Эмиль из Леннеберги

– Хватит этих денег, чтобы отправить Эмиля в Америку? – спросили они.

Нечего сказать, здорово придумали! Отправить Эмиля в Америку!… Еще неизвестно, кто тогда достался бы им в председатели муниципалитета! Ну, когда настал бы срок. К счастью, мама Эмиля не согласилась на это дурацкое предложение. В сердцах она швырнула узелок с такой силой, что деньги разлетелись по всей Леннеберге.

– Эмиль – чудесный малыш, – сказала мама, – и мы любим его таким, какой он есть!

Хотя мама и защищала всегда своего Эмиля, сама она немного беспокоилась за него. Мамы всегда беспокоятся, когда люди приходят жаловаться на их детей. И вот как-то вечером, когда Эмиль лежал в кровати со своей «шапейкой» и своей «ружейкой», она подошла и села рядом.

– Эмиль, – сказала она, – ты скоро подрастешь и пойдешь в школу. Как же ты будешь вести себя в школе, раз ты такой сорванец и проказам твоим нет конца?

Эмиль лежал в постели – ну просто ангелочек: светлый, кудрявый, голубоглазый.

– Халли-дайен, халли-далли-да, – запел он, так как и слушать не желал такую болтовню.

– Эмиль, – строго повторила мама, – как ты будешь вести себя в школе?

– Хорошо, – пообещал Эмиль. – Может, я перестану проказничать… когда пойду в школу.

Мама Эмиля вздохнула.

– Ну что же, будем надеяться, – сказала она и пошла к двери.

Тогда Эмиль, приподняв голову и улыбнувшись, лукаво добавил:

– Но я не ручаюсь…

НОВЫЕ ПРОДЕЛКИ ЭМИЛЯ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ

Неужто ты никогда не слыхал об Эмиле из Леннеберги? Ну, о том самом Эмиле, что жил на хуторе Каттхульт близ Леннеберги, в провинции Смоланд? Вот как, не слыхал? Удивительное дело! Поверь мне, во всей Леннеберге не найдется ни одного человека, который не знал бы ужасного маленького сорванца из Каттхульта, этого самого Эмиля. Проделок за ним водилось больше, чем дней в году; однажды он так напугал леннебержцев, что они решили отправить его в Америку. Да, да, в самом деле, я не вру! Леннебержцы завязали собранные деньги в узелок, пришли к маме Эмиля и спросили:

– Хватит этих денег, чтобы отправить Эмиля в Америку?

Они думали, что стоит избавиться от Эмиля, как в Леннеберге станет много спокойнее, и они были правы. Но мама Эмиля страшно рассердилась и в сердцах швырнула деньги с такой силой, что они разлетелись по всей Леннеберге.

– Наш Эмиль – чудесный малыш, – сказала она, – и мы любим его таким, какой он есть.

А Лина, хуторская служанка, испуганно добавила:

– Надо ведь хоть капельку подумать и об американцах. Они-то нам ничего плохого не сделали, за что же мы им спихнем Эмиля?

Мама пристально посмотрела на Лину, и та сообразила, что сказала глупость. Ей захотелось исправить оплошность, и она промямлила:

– Видишь ли, хозяйка, в газете «Виммербю» писали, что у них в Америке было жуткое землетрясение… Не слишком ли много – такая напасть, да еще и Эмиль в придачу…

– Замолчи, Лина. Это не твоего ума дело, – сказала мама. – Иди на скотный двор, тебе пора доить коров.

Схватив подойник, Лина побежала на скотный двор и принялась доить коров… Когда она хоть чуточку злилась, работа у нее спорилась. На этот раз Лина доила еще быстрее, чем обычно, и брызги летели во все стороны. При этом она все время бормотала себе под нос:

– Должна же быть на свете хоть какая ни на есть справедливость! Нельзя же, чтобы все беды сыпались на головы американцев. Но я бы с ними поменялась. Может, написать им: «Вот вам Эмиль, подавайте сюда землетрясение!…»

По правде говоря, Лина просто хвасталась! Где уж ей было писать в Америку! В Смоланде и то не разобрали бы ее каракулей, не то что в Америке. Нет, уж если кто мог бы написать туда, так это мама Эмиля. Вот уж кто был мастер писать! Она писала обо всех проделках сына в синюю тетрадь, которую хранила в комоде.

– Пустое дело, – говорил папа, – писать обо всех шалостях этого мальчишки. Никаких карандашей не напасешься. Ты об этом подумала?

Мама Эмиля пропускала его слова мимо ушей. Она добросовестно вела учет проделкам Эмиля. Когда мальчик подрастет, пусть узнает, что вытворял в детстве. Да, тогда он поймет, почему поседела его мать, и, может, будет больше любить ее: ведь волосы Альмы побелели только изза него.

Но ты, пожалуйста, не думай, что Эмиль был злой, вовсе нет. Он был добрый. Его мама была права, когда говорила, что вообще-то он чудесный малыш. Да он и в самом деле был похож на ангелочка со своими светлыми кудрявыми волосами и кроткими голубыми глазенками. Конечно, Эмиль был добрый, и его мама совершенно правильно записала двадцать седьмого июля в синей тетради:

«Вчира Эмиль был хороший – целый день не праказил. Эта патаму, что у ниво была высокая тимпиратура и он ничиво не мок».

Но уже двадцать восьмого июля температура у Эмиля упала, и описание его шалостей заняло в синей тетради сразу несколько страниц. Этот мальчонка был силен, как молодой бычок, и стоило ему поправиться, как он проказничал без удержу.

– В жизни не видала такого мальчишки, – говорила Лина.

Ты, видно, уже смекнул, что Лина не очень-то благоволила к Эмилю. Она больше любила Иду, его младшую сестренку, добрую и послушную. Но уж если кто любил Эмиля, так это работник Альфред, а почему – никто не знает. Эмиль тоже любил Альфреда, и, после того как Альфред управлялся со своей работой, они проводили время вдвоем. Альфред учил Эмиля всяким полезным вещам: запрягать лошадь, ловить неводом щук и жевать табак. По правде говоря, жевать табак не очень-то полезно, и Эмиль попробовал это всего один-единственный раз. Да и то лишь потому, что хотел уметь делать все, что умел Альфред. Альфред вырезал Эмилю деревянное ружье. Вот ведь добряк, правда? Ружье это было самым драгоценным сокровищем мальчика. А другим драгоценным его сокровищем была невзрачная кепчонка, которую однажды, сам не зная что творит, купил ему в городе отец.

– Люблю мою шапейку и мою ружейку! – говорил Эмиль на чистейшем смоландском наречии и каждый вечер брал с собой в кровать кепчонку и ружье.

Ты помнишь, кто жил в Каттхульте? Помнишь папу Эмиля – Антона, маму Эмиля – Альму, сестренку Эмиля – Иду, работника Альфреда, служанку Лину и самого Эмиля?

И еще Кресу-Майю, о ней тоже не надо забывать. Креса-Майя была сухонькая бабка-торпарка. Знаешь, кто такие торпари? Это такие крестьяне в Швеции, у которых нет своей земли и они за деньги берут на время чужой участок. Он-то и называется торп. Вот и Креса-Майя жила на таком торпе в лесу, но частенько приходила в Каттхульт помочь по хозяйству: погладить, нафаршировать колбасу, а заодно и нагнать страху на Эмиля и Иду своими жуткими россказнями о чертях, привидениях и призраках, об убийцах и страшных ворах и прочими приятными и интересными историями. А знала она их предостаточно.

Но теперь ты, может, хочешь послушать о новых проделках Эмиля? Ведь он проказничал все дни напролет, кроме тех дней, когда у него была высокая температура. Так что мы можем взять какой угодно день и посмотреть, чем же тогда занимался Эмиль. Ну вот, к примеру, двадцать восьмое июля.

СУББОТА, 28 ИЮЛЯ

Как Эмиль нечаянно уронил на голову отцу блюдо с тестом, для пальтов и вырезал сотого деревянного старичка

На кухне в Каттхульте стоял старый деревянный диван, выкрашенный в синий цвет. На этом диване спала Лина. В те времена, о которых идет речь, все смоландские кухни были заставлены диванами с жесткими тюфяками, на которых спали служанки. А над служанками вовсю жужжали мухи. Каттхульт ничем не отличался от других хуторов. Лина сладко спала на своем диване. Ничто не могло разбудить ее раньше половины пятого утра, когда на кухне трещал будильник. Тогда она вставала и шла доить коров.

Стоило Лине уйти из кухни, как туда тихонько прокрадывался папа, чтобы спокойно выпить чашечку кофе, пока не проснулся Эмиль.

«До чего хорошо посидеть вот так одному за столом, – думал папа. – Эмиля рядом нет, на дворе поют птицы, кудахчут куры. Знай попивай кофеек да покачивайся на стуле. Прохладные половицы под ногами, которые Лина выскребла добела…» Ты понял, что выскребла Лина? Половицы, конечно, а не папины ноги, хотя, может, их тоже не мешало бы поскрести, кто знает. Папа Эмиля ходил по утрам босиком, и не только потому, что ему так нравилось.

– Не мешает поберечь обувку, – сказал он однажды маме Эмиля, которая упорно отказывалась ходить босиком. – Если все время топать в башмаках, как ты, придется без конца покупать их, без конца… каждые десять лет.

– Ну и пусть, – ответила мама Эмиля, и больше об этом разговора не было.

Как уже было сказано, никто не мог разбудить Лину, пока не затрещит будильник. Но однажды утром она проснулась по другой причине. Это случилось двадцать седьмого июля, как раз в тот день, когда у Эмиля была высокая температура. Уже в четыре часа утра Лина проснулась оттого, что огромная крыса прыгнула прямо на нее. Вот ужас-то! Лина страшно закричала, вскочила с дивана и схватилась за полено, но крыса уже исчезла в норке возле двери чулана.

Услыхав про крысу, папа вышел из себя.

– Хорошенькая история, нечего сказать, – пробурчал он. – Крысы на кухне… Они ведь могут сожрать и хлеб, и шпик!

– И меня, – сказала Лина.

– И хлеб, и шпик, – повторил папа Эмиля. – Придется на ночь пустить на кухню кошку.

Эмиль услыхал про крысу и, хотя у него еще держалась температура, тут же стал придумывать, как бы ее поймать, если не удастся пустить на кухню кошку.

В десять часов вечера двадцать седьмого июля температура у Эмиля совсем спала, и он снова был весел и бодр. В ту ночь весь Каттхульт мирно спал. Папа Эмиля, мама Эмиля и маленькая Ида спали в горнице рядом с кухней, Лина на своем диване. Альфред в людской возле столярной. Поросята спали в свинарнике, а куры в курятнике. Коровы, лошади и овцы – на зеленых выгонах. Не спалось только кошке, тосковавшей на кухне о скотном дворе, где водилась уйма крыс. Бодрствовал и Эмиль; выбравшись из постели, он, осторожно ступая, прокрался на кухню.

– Бедняжка Монсан, тебя заперли, – сказал Эмиль, увидев у кухонной двери горящие кошачьи глаза.

– Мяу, – мяукнула в ответ Монсан.

Эмиль, любивший животных, пожалел кошку и выпустил ее из кухни. Хотя он, конечно, понимал, что крысу надо изловить во что бы то ни стало. А раз кошки на кухне нет, надо придумать что-нибудь другое. Он раздобыл крысоловку, насадил на крючок кусочек вкусного шпика и поставил крысоловку возле норки у чулана. И тут же призадумался. Ведь стоит крысе высунуть из норки нос, она первым делом увидит крысоловку, заподозрит недоброе и не даст себя провести. «Пусть лучше крыса побегает спокойненько по кухне, а потом вдруг – бац, когда она меньше всего ждет, наткнется на крысоловку», – решил Эмиль. Он чуть было не пристроил крысоловку на голову Лине – ведь крысе нравилось туда прыгать, – но побоялся, что Лина проснется и все испортит. Нет, придется поставить крысоловку куда-нибудь в другое место. Может, под кухонный стол? Крыса часто возится там в поисках упавших на пол хлебных крошек. Но ставить крысоловку туда, где сидит папа, бесполезно, – возле его стула крошками не больно-то разживешься.

– Ой! Вот страх-то! – внезапно сказал Эмиль, застыв посреди кухни. – А вдруг крыса окажется как раз у папиного стула, не найдет там никаких крошек и начнет грызть вместо них папины пальцы?…

Нет уж, Эмиль позаботится о том, чтобы так не случилось. И он поставил крысоловку туда, куда обычно папа ставил ноги, а потом снова улегся спать, очень довольный самим собой.

Проснулся он, когда на дворе уже рассвело, от громкого вопля, донесшегося из кухни.

«Кричат от радости, видно, крыса попалась», – подумал Эмиль. Но в следующую секунду в горницу вбежала мама. Вытащив сынишку из кровати, она зашептала ему на ухо:

– Марш в столярку, пока папа не вытащил ногу из крысоловки. А не то тебе несдобровать!

И, схватив Эмиля за руку, мама потащила его из дома. Он был в одной рубашке, так как впопыхах не успел одеться, но беспокоило его совсем другое.

– А ружейка и шапейка! – завопил Эмиль. – Я возьму их с собой!

И, схватив ружье и кепчонку, он помчался в столярку с такой быстротой, что его рубашка заполоскалась на ветру. За все проделки Эмиля обычно сажали в столярную. Мама Эмиля заложила снаружи дверь на засов, чтобы Эмиль не мог выйти, а Эмиль закрылся на крючок изнутри, чтобы папа не мог войти, – разумно и предусмотрительно с обеих сторон. Мама Эмиля считала, что пока Эмилю не стоит встречаться с папой. Эмиль не возражал. Потому-то он так старательно запер дверь. Затем спокойно уселся на чурбан и принялся вырезать забавного деревянного старичка. Он занимался этим всякий раз, как только оказывался в столярной после очередной шалости, и успел вырезать уже девяносто семь фигурок. Старички были красиво расставлены на полке по порядку, и Эмиль радовался, глядя на них. Скоро их наверняка наберется целая сотня. Вот когда будет настоящий праздник!

«Закачу-ка я в тот день пир в столярке, но приглашу одного Альфреда», – решил про себя Эмиль, сидя на чурбане с резаком [7] в руке.

Издалека доносились крики отца, потом они постепенно стихли. И вдруг раздался чей-то пронзительный визг. Эмиль удивился и забеспокоился, не стряслось ли еще чего с мамой. Но вспомнил, что сегодня собирались заколоть свинью, видно, это она и визжала. Бедная свинья! Невеселый выдался у нее денек двадцать восьмого июля! Ну да кое-кому другому тоже не очень-то сегодня повезло!

К обеду Эмиля выпустили из столярной, и, когда он пришел на кухню, навстречу ему кинулась сияющая Ида.

– А у нас на обед будут пальты, – радостно сообщила она.

Может, ты не знаешь, что такое пальты? Это большие темные хлебцы, начиненные салом, которые по вкусу напоминают кровяную колбасу, только они еще вкуснее. И готовят пальты почти так же, как и кровяную колбасу, из крови и муки, с пряностями. Когда в Каттхульте закалывают свинью, там всегда варят пальты.

Мама месила на столе в большом глиняном блюде кровяное тесто, а на плите кипела в чугуне вода. Скоро пальты будут готовы, да такие вкусные, что пальчики оближешь!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.