелёным, призывая стрелять, потом обиженно бипнул.

Нет, стрелять нельзя. Даже разбившаяся о камни торпеда ценнее, чем сожжённая. Падай, голубушка, падай, а я посмотрю, куда ты упадёшь, и что там с тобой случится…

В этот момент торпеда ударила.

Никогда прежде торпеды не применяли гравитационный удар против обычного сторожевика. Случалось, уходя от истребителя с торпедным ускорителем, призрак или обычная торпеда притормаживали его, но ни разу ещё земляне не регистрировали такой силы удара. Вероятно, эти энергии и позволяли торпеде совершать лихие развороты. Но сейчас чудовищный удар, способный смять собственное поле катера и размазать Влада по стенкам рубки, пропал втуне. Более того, он притормозил падающий сторожевик, словно приглашая его совершить мягкую посадку. Случайными такие промахи не бывают, Влад понял – его сажают. Что ж, это уже интересно… Терять ему, считай что, нечего, значит, можно играть в самые рискованные игры.

Второго тормозного импульса владельцы торпеды дать не успели, не смогли или не сочли нужным. Сама торпеда тоже падала, мёртво кувыркаясь в воздухе и не предпринимая никаких попыток выправить своё бедственное положение. Словно и не она только что тормознула падающий космический катер. Ладно, играйся, сейчас не до тебя, земля уже слишком близко…

Автоматику Влад перебросил на слежение за падающей торпедой, а сам принялся сажать корабль вручную. Справился он с этим идеально, будь на земле захваты, наподобие тех, что стоят в посадочных шахтах, истребитель так и остался бы стоять, устремлённый носом в зенит и готовый в любую секунду взмыть в небо. Увы, никаких захватов на девственной поверхности не было, и, постояв пару секунд, башня корабля накренилась и загрохотала по склону, пропоров меж камней полукилометровой длины шрам.

Перегрузок Влад не ощущал, но и без того впечатление было не из приятных. К тому же, совершенно неясно, как теперь взлетать. Если посадка истребителя на планету с атмосферой весьма проблематична, то самостоятельно взлететь удавалось лишь героям легенд и мифов. Теперь, задним числом можно понять лорд-капитана Кутерлянда и даже посочувствовать ему. Ради недовешенного смертника посылать спасательную экспедицию, поднимать с поверхности планеты покорёженный корабль… беда, морока, головная боль…

Торпеда была потеряна из виду уже в те секунды, когда катер кувыркало по камням. Судя по всему, противник не ожидал от Влада такой зоркости и пытался в последний миг спасти ценное оборудование, однако, земля оказалась слишком близко, и торпеда, уже начавшая вираж, всё-таки упала в каких-то десяти километрах.

Что ж, это приятно, когда противник, пусть даже бесконечно сильнейший, не ожидает от тебя чего-то, а ещё лучше, когда у него, противника, что-то не получается. Такие вещи внушают надежду на добрый исход дела.

Наружу Влад выбрался через амбразуру, предназначенную для действий биоманипулятора. Обычный люк, где имелась кессонная камера, которую можно было бы задраить снаружи, оказался плотно прижат к камням. Проход из боевой рубки, где обитал Влад, в технические помещения был опечатан, так что Влад нарушил ещё один строжайший запрет. Но, как говорится, кто не рискует, тот не только не станет Наполеоном, но и одноимённых коньяка с пирожным не попробует.

К месту падения торпеды Влад добежал за два часа. Можно было бы и побыстрей, но всё-таки, пересечённая местность, да и снимок, сделанный с километровой высоты из падающего корабля получился не вполне чётким. Никакой торпеды найти не удалось, обнаружилась лишь свежая воронка, выбитая в глинистой земле. И ещё – цепочка босых человеческих следов на рыхлом отвале, окружающем воронку. Следов, ведущих из центра ямы в сторону его корабля.

Назад Влад примчался, побив все личные рекорды, но всё же опоздал. Возле распахнутой амбразуры сидела девчонка лет семнадцати с виду и самозабвенно, в голос рыдала, размазывая слёзы по чумазым щекам.

4.

Кракен вовсю бушевал в зените, так что Чайка, оглохшая и ослепшая, заметила чужака, только когда он выступил из-за груды камней, наваленных опрокинутой ступой.

Поначалу Чайка решила, что кто-то из сестёр оказался случайно на островке и, заметив падающую ступу, примчался на поживу.

– Опоздала, подруженька, – мстительно произнесла она и, лишь бросив взгляд в сторону гостя, поняла, что ошиблась. Явившийся был слишком высок, широк в плечах и чем-то резко отличался от любой из сестёр. Пружинисто вскочив, Чайка изготовилась к бою.

– Тогда уж не подруженька, а мил-дружок, – сказал Влад, для того, чтобы что-нибудь сказать. Беспомощная девчонка преобразилась во мгновение ока, зарёванное лицо стало холодным и сосредоточенным, ладная фигурка, затянутая в кожаный комбинезончик, напружинилась для стремительного броска, а вокруг левой руки опасно засветились огни Эльма, что так любят изображать кинематографисты и иллюстраторы фэнтезийных романов. Огни эти не понравились Владу больше всего, и он, быстро добавил, мотнув головой в сторону неприятного свечения: – Ты это дело погаси, нечего зря электричество тратить.

Говорил незнакомец странно, с силой выдыхая воздух и производя громкие бессмысленные звуки, но всё-таки основной смысл его речей был понятен. Главное, что нападать он не собирался, по крайней мере – сейчас.

Чайка успокоила раздражённо шипящую бирюзовицу и произнесла более миролюбиво:

– А хоть бы и мил-дружок, но ступа-то всё равно сдохла. Так что мы оба на бобах остались.

Мил-дружок ничего не понял. Он стоял, переводя взгляд с перемазанного лица на лоснящуюся кожу комбинезона, затем на исцарапанные ноги. Не вязались эти детали друг с другом. То есть, лицо с босыми ногами гармонировало, а комбинезончик был явно из другой оперы. Затем взгляд зацепился за длинную палку, что словно дедовская берданка торчала у девушки над плечом. Сразу наполнились живой памятью казарменные страшилки, что звучали в дортуарах после отбоя. Можно и к гадалке не ходить, палка выстрогана из неизвестного науке дерева.

– На метлу не зыркай, – предупредила девушка, и Влад обратил внимание, что говорит она не разжимая плотно сжатых губ.

Вот, значит, каков враг, с которым империя сражается уже три сотни лет… веснушки и свежая ссадина над бровью – неужто результат падения с космической орбиты? Вполне возможно, если вспомнить потрескивающие молнии между пальцев. Серьёзная девочка… но почему-то совершенно не хочется выхватывать оружие, которого осуждённому Кукашу иметь при себе не полагается ни в какой ситуации.

– Милости прошу в гости, – сказал Влад, указывая на открытый люк.

– Говорят тебе, нет там ничего, – сразу поникнув, ответила девушка. – Я смотрела, сдохла ступа, внутри одна мертвечина.

– Ты что, внутри хозяйничала? – взревел Влад и ринулся в рубку. Контрольные огоньки успокоили его. О неблагополучии сообщали лишь два сигнала: катер неверно ориентирован относительно твёрдой поверхности и потому не может взлететь, да входной люк блокирован всё той же нештатной поверхностью. Ну, не приспособлен межзвёздный разведчик к посадке на планеты – слишком длинный, слишком тонкий, чтобы отнести жилые отсеки подальше от реактора, да и от носа корабля, где слишком сильно встречное излучение. А уж поднять его – задача и вовсе нереальная. Хотя, как говорят, бывали случаи, когда пилоту удавалось самостоятельно поднять катер с земли. При наличии искусственной гравитации вес не играет роли, остаётся управиться только с массой, и хотя инерция штука упрямая, но человек порой ещё упрямее.

Впрочем, Влад и не собирался предпринимать никаких шагов для своего спасения. Вот стихнет шторм, наладится связь, тогда Влад пошлёт на базу гравиграммку, выслушает матюги дежурного лорда, а потом примется ждать спасателей. И ни у кого не возникнет ни малейших сомнений… ну да, не стал смертник совершать трудовых подвигов, так на то и мудрость изречена: солдат – спит, служба – идёт". А каторжник Кукаш тем временем потолкует по душам с босоногой летуньей.

Чайка стояла возле распахнутого створа и наблюдала за действиями нового знакомца. Судя по всему, мил-дружок и впрямь не первый раз был внутри ступы. Он по-хозяйски оглядел огни на стенке, что-то слегка переменил в их расположении. Сквозь решётку на одном из выступов доносились неразборчивые механические хрипы. "Замолкни, дурак!" – прикрикнул мил-дружок, и наступила тишина. Слишком уж одновременно случились два эти события, чтобы объяснять их случайностью. Между тем, хрипящая штуковина была также мертва, как и всё кругом, а магию, вздумай мил-дружок применить её, первым заметил бы кракен, раскинувший лапы на полмира.

– Ты что, – настороженно спросила Чайка, – умеешь приказывать мёртвым вещам?

– Ерунда, – отмахнулся Влад. – Он просто настроен на звук моего голоса. Вот и вся хитрость.

– Но ведь он мёртвый, – словно маленькому повторила Чайка очевидную вещь.

– И что с того? – мил-дружок в упор не желал понимать самых очевидных вещей. – Ты что же, только с живым дело имеешь? Так не можешь? – Влад поднял с пола сорванную с запретной двери пломбу, подкинул на ладони, поймал, разжав кулак продемонстрировал пломбу летунье.

– Так могу. Но для этого силы нужно – совсем ничего. А ты хриплую решётку голосом пришиб. И потом… – Чайка запнулась, но всё же задала главный вопрос: – Я правильно поняла, что ты в этой скорлупе давно?

– Больше месяца.

– И кроме тебя тут не было ничего живого?

Влад кивнул, и кивок этот прозвучал для изощрённого слуха кратким, но исполненным горечи: "Да".

– И падал сюда вместе с ней?

– Конечно.

– Но ведь я видела, как ступа маневрировала. И хорошо, между прочим, маневрировала, мне аж завидно стало.

– Это я маневрировал, а сама она, на автопилоте, может только простейшие маневры совершать.

– Вот и я о том! – закричала Чайка. – Мы ведь тоже на таких ступах летаем, но чтобы им приказывать, надо, чтобы она была живая! А твоя – умерла давно, сам же сказал: больше месяца. Как же она тебя слушалась?

– Она и сейчас слушается, только взлететь не может, для этого её вертикально поднять надо. А так… – Влад, не садясь в кресло пилота привёл в действие сервомоторы биоманипулятора, и Чайка с ужасом увидела, как, чмокнув, распались запоры на внутреннем створе, и язык ступы, который она так и не успела ампутировать, длинный, белый и смертельно опасный, вылетел из пасти, дрожа завис над камнями, метнулся в сторону и сорвал одиноко растущий цветок. Потом, изогнувшись петлёй, ринулся к ней.

Чайка с трудом сдержала крик. В замкнутом помещении было некуда деваться от убийственного языка, и нечем защищаться. Это была верная гибель, то, чего сёстры боялись больше всего. Но язык, не коснувшись её, замер в полушаге. Неимоверно истончившийся кончик языка сжимал сорванное растение.

– Подарок, – сказал мил-дружок.

Чайка медленно выдохнула и осторожно взяла цветок двумя пальцами. Цветок был ничем не примечательный, не содержал никакой силы, годной для волшебного зелья, да и лечебными свойствами похвастаться не мог. Совершенно бесполезное растение, но то, как он был подан…

– Испугалась? – спросил Влад. – Сейчас я его уберу.

Чмокнули запоры, язык исчез.

– Эта штука, – переводя дыхание, сказала Чайка, – она не живая, но и не совсем мёртвая. Говорят, прежде кое-кто из сестёр делал таких големов. Это всегда плохо кончалось. Нельзя с големами дело иметь. Ты её убей или, давай, я убью.

– А с меня потом начальство голову снимет за порчу оборудования, – сказал Влад. – И вообще, ничего в нём нет опасного. Кремнийорганика, псевдобелковые структуры… – он замолк, исчерпав свои познания в области квазиживых систем.

– Этому тоже можешь приказывать? – спросила Чайка, указав на артиллерийские батареи… прорва косной, неодушевлённой энергии, стократ больше, чем требуется помелу для полёта, но всё негодное, ибо мёртвое не летает, а лишь падает.

– Могу и этому, только отчитываться придётся, почему стрелял, да зачем…

Уже второй раз мил-дружок упомянул некие недобрые силы, от которых он зависит. Значит, рано или поздно придётся встретиться с этими… настоящими хозяевами. Мысль эта плотно легла в память, так, чтобы всякую минуту Чайка была готова ко встрече с неведомым врагом. Именно врагом, потому что всякий раз, когда симпатичный мил-дружок поминал эти силы, вокруг него ощутимо сгущалось тёмное облачко ненависти.

И хотя Владу Чайка ничего не сказала, он, словно подслушав тайную мысль, бесшабашно воскликнул:

– А, семь бед – один ответ! Смотри. Да не туда… вон, видишь горка? Сейчас мы ей вершину поправим.

Одно неуловимое движение, и вершина, вздымающаяся на добрых полкилометра, обратилась в вулкан. Огненный смерч, опустошая окрестности, прошёлся по соседним вершинам, раскалывая камень, сжигая и уничтожая всё, вставшее на пути. Корабль ощутимо тряхнуло, сквозь распахнутый люк пахнуло жаром. Снаружи что-то горело, а на пульте тревожно замигали огни, извещавшие, что корабль подвергся нападению и задет выстрелом.

– Дела!.. – пробормотал Влад, сам не ожидавший такого эффекта от собственной стрельбы. – Красиво садануло.

– Впечатляет, – уклончиво согласилась девушка, заворожено созерцающая катаклизм.

Лишь когда огонь снаружи начал стихать, Влад понял, что произошло. Плазменная пушка рассчитана на стрельбу в физическом вакууме, где она способна стрелять на многие сотни и тысячи километров. Гигантские орудия космических крепостей так и вовсе способны поражать цель, отстоящую на десятки астрономических единиц. Но здесь, в плотной атмосфере, плазменный заряд вызвал ионизацию воздуха уже у самых орудий, так что досталось не только горам, но и стрелку. Пальба в атмосфере из плазменной пушки оказалась страшным и самоубийственным делом. Дальность стрельбы уменьшилась в десятки раз, зато плотность огня возросла обратно пропорционально квадрату расстояния. Ещё пяток таких выстрелов – и истребитель уничтожил бы не только всё окрест, но и себя самого.

– Скажу, что едва не врезался при посадке и пришлось убирать помеху, – пробормотал Влад, разглядывая расколотую гору. – Потому и бил на полную мощность. А впредь мне наука: сначала думать, а потом палить.

– Это никогда не мешает.

Влад глянул на собеседницу и наконец задал простой и естественный вопрос:

– А как тебя зовут? Ну не подруженькой мне тебя кликать-то.

Прежде среди сестёр бытовало поверье, что знание имени даёт недругу власть над тобой. Пустое суеверие, сам не позволишь, никто над тобой власти не возьмёт. Но всё-таки ведьмы неохотно называли свои имена. Однако, разговор с хозяином мёртвой ступы складывался так, что не ответить было просто неудобно.

– Чайкой меня зовут.

– А меня – Влад.

– А мил-дружок – что такое?

– Это вроде как у вас – подруженька. Ласково, да не очень.

Влад быстро перевёл артиллерийские батареи в режим подзарядки, повернулся к Чайке.

– Ты знаешь, у меня ощущение, что мы с самого начала называли друг друга по именам.

– В общем-то так оно и было.

Чайка, по-прежнему стоявшая в дверях, осторожно кивнула в сторону пульта и спросила:

– Можно я посмотрю его поближе? Я не стану… хозяйничать.

– Посмотри. Только не касайся ничего. Вообще-то здесь сенсорное управление, всё настроено на меня, но мало ли…

Чайка подошла, наклонилась, словно обнюхивая приборы, а может она и в самом деле обнюхивала их, Влад не разобрал. Зато он вплотную увидал метлу, на которую ему решительно запретили зыркать. Это действительно оказалась метла: пучок сухих веток, накрепко перевязанных грубой бечёвкой и насаженых на длинную палку. Уже прорву лет люди не пользуются этим допотопным инструментом, и метла известна им лишь из волшебных сказок. Непременный атрибут злой ведьмы… "Покатаюся, поваляюся Ивашкиного мясца поевши!" – смотри, Ивашка, как бы на обед не угадать…

– Не понимаю! – вынесла окончательный приговор Чайка. – Мёртвый он как есть. Тут просто некому приказывать. Как ты с ним управляешься?

– Да вот, получается как-то, – Влад пожал плечами. – Ты ведь тоже не только с живым дело имеешь. Ну, например… – он хотел было указать на помело, но поостерёгся и, запнувшись на мгновение, закончил фразу: – например, комбинезон – живой?

– Одёвка-то? – Чайка провела ладонями по бокам. – Живая, конечно.

Она щёлкнула одёвку по носу, та послушно сползла и свернулась у ног, недовольно сопя и поблескивая пуговками глаз.

– Да… – выдохнул Влад.

Смотрел он вовсе не на сброшенную одёвку, а на то, какая она, Чайка, без одежды. Было в этом взгляде неприкрытое восхищение, радость и, почему-то, с трудом сдерживаемая жадность смертельно изголодавшегося зверя. Взгляд притягательный и пугающий одновременно.

Засмущавшись неведомо чего, Чайка послала панический сигнал одёвке и перевела дух, лишь когда непроницаемая чёрная кожа привычно облекла её тело.

– Такого я не ожидал, – произнёс Влад, растирая лицо рукой. Очевидно, странное наваждение отпускало его медленнее. Он помолчал немного, потом проговорил, словно пробуя на вкус имя: – Слушай, Чайка, давай присядем и расскажем друг другу всё с самого начала. Кто мы такие и откуда здесь взялись.

– Давай, присядем, – согласилась Чайка. Проигнорировав приглашающий жест в сторону одного из мёртвый предметов, она присела на корточки и начала рассказ: – Ты же видишь, я простая ведьма, – Влад кивнул, подтверждая, что он уже понял: его собеседница – самая что ни на есть простая ведьма. – Сегодня у меня первый вылет… неудачный. Только вылетела – тут кракен. Значит, надо несолоно хлебавши, домой бежать. А помелу для нового вылета пятьдесят лет силу копить. Старухой буду… Вот я и погналась за тобой, потому что обида взяла. Я же не знала, что это ты летишь, думала – обычная дикая ступа, живая… теперь тут и останусь, пока не загнусь. Вот и вся моя история.

– Ясно… – протянул Влад. – То есть, дело ясное, что дело тёмное. Значит, мы оба тут не по своей воле кукуем… На орбиту я тебя, положим, постараюсь поднять, а дальше, уж и не знаю как. Планета твоя далеко?

– Какая планета? – искренне удивилась Чайка. – Планеты – это звёзды бродячие, что по небу ходят. До них и в ступе не долететь. А я на Земле живу.

– Так, это уже интереснее! – сказал Влад. – Дело в том, что я тоже с Земли прилетел. Родился там, вырос. Вот только ведьм у нас на Земле нет. В сказках рассказывается, что прежде были, а сейчас нет. И на мётлах у нас никто не летает, а ты ведь на помеле сюда заявилась?

– На помеле, – согласилась Чайка.

– И как это всё друг с другом согласуется?

– Слушай, а может быть, ты со Старой Земли? У нас рассказывают, будто раньше ведьмы на другой Земле жили. И там кроме них ещё были люди – мужчины и женщины. А потом между простыми людьми и ведьмами вражда пошла. Многих сестёр убили, а остальные собрались и улетели на Новую Землю. И где Старая Земля находится, никто уже не знает.

– Я знаю. У нас и сейчас живут мужчины и женщины, а вот ведьм, таких, чтобы летать умели и молнии с пальцев стряхивать – ни одной.

– Конечно, мы же улетели, и сила с нами ушла. Слушай, я вот знаю, что женщины на ведьм похожи, только силы в них нет. А мужчины, кто такие? Хоть бы краем глаза посмотреть…

– Посмотри, – разрешил Влад.

– Так ты, что ли, мужчина? – догадалась Чайка. – А я-то гадаю: и на человека, вроде, похож, а какой-то не такой.

– Спасибо на добром слове, – Влад усмехнулся. – Всё-таки признали похожим на человека. А вообще, как вы без мужчин обходитесь, дети у вас откуда берутся? Сами, что ли, заводятся, от сырости?

– В капусте находим, – в тон Владу ответила Чайка. – А вообще, если колдунья захочет ребёнка, то она идёт к старшим сёстрам, те у неё кровь берут, ещё что-то, творят специальные заклинания – я их не знаю, это старушечья ворожба – и потом у женщины рождается дочка. У некоторых сестёр по тринадцать дочерей бывает, но это у тех, кто летать не может. Вот если бы я от кракена не сюда бросилась, а домой, то тоже пошла бы и завела себе дочку.

– Рано тебе о дочках думать, – не слишком искренне сказал Влад. – Погоди, разберёмся с твоим кракеном, ещё полетаешь.

– Кракен и сам скоро уберётся, а вот помело у меня погасло, и заново его не разжечь. Одна всего змейка, а их надо помелу штук тридцать скормить, а без этого толка не будет.

Влад согласно кивнул, не вдаваясь в подробности. А что можно сказать? Пообещаешь девчонке помощь, а потом в дело вмешаются Мирзой-бек и гранд-майор Кальве… уж они-то не станут выяснять, как молоденькие ведьмочки обходятся без мужиков, они сходу за помело возьмутся. И – держись, Чайка – навеки тебе быть бескрылой.

– В наших сказках, – сказала Чайка, – мужчина обязательно или прекрасный принц или великан-людоед. Людоедов побеждают, а в принцев влюбляются и потом живут долго и счастливо.

– До принца я не дорос, – невесело пошутил Влад, – до великана – тоже роста не хватает. А что касается людоедов, то их и в настоящей жизни предостаточно. Мяса человечьего они, конечно, не жрут, но и добрей от этого не становятся. Им только на зубы попади, не выпустят.

– У нас то же самое. Едят друг друга поедом.

– Тогда давай думать. Может быть, можно метёлку твою от реактора подзарядить, ну… от ступы?

– Не, я смотрела, там всё мёртвое, метла такого не ест. Ей бы звездчатки погуще или бирюзовицу.

– А сама ты что ешь? Тоже только живое?

– Ага, – Чайка улыбнулась, блеснув ровненькими зубками. – Особенно люблю по ночам у мужчин кровь пить…

Заметив, что Влад слушает с серьёзным видом, она расхохоталась и произнесла, словно извиняясь:

– Я всякое ем, и варёное и печёное. Ватрушка у меня знаешь какая знатная получается? Но живое, конечно, лучше. Некоторые сёстры только живое и едят. Пауков глотают, мокриц, червей дождевых. Я пробовала червяков – невкусно. Пресные они, и земля на зубах скрипит; у них всегда земля внутри. А вот яблоки – люблю, и ракушки – морские гребешки.

– Яблок и гребешков не обещаю, – сказал Влад, старательно пропустивший мимо ушей менее аппетитную часть рассказа, – но рацион у меня не каторжный, а боевой, так что и вдвоём с голодухи не погибнем. Давай обедать.

Сублимированные продукты на Чайку впечатления не произвели, хотя свою долю она подъела до последней крошечки. Влад смотрел на сосредоточенно жующую Чайку: "Всё-таки, она ещё ребёнок. Жить ей, по собственным её словам, осталось недели две, ей бы сейчас метаться, пути к спасению искать, а она чёрт-те чем занимается, и на уме у неё прекрасные принцы и людоеды-великаны. Да и я хорош, нет, чтобы сразу спросить, что ей известно о пси-векторе, и как бы к моему поводку ключик подобрать… Хотя, о пси-векторе она, скорей всего, и не слыхивала и кличет его каким-нибудь волшебным именем. Ребёнок, право слово…"

Вслух он сказал:

– Кончится шторм – постараюсь взлететь. Авось сумеем и без помела, на моих скоростях, насобирать тебе звездчатки и бирюзовиц.

– Не насобираем. Кракен всё подчистую сожрал. Разве что где-нибудь совсем далеко. И потом, ты же говорил, что взлететь не можешь.

– А я через "не могу" постараюсь. Катер-то исправный, но на боку лежит. Сумею его стоймя поставить – взлечу, не сумею – значит не судьба.

– И всего-то? – удивилась Чайка. – Так я могу твою ступу хоть сейчас на попа поставить… – Она глянула в низкий потолок рубки и поправилась: – Нет, сейчас не могу. Кракен ещё не ушёл.

– А когда уйдёт?

– Часа через три. Хотя, кто его знает, инфернальные существа непредсказуемы.

Влад глянул на приборы. пси-вектор стремительно падал, через три часа майор Кальве сможет подёргать за поводок, а уж он никогда не откажет себе в этом удовольствии.

– Ладно, – бесшабашно сказал Влад, – раз ближайшие три часа мы всё равно обречены на безделье, то давай отдыхать. На улице уже темень, ты, наверное, с ног валишься. Хочешь, устраивайся в кресле, да спи. А я покараулю.

Ничего себе предложеньице – спать при постороннем! Чайка ажно подскочила на месте.

– Ну уж нет! Сам спи!

– Как знаешь, – Влад зевнул. – А я покемарю минут пяток… – он откинул кресло пилота, превратив в койку, повалился на него и затих.

Некоторое время Чайка сидела молча, настороженно вслушиваясь в тишину, стараясь понять, что происходит. Неужто и вправду спит, словно новорожденный малыш, вот так, в открытую, безо всякой защиты, при постороннем? Или это изощрённая ловушка?

Очень осторожно, готовая мгновенно отпрянуть, Чайка коснулась сознания спящего. Влад действительно спал. Причём, даже во сне он был недоволен, что спит в такую минуту, когда кругом пропасть дел и бездна нерешённых проблем. И всё-таки, он не мог проснуться, потому что она, Чайка, в раздражении приказала ему: "Спи!" Приказала, даже не вкладывая в слова силы, ведь по-настоящему колдовать ещё нельзя. И вот он спит, открытый, беспомощный, беззащитный…

Бедняга, как же он выжил-то до сих пор в этом мире, не стал лёгкой добычей первого встречного, не замкнулся в себе, не озлобился. Вон, сколько шрамов на душе, и всего страшней жуткий, незаживающий рубец. Это из-за него вокруг Влада то и дело сгущается непроницаемое облако ненависти.

Спящий вздрогнул, ощутив её присутствие.

– Это я, – сказала Чайка. И навстречу ей сквозь шрамы и рубцы поднялась тёплая радостная волна, лишь где-то совсем далеко, глухо уркнул изголодавшийся зверь. Ведь это ему, а не ей сказал Влад: "Я покараулю".

И этот человек, которого так била жизнь, ещё способен улыбаться, радоваться, говорить о сказках, о прекрасных принцах и великанах-людоедах… Глупый прекрасный великан, попавший на зубы принцам-людоедам.

Чайка провела ладонью по покрытому испариной лбу, и Влад мгновенно открыл глаза.

– Кракен ушёл. Больше спать нельзя. Сейчас сёстры на поживу слетятся.

Влад вскочил, бросил взгляд на приборы, тихо ругнулся.

– Что-то не так? – спросила Чайка.

– Шторм. Гравитационных ударов, вроде бы, больше не будет, а фон страшенный. За атмосферу носа не высунуть.

– Какой фон?

– Ну… – Влад запнулся, не зная, как объяснить. – Сполохи видишь? Мы чуть не на экваторе, а северное сияние в полнеба.

– Так это ветер! – Чайка чуть не добавила: "Что его бояться?" – но вовремя вспомнила, что это ей, в непродуваемой одёвке нечего бояться, а Влад в своих мёртвых тряпках беззащитен даже перед такой мелочью и, значит, должен скрываться на этом островке.

– Ничего! – успокоила Чайка. – Управимся и здесь. Ну что, поднимать твою ступу?

– Давай!

Чайка легко выпорхнула из корабля, движением напоминающим лучника, выхватывающего из колчана стрелу, коснулась метлы, и вдруг не стало девушки: над камнями, светясь голубым, зависла вражеская торпеда. Затем раздался треск, долгий скрежет, и восьмидесятиметровая игла галактического разведчика поднялась в воздух, замерла под нелепым углом и медленно выпрямилась, указав остриём зенит.

Держать ступу на весу было неимоверно тяжело, метла, мгновенно сожрала единственную бирюзовицу и требовала ещё, но больше не было ничего, и Чайка отдавала себя саму. Только незримая нить, оставшаяся между ней и Владом, позволяла ей держаться. И она увидела, как Влад, впившись пальцами в сияющие огни перед собой, слился в единой целое с неодушевлённым механизмом, и мёртвая ступа ожила. Чудовищные мышцы налились силой, железы ядом и огнём, бельмастые глаза – зоркостью. Ступу уже не надо было держать, она сама висела в воздухе, огромная, страшная, смертельно опасная.

На борту распахнулась ещё одна пасть, о существовании которой не подозревал никто из сестёр, и голос Влада позвал:

– Готово! Лети сюда!

Ни секунды не колеблясь, Чайка скользнула навстречу судьбе.

5.

Торпеда высветилась на экранах задолго до того, как вошла в атмосферу.

– Летит, – сказал Влад.

Чайка кивнула, соглашаясь. Сама она видела совсем иную картину, чем вырисовывалась на мутном пузыре перед Владом. Летела Кайна, конечно, кто же ещё, ведь она наблюдала падение ступы до того самого момента, когда кракен перекрыл всякую возможность наблюдения. И теперь Кайна была первой. Она летела, небрежно, боком сидя на помеле, надменная красавица, в детстве нещадно шпынявшая Чайку, которая была на полтора года младше. И теперь она готова посмеяться над неудачницей, если та ещё жива, или позлорадствовать над неостывшим трупом. Но прежде, конечно, ступа. Сияние, которое разливала ступа, недвижно висящая среди воздушного тумана, можно было различить за три дня пути, и немало сердец тревожно забилось, предвкушая удачную охоту. Но Кайна была первой. Она неслась, не считая нужным скрываться, и в левой руке, которая у всякой ведьмы главная, искрился конец тщательно сотворённого аркана.

– Что ж она делает, дура! – прорычал Влад. – Ведь прямо под выстрел прётся!

– Стреляй!

– Нельзя! Сама говорила, там девчонка! Её же в пыль разнесёт!

– Она тебя не пожалеет! Стреляй, тебе говорят!

И вновь приказ, напоённый колдовской силой, был отброшен, словно ударившийся о стену мяч. Не верилось, что это тот самый человек, что покорно уснул от небрежно брошенного "Спи". Влад держал торпеду в перекрестье прицела, но никакая сила не могла заставить его нажать на гашетку. Злая и неумная там была живая девчонка, и убивать её было никак нельзя.

Дикая обида захлестнула Чайку. И ещё – горькое, разъедающее чувство, которое называлось незнакомым ей словом "ревность". Значит, Влад старался не ради неё! Точно также он жертвовал бы собой ради любой встречной ведьмы, и также смотрел с восторгом и нетерпением, и рассказывал о Старой Земле… А она, Чайка, тут и вовсе не при чём, просто случайно подвернулась. А теперь летит настоящая хозяйка – красавица Кайна, и Чайка больше не нужна.

Кайна уже давно погасила скорость: запредельные ускорения и рывки хороши на больших расстояниях, а чтобы набросить аркан, надо подойти к ступе вплотную, сверхсветовые скорости здесь не годятся, а всё решает обычная человеческая реакция и крепость нервов. Успеть отпрянуть вовремя или ударить самому, расчётливо, коротко и жестоко… Даже здесь преимущество в юркости помогает всаднице против неповоротливой ступы.

С яркой отчётливостью Чайка поняла, что сейчас произойдёт: кинутый бестрепетной рукой аркан пронижет мёртвую броню и чёрной петлёй ляжет на живое сознание Влада. Затянется, сожмёт, калеча и разрывая мозг.

Вот отчего тот жуткий, незаживающий рубец: однажды кто-то из сестёр уже принял его ступу за обычного дикого зверя и набросил аркан, но Влад сумел сорваться и уйти. Говорят, что такое случается порой, что заарканенная ступа срывается. Но сейчас такого не будет, второго рубца Влад не переживёт и погибнет в ту же минуту в страшных конвульсиях.

Чайка не думала, что вместе с Владом умрёт, уже навсегда, и ступа, а значит, последняя её надежда. Она просто не могла допустить, чтобы умер человек, который за несколько часов почему-то стал нужен ей. И когда Кайна с диким визгом на вираже метнула свой аркан, Чайка кинула навстречу собственное, наспех слепленное заклинание.

Противостоять мощи хорошо подготовленного и подкреплённого силой помела заклятья, Чайка не могла. Её сбило с ног, ударило о стену рубки, но и бросок Кайны оказался неудачен, аркан не достиг жертвы. И в то же мгновение, когда происходила эта невидимая дуэль, ступа выплюнула длинный белый язык и словила наездницу, словно лягушка неосторожного мотылька.

– Вот и всё, – весело сказал Влад. – Куда её теперь?

Чайка поднялась, утёрла кровь с разбитого носа. Получить по физиономии арканом – это не с высоты падать, тут никакое ведьминское умение не поможет. Глянула в сторону противницы. Кайна, парализованная прикосновением наполовину живой, наполовину мёртвой субстанции, висела на самом конце чудовищного языка. Точь-в-точь как давешний цветок.

Будь биоманипулятор вполне мёртвым, Кайна и не заметила его прикосновения. Будь он живым, первое же заклинание заставило бы его отдёрнуться словно от ожога. Но кремнийорганическая, квазиживая система оказалась достаточно подвижной, чтобы схватить, и вполне косной, чтобы не подчиниться заклинаниям. И тогда уже не Кайна, а её метла сделала единственное, на что была способна, отгородилась от мира непроницаемой завесой, сквозь которую хозяйку не достанет никакой враг, кроме разве что выплывшего из глубин инферно кракена. Но и сама Кайна не могла теперь применить даже самого лёгкого заклятья, так что единственное, что ей оставалось – наугад бить злобно шипящими бирюзовицами, надеясь, что они сожгут псевдоплоть.

– Что с ней делать? – повторил вопрос Влад.

– Сюда тащи! – крикнула Чайка, пританцовывая от нетерпения. – В подарок!

Хотя несколько минут назад Чайка сама обращалась в такое же, не существо даже, а явление, Владу было страшно приближать к девушке окутанную электрическими разрядами сигару. Он втащил пойманную торпеду, стараясь отнести её к дальней стене, но Чайка немедленно прыгнула туда. Извиваясь и крича, она танцевала немыслимый танец, и было неясно, сама она так изгибается или её корёжат удары молний.

Влад, закусив губу, следил за этой вакханалией. Он был готов при малейшем признаке опасности вышвырнуть гудящую сигару из корабля, но не мог понять, что происходит: гибель, пиршество или танец над поверженным врагом.

И вдруг молнии разом стихли, огненный ореол погас, лишь сама торпеда продолжала светиться, чуть слышно потрескивая. Чайка, пошатываясь, вошла в рубку. На лице её застыло блаженство.

– Всё. Обезоружила дуру. Ты знаешь, у неё бирюзовиц было больше шести десятков, и два золотых птаха. А это такая вещь – чудо! – жаль, ты его увидеть не можешь.

– Подруженьку свою ты не очень помяла?

– Помяла, как же без того. Да ты не тревожься, я всё помню, жива твоя любезная Кайна. Я ей даже кой-какую малость оставила, чтобы до дому добраться. А там – будет полвека силу копить для нового вылета. Она мне такую судьбу пророчила, да сама и напоролась. Так что не обессудь, но Кайны ты больше не увидишь.

– Век бы её не видать, – проворчал Влад, утирая пот со лба. – Отпускать её, что ли? Снова она не нападёт?

– Нападёт – ей же хуже будет, – сухо произнесла Чайка. – Отпускай.

Влад вынес торпеду за пределы корабля и разжал манипулятор. Этого, очевидно, пленница ожидала менее всего, потому что свечение погасло, и Кайна предстала в своём истинном виде. Модная посадка подвела её,

Кайна не удержалась и грохнулась на землю с десятиметровой высоты.

– Ай-я-яй, подруженька, что ж так неаккуратно? – спросила Чайка, глядя на соперницу из распахнутой амбразуры. – И на чужую ступу этак с налёту наезжать – нехорошо. Не ушиблась часом?

Кайна медленно поднялась, глянула наверх. Лицо её исказилось.

– Ты?!

– Я, подруженька. Вот видишь, теперь моя очередь тебе советы давать. Как ты говорила? – Поспешай, милочка, домой, рано тебе на метле кататься, поучись ещё годик-другой. А не захотела, сиди теперь дома полвека, помелом половики чисти.

– Смейся, смейся… – глаза Кайны метали молнии, но на настоящую молнию сил уже не было. – Посмотрю я, что ты запоёшь, когда старшие сёстры узнают, что ты ступе язык не вырезала! С големом связалась, чернокнижница! Я ведь прямо в совет пойду!

– Давай! Ябедничать ты всегда была горазда. Ползи в свой совет, пока я тебе язык не вырезала. Поспешай, а то у меня руки чешутся…

С неразборчивым проклятием Кайна вспрыгнула на помело и исчезла во мгновение ока.

– Ничего себе – уползла! – восхитился Влад.

– Это она поначалу, пока запал не пропал, – откликнулась Чайка. – А вообще будет до дому дня три добираться. А как наябедничает старшим ведьмам, тут меня на расправу и потащат.

– Вот чёрт! А я-то думал, что хотя бы у тебя дела в порядок пришли.

– У меня они в полном порядке. Ничего мне старухи не сделают, я к твоему голему не прикасалась, значит, ни в чём и не виноватая.

– А что Кайну обобрала?

– Это дело обычное. На то мы и ведьмы, – философски рассудила Чайка. – Она бы меня обобрала ещё и не так.

– Я вижу у вас нравы не хуже наших… – Влад повернулся и обнаружил, что Чайки в рубке нет, хотя её голос раздавался совсем рядом. Влад поспешно включил экраны кругового обзора. Чайка, зажав коленями метлу, кружила вокруг корабля, время от времени шлёпая ладошкой по посечённой броне.

– Что ты там делаешь?

Чайка с довольным видом появилась в проёме амбразуры. Спрыгнула на пол, и метла мгновенно оказалась у неё за плечом.

– Я знаки ставила, – пояснила Чайка, – будто бы эта ступа мне принадлежит, будто бы я её усмирила и теперь её хозяйка. А то что же, нам с каждой встречной девкой драться? Так и неприятностей нажить недолго.

– А моё начальство эти знаки не заметит? А то я таких неприятностей огребу, что на десятерых хватит.

– Не должно. А в крайнем случае, я их сниму. – Чайка присела на корточки в углу, уже ставшем для неё привычным, и продолжила, не меняя тона: – Давай теперь с твоим начальством разбираться. Очень почему-то хочется ему насолить.

Влад смотрел и в голову пришла мысль, не посещавшая его уже много лет: взять бы карандаш и нарисовать, как Чайка уютно чувствует себя в этой страшно неудобной позе.

Потом он заговорил:

– Я даже не знаю, с чего начать. Я был пилотом в имперских войсках; у нас империя – над каждым человеком есть своё начальство, и все, в конечном счёте, подчиняются императору. Хотя и император тоже, скорее, символ, так что я даже не знаю, есть ли у нас хоть кто-то вполне свободный. Государство при империи самодовлеюще и подчиняет всех.

– Кракен какой-то, – вставила Чайка.

– Во-во. Хотя, скорее голем – живёт, но сам не живой. И всех живых парализует. Но всё-таки, пилот это не самое худшее, что может быть с человеком, я люблю летать, мне нравились сложные задания, и у начальства я был на хорошем счету. Но потом кто-то решил, что меня выгоднее использовать по-другому. Меня лишили всего, даже имени, даже права называться человеком. За каждый шаг мне теперь приходится отчитываться, и за всякое свободное движение меня наказывают унижением и болью. С минуты на минуту восстановится связь с базой, где сидят мои командиры, и весь этот ад начнётся заново.

– Почему же ты их слушаешь? – очень тихо и очень серьёзно спросила Чайка.

– У них есть способ заставить меня слушаться. Способ зверский, бесчеловечный, но, по счастью, не всегда работающий. Понимаешь, есть такая характеристика пространства – пси-вектор. Так вот, когда он повышен, они не могут до меня достать. А сейчас он уменьшается с каждой минутой. Кроме того, я знаю, что когда пси-вектор повышен, торпедники… то есть ведьмы – не летают. Что-то у вас с помелом происходит.

– Сытое помело летает всегда, – твёрдо объявила Чайка.

– А вчера?

– Вчера был кракен. Взлететь я бы могла, но он сожрёт сразу.

– А прежде? Вот, смотри, тут графики, не знаю, поймёшь ли…

К удивлению Влада в графиках Чайка разобралась сходу, сказались занятия кабалистикой. Она перекладывала исчерченные листы, морщила нос, потирала ладонью ссадину над бровью, потом объявила:

– Кажется, я знаю, что это. В эти дни из глубин инферно выплывали адские жители. Вот вчера, это был великий кракен. Разумеется, мы не летаем в эти дни, кому хочется попасть на зубы исчадью зла?

– Не понимаю, – сказал Влад. – Какое ещё инферно? В космосе нет никакого инферно. Повышается пси-вектор, и повышается вероятность нервных срывов и космического психоза. Мы больше пятисот лет осваиваем галактику, но никаких адских жителей покуда не встретили, никто на зубы исчадьям зла не попадал.

– Мир, тот, что мы знаем, – словно младенцу принялась объяснять Чайка, – состоит из земли, океана с островами и ада, о котором мы не знаем ничего, кроме того, что он есть. Где-то существует ещё Старая Земля, но о ней никто не помнит, вот, разве ты обещал показать…

– Что за средневековая космогония? – перебил Влад. – Добро бы вы одичали в своём захолустье и ничего о мире не помнили, но вы-то меж звёзд летаете. Мы же с тобой в семистах парсеках от Земли встретились. Ну, вот это, по-твоему, что? – Влад ткнул в экран кругового обзора.

Камеры, с которых подавался сигнал, были расположены на самом носу корабля, и вид оттуда открывался такой, что дух захватывало.

Безымянная планета торопилась накручивать дни, и солнце, ещё недавно бывшее за горизонтом, поднялось уже довольно высоко, короткая ночь кончилась. Сильный ветер гнал облака по изумительно аквамариновому небу, сквозь которое нельзя было различить никакого намёка на космос. На северо-востоке громоздился горный кряж, на краю которого упала ступа, и где до сих пор дотлевал пожар, вызванный необдуманным выстрелом плазменной пушки. С других сторон начиналась холмистая степь, теряющаяся в дымке смазанного горизонта. Ничего живого на экранах заметить не удавалось, падения двух межзвёздных гостей и огненные забавы разогнали всю окрестную живность.

– Это остров, – уверенно ответила Чайка. – В океане много таких, каждый возле своего огня. Этот остров хороший, тут и дышать можно свободно, и ходить, а на других без помела и одёвки минуты не проживёшь. Все острова плавают в океане, тут мы с тобой и встретились. По одну сторону океана – Земля, по другую – ад. Что делается там, мы не знаем, оттуда ещё никто не возвращался, а недавно старшие сёстры попросту запретили туда соваться, и строго запретили, за нарушение этого запрета – сразу развоплощение, безо всякой пощады. Может быть, ты и прав, и никаких адских жителей нет, а есть только мёртвый хаос, но то, что прорывается оттуда в космический океан, мы привыкли называть инфернальными существами. Всё-таки проще думать, что имеешь дело с живым, чем с мёртвым, которое умеет охотиться и убивать.

– Круто, – признал Влад. – Это выходит, какие-то другие пространства или вселенные? Похоже, что средневековая космогония у меня, потому что мы не знаем ничего, кроме космического пространства и… в общем – островов. И Старая Земля это такой же остров, что и этот. Ну что ж, кое-что мы всё-таки выяснили. Значит, ты говоришь, пси-вектор возрастает, когда происходит энергетический прорыв из инферно в наш континуум… – Влад перехватил удивлённый взгляд Чайки и пояснил: – Это я перевожу твои слова на свой язык. Обидно, что так получается, но учти, чтобы освободиться, я полезу не только в ад, но и вообще, куда угодно.

– Это я уже поняла, – согласилась Чайка.

Они молчали довольно долго, потом Чайка спросила:

– А не может получиться так, что твои злодеи, и сама империя, в которой никто не свободен, это просто ещё одно проявление инфернальных сил?

– Нет, – Влад решительно покачал головой. – Это наше родное изобретение. Ад не может быть где-то, настоящий ад всегда в нас самих.

6.

Передатчик заработал через полчаса.

– Фига, Фига, отвечай базе, – зазвучал в рубке голос сквайр-лейтенанта Ногатых, сменившего на посту лорд-капитана Кутерлянда.

Издевательский позывной "Фига" придумал для осуждённого Кукаша лично гранд-майор Кальве.

Влад приложил палец к губам, призывая Чайку к молчанию, и ответил:

– Осуждённый Кукаш слушает.

– Почему молчишь, сволочь? Задницу заложило? Так я могу прочистить, – сквайр-лейтенант Ногатых, не имевший никакого отношения к землевладельцам старой Англии, умел и любил ругаться, а задница во всех падежах и синонимах была его любимым словечком.

– Связи не было, – коротко ответил Влад.

– Сейчас тебе такая связь будет, забудешь, как маму родную звали, – пообещал сквайр. – Докладывай обстановку.

– Шторм, – коротко сказал Влад. – Чрезвычайно много быстрых протонов в спектре. Совершил вынужденную посадку, сейчас лежу на брюхе.

– Я же тебя подняла! – воскликнула Чайка. Влад замахал руками и лишь потом сообразил, что пока Чайка не произносит слов вслух, штабные её не услышат. Но и того, что произнёс Влад было достаточно, чтобы привести Ногатых в ярость. Приходить в ярость сквайр-лейтенант умел превосходно, заводясь с пол-оборота.

– Тебе что было приказано, падаль? Маневрировать, уходить, в дрейф ложиться… а на планету садиться не сметь!

"Тебе бы там поманеврировать", – с ненавистью подумал Влад, но вслух произнёс лишь:

– Связи не было. Гравитационные возмущения одно за другим шли.

– Что значит, не было связи?! – орал Ногатых. – Должна была быть! Просрал задание, говнюк! Вот, что теперь делать?

– Я собираюсь поднять корабль своими силами.

Влад сказал это, надеясь успокоить разбушевавшегося куратора, но добился прямо противоположного.

– Кретин! – взревел Ногатых. – Каким местом ты думал? Пси-вектор на нуле, чтоб ты у меня пёрнуть не смел, не то что корабль поднимать своими силами. Сиди и жди, пока за тобой прилетят!

– Слушаюсь, – хмуро сказал Влад.

– Раньше надо было слушаться, прежде чем на планету садиться. Теперь готовь жопу к порке, так всыплем, что навеки отучишься сидеть. Штанишки снять не забудь, засранец!

Особой темой в разговорах сквайр-лейтенанта было обсуждение того факта, что при наказании болевым шоком никто из истязаемых не мог сдержать некоторых физиологических реакций, так что в дополнение ко всему, осуждённому потом приходилось чистить изгаженный комбинезон. Гранд-майор Кальве чрезвычайно любил сразу после применения поводка устраивать осуждённым марш-бросок, так что спустя полчаса каторжники смердели словно ходячая выгребная яма. Для Влада именно эта часть наказания была особенно мучительной.

Селектор донёс удалённые голоса, затем Ногатых пропел в микрофон:

– А вот и папочка твой пришёл… Гляньте, господин гранд-майор, что ваш подопечный натворил!

– Натворил – накажем… – очевидно гранд-майор Кальве только что плотно отобедал и теперь находился в наилучшем расположении духа.

– Мало того, он ещё собирается при нулевом пси-векторе запускать двигатель и взлетать с планеты самостоятельно!

– Значит, накажем сугубо.

– Господин гранд-майор!.. – взмолился Влад. Он хотел придумать какую-то отговорку, что склон ненадёжен, и корабль может быть засыпан оползнем, что в небе появились торпеды… ещё какую-нибудь ерунду, лишь бы Кальве не врубал поводок. Потом он, конечно, возьмёт своё, но тогда рядом уже не будет Чайки, она не увидит всех гнусных и грязных физиологических подробностей, не услышит хрипа, неудержимой икоты, а быть может, и криков… Чайку надо избавить от этого зрелища во что бы то ни стало.

– Что, господин гранд-майор? – ласково переспросил Кальве, и Влад понял, что уж теперь поводок будет врублен непременно.

Чайка стояла в растерянности. Она не понимала звуков, издаваемых решёткой, но слышала ответы Влада, чувствовала его беспокойство и страх. Кого он боится? Мёртвой штуковины, которую сам так недавно прихлопнул одной короткой фразой. Почему же он сейчас медлит? И Чайка решила прийти на помощь. Она набрала полную грудь воздуха, а затем громко и отчётливо произнесла:

– Замолкни, дурак!

– Что ты сказал?! – в два голоса всхрипел динамик.

Теперь терять было нечего. Оставалось спровоцировать Кальве на убийство и утешаться мыслью, что гранд-майору влетит за самоуправство.

– Сукой ты был, майор, сукой и остался, – произнёс Влад в микрофон. – Мало я тогда тебе по морде врезал.

В следующую секунду пришла боль. Она родилась в позвоночнике, в самом крестце, словно приступ радикулита, поднялась вверх, обхватив рёбра невралгической атакой, скрутила шею острым миозитом, отдалась в затылке и лишь затем разлилась по всему телу, так что уже нигде, по всей планете, во всей вселенной не оставалось ничего кроме неторопливой и безжалостной боли. Каждый палец скрючивало подагрой, всякий зуб пульсировал пульпитным воспалением, и любой оттенок боли существовал сам по себе, не смешиваясь в единый вопль, а причиняя свои особые мучения. Можно было кусать губы и руки, можно кричать и корчиться, ничто не уменьшало боли и не отвлекало от неё. И даже потерять сознание, уйти в спасительное беспамятство было невозможно, поводок, врезавшийся в мозг, в самый болевой центр, держал не отпуская.

Всю силу воли, всю ненависть Влад кинул лишь на одно: не закричать, но на самом деле уже выл сквозь сжатые зубы бессмысленным звериным воем.

Целое мгновение Чайка, замерев смотрела, как страшно сработало прежде безобидное заклинание. Чёрная смертельная струна перепоясала Влада, удавкой затянулась вокруг него, превратив в бьющийся комок боли. Это была не узда и даже не аркан, а что-то бесконечно грубое, варварское, предназначенное только для одного – причинять мучения. Сердце ещё не начало отсчитывать второй удар, а Чайка метнулась и перехватила конец уродского бича, протянувшегося через океан. Она ожидала рывка и приступа боли, но руки, державшие противоположный конец, оказались на удивление гнилыми и не смогли оказать никакого сопротивления.

Влад кричал. Затянувшийся узлом конец удавки рвал его мозг, не позволяя ни мгновения передышки, убивая мучительно и верно. Лёгким толчком Чайка опрокинула Влада в небытие, заставив забыть себя и не чувствовать лишних страданий, а потом левой рукой принялась распутывать узел. Правой она удерживала бич, подавая на него слабину, потому что мерзавец, укрывшийся за океаном, продолжал подёргивать свой инструмент, недоумевая, почему не слышит криков.

– Что там случилось? Сдох он, что ли? – спросил Ногатых.

– Не должен, – процедил Кальве. – Ну-ка, сквайр, глянь, какой там пси-вектор? Может у меня поводок отказал?

Готово! Чайка скинула последнюю петлю, извлекла вонзившееся в душу чёрное лоснящееся жало, двумя пальцами обломила его и брезгливо кинула прочь. Мгновенно сплела в уме самую причудливую узду, какую только смогла измыслить, повязала её на конец дёргающегося бича, затянула на самодав и украсила сверху кокетливым бантиком. Сейчас тот, кто мучил Влада, узнает, что такое настоящая боль. Чайка отпустила натянутую струну, и её подарок скользнул на тот конец бича, за океан.

– Всё в порядке, пси-вектор на нуле! – сквайр-лейтенант обернулся и замер с открытым ртом.

Гранд-майор Кальве плакал. По щекам катились мелкие, не приносящие облегчения слёзы. Гранд-майор оплакивал свою бездарно загубленную жизнь, рыдал от безысходности и душевной муки. Чувство безвозвратной потери сдавило ему грудь, и самое страшное, что Кальве сам не мог сказать, что именно он потерял. Оставались только горе, тоска, мрак…

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.