Американская кузина

Линдсей Доун
Американская кузина

      Доун ЛИНДСЕЙ
      Американская кузина
      Перевод с английского Л. Володарской
      Глава первая
      Маркиза Уичерли ожидали к вечеру.
      Из-за этого великого события в доме все было вверх дном. И тетя Лейла, чью практичность Соррел научилась ценить за несколько недель пребывания в ее доме в Англии, и самая последняя посудомойка готовились будто к королевскому визиту, так тщательно они целую неделю чистили, мыли, полировали, снимали и выколачивали ковры, протирали до блеска окна... Ни в одной комнате нельзя было посидеть спокойно. Даже ели на ходу и невесть что из-за волнения дорогого повара-француза, вывезенного тетей Лейлой из Лондона, тем более что она совершенно замучила его, требуя то одно, то совсем другое, а то и вовсе невозможное в это время года.
      И в завершение этой кутерьмы разразился скандал. Красавица кузина Ливия, ради которой ехал маркиз, дала пощечину служанке, сообщившей ей пренеприятную новость. Муслиновое платье, в котором она собирается встретить знатного гостя, оказалось порванным в стирке.
      Служанка, племянница экономки, выполнявшая множество поручений Ливии, что не входило в ее обязанности, впала в сильнейшую истерику и заявила об уходе, вызвав серьезный домашний кризис. Все понимали, что экономка, не стерпев оскорбления, тоже может в любой момент попросить расчет и без того маленький штат еще больше уменьшится в самый критический момент, а это грозило мятежом.
      Виновница же всех бед спокойно удалилась в свою спальню. Никому и в голову не приходило, тем более избалованной красавице, что она может помочь обессилевшим слугам и сделать что-нибудь полезное, например почистить серебро или расставить цветы. Ее вклад в приготовления к прибытию гостя заключался в напоминании матери, что маркиз не любит устриц, и она не собирается ставить его в неловкое положение, знакомя с обтрепанными и невоспитанными соседями.
      Миссис Гронвиль, мать Ливии и тетя Соррел, выслушала это довольно спокойно, и не только по своей душевной доброте. Она не меньше дочери хотела, чтобы визит ничем не омрачился и его светлость сделал Ливии долгожданное предложение руки и сердца. Лет двадцать назад она вместе с матерью Соррел могла бы взять приступом лондонский свет, несмотря на свое довольно скромное происхождение. Но оба ее покойных мужа, хоть и были один богаче другого, принадлежали к кругу честных торговцев, не слишком стремившихся к высокому положению, и теперь ее болезненно заботило, как бы что-нибудь не помешало Ливии.
      Какой бы Ливия ни была избалованной и самовлюбленной, даже Соррел, привыкшая постоянно видеть рядом красавицу мать, невольно задохнулась от изумления, едва бросила первый взгляд на кузину. Подобной безупречной красавицы ей не приходилось встречать. От своей матери и тетки Ливия унаследовала золотистые локоны и лучистые голубые глаза, но ее профиль был еще тоньше, а ротик с очаровательными пухлыми губками еще очаровательнее и так манил к поцелуям.
      Однако Соррел, приехавшая из Америки познакомиться со своими лондонскими родственниками, быстро поняла, что у ее кузины, со всем ее бело-розовым женским очарованием, железная воля. Если ее мать и тетка достигли неожиданного успеха одной своей красотой, то Ливия поставила себе цель пойти дальше и выйти в аристократки.
      Отсюда маркиз и те чрезвычайные усилия, предпринятые, чтобы заполучить его на неделю или две в имение.
      Обычно, как поняла Соррел, ее тетя и кузина ездили на модные курорты, вроде Бата или Брайтона, ибо Ливия не представляла, как можно оставаться в городе на лето. Однако в этом году ее тетя из сентиментальности и ради племянницы решила пожить в очаровательном Котсуол-де, где появилась на свет вместе со своей сестрой-двойняшкой. Она сняла на лето большой дом, которым мечтала владеть, когда была девочкой и когда ее будущее богатство ей и не снилось.
      Это также давало ей возможность пригласить маркиза Уичерли на несколько тихих недель в деревню, чего она никак не могла бы сделать в Бате или Брайтоне, где без увеселений и соперниц не обойтись. А так как единственным желанием Ливии было заманить, грубо говоря зацапать, маркиза Уичерли, пока ее летнее отсутствие не ослабило его впечатление о ее красоте (или, не дай Бог, его не увлекла другая красотка), то все годилось для его исполнения.
      Соррел в глаза не видела объекта этих непомерных забот, но довольно живо воображала маркиза, столь сильно поразившего воображение тети и кузины. Она ни капли не сомневалась в его надменности, холодности и тщеславии, так же как в экстравагантности его нарядов. Она встречала уже подобных городских Нарциссов в Лондоне и от души смеялась над их дурацким видом. Его сиятельство столь высокопоставлен, что не может наклонять голову, а его шея укутана в такое количество кружев, будто ему не дает покоя боль в горле. Слишком узкие плечи увеличены за счет такого количества ваты, что требуется пара лакеев, иначе ему бы ни за что не надеть фрак.
      Завершали этот образ пустого и глупого фата тщательно уложенные и напомаженные, но производившие такое впечатление, будто он попал в ураган, волосы, не говоря уже о множестве булавок и стекляшек, которые должны были украшать его персону. В Америке он никуда не посмел бы показаться в таком нелепом виде.
      Ливия помимо своей воли внесла посильный вклад в нелестный портрет, желая поразить воображение своей немодной американской кузины. Страдая от непомерного тщеславия, она даже и подумать не могла, рассказывая провинциальной кузине в безвкусных траурных платьях, какие выводы та делает, и с восторгом делилась своими мечтами о лакеях в ливреях, о домах и экипажах, а также рассказывала, с каким тщанием готовятся к путешествию подобные изысканные особы.
      Оказывается, мало прыгнуть в карету с гербом на двери, еще надо позаботиться о транспорте для сундуков и слуг, и чуть не половину дома надо взять с собой, чтобы вытерпеть несколько недель вне любимого гнездышка.
      Соррел временами с трудом сохраняла невозмутимое выражение на лице, особенно когда слушала о величественных и громадных особняках, где обед обязательно остывал, пока его несли из кухни, или о еще кое-где сохранившихся лакеях, единственным занятием которых было стоять позади своего знатного господина, если он предпочитал сидеть, и сопровождать его, если он переходил в другую комнату, или о собственных капелланах, мажордомах, экономках и прочей многочисленной челяди, с ревностью относившейся к своим привилегиям в господском доме.
      Такая жизнь казалась Соррел нелепой и неудобной, а тот, кто ее сознательно выбирал,- смешным хвастуном.
      Но точно с таким же отвращением Ливия относилась к американской жизни, считая ее чуть менее примитивной, чем жизнь дикарей. Всерьез испытывая чувство юмора Соррел, она говорила, ничуть в этом не сомневаясь, что американцам постоянно грозит смерть от стрел краснокожих и что они все еще живут в хижинах с земляным полом, в которых окна затянуты промасленной бумагой.
      Естественно, ее ничто не могло переубедить. Сияя прекрасными голубыми глазами, она уже видела себя хозяйкой великолепного особняка. Царственная, вся в бриллиантах, стоит она наверху, и по шикарной лестнице к ней поднимаются гости. Вот тогда она утрет нос всем, кто в прошлом имел неосторожность ее задеть. Соррел подозревала, что Ливию больше интересует будущая власть, которую она получит, стоит ей стать маркизой, чем человек, который ей эту власть предоставит. Но, убежденная, что Ливия идет прямой дорогой в несчастливое замужество, Соррел не говорила об этом.
      Она даже почти сочувствовала неведомому маркизу, однако краткое пребывание в Англии научило ее, что, возможно, у него нет ничего, кроме титула и заложенных поместий, и он, в свою очередь, ловит богатую невесту, желая поправить свои дела. В этом случае, думала Соррел, они друг друга стоят. Хорошо бы только, они не слишком быстро разочаровались в своем браке, но в том, что это рано или поздно произойдет, она не сомневалась. Устав от бесконечной суматохи, Соррел попросила оседлать одну из лошадей и отправилась на поиски приключений. Прогулки с кузиной не привлекали ее из-за ограниченного пространства и вечно трусящего позади грума. Приехав в Англию, она, к своему величайшему огорчению, убедилась, что пользовалась в Америке значительно большей свободой, нежели это принято здесь в ее кругу.
      Она все больше привязывалась к тете, которую не видела прежде, но тем не менее неизбежно возникали ситуации, когда независимая Соррел тяготилась уздой- хотя, если говорить по правде, от нее не очень-то многого требовали,и все же она быстро поняла великую разницу во взглядах на поведение молодой незамужней женщины в модной Англии и там, откуда она приехала. Оказывается, в Лондоне незамужняя леди благородного происхождения не может даже и подумать пройтись одна без служанки за покупкой или в парк или погулять по соседним улицам, что для Соррел, в первый раз приехавшей в Лондон, было почти нестерпимо, она, правда, скрепя сердце более или менее подчинялась из уважения к тете и желания сохранить мир, но при этом задавала себе вопрос, сколько еще сможет терпеть подобное существование. Неудивительно, что в Лондоне ей стало скучно, и она обрадовалась, когда на лето переехала в деревню.
      Но если Соррел и предполагала, что здесь ей дадут послабление, то быстро убедилась в своей ошибке. Всякие прогулки по окрестностям были строго запрещены. Тетя Лейла, казалось, жила в постоянном страхе, как бы на них не напали и их не ограбили, и не сомневалась, что округа кишит разбойниками.
      Если для Соррел жизнь в Англии была тяжелым испытанием, то и Ливия считала свою американскую кузину странным созданием, впрочем, как и Соррел ее. Ливия с первого взгляда решила, что Соррел не представляет для нее угрозы в качестве соперницы и, следовательно, не представляет интереса. Соррел не обиделась. Она знала, что не может сравниться красотой со своей кузиной, так как она не унаследовала неотразимой красоты сестер-близняшек. Она была больше похожа на отца и темными волосами и серьезными серыми глазами. И если девочкой она мечтала о золотистых локонах и голубых глазах, что унаследовала ее кузина, то теперь с грустью просила у Бога немного ума. Всю свою жизнь она старалась привыкнуть ко второй роли рядом с обаятельной красавицей, какой больше не надеялась стать. Ее мать все еще была столь хороша собой, что очаровывала мужчин любого возраста, в том числе и отца Соррел, в ее присутствии не замечавших других женщин. Еще малышкой Соррел запомнила смеющуюся мать в окружении молодых людей, добивавшихся ее внимания, и взрослых, то жалевших ее, ибо думали, что она страдает, не унаследовав и десятой доли очарования и красоты матери, то уверявших, что она еще расцветет и разобьет не меньше сердец, чем ее мать.
      Они ошибались. Соррел не расцвела, она выросла выше матери, и, когда, наконец, до всех и до нее дошло, что неуклюжий застенчивый ребенок не в силах соперничать с матерью, уже было поздно. Бабочка упорно не желала вылезать из тесного и унылого кокона, и молодые люди продолжали кружиться вокруг бабочки-матери, вместо того чтобы ухаживать за незамужней дочерью.
      Из самозащиты Соррел развила в себе непривлекательную независимость и неженственную любовь к лошадям и образованию, где ее мать не могла с ней соперничать. Обманывая всех, даже собственную мать, сама Соррел знала, что это всего-навсего самозащита. И если в минуты слабости она все еще имела глупость мечтать о красоте, обаянии и хрупкости, чтобы кому-то захотелось защитить ее даже от легкого порыва ветра, то об этом никто не догадывался.
      Никому не подвластно менять свою природу. Молодых людей, если они ее замечали, отпугивали ее ум и колючая независимость, и они, наверное, весело посмеялись бы, скажи им, что ей хочется мужского покровительства.
      Был, конечно, Вильям, из-за которого-то она и поехала в Англию. Несмотря на их помолвку, в их отношениях тоже не было ничего такого. Они знали друг друга много лет. Он сделал ей предложение, и она приняла его, потому что их семьи одобрительно смотрели на этот брак, и еще потому, что его и ее связывала настоящая теплая дружба, но вовсе не любовь.
      Бедный Вильям умер, но только после его смерти Соррел поняла, что была еще одна, постыдная, причина для ее согласия. Замужество казалось ей единственной возможностью вырваться из-под тени красавицы матери.
      Но если Соррел не унаследовала рокового очарования матери, то ее кузина Ливия обладала им в полной мере.
      Она всех, тем более мужчин, умела заставить служить себе и, насколько Соррел разобралась в ней, считала себя центром Вселенной, по-детски веря, что весь мир должен вращаться вокруг нее, и удивляясь, если это кому-то было непонятно, особенно мужчинам. Соррел не сомневалась в слепоте неведомого маркиза, ехавшего навстречу своей судьбе.
      По крайней мере его приезд дал ей неожиданную возможность сбежать. Соррел замечательно провела утро. Она побывала в деревне, несмотря на дом матери, а теперь с удовольствием скакала вдоль луга, определенно зная, что тетушка не скоро вспомнит о пропавшей племяннице. Молодая резвая лошадь, солнечное июньское утро и свобода- впервые за несколько недель.
      Гнедая сбилась с ритма, как будто испугавшись неведомой опасности, и это напомнило Соррел, что надо быть повнимательнее и не мучить себя воспоминаниями о былом. Она послала лошадь вперед, наслаждаясь свободой и одиночеством и жалея, что пора возвращаться. Неведомому маркизу надлежало смотреть только на очаровательную кузину Ливию, будь она в своем новом роскошном наряде или в чем-нибудь другом, но тетя все равно расстроится, если Соррел опоздает к его приезду, и она решила доехать до ближайшего холма, а потом повернуть обратно.
      По дороге Соррел попалась низкая каменная стенка, и она, на свою беду, решила перескочить через нее. У себя дома она слыла неутомимой и неустрашимой наездницей и привыкла кататься, где хотела, совершенно одна, и теперь она неплохо справлялась с молодой и игривой лошадью. Она все сделала правильно, но вдруг с ужасом почувствовала, как седло вдруг заскользило по спине лошади.
      Сначала она удивилась и разозлилась, но не испугалась, предположив, что тетин конюх, который не одобрил ее одинокой прогулки, недостаточно сильно подтянул подпругу. Да и падение не так страшило ее, как то, что гнедая могла убежать и всерьез себя покалечить.
      Все это молниеносно пронеслось у нее в голове, пока она отчаянно пыталась сохранить равновесие. Безнадежное занятие, особенно когда сидишь боком. Соррел попыталась откинуться назад, чтобы потом податься вперед, когда лошадь завершит прыжок, но увы... Соррел перелетела через ее голову, успев, правда, повиснуть на поводьях, чтобы не ударить в грязь лицом и все же благополучно вернуться с прогулки.
      Она и предположить не могла, что ей так не повезет и по другую сторону ограды будут большие камни, поэтому она успела только сжаться в клубок, но не уберечь голову от удара.
      Последнее, о чем она подумала, прежде чем потеряла сознание, было совершенно неуместным: она вспомнила, как настаивала на своей самостоятельности, а теперь... Теперь тетя Лейла мне не даст спуску, подумала она с досадой, и свет померк у нее в глазах.
      Глава вторая.
      Очнувшись, Соррел услышала приятный мужской голос, ободрявший ее:
      - Вот и хорошо. Сейчас вам станет легче.
      Кто-то заботливо растирал ей руки, и, на мгновение забыв, где она находится, Соррел радостно спросила:
      - Вильям?
      Однако стоило ей это сказать, как она вздрогнула, словно ее облили холодной водой. Она же в Англии, а Вильям умер. Глупо-то как!
      Мужской голос заботливо произнес:
      - Тихо, тихо. Не надо разговаривать. Будьте паинькой и отпейте глоточек.
      Соррел открыла рот и неосторожно хлебнула добрую порцию обжигающей жидкости, в которой узнала бренди. От неожиданности она задохнулась, закашлялась и, отвернувшись, с трудом разлепила веки.
      Оказывается, она лежала на земле и ее держал в объятиях совершенно незнакомый мужчина, низко склонившийся над ней. Его лицо выражало живейшее участие.
      Соррел сразу же и совершенно не вовремя подумала о том, что никогда не встречала подобного красавца и он куда больше подходит ее кузине, чем неведомый маркиз. Оба они под стать друг другу - золотые божества из греческого мифа. У него необыкновенные голубые глаза, благородный профиль и неотразимо обаятельная улыбка.
      - Ну, так-то лучше,- заметил он, улыбаясь. - Только лежите спокойно и не пытайтесь встать.
      Говорить это не было необходимости, потому что Соррел чувствовала себя разбитой, опустошенной, и голова у нее кружилась, несмотря на бренди. Однако она уже почти вспомнила, что произошло, и произнесла с изумлением:
      - Помню. Я упала. Не удержалась на лошади!.. Это я-то!.. А где моя лошадь? С ней все в порядке?
      - Думаю, да, судя по тому, как она промчалась мимо нас,- с улыбкой ответил ее спаситель. - Мой друг как раз сейчас ловит ее. Но вам нельзя разговаривать. Вы ударились головой и были несколько минут без сознания.
      Соррел подняла руку и, нащупав рану, поморщилась от боли. Кровь на пальцах ее не слишком встревожила, так как в этом месте, стоит чуть пораниться, крови всегда целый поток. Но зато опять сильно закружилась голова, и она смежила веки.
      Заметив ее слабость, он вновь забеспокоился и предложил озабоченно:
      - Может быть, сделаете еще пару глоточков? Увы, у меня нет с собой нюхательной соли, но, уверяю вас, бренди ничуть не хуже.
      - Нет, не нужно,- пробормотала она, не открывая глаз, - голова уже почти не кружится, и кроме того, я не люблю бренди. Почти так же, как соль, уж если на то пошло.
      Он засмеялся и, казалось, успокоился.
      - Очень хорошо. Но, пожалуйста, не сердитесь на меня, выглядите вы пока еще не совсем хорошо. Честно говоря, вы меня всерьез напугали, когда я увидел, как вы тут лежите. Я даже подумал, а вдруг вы никогда не очнетесь.
      Соррел открыла глаза, уже не сомневаясь, что выглядит по-дурацки со своей окровавленной головой и в грязном порванном платье. Зато ее спаситель, с досадой отметила она, одет на редкость элегантно, в куртку и сапоги из оленьей кожи, и совсем не похож на тех франтов, которых она видела в Лондоне. Это наблюдение никак не улучшило самочувствие Соррел.
      - Мне уже хорошо, правда, голова болит... Но это я заслужила,- окрепшим голосом произнесла она.- Не могу понять, как такое могло случиться.
      - О, все мы время от времени падаем. Но если вам от этого будет легче, то вы не виноваты, вас подвело седло. Мой друг и я все видели, и, уверяю вас, никто не удержался бы в седле при подобных обстоятельствах.
      Соррел смутно помнила, что будто бы видела на дороге двух всадников. В ответ на его слова она резко выпрямилась и тотчас пожалела об этом. Опять сильно закружилась голова, и Соррел с благодарностью приняла его помощь.
      - Господи, теперь я вспомнила,- прошептала она. - Придется конюху моей тети ответить за свою невнимательность.
      - Думаете, он плохо затянул подпругу?- Спаситель, задумавшись, помолчал. - Что ж, логично, - медленно проговорил он.- Но вы ведь уже долго катались, а седло сорвалось неожиданно. Раньше вы ничего не замечали?
      Соррел помрачнела. От головной боли она никак не могла сосредоточиться.
      - Н...нет. Но, по правде говоря, я думала совсем о другом. Наверное, я должна была заметить раньше? Вы правы, все случилось внезапно, когда я уже была над оградой.
      - Пожалуй, - проговорил он рассудительно,- ответы на вопросы надо отложить на потом. Теперь меня больше заботит, как вас везти обратно. Ваша тетя живет в деревне?
      Она уселась поудобнее и подложила руку под голову, изо всех сил мечтая, чтобы земля перестала кружиться.
      - Да... Но я еще беспокоюсь о лошади. Никогда не прощу себе, если она покалечится. А уж муж моей тети, боюсь, этого не переживет. Лошадка- его радость и гордость, и я, признаюсь, взяла ее без спроса. Вы сказали, ваш друг отправился на ее поиски?
      Он рассмеялся.
      - Неужели без спроса? Ничего, не беспокойтесь. Она умчалась с такой скоростью, что, готов спорить, она-то не покалечилась. Ну а Фитц поймает ее без труда. Однако прошу меня извинить, но где же ваш конюх? Как вас отпустили одну, да еще верхом?
      Соррел совсем забыла о глупых английских предрассудках, а так как она все еще чувствовала себя по-дурацки, то ответила гораздо резче, чем позволяла себя обычно:
      - Дома! Где же еще? А почему вы один, если, конечно, позволите спросить?
      - Ну, это совсем другое дело,- возразил он, не скрывая своего удивления.
      - Значит, раз вы мужчина, вам все позволено, - запальчиво проговорила она. - А вам бы понравилось, если бы вас сопровождали каждый раз, когда вам хочется побыть одному?
      Соррел заметила насмешливую искорку в его голубых глазах.
      - Нет, мне бы это, конечно же, не понравилось,- охотно подтвердил он.Неужели все американки так независимы?
      Соррел уже привыкла, что стоит ей открыть рот, как все тотчас узнают в ней американку, поэтому вопрос незнакомца не застал ее врасплох.
      - Не имею ни малейшего представления. А английские мужчины все одинаковые?
      Он усмехнулся.
      - Вы правы. Но я вовсе не хотел вас обидеть. Что вы! Но все-таки мы не в одинаковом положении. Если бы я и мой друг не проезжали мимо, вам бы пришлось куда хуже. Вы очень неудачно упали и наверняка крепко ушиблись.
      - Совсем нет! Если бы по эту сторону не валялись камни, я бы, конечно, огорчилась, но и только. Ну, пришлось бы еще пешком добираться до дому. Прошу вас, помогите мне встать. Мне ужасно неловко, а голова кружится гораздо меньше.
      Он с сомнением посмотрел на нее, но все же исполнил ее просьбу.
      - В самом деле, не стоит лежать на сырой земле. Вы не возражаете, если я посажу вас на стенку, из-за которой вы упали? И тогда мы спокойно обсудим, что делать дальше.
      - Ну, конечно, только не надо меня носить и сажать,- с раздражением продолжала она отстаивать свою независимость.
      Она могла бы этого и не говорить, потому что ее спаситель был другого мнения и, кстати, оказался человеком властным, видимо, благодаря своей красоте, а также куда более ловким и сильным, чем можно было предположить по его виду. Крепко держа ее за талию, чтобы она опять не упала, он помог ей встать на ноги, а потом, она не успела и слова сказать, поднял ее на руки и осторожно усадил на стену.
      Соррел удивилась и смутилась, когда он поднял ее легко, как перышко. Во-первых, она не так уж мало весила. И, во-вторых, по опыту знала, что не принадлежит к хрупким и беспомощным созданиям, вроде кузины и ее матери, которые вызывают в мужчинах покровительственный инстинкт. Она ощутила необходимость вернуть себе контроль над ситуацией и сказала медленно, стойко сопротивляясь непроходящей головной боли:
      - Дорогой сэр, самое печальное для меня- головная боль... И самое унизительное. Ведь когда падаешь с лошади, тотчас садишься на нее опять. По крайней мере я так всегда делала.
      - Ну, конечно,- торопливо ответил он, все еще с удивлением поглядывая на упрямую девицу. - Но, если бы я ударился головой о камень и получил сильное сотрясение, я бы не был таким гордым и не отрицал бы, что мне больно, лишь бы не показаться слабым. Наверное, в Америке на это смотрят иначе.
      От этих слов ее губы, помимо ее желания, растянулись в улыбке.
      - Да нет, -возразила она. - Но мы не так связаны соблюдением приличий, как вы. Уверяю вас, я не фарфоровая и, даже если бы вас не оказалось рядом, нашла бы выход из положения. Знаете, вам ни в коем случае не следует думать, будто вы несете за меня ответственность.
      - Понятно. В вашей независимой Америке вы не любите обязываться и не любите от кого бы то ни было зависеть, - подвел он итог.- Неужели все американцы так неохотно признаются в том, что им нужна помощь?
      Прежде чем она успела придумать ответ и как раз вовремя, ибо ее мозги отказывались ей подчиняться, подъехал второй джентльмен на черном красавце, ведя на поводу ее гнедую лошадку, которая была без седла и, как она с тревогой заметила, немного прихрамывала.
      Соррел забыла обо всем на свете, увидев лошадь.
      - О, слава Богу, вы нашли ее! - благодарно воскликнула она, с трудом вставая на непослушные ноги и не обращая внимания на протесты своего спасителя. - Она не ушиблась? Как вы думаете, ее хромота пройдет?
      Она бы сама отправилась осматривать лошадь, если бы не ее спаситель.
      - Не ходите, мисс,- остановил он ее. - Фитц сейчас все вам расскажет о вашей лошади. Фитц, ты ведь ее осмотрел? Что ты думаешь?
      Второй джентльмен был не так красив, как его друг, но по его виду Соррел никогда бы не сказала, что он может что-то понимать в лошадях. Разнаряженный наподобие всех лондонских денди, он был черноволос и черноглаз и совсем не простодушен. Смерив Соррел критическим взглядом, отчего она еще острее ощутила свою неприглядность, он, тем не менее, ответил коротко и ясно:
      - Порезов, содранной кожи нигде нет. Я ее осмотрел и думаю, она не пострадала. Нигде нет и следа ушиба. Мне кажется, она всего-навсего потянула ногу.
      Его друг удовлетворился отчетом, в отличие от Соррел, которой он сказал без всякого намека на обходительность:
      - Прошу прощения, мисс, но ваша лошадка выглядит куда здоровее вас. Зачем вы встали? Честно говоря, вы Бог знает на кого похожи.
      - Благодарю вас! Почему же вы не говорите, что я вся в грязи и оборвана, что лицо у меня неприлично испачкано, да еще синяк под глазом для полноты картины? - язвительно парировала она. - Однако, уверяю вас, меня больше заботит лошадь. Она принадлежит мужу моей тети и очень дорого стоит. Я никогда не прощу себе, если она останется хромой или у нее отыщутся какие-то другие повреждения.
      - В таком случае,- проговорил Фитц, совсем забыв об учтивости, - меня удивляет, как вам позволили взять эту лошадь! Не удивительно, что она сбросила вас, ведь она совсем не для барышень. А где ваш грум? Куда он делся?
      - Тоже удрал,- рассмеялся его голубоглазый друг.
      Соррел угрожающе вздернула подбородок, ибо угадала в тоне черноволосого джентльмена возмущение и неодобрение.
      - Прежде всего, он от меня не сбежал! И не я упала, а седло соскользнуло. Это большая разница. А насчет подходящей для барышни лошади, зачем мне кресло-качалка, когда я хочу прокатиться верхом? Оставьте таких для ваших женщин. И вообще, знаете ли, меня удивляет, как англичанки позволяют себе быть столь безответственными... и нелепыми. В Америке мы более самостоятельны и привыкли уважать себя, не то что здесь.
      Удивившись неожиданному нападению, он быстро взял себя в руки.
      - О, не волнуйтесь, мисс,- проговорил он тоном, который она приняла за снисходительный.- Но вы же не будете возражать против того, что женщины слабее мужчин и нуждаются в защите, даже если не признаются в этом. Думаю, ваше теперешнее положение как раз подтверждает мою точку зрения.
      Обычно она предпочитала держать при себе свои наиболее спорные мысли, особенно в Англии. Однако от пережитого унижения совсем забыла о смирении перед здешними правилами приличий и ринулась в бой.
      - Вот это по-честному! - язвительно заговорила она.- Ну, конечно же, зачем женщинам какие-то там удовольствия! Мало ли чего они хотят. А вам понравится, если законы поменяются? Вы любите охотиться, сэр? Любите играть в проклятые азартные игры, смотреть на боксерские матчи или на петушиные бои? Этого женщины не одобряют! Полагаю, мы вправе запретить вам такие развлечения на более законном основании, ибо они приводят вас в сомнительные компании, где вы рискуете кошельком, здоровьем, а иногда и жизнью. Разве такое запрещение было бы вам не во благо?
      - По-моему, юные американские леди куда храбрее наших, Фитц? насмешливо воскликнул голубоглазый джентльмен.- Нет, нет! Не подливай масла в огонь! Сейчас, мне кажется, важней подумать, как мы будем добираться до дома. На гнедой не поедешь, даже если ее оседлать. Да вы и не в том состоянии, милая леди, чтобы ехать самостоятельно. Вопрос в том, позволите ли вы мне посадить вас на моего коня, или Фитцу лучше отправиться вперед и прислать за вами карету? Храбритесь не храбритесь, а он прав. Выглядите вы ужасно, что, однако, не имеет никакого отношения к вашему умению управлять лошадью или к вашей женской независимости.
      Соррел хотела было с презрением отвергнуть предложение сесть на его коня, однако другая угроза - поездки в карете - испугала ее еще больше.
      - Какая нелепость! Еще не хватает кареты. Да здесь всей дороги не больше мили.
      Он улыбнулся, но согласился не сразу и с видимой неохотой.
      - Пусть так. Поедем верхом. В конце концов, чем скорее мы приедем, тем лучше. Если вы уехали тайком, боюсь, ваша тетя уже беспокоится.
      Он поднял ее на руки и посадил на своего терпеливого серого, причем с такой заботливостью, что она почувствовала себя непривычно слабой и беспомощной и до странности непохожей на самое себя. Ей даже пришло в голову, не перехитрил ли он ее.
      Но когда он сел позади нее и чарующе ей улыбнулся, она решила, что ошиблась. Красивые мужчины, насколько она знала, очень похожи на ее кузинутакие же избалованные и не способные на уловки. По крайней мере ради других.
      Гораздо позже, когда уже было слишком поздно, она с горечью вспомнила, как была несправедлива в своем суждении, и удивилась, почему это она вдруг как будто ослепла.
      Глава третья.
      Они поехали верхом, и, хотя голубоглазый незнакомец крепко держал ее, Соррел чувствовала себя гораздо слабее, чем ей бы хотелось.
      Фитц вел на поводу гнедую лошадку. Соррел сразу поняла, что еще не оправилась после падения и чувствует себя совсем не так, как обычно. Голова была тяжелой, и девушку так и подмывало прислониться к широкому плечу красавца, но она решительно воспротивилась искушению и выпрямила спину, стараясь держаться так, будто пребывать в объятиях незнакомого мужчины для нее самое обычное дело.
      Пряча смущение и слабость и презирая себя за то и другое, она чопорно произнесла:
      - Я, кажется, не... поблагодарила вас... обоих... за помощь.
      Незнакомец, изобразив удивление, улыбнулся в ответ, и она поняла, что ей очень трудно сопротивляться его обаянию.
      - Нет, нет, не надо нас баловать,- возразил он.- Вы только что с восхитительной откровенностью и совершенно правильно осудили нашу чрезмерную мужскую заносчивость, и я прошу вас из ложного представления о приличиях не изменять себе. Вы же не чувствуете никакой благодарности, мисс, и вам дьявольски ненавистна ваша теперешняя зависимость. Признайтесь, ваша уязвленная гордость мучает вас не меньше головной боли. Вы выбиты из седла и, естественно, обрушиваете злость на свидетелей своих неприятностей. Поэтому прошу вас, мисс, не думайте о нас.