Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало

Павел I успел только с января по 10 марта 1801 года раздать угодившим ему персонам драгоценных подарков различной стоимости, поставленных Яковом Дювалем на сумму в 136 270 рублей, увеличившую и без того значительный долг «Собственному Императорскому ювелиру». Доклад же, поднесенный 22 марта 1801 года новому государю, не на шутку расстроил Александра I: расходы Кабинета превысили доходы на 1 339 509 рублей, что по тем временам было фантастической суммой.

Грядущая же коронация требовала новых немалых расходов, поскольку, чтобы не нарушать традиции, следовало предусмотреть большое количество подарков для раздачи в праздничные дни столь важного торжества. Хотя львиную долю предназначенных для пожалования вещей позаимствовали из числа казенных, хранящихся в кладовых Кабинета, потребовались и новые табакерки, перстни и карманные часы, украшенные портретами и вензелями нового самодержца. В результате только фирма «Братья Дюваль» в год коронации поставила ко Двору драгоценностей на сумму 115 735 рублей[38]. Дабы хоть как-то свести концы с концами, молодой монарх повелел: «возвратить <…> в государственное казначейство <…> вместо выданных в прошедшем году ювелиру Дювалю – 410 317 рублей, <…> заплатить ювелиру Дювалю за взятыя в Комнату брилиантовыя и другия вещи – 506 970 рублей», причем в нынешнем 1801 году выплатить «ювелиру Дювалю – 306 970 рублей, прочия же… 200 000 рублей оставить платежем до предбудущаго года»[39]. Однако эти 200 тысяч и в 1802 году не смогли из-за нехватки денег в Кабинете уплатить Якову Дювалю.

Александру I пришлось, где и насколько только возможно, прибегнуть к сокращению расходной части бюджета. Михайловский замок, обагренный кровью убитого государя, спешно покинут членами августейшей семьи. Заказы на его серебряный декор, изготовлявшийся на петербургской фабрике Ивара-Венфельта Бука, аннулированы. Все ранее сделанное убранство, включая снятую со стен роскошную обивку, перенесли в Мраморный и Таврический дворцы или до поры до времени убрали в кладовые. В опустевшую бывшую императорскую резиденцию, напоминавшую современникам своеобразный мавзолей, въехали Орденский капитул и различные учреждения, а часть ее освободившихся помещений заняли под квартиры чины Двора. Однако еще в феврале 1803 года императорскому Кабинету, чьи долги в 5 307 000 рублей приняла в конце концов на себя казна, пришлось с разрешения молодого государя взять на достройку злосчастного Михайловского замка миллионный заем из Ассигнационного банка, причем срок его уплаты, дабы оставить в распоряжении монарха хотя бы 1 794 276 рублей на текущие расходы, отнесен был на 1804 год.

Винченцо Бренне, любимому «первому архитектору» покойного самодержца Павла Петровича, подавшему в январе 1802 года в отставку, дали пожизненный пенсион лишь в 2000 рублей вместо просимых полагающихся 7800 рублей, да еще чуть было не обвинили в перерасходе и присвоении казенных денег.

Содержание Императорского Стеклянного завода, до 1792 года в блестящем состоянии находившегося в частном владении светлейшего князя Г.А. Потёмкина-Таврического, теперь стало казаться слишком обременительным, и казенное предприятие чуть было не отдали в аренду Николаю Алексеевичу Бахметьеву, успешному владельцу хрустальной фабрики близ села Никольского в Пензенской губернии. Но в последнюю минуту посчитали достаточным лишь продать излишки продукции, частично сократить число работников, а оставшихся с 1804 года перевести на сдельную оплату труда.

Почистили и кладовые Кабинета. Просмотрев хранившиеся там ювелирные вещи, выставили вышедшие из моды в 1802 году на аукцион, где выручили за них 37 776 рублей 1 копейку. Там же купец Батенин, вскоре основавший фарфоровую мануфактуру в Петербурге, смог прикупить нужных ему «пробных камней из композиции (то есть из стекла, имитирующего драгоценные самоцветы): 7 «оставленных в свинце на красной фольге», 4 «голубых» и 60 «разноцветных», за цену, превысившую первоначальную оценку в два, а то и в пять раз[40].

Но без драгоценных подарков при Дворе не обойтись. Теперь заказы августейшей четы выдвигаются исполнять другие ювелиры, начавшие свою деятельность еще в XVIII веке. К сожалению, только архивные документы дают представление о творчестве этих искусников, ибо из их работ почти ничего не уцелело от разрушительного действия времени.

Ювелиры, исполнявшие заказы августейшей четы

Кристоф-Фридрих фон Мерц

Золотых дел мастер Кристоф-Фридрих фон Мерц (1756–1809), в 1792 году проживавший «в Офицерской улице в Голцгаузеновом доме»[41], продолжал исполнять многочисленные наградные сабли и шпаги, табакерки и перстни. Еще 8 сентября 1785 года он стал членом петербургского цеха иностранных мастеров. Коллеги по профессии настолько ценили талантливого и зажиточного сотоварища, что в 1793 и 1794 году избирали его помощником старосты, а в 1797 году – даже старостой цеха. У него было много учеников, и самые достойные быстро становились подмастерьями, а затем и успешными мастерами. Достаточно назвать лишь имя Йозефа (Фридриха-Йозефа) Кольба – одного из лучших ювелиров и золотых дел мастеров Петербурга в 1820-е годы.

Кристоф-Фридрих Мерц настолько разбогател во время правления Александра I, что приобрел дом № 17 по Большой Морской и даже устроил в нем магазин, где можно было «заказывать и получать совсем готовые в новейшем вкусе сделанные бриллиантовые и всякие галантерейные вещи»[42].

Под конец жизни этот саксонец, родом из Эльсница, вероятно, захотел перейти в русское подданство и, соответственно, в русский цех, ибо при паспортной ревизии 1808 года мастер не смог предъявить проверяющим нужный документ. Пришлось Кристофу-Фридриху Мерцу оправдываться, что пришлось, дабы его приняли в гильдию, оставить паспорт «у министра Румянцева». Странное же клеймо-именник Мерца: «GM»[43] обязано, скорее всего, сколу металла, превратившему завершение внизу литеры «С», обозначавшей имя Christian, в «G». Ведь подобный казус случился с елизаветинским ювелиром Георгом-Фридрихом Экартом, когда вертикальная черточка съехала на середину и тем преобразовала «G» (Georg) в совершенно непонятное «c»[44].

Иоганн-Готтлиб Калау («Кало»)

Иоганн-Готтлиб Калау прибыл в Петербург из Дрездена и вступил золотых дел мастером в столичный иностранный цех ювелиров 9 января 1790 года. Один из его трех учеников, Эрик-Йохан Линдберг, уже в 1798 году стал подмастерьем. Иоганн-Готтлиб Калау, предпочитавший именоваться на французский манер «мастером Кало», женился на Марии Бек и работал еще в 1816 году. Его потомок Михаил Львович Ордовский и сейчас живет в Петербурге.

К 10 декабря 1801 года ювелир Кало сделал круглую золотую табакерку с портретом Александра I и украсил ее не только розами, но и шестнадцатью казенными бриллиантами, хотя и 5-го сорта, да зато каждый из них весил не менее 3-х каратов. Готовую табакерку ювелиры Кабинета оценили в громадную по тому времени сумму 23 000 рублей[45].

Йоган-Хенрик Гоппе

При Александре I для подарков в Кабинет закупалось много всевозможных перстней и табакерок, украшенных живописной эмалью, часов с цепочками, а также орденских знаков у «золотых дел мастера Гоппе», в котором, судя по подписи «Иоганн (или «Жан». – Л. К.) Гоппе», можно узнать престарелого Йогана-Хенрика, чей брат Йоган-Фредрик, родившийся в Гетеборге в 1735 году и там же обучившийся ремеслу в 1752–1758 годах у Абрахама Виргмана, стал мастером в шведском городе Никарлеби в 1776 году Сам же Йоган-Хенрик Гоппе стал золотых дел и галантерейным мастером петербургского иностранного цеха в октябре 1749 года и, судя по известным документам, довольно активно работал еще в 1806 году.

Неясно, был ли купец Гоппе, о котором в 1823 году судачили столичные жители, родственником или только однофамильцем престарелого золотых дел мастера. Сей негоциант, благочестивый лютеранин и богатый жених, когда его невеста Вильгельмина Бриммер обвенчалась с неким Николаем Циловым, не совладав со своими чувствами, зарезался от неразделенной любви[46].

«Купец» Луи Нитард и золотых дел мастер Иоганн-Николаус Брандт

Много драгоценных табакерок и часов приобреталось для грядущих пожалований и у «купца» Луи Нитарда[47]. Всевозможные же мелочи для самого Александра I исполнял золотых дел мастер Иоганн-Николаус Брант (Брандт), родившийся в июне 1773 года в Штральзунде. В 1793 году он переехал в Петербург, где в октябре 1796 года стал галантерейным мастером иностранного цеха. Вероятно, коллеги его ценили, ибо он в 1810–1811 годах стал помощником старосты, а на следующий срок, 1812–1813 годы, его избрали старостой-алдерманом. На этом ответственном посту мастер Брант и скончался[48].

Франсуа Мартен, Даниэль Ола и братья Пицкер

Даже столичным ювелирам, являвшимся членами цеха иностранных мастеров удостоиться придирчивого внимания «сильных мира сего» было не так-то просто. Чаще у искусных ремесленников покупали в третье отделение императорского Кабинета в запас для будущих подарков от Двора единичные драгоценные вещи, не только понравившиеся красотой, но и подходящие по цене.

В апреле 1812 года продал своей работы «перстень овальный бриллиантовый с аметистом» золотых дел мастер Франсуа Мартен, уроженец Маастрихта, приехавший в Петербург из Гамбурга[49].

Восемь месяцев спустя, подобный же перстень приобрели «у мастера золотых дел Оли». Под столь забавной фамилией, более напоминавшей женское имя, скрывался Даниэль Ола, сохранявший прусское подданство в столице Российской империи более тридцати лет, ибо вступил в достопочтенный цех ювелиров еще в 1799, а упоминался последний раз среди его членов в 1832 году[50].

В начале XIX века в «Северной Пальмире» работали три брата, подданные Датского королевства, хотя и были уроженцами Петербурга: Йохан-Фридрих, Карл-Генрих и Готтлиб Пицкеры.

Старшему из них, Йохану-Фридриху, удалось достаточно быстро сделать блестящую карьеру. Проучившись пять лет (с 1792 по 1797 гг.) у мастера Готфрида-Генриха Лемана и получив по окончании статус подмастерья, он уже 20 октября 1802 года становится золотых дел мастером столичного иностранного цеха, а через какие-то восемь лет, два года подряд (в 1810 и 1811) коллеги избирают его товарищем старосты. Наконец, в 1814 году Йохан-Фридрих Пицкер оказывается на престижном посту старосты цеха ювелиров.

Скорее всего, именно у него, «золотых дел мастера Пицкера» купили бриллиантовый овальный перстень, но на сей раз с аквамарином.

Не исключено, что Йохан-Фридрих Пицкер мог посоветовать своему младшему брату Готтлибу в выборе наставника, поскольку, проучившись у него всего четыре года, уже в 1803 году Готтлиб Пицкер вступил галантерейным мастером в столичный иностранный цех ювелиров. Этим талантливым учителем оказался не кто иной, как соотечественник братьев Франц-Якоб Франк[51].

Франц Франк поставляет ордена в Гардероб Его Императорского Величества

Неизвестна точная дата появления на свет Франца-Якоба Франка в семье датчанина, корпевшего чиновником на русской службе. После семи лет обучения ремеслу у известного столичного мастера Эрнста-Фридриха Мейснера, юноша уже в 1781 году стал подмастерьем. Однако лишь спустя девять лет Франц-Якоб Франк, успешно выдержав испытания, вступил золотых дел и галантерейным мастером в петербургский иностранный цех ювелиров, в коем через одиннадцать лет стал помощником старосты, потом два года походил в товарищах главы цеха, а в 1804 его самого избрали в старосты. Это было неудивительно. Слава Франца Франка быстро растет благодаря его искусным рукам. Еще в 1800 году талантливый мастер стал поставщиком Капитула орденов, а вскоре ему доверили не только починку, но и исполнение новых всевозможных орденов для Гардероба самого императора Александра I[52]. Какие же ордена приходилось носить на груди победителю Наполеона?

Ордена в мундирных колодочках Александра I

После 1814 года российского самодержца осыпали знаками внимания европейские монархи, и каждый из правителей считал необходимым поднести победителю Наполеона орден своей страны. В результате Александр I стал кавалером трех десятков иноземных орденов.

Но на долю Франца Франка выпало уже с 1813 года не единожды повторять уменьшенные воспроизведения военных наград, которыми награждали монарха союзники по кровопролитной борьбе с французским императором. Сии знаки-обозначения августейший владелец располагал в орденской колодочке на левой стороне груди, ближе к сердцу. Хрупкая эмаль от постоянного ношения покрывалась сначала незаметными трещинами, а затем осыпалась, зачастую скалываясь с букв девизов, отчего те становились плохо читаемыми, да и сам драгоценный металл загрязнялся и темнел.

Поскольку официальный патент на английскую булавку с застежкой был получен лишь в октябре 1849 года[53], то вплоть до середины XIX века как звезды, так и кресты орденов приходилось либо пришивать к мундиру за крошечные, слегка выступающие ушки, либо наскоро (хотя искусно и прочно) через эти ячейки закреплять за называемые тогда «булавками» иголки с небольшими головками. Александр I, а позже и его младший брат Николай I не раз царапали себе пальцы до крови о торчащие острия, когда в порыве гнева самолично срывали с груди опального царедворца награду, ставшую недостойной провинившегося.

^{Дж. Доу. Император Александр I. Первая четверть XVIII в.}

Чтобы исключить малейшую небрежность в прикреплении к очередному мундиру императора в нужном порядке знаков орденов, отобранных для ношения в орденской колодке, требовалось достаточное количество их комплектов. Порядок соседствования в орденской колодочке Александра I отечественных военных наград с пожалованиями западноевропейских союзников по антинаполеоновским коалициям[54] сложился полностью к 1815 году.

Лишь за два первых квартала 1819 года Францу Франку пришлось (помимо всевозможных мелких починок и даже восстановления серебрения медалей) сделать не только высший отечественный Андреевский орден особого вида, но и четыре прусских ордена Железного Креста, два шведских ордена Меча, а также два австрийских ордена Марии-Терезии и семь «новых Австрийских орденов»[55].

Скромный «Егорий» IV степени (Крест русского ордена Св. Георгия IV степени)

Лицезревшим императора Александра Павловича прежде всего бросался в глаза подвешенный на ленточке с тремя черными и двумя оранжевыми полосами золотой с эмалью крест Св. Георгия IV степени, открывающий крайним почетный ряд военных наград на груди государя[56] и напоминавший, что русский монарх, в колыбели становившийся кавалером прочих русских орденов, мог получить даже эту, самую низшую степень военного ордена, лишь побывав на ратном поле. (См. цвет. илл. 1.)

Скромный крестик (как пепел отца Тилю Уленшпигелю) всегда напоминал Александру I о сокрушительном разгроме Наполеоном в сражении при Аустерлице 8 декабря 1805 года союзных армий Пруссии, Австрии и России. Тогда необстрелянный в боях самодержец, не послушав дипломатичных советов маститого и опытного полководца Михаила Илларионовича Кутузова, потерял на Праценских высотах русскую гвардейскую тяжелую кавалерию и бежал под покровом ночи с поля битвы в слезах от бессилия и гнева, задыхаясь от стыда. Тогда же молодой государь впервые столкнулся с коварным предательством союзников, которым он так рыцарски верил. Первое прямое столкновение с полководческим талантом корсиканца для внука Екатерины II окончилось крупным поражением. Однако и царь Петр Алексеевич начал с «конфузии» при Нарве от короля Карла XII, а спустя два десятилетия после окончательной победы над шведами в Северной войне был провозглашен первым русским императором.

Горьким стало возвращение Александра I в Петербург в конце 1805 года. Однако придворные льстецы и тут не утерпели от не совсем уместного скорейшего изъявления верноподданнических чувств. Не прошло и недели, как на собрании 13 декабря кавалерская дума Св. Георгия стала просить государя возложить на себя знаки этого военного ордена, причем сразу первого класса. Их тут же поднес монарху прозванный «Бриллиантовым князем» из-за неумеренной любви к сверкающим алмазам канцлер российских орденов Александр Борисович Куракин, весьма гордившийся обладанием звездой престижного прусского ордена Чёрного Орла, завещанной «верному другу» самодержцем Павлом I, получившим ее в Берлине из рук самого «короля-солдата». Ассистировал любимцу отца нынешнего государя старший кавалер, князь Александр Александрович Прозоровский, в далеком 1778 году награжденный второй степенью Георгиевского ордена за удачное выполнение «всей порученной ему» Екатериной II «секретной комиссии» и уничтожение «всех неприятельских действий» в Крыму Именно этому престарелому военачальнику, которому 30 августа 1807 года Александр I пожалует за заслуги фельдмаршальский жезл[57], его сотоварищи доверили посвятить молодому царю льстивый доклад.

Воспитанник Лагарпа не знал, плакать ему или смеяться, но, помня мудрые заветы августейшей бабки, взял себя в руки: сначала вежливо поблагодарил собравшихся, а затем не преминул напомнить, что первый класс по орденскому статуту полагается за распоряжения начальственные. Он же, хотя и разделял опасность со своими воинами, но не командовал ими, а только привел их на помощь своему союзнику, «который всеми оного действиями распоряжал по собственным своим соображениям». Поэтому он, если и заслуживает, то лишь самой младшей степени столь почетного военного ордена, а дабы не обидеть собравшихся заслуженных георгиевских кавалеров бестактным отказом, Александр I, вступая в их сообщество на том заседании, возложил на себя скромный крест IV класса[58].

Но и впоследствии российский монарх отказывался от более высоких степеней Георгиевского ордена, ибо полагал, что успехами на поле брани он обязан Всевышнему, а воинской награды достойны те, кто в сражениях проливал свою кровь за Отечество и избавление Европы от богопротивного узурпатора тронов и захватчика чужих земель.

Чтобы не обесценивать первую степень престижного военного ордена, ее кавалерами стали за свои подвиги и ратные заслуги в 1812–1814 годах лишь семеро героев:

12 декабря 1812 года генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов, получил вместе с титулом «светлейшего князя Смоленского» и отечественный Георгиевский орден высшей степени «за поражение и изгнание неприятеля из пределов России».

^{И.И. Олешкович. Светлейший князь фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов-Смоленский. 1813–1814 гг.}

На следующий же день после кровопролитной двухдневной баталии 17 и 18 августа 1813 года при Кульме, где русские ратники так яростно сражались, что прусский король, восхищенный их мужеством и отвагой, всем им пожаловал военный орден Железного креста, а их предводитель, генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай-де-Толли, за проявленные на поле сражения храбрость и победоносную тактику стал кавалером высочайшей отечественной воинской награды. Позже русский полководец получит за блестящее сражение при Бриенне золотую шпагу с алмазными лаврами и памятной надписью «За 20 января 1814 года», а через год удостоится не только звания генерал-фельдмаршала, но и княжеского титула.

После взятия Парижа Георгиевский орден первой степени 22 июля 1814 года вручили «за успешные действия против французов в войну 1814 года» командующему 2-й Южной армией, генералу от кавалерии, графу Леонтию Леонтьевичу Беннингсену, за два года до того получившего от императора «алмазный эполет с вензелевым изображением Высочайшего имени». Александр I постарался «забыть», что именно этот «длинный, как шест, сухой, хладнокровный, как черепаха»[59] ганноверский немец, полтора десятилетия назад возглавивший с братьями Зубовыми пьяных заговорщиков, пришедших в Михайловский замок, нагло потребовал от Павла I отречения от престола, после чего удалился «за свечкой» в соседнюю комнату, где преспокойно рассматривал висевшие на стенах картины, пока его сообщники зверски убивали ненавистного «тирана».

История любит парадоксы. Цареубийство 11 марта 1801 года произошло на британские деньги, поскольку Павел I, восхищенный благородством Наполеона по отношению к пленным русским военным и видя в нем нового Цезаря, даже поместил во дворце бюст первого консула Французской республики, говоря: «Он делает дела, и с ним можно иметь дело», а надменный Альбион боялся не только оформления франко-русского союза и морской блокады своей страны, но и начавшегося похода Платова на Индию. Не случайно Бонапарт, услышав о страшной кончине всероссийского самодержца, впал в безутешную ярость, ибо хотя покушение на него в Париже тогда не удалось, но, как выразился будущий император, они (имея в виду англичан и прочих своих врагов), «попали в меня в Петербурге!»[60].

Теперь же Александру I, всю жизнь испытывавшему угрызения совести от греха отцеубийства, пришлось, выдерживая дипломатический политес, дать высшую степень русского военного ордена главным военачальникам армий союзников, боровшимся с французским императором. Первым из иноземцев удостоился этого отличия в 1813 году «за поражение французов в сражении при Денневице 25 августа» предводитель Северной армии шведский принц Карл-Юхан.

«За трехдневный бой под Лейпцигом 4–7 октября 1813 года» стали кавалерами первой степени русского Георгиевского ордена сразу двое: главнокомандующий Прусским корпусом в составе союзных войск, прусский, а заодно и русский генерал-фельдмаршал Гебгард-Альбрехт Блюхер, и главнокомандующий союзными войсками, хотя и не стяжавший особых лавров в «марсовых потехах», австрийский генерал-фельдмаршал Карл-Филипп Шварценберг.

После отречения Наполеона в Фонтенбло получил русский военный орден «за успешные действия против французов в войну 1814 года» английский генерал-фельдмаршал Артур-Уэлсли Веллингтон, впоследствии при Ватерлоо вместе с Блюхером наголову разбивший Наполеона, вернувшегося было с Эльбы на императорский престол[61].

Однако сам предводитель коалиции союзников, император Александр I, сохранил верность скромному крестику ордена Св. Георгия IV степени, и тот продолжал служить своеобразным камертоном, ибо под его размер делались искусными руками петербургского мастера Франца Франка остальные наградные знаки в орденской колодочке российского монарха, уподобляемого тогда легендарному правителю Агамемнону, объединившему, согласно песням гомеровской «Илиады», многочисленных древнегреческих царей в походе на Трою, дабы покарать вероломного похитителя супруги брата, прекрасной Елены.

Русская медаль «В память Отечественной войны 1812 года»

За каких-то полгода считавшаяся непобедимой Великая армия Наполеона, вступившая на русскую территорию 12/24 июня 1812 года, была не только разбита в ожесточенных кровопролитных сражениях, но и быстро растаяла в схватках с партизанами, ибо весь народ поднялся на борьбу за веру отцов и освобождение родной земли от поработителей, превратив отпор врагу в войну Отечественную и не сомневаясь в грядущей победе. Даже шестнадцатилетний брат Александра Павловича, Николай, услышав горестное известие о вступлении французов в Москву, побился о заклад с сестрицей Анной, что к новому году иноземных завоевателей не останется.

Уже 2 декабря 1812 года казаки Платова очистили пограничный город Вильно от французов. Сам Наполеон еле ускользнул за Неман, а вслед за ним успели переправиться, прихватив 9 пушек, около 20 тысяч воинов, из коих оружие сохранила лишь тысяча храбрецов. На молебствии, проведенном 1 января 1813 года в столичном Казанском соборе по случаю освобождения России от иноплеменного нашествия, великий князь Николай Павлович получил выигранный на пари серебряный рубль[62].

Но Александр I, не раз высказывавшийся: «Наполеон или я, я или он, но вместе мы не можем царствовать», и теперь отнюдь не считал, что борьба с «богопротивным узурпатором» закончилась. Отныне он мечтал освободить из-под власти Бонапарта и его семейства захваченные «корсиканцем» европейские страны, после чего в восстановленном союзе с войсками Пруссии и Австрии вступить в столицу Франции, дабы передать трон «наихристианнейших королей» законному монарху и добиться политического равновесия в Европе.

Потому-то в тот же день, 2 декабря, самодержец написал М.И. Кутузову: «Никогда не было столь дорого время для нас, как при нынешних обстоятельствах, и поэтому ничто не позволяет останавливаться войскам нашим, преследующим неприятеля, ни на самое короткое время в Вильне»[63]. Однако лишь в начале февраля 1813 года основные русские силы, перешедшие Неман и Вислу, преодолев более трехсот верст, вышли к Одеру Начиналась освободительная борьба за Европу Отечественная же война была закончена, и теперь следовало увековечить ее героев.

5 февраля 1813 года Александр I в польском городе Клодава учредил специальную памятную медаль «В память Отечественной войны 1812 года». Ею награждались не только все отважные ратники и ополченцы, но даже священники и медики, побывавшие под неприятельским огнем, причем списки непрофессиональных воинов, сопровождаемые пояснениями, когда и отчего пришлось героям оказаться под неприятельским огнем, лично просматривались самим императором.

Над проектом медали работал сам маститый медальер Карл-Александр фон Леберехт, служивший еще «матушке Екатерине». На лицевой стороне он поместил надпись «1812 годъ», красовавшуюся под Всевидящим Оком, заключенным в символизирующий Пресвятую Троицу треугольник, окруженный сияющими лучами, что аллегорически повествовало о помощи Промысла Божия в быстром освобождении Родины от грозного и сильного врага. Оборотную же украшали четыре строчки обращения к Всевышнему, заимствованные из библейского псалма: «Не намъ, не намъ, а имени Твоему»[64], ибо русский властитель считал, что победой над супостатом он обязан именно мудрости и небесному покровительству всезнающего Господа Бога, пославшего победу православной России в тяжелой и кровопролитной борьбе с отринувшим Христа узурпатором французского трона. (См. цвет. илл. 1.)

До 1819 года на Санкт-Петербургском монетном дворе из серебра отчеканили более 250 тысяч этих медалей диаметром 24 или 28 мм. Носить сию награду полагалось на голубой ленте высшего русского ордена Св. Апостола Андрея Первозванного[65]. Тем же, кто отличился денежными пожертвованиями на борьбу с неприятелем и многое сделал в тылу для победы, вручили точно такие же, но исполненные из бронзы медали, однако дворянам приличествовала красная с черными полосами лента ордена Св. Владимира, а купцам и промышленникам – красная с желтыми каемками лента ордена Св. Анны. Даже старейшие женщины дворянских родов – матери, воспитавшие достойных защитников Отечества, удостоились бронзовых медалей «В память Отечественной войны 1812 года» на владимирской ленте.

Потому-то на груди Александра I серебряная медаль «В память Отечественной войны 1812 года» гордо соседствовала с Георгиевским крестом IV степени. И отнюдь не случайно самодержец, отправляясь 1 сентября 1825 года в Таганрог, добавил к взятым в поездку русским орденам эту скромную, но столь дорогую сердцу медаль[66].

Австрийский военный орден Марии-Терезии

Австрийскому монарху Францу I, утратившему в 1806 году по требованию Наполеона после сокрушительного поражения под Аустерлицем прежний гордый титул императора Священной Римской империи германской нации, а заодно и второй порядковый номер после имени в строю августейших ее правителей, приходилось добрый десяток лет, применяясь к обстоятельствам, «сидеть на двух стульях», то изменяя бывшим союзникам под давлением неуемного «корсиканца», то опять вступая с ними в альянс.

В отличие от самодержца Александра I, благодаря вдовствующей матушке Марии Феодоровне дважды отклонившего «престижное» предложение выдать одну из своих любимых сестер за Наполеона, дабы ни в коем случае не породниться с узурпатором престола наихристианнейших французских королей, Францу I пришлось ради политической целесообразности пожертвовать «тем, что было всего дороже его сердцу, для того чтобы предотвратить непоправимое несчастье и приобрести залог лучшей будущности»[67]. Однако недаром Габсбурги на протяжении столетий для решения проблем, особенно династических, руководствовалась правилом: «Счастливая Австрия, брачуйся» («Tu felix Austria nube»): в апреле 1810 года юная эрцгерцогиня Мария-Луиза стала супругой Бонапарта.

Только в июне 1813 года Франц I, окончательно порвав с «неудобным» зятем, присоединился со своей армией к войскам коалиции, хотя и знал, что в случае победы его дочь лишится французского престола. Потому-то, когда 19 марта 1814 года союзники торжественным маршем входили в сдавшийся Париж, во главе объединенного войска гарцевал на любимом жеребце Марсе глава коалиции, русский император Александр I, а бок о бок с ним ехали верхом прусский король Фридрих-Вильгельм III и австрийский фельдмаршал (позже генералиссимус) Шварценберг, представлявший собой особу своего августейшего повелителя.